Слава — это благословение и проклятие одновременно.
©Bill Kaulitz
POV Bill Дни сменялись днями, словно крупинки песочных часов, поочередно падавшие на дно, серые дороги серпантином тянулись в окошке нашего тур-баса и порой порождали внутри адскую мешанину из смятения и неизвестности. Хотя, какая тут могла быть неизвестность? Все было ясно, как день, и как черные буквы на белом фоне нашего тур-расписания — так, сегодня запланировано то, завтра — другое, и кое-где незамеченной минуткой проскочит и долгожданный отдых. С первым успехом приходит и ответственность. За то, как ты себя ведешь, что говоришь, как выступаешь. Все-таки когда работаешь на публику, смертельно устаешь и не желаешь о чем-либо думать. Клонишься от концерта к концерту, от интервью до интервью, затираешь до дыр заученные слова для надоедливых журналистов. Я, конечно, мог мечтать о такой жизни на пару со своим братом, но все же это ужасно выматывало и забирало последние драгоценные силы. Иногда это был… Перебор. Популярность нашей группы стремительно росла, и пару раз нас даже приглашали на крутые музыкальные телепередачи, а после чего мы исполняли по одной песне, правда без волшебства фонограммы не обходилось. Продюсерский состав теперь рассматривал нас как одних из «надежд» лейбла — если расписание до этого казалось мне до чертиков страшным и загруженным, то сейчас я, пожалуй, возьму свои слова назад. Запланированных выступлений в различных точках — залах, клубах, мероприятиях, заметно прибавилось. Парни радовались, а я, как лидер группы, всецело разделял их восторг, хоть и таил в сердце огонек негодования. Наш сингл «Übers Ende Der Welt» после выхода клипа оказался не менее успешным в радио-чартах, чем «Durch den Monsun». Именно эту песню наши поклонницы порой пели полностью за меня на концертах. Как-то раз я подслушал телефонный разговор Йоста, вероятно, с другими продюсерами, что неплохо было бы нам перевести несколько песен на английский и выпустить еще один мини-альбом. Подкреплялось это тем, что мы можем прославиться и за границей, исполняя песни не только на немецком. Кто знает, вначале нужно закрепить свой успех, а потом уже идти дальше. Тур в самом разгаре, я уже до ужаса устал, а вы тут что-то про второй альбом плетете. Никогда не любил браться за несколько дел сразу, отдавал предпочтение стройной последовательности. В плане работы я был буквально двинутым перфекционистом, готовым стоять на чем-либо до последнего, пока не выйдет так, как я хочу. Парни относились к этому значительно проще, а у продюсеров за такой напор я сразу прослыл «сложной дивой». Мы с парнями стояли в темной стороне коридора, ожидая своего выхода. Стафф носился мимо нас туда-сюда, действуя на нервы и прибавляя еще больше волнения. Я сжимал и разжимал в руках резинку, прокручивая в голове нужные слова. Мы были снова приглашены на одну передачу, чтобы заявить о себе и, как сказал Йост, «больше светиться, больше пиариться». — Итак, встречайте, группа Tokio Hotel! — донесся громкий голос из студии. Мы с парнями вышли из закулисья, и аудитория разразилась радостными возгласами и аплодисментами. Девушки на первых рядах издавали визги и держали в руках самодельные плакаты с нашими фотографиями и сердечками. Ведущий пожал нам всем руки и указал на небольшой диван. Спешно убрав в карман свою «антистрессовую» резинку, я мысленно приготовился к тому, что у нас будут спрашивать на этот раз. В руках у нас у всех уже были микрофоны. — Прекрасная прическа, Билл! — подметил ведущий, и девчонки в зале тут же завизжали. — Спасибо, — слегка смутился я. — Именно по ней вас узнают все чаще и чаще, правда? Или что-то другое впечатляет ваших поклонниц? — весело подметил интервьюер. — Я думаю, это все из-за гитариста! — возник мой брат, и мы все дружно усмехнулись. Девушки снова заверещали. — Вы — молодая, но уже довольно успешная группа, ваши песни занимают первые строчки радио-чартов, а клипы попадают в рейтинги на музыкальных каналах. Подскажите пожалуйста, что вас вдохновляет и в чем секрет успеха? — спросил интервьюер. — Универсального рецепта успеха у нас нет, и мы никогда не ставили своей целью наперед понравиться публике, всегда пытаемся оставаться самими собой, — пояснил я. — Да, мы всего лишь делаем то, что любим. С самого детства мы писали песни и играли их в гараже, — добавил Том, — за тексты у нас в основном отвечает Билл, а я, Георг и Густав подбираем нужный ритм и звучание. — Мы всегда хотели выступать перед публикой, верили, что когда-нибудь исполним свою мечту, и сейчас с уверенностью могу сказать, что мы близки к этому! — радостно заявил я, и аудитория снова зааплодировала, — но я предпочитаю помнить о том, что нельзя останавливаться на достигнутом, всегда есть над чем работать. Я, например, тот еще перфекционист! — А какую музыку слушаете сами? — Я далеко не приверженец какого-то определенного жанра и слушаю все подряд. Но особенно мне нравится Нена, Green Day, Placebo, — ответил я. Дальше подхватил Том. — Я слушаю немецкий хип-хоп. Да-да, знаю, что не соответствую имиджу рок-гитариста, но этот жанр мой любимый и большинство времени я слушаю именно такую музыку. — А я большой фанат «Metallica», — поделился Густав. — Oasis и Fall Out Boy — то, что я люблю! — сказал Георг. — Прекрасно, поддержим аплодисментами! — и по аудитории тут же разнеслись радостные возгласы. — Что ж, а как вы справляетесь с таким неожиданным и стремительным успехом? — интервьюер вернулся к своему перечню вопросов на планшете. — Мы наслаждаемся им и при этом получаем массу удовольствия! — ответил Том. Далее последовало еще несколько вопросов про песни и клипы, на которые отвечали в основном Том и Георг. Однако я так или иначе дополнял их слова некоторыми деталями. Микрофон перестал ходить от одного моего кулака к другому, и я уже почти что расслабился и, как сказал Том, наслаждался и получал массу удовольствия. — Думаю, следующие вопросы заинтересуют женскую половину нашей аудитории, — с хитрецой подметил ведущий и посмотрел в сторону зрителей, на что те ответили радостным визгом, — у вас есть девушки? Сколько раз я твердил себе, что это просто вопрос, на который надо отвечать односложно и банально — нет, мы в постоянных разъездах, и времени на личную жизнь почти не остается. Сколько раз репетировал перед зеркалом, отыгрывая заученную речь, но когда подходил тот самый момент, язык каменел, а сердце не слушалось. — Нет, — сказал Том. — Совсем ни у кого? — Нет, мы в постоянных разъездах, и времени на личную жизнь почти не остается, — выдавил я через силу. И девчонки снова завизжали и захлопали. — В ваших песнях прослеживаются любовные мотивы, ведь откуда-то они берут свое начало, правда? Я вздохнул и собрал себя в руки. — Да, любая песня это плод личных размышлений, переживаний. Думаю, это характерно всем парням нашего возраста. — Кто-то из вас сейчас влюблен? В зале повисло молчание, которое, как мне показалось, растянулось в вечность. Я почувствовал, как кончики пальцев постепенно холодеют, а вся уверенность расплывается, теряется и стирается в пыль. Нет, тряпка, соберись. Нет. Точка. И три восклицательных знака. — Нет, — отрезал я. Георг, Густав и Том ответили аналогично, разве что брат добавил: — Ну, если бы я влюбился по-настоящему, я бы нашел для этой девчонки время. А так, я очень люблю женское внимание и не против даже коротких свиданий, — Том поддел языком пирсинг в губе, улыбаясь аудитории, и девчонки тут же захлопали. В конце интервью мы подписали диск Übers Ende der Welt, лежавший на столике перед нами. Для телезрителей этот клип должны были показать после передачи, как нам сообщили ранее. — Хе-е-ей, мы — Tokio Hotel! — хором проскандировали мы и выставили вперед руку. Девчонки не прекращали довольно верещать и хлопать. Возле здания нас уже ожидала толпа поклонниц, чуть ли не перескакивающих за ограждения и требующих автограф на плакат или диск. Пробираясь через этот «живой» коридор, мы хаотично чиркали маркером по плакатам и коробочкам от наших пластинок, которые девушки буквально пихали нам в нос. Надолго задерживаться было нельзя — далее по расписанию у нас обед, а потом саунд-чек и предстоящий концерт. *** Смешанные чувства бились внутри меня, как волны о твердые скалы, словно радость и какая-то удрученность смешались воедино и терлись о стенки ребер. Я уже привык к такому ритму, когда во время рабочей рутины погружаюсь в свои мысли и напрочь отключаюсь от реальности, пропадаю в бесконечных запутанных лабиринтах своих мыслей. Они, как кадры, сменяли друг друга с бешеной скоростью, добавляя волнения и вновь выпуская наружу мои страхи. Густой невроз вышел из моих лёгких шумным выдохом. Я зажмурился, стараясь задержаться в середине собственных эмоциональных качелей. Нельзя терять уверенность. Нельзя сбавлять обороты и поддаваться слабостям. Ты — Билл Каулитц, чёрт возьми, — шептало мое отражение в большом зеркале гримерной. Я дал понять своей визажистке, что с макияжем справлюсь сам, а она может пойти передохнуть. Сзади меня гремел звонкий смех моих товарищей по группе. Том взгромоздился на диван и опять рассказывал какие-то байки, с которых буквально катились Георг и Густав. И только я не смеялся. И только мое выражение походило на человека, который готов убивать, а не петь, дарить улыбки визжащим фанаткам, готовым выпрыгнуть из штанов, чтобы стать ближе к сцене. Наверное, кто-нибудь посчитал бы меня высокомерным лицемером — должно быть, жестоко и несправедливо улыбаться на камеру и кокетничать с девушками на after-party, а за кадром плеваться от случайных пьяных поцелуев и краснеть, что попадусь в ловушку фотокамер гребанных папарацци. Но ведь это — моя работа. Люди приходят на наши концерты, чтобы насладиться музыкой и вкусить атмосферу бунта. И мы даем им это. Даем то, что они хотят. Какое счастье, что я сразу понял, как работает эта машина под названием шоу-бизнес. Ты открыт людям, но в то же время прячешься за дверью с семью замками. Никого не волнует, расстроен ты, подавлен, напуган, с температурой, без, — работай и выполняй условия контракта. И тогда все будут довольны и счастливы, в первую очередь ты сам. Однако эта машина может заглохнуть посреди поля и только гадай на звездах, когда дождешься помощи и заново поедешь — гонораров за последние три выступления мы не наблюдали. Йост рвал и метал, все время орал на кого-то по телефону, сваливал всю вину на организаторов, те переводили стрелки на еще каких-то лиц из лейбла, и так по кругу, ищи виноватого. Я хотел встрять в эти обсуждения и как подобает лидеру группы, все выяснить, однако мне было ясно сказано: не лезть не в свое дело и выполнять то, что требуется. — Бро, ты не идешь с нами? — за моей спиной стоял Том, держа в руках пачку сигарет, а позади него — Георг и Густав. — Куда? — я нехотя повернулся, сидя на стуле у зеркала. — Ну пойдем перекурим перед саунд-чеком, пока Йост там с менеджерами болтает, — заговорщически протянул брат, картинно приставив ладонь ко рту. — Нет, идите сами. Мне для голоса вредно. — Ой-ой-ой, давно ли ты стал таким неженкой? Ну и ладно, мы пошли без тебя, соловей, — Том мотнул головой, указав басисту и барабанщику на выход. После того, как парни ушли, я оглядел себя в зеркале и поправил тени в уголках глаз. Выгляжу вроде неплохо, но как-то грустно. Даже если сейчас натяну улыбку во все тридцать два, это будет до ужаса неестественно и противно мне самому. Позади меня находились большие ящики с реквизитами, чехлы с гитарами, сумки. И все это добро мы перетаскивали из города в город. Звук хлопнувшей двери тут же сменился звенящей в ушах тишиной. Но в голове упорно слышался гогот брата, басиста и барабанщика. Бесспорно, я был бы рад составить им компанию, поговорить о всякой ерунде, посмеяться над тем недавнем случаем, как на бас Георга прилетел чей-то лифчик и зацепился за колки гитары. И как, строя невозмутимую гримасу и продолжая играть как ни в чем не бывало, Листинг нервно пытался избавиться от мешающего «аксессуара». Возможно, я был бы рад пообсуждать дальнейшие планы касаемо музыки, поерничать про «крестного отца Йоста» и поприкалываться с тупых шуток Тома. Но не сегодня. Иногда мне казалось, что я просто тот, кто не принадлежит ни себе, ни своему коллективу. Какой-то затерявшийся элемент от незавершенной картинки. Вроде бы все шло по расписанию, интервью, репетиции, саунд-чеки, выступления, но я неоднократно ловил себя на мысли, что отдаляюсь от брата, от группы, от себя. Они играют сами по себе, я пою что-то свое. Все в порядке снаружи, а в голове чудовищный бардак. Или ты просто зазвездился, а, Дива? Едко ухмыляется мое отражение. С густо накрашенными глазами и наведенным «хаером» на голове. Дивой меня часто называл Том, а позже это дурацкое прозвище подхватили журналисты и разнесли в своей дешевой желтой прессе. Билл Каулитц, чье лицо улыбается публике и в то же время держится из последних сил, чтобы не ударить по своему зеркальному двойнику, думает, куда же меня, блять, занесло. До концерта остается три часа. Три часа до момента, когда я снова стану недосягаемой для поклонниц мечтой, подростковым идеалом. Прекрасным юным романтиком, ждущим пресловутую ту единственную и поющим любовные песни, и еще-каким-то-персонажем, роль которого я должен исправно играть, потому что этого требовал имидж. Молодым артистом, который, согласно скриптам, всегда остается собой. До концерта остается три часа, и, согласно доброй традиции, я иду на распевку. Но сейчас меня посетила немного другая идея. Я, конечно, играл на гитаре намного хуже Тома, но в порыве вдохновения припадал именно к этому инструменту. Почему бы сейчас не поэкспериментировать? Взяв черный чехол рядом с Gibson’ом Тома, достал оттуда акустическую гитару, которую как-то выпросил еще у Гордона в пятнадцать лет, и пристроился с ней на диване, скрестив ноги по-турецки. Подкрутив пару колок, слабо дернул струны. Веки приспустились, сознание начало перебирать в хаотичном порядке воспоминания и пробуждать различные мысли. Почему первой идеей, пришедшей в голову, оказалась песня про муссон? Песня, ставшая нашим хитом, но чертовски болезненная для меня, каждый раз пронзающая тело микроскопическими иглами. Песня, которая резала без ножа и застывала холодным вопросом в голове. Почему я не могу пройти через муссон всего дерьма, что раз за разом следует за мной? Во время ее исполнения на концертах становилось до одури душно и невыносимо мерзко, будто меня запирали в комнате без единого окошка и вентиляции. И все воспоминания относили меня именно в ту злополучную ночь, когда действительно шел дождь, муссон сбивал меня с ног, пронизывал холодом тело и вызывал на коже миллионы неприятных мурашек. В ту ночь, когда я не смог пробежать через этот муссон и вернуть важного и нужного человека в свою жизнь. Того, кто так легко отказался от меня, вычеркнул из жизни, превратил в пустое место и просто сбежал. Закрылся в мире, недоступном мне. Я думал, что со временем любовь, граничащая с мазохизмом, утихнет и оставит после себя лишь название, но эта «песня про муссон» всегда срабатывала на меня как красная тряпка на быка, изворачивая наизнанку ту ранимую душу, которую я тщательнее всего прятал от посторонних глаз. Вонзала в нее нож по самую рукоять, оставляя глубокую кровоточащую рану. Я переживал это чувство на каждом концерте и едва держался, храня в тесном плену распирающее изнутри сожаление. Морщась от невообразимой боли и с трудом стараясь все забыть, я решил, что рана обязательно затянется, и это сделает меня сильнее. Чтобы меня никогда больше ничего не ранило и не оставило после себя лишь звенящий в ушах холод и губительную пустоту, из которой я не смогу выбраться. Ни расстояние, ни время не вытравят тебя из моего сердца. Истина, с которой не справится ни крепкий алкоголь из гостиничных минибаров, ни клубный джин, ни сигареты или виски с колой, которые я по классике заказывал в любом баре. А знаешь, я все равно скучаю по тебе. По тем временам, когда ты еще могла подарить мне свою улыбку и спросить, что на завтра задавали. Дурочка ты. Нет, ты просто дура. Я смотрел на твой контакт в телефоне и замирал на зеленой кнопке. А потом пялился на проклятое «пользователь добавил вас в черный список», надеясь, что от этого что-то изменится. Злился на брата, когда он о чем-то с тобой разговаривал по телефону, будто ничего и не произошло. Я даже не спрашивал, о чем. Я тоже имею гордость, знаешь. Попрощался с тобой не прощаясь. Ушел, как ты и хотела. И я тебя не прощу. Никогда. От касания пальцев о струны тело мелко затрясло, словно я дотронулся острых игл. Выдохнув, все же запел вполголоса. Я ждал вечность Наконец пришло время Черные тучи собираются снаружи Я должен пройти через муссон За миром До конца времен Пока не перестанет идти дождь Против бури На краю пропасти И если я больше не могу, я подумаю об этом. Когда-нибудь мы побежим вместе Через муссон Тогда все будет хорошо Да нихрена не будет. Я так решил. Еще ритм получался нестройным из-за того, что я далеко не в совершенстве владел этим инструментом. Это еще больше пробуждало во мне того самого червя-самокритика, грызущего и без того пострадавшие душевные стенки. — Эй, брат, если ты метишь на место гитариста в нашей группе, то оно уже занято! — я не заметил, как дверь в гримерную резко раскрылась, и вошел Том в компании Георга и Густава. — Мда, а кофе в здешних автоматах полнейшее дерьмо, — изрек Листинг так, как будто обозначил катастрофу вселенского масштаба, и все равно отпил напиток из маленького стаканчика. Я отложил в сторону свою гитару и сцепил руки в замок, положа их на колени. — Все в порядке, я просто настраивался, — невозмутимо отпарировал я, стараясь пропустить мимо ушей братский «подкол». — И че, получилось? — Том плюхнулся на диван напротив, отпивая из стакана, — да, Гео, ты прав, кофе — полнейшее дерьмо. Я кивнул головой. Густав взял в руки палочки и начал барабанить по ящику, отбивая ритмы и бубня что-то себе под нос. Не вслушиваясь в диалоги друзей и в стучание палочек, я невольно раздражался, так как мыслительный процесс достиг своего пика и тут же прервался. Топот ног за приоткрытой дверью рассек едва устоявшуюся в коридоре тишину. Том с Георгом снова с чего-то заржали. Безусловно, своих друзей и брата я очень любил, но это иногда выводило из хрупко устоявшегося внутреннего равновесия. Как много от них шума. — Братан, а ты не видел мою кепку? Белую такую, с черными полосками? — Том стал оглядываться вокруг, после чего подошел к куче сваленных друг на друга сумок. Из одной из них вывалилась моя полосатая кофта, затем футболка с надписью «Royal Rock», затем посыпались оттуда украшения. — Да бля, почему ты ищешь свою кепку в моей сумке?! — не выдержал я, наблюдая, как Том нагло переворачивает мои вещи. Прямо как мама, однажды застукавшая меня с сигаретой, а потом ищущая злосчастную пачку по всем шкафам и ящикам. — Да откуда я знаю, куда ты все вечно перекладываешь? — Том прекратил терроризировать мою сумку и принялся за другую. — Это я-то перекладываю? Я в свою сумку только свои шмотки кладу, а ты свои ищи у себя, — я принялся загружать обратно скомканные груды одежды. — Да разве у Тома больше одной толстовки в сумку что-нибудь помещается? — засмеялся Георг, наблюдая за нами, — там размер ведь уже как чехол от целого корабля! — Ничего, тебе б тоже не помешал чехол на кое-какой корабль, да, Гео? — ответно сострил Том, и теперь заржали уже все. Я слабо усмехнулся, вновь невольно смутившись с плоских и до одури пошлых подколов брата. Затем поднялся с места и взял со столика листы. Да, пожалуй надо идти на распевку, а то сижу и занимаюсь черт знает чем. — Нашел! — раздался позади меня радостный возглас. Но к этому моменту я уже побрел в уборную, чтобы не разминать голос на весь коридор. *** Когда шум от криков фанатов закладывал мне уши, в голову приходила одна и та же навязчивая мысль — казалось, что я существую только для них, живу только для них, пою только для них. Некая мрачная реальность, которая оборачивается вокруг меня, как тесный кокон, мешающий даже вздохнуть — вне сцены я напрочь теряюсь. Даже когда мои коллеги по группе запираются в номерах и смотрят порно, звонят каким-то своим временным подружкам или в открытую приглашают группис, я всегда остаюсь один и позволяю внутренним чертям разъедать меня изнутри, назойливо сверлить мозг и отравлять душу вместе с любым доступным мне алкоголем. Имея почти все, добровольно отказываюсь, оставаясь практически ни с чем, кроме собственных мыслей и ощущения, что теперь мне подвластно многое, но в то же время — ничего. Единственное, что всегда заходило на ура — подкармливал свое одиночество песнями о любви, которые сам же и писал и активно нес в массы, нарочно разбивая и без того разрушенное сердце. Отчаянно искал того, кто бы заполонил мою пустоту, был рядом, сказал, что все будет хорошо, и все невзгоды в нашей жизни преходящи и порою просты и ничтожны, как дважды два. Того, кто бы вытащил меня и вселил веру, которую я потерял, даже не успев толком обрести. Возможно, девочки, которые приходят на наши концерты, скандирующие мое имя, мечтают о том, чтобы провести с нами день, вечер, а возможно и ночь… Любят и ненавидят меня одновременно за то, что это никогда не представится возможным. А впрочем, отказываться от такого удовольствия в клубах тоже не хотелось — я давал девчонкам того, чего они желали, когда с жаром и возбуждением глядели на мои не обсохшие от виски губы. И меня совершенно не трогало, легкого ли они поведения, фанатки, или же случайные гости заведения, куда заносило наши пьяные задницы. Времена, когда я был последним посмещищем, крашеным фриком, педиком, худощавой зубочисткой с очевидно не пацанским внешним видом, отбрасывал тень на репутацию школы своими густо подведенными глазами и напором подростка, живущим искрой бунта, прошли. Времена, когда был жив тот добродушный мальчик, позволяющий всем вокруг смеяться над собой и смешивать с грязью, прошли тоже. Я надеюсь, они все увидят через экраны своих запыленных дешевых телевизоров, кто я есть теперь. Я и мой брат, ради которого я сверну горы и сломаю шею любому, кто скажет хоть одно обидное слово в его адрес. Теперь мы — звезды гораздо большего масштаба, чем просто какая-нибудь выскочка из нашей паршивой школы, позволявшая себе запросто унижать тех, кто просто не такой как все. Моя голова забита под завязку, Мои тени догоняют меня. Я слышал тысячу диагнозов - Да-да, совершенно ясно, что это неважно! Сегодня мы здесь, И мир стоит перед дверью. И вы как никогда важны. Где ваши руки? Хаос будет в системе, Даже когда мы покинем вас. Я хочу увидеть всех вас. Где ваши руки? Ваши руки?.. Поклонницы тянут их к нам, подпрыгивают и машут во все стороны фотоаппаратами и светящимися палочками. Том стоит на бэк-вокале неподалеку от меня и довольно улыбается. Я ношусь по сцене, впитывая как губка, восторг девчонок. Здесь уже чертовски жарко, и движение в прямом смысле слова не дает мне спалиться под светом софитов заживо. Это стало моим наркотиком. Благословением и в то же время адским проклятием. — Оберхаузен, громче! — вскидываю руки вверх и прихожу в экстаз от девичьих визгов. Выдыхаю после песни и вновь обращаюсь к залу. — Каждый вечер мы заканчивали этой песней, и на этом чувства заканчивались. Но сегодня мы хотим с нее начать! И, конечно же, мне нужны вы! Можете громче? Визг врезается в уши приятным трепетом, заставляет меня упиваться этой сладостью, как вампир. — Именно такая громкость нужна для следующей песни — Der letze tag! Сейчас мы снова здесь С тобой на крыше. Весь мир там внизу По мне, так может погибнуть этой ночью. Мы в последний раз вместе? Это только сейчас началось. Если этот день — последний, Если это конец для нас, Не говори, пока не говори. Это уже следующий день, Когда все часы стоят Где на горизонте это заканчивается, И все мечты идут спать Мы в последний раз вместе? Это началось только сейчас. Это последний день, это последний день Это последний день — Стоп, стоп! — дотянув ноты припева, подал парням сигнал остановиться. Они уже знали, какой маневр я хотел провернуть на концерте, и заулыбались, — сейчас я хочу пригласить кого-нибудь на сцену! Визг и крик усилился во сто крат, все присутствующие, как один, подняли руки вверх. — Так, найдем кого-нибудь впереди. Девушка в голубой кофточке, пожалуйста, поднимитесь, — я указал рукой на так называемую «жертву». Ее тут же начали давить другие зрительницы, преграждая путь. Боже, девчонки, главное не передеритесь сейчас! Стафф быстро пропустил девушку и помог забраться на сцену, — Ваши громкие аплодисменты! И она уже через несколько секунд стояла рядом со мной. — Привет! — я положил ладонь на ее плечо и поднес микрофон. — Привет! — Как тебя зовут? — повел ее на середину сцены. — Карена! — Карена, ты знаешь, как там дальше? — вижу краем глаза, как Том и Георг улыбаются во все тридцать два. — Да! — Хорошо, теперь вместе! Густав! — обратился я к барабанщику, и он энергично застучал по тарелкам. Во время нашего так называемого «совместного исполнения» девчонки не переставали визжать и подпрыгивать. Карена хоть и подпевала мне одними губами, пыталась пританцовывать и даже достала фотоаппарат. Надеюсь, она сумела запечатлеть этот момент, от которого я был счастлив не меньше нее. Веду девчонку за руку, делая пару шагов к краю сцены, затем все так же приобнимаю за плечи и даю микрофон. Эта энергия, этот шум, гремящий из динамиков, этот жар, пропитавший насквозь мою кожу, слепящие глаза прожектора, наши поклонницы, собравшиеся тут — моя вторая кровь. Вторая жизнь. Второе дыхание наряду с остро необходимым кислородом. Мое благословение и проклятие одновременно. *** Очередной клуб, куда мы приехали, чтобы снять послеконцертное напряжение и как следует расслабиться, утопал в огнях. Танцпол, как и десятки предыдущих, пестрил красно-зелеными огоньками, подсвечивал силуэты пляшущей толпы. Жар, царивший в помещении, и алкоголь наперегонки с адреналином распределялись по всему телу и давали сигнал к действиям — обязательно закадрить какую-нибудь девчонку и весело провести с ней время. В такие моменты мы были предоставлены сами себе — Том, Гео и Густав шли в чилл-ауты с такими подружками, а я как обычно, находил свое «счастье» последним. Мы и так здорово уставали друг от друга во время репетиций и бесконечных передвижений по городам. От себя я тоже успевал устать, что побуждало прибегать к столь радикальным методам вплоть до пьянок до беспамятства. Эдакий прожигатель жизни на первоклассных вечеринках в компании красивых девчонок, с которыми меня не связывает ничего, кроме секса. Я уходил и больше не возвращался, не надеялся на что-либо. Не стоит надеяться на продолжение, если заранее знаешь, что его не будет. Если б мне сказали год назад, в кого превращусь — не поверил бы. Покрутил у виска, посмеялся, но не поверил бы. Думал, что никогда не полюблю вечеринки, шумные компании, громкую музыку и алкоголь, плещущийся в стаканах всеми цветами радуги. Иначе я бы просто отрубался в гостиничной кровати или в тур-басе, отдаваясь на съедение собственным демонам с девяносто пяти процентной вероятностью. Надоело. Развернувшись на сто водемьдесят градусов на высоком барном стуле, я с идиотской полуулыбкой оглядел беснующихся весельчаков. Кисло-сладкая жидкость текла по трубочке, как кровь по сосуду, и приятно согревала желудок, заволакивая разум туманным облаком. Расплывчатый взгляд даже не был в состоянии зацепиться, с кем бы я мог провести этот вечер. Ни одна девушка здесь мне не нравилась. Я до сих пор упорно ищу твою темную макушку. Ищу твои бегающие глаза и слабую улыбку, которую так давно не видел. Я ищу тебя там, где ты никогда не появишься. В углу на диванах яростно целовались какие-то парочки, и я был более чем уверен — им бы ничто не помешало отдаться друг другу прямо тут. Потому что здесь всем абсолютно все рав-но. Яркие огни прожектора иногда настойчиво лезли в глаза, из-за чего приходилось прикрывать лицо руками. И я еще раз огляделся — на другом конце стойки две размалеванные девицы, как я понял, пытаются закадрить бармена, которому я уже оставил не один десяток евро за коктейли и сверху — чаевые. Глупый смешок, тут же утонувший в грохоте музыки, сорвался с моих уст. Ничтожные и жалкие. Моих друзей и брата давно и след простыл, а вот мне после трех выпитых коктейлей требовалось выйти. Поднявшись на ноги, я ощутил убийственное головокружение. Не наебнуться бы где-нибудь здесь, а то задавят еще. Шатающейся походкой я случайно задел несколько человек, на что мне было глубоко наплевать. На первом этаже уборной я так и не нашел. Кое-как доползя по ступенькам до второго, едва не навернулся с перил. Размыленный взор не смог различить, какая дверь куда ведет, и я решил действовать наугад. Поэтому одна из них случайно открылась мной в вообще неподходящий для находящейся там парочки момент. — Из-звиняюсь, — глупо пролепетал я, перешагивая с ноги на ногу. Шаркая подошвой кед по деревянному полу, поплелся дальше, улавливая пьяным слухом различные неприличные звуки. А вот наконец и нашел то, что мне нужно. Значительно полегчало, и я настроился на продолжение вечера, перед этим поглядев на себя в зеркале. Грим слегка потек из-за жаркого воздуха и скатался в уголках век, тональник тоже не отличился стойкостью, обнажив родинку под подбородком. Волосы чуть примялись и уже не торчали, как говорит Георг, «пальмой». Не боясь смыть это художество на лице, набираю в горсть холодную воду и плескаю на себя, чтобы снизить градус, бьющий под кожей. Капли пощипывают ее и контрастируют с жаром внутри меня от выпитых виски с колой и еще каких-то коктейлей со странными названиями. — Куколка, это вообще-то мужской туалет, — пробасил кто-то сзади. Обернувшись, я проморгался, чтобы расфокрусировать пьяный взгляд. И увидел перед собой двух высоких парней — один довольно хрупкого телосложения, другой — покрепче. — Пп…ростите? — несмело промямлил я в ответ. — О-о-о, посмотри, Альф, это же он или мне кажется? — проговорил тот, что покрупнее, и приблизился ко мне. — Вроде он. Татуха на руке, патлы местами белесые, да, — внимательно разглядывая меня, выдвинул свой вердикт его товарищ, после чего коснулся моего левого предплечья с выведенным «Freiheit 89». Я дернулся, не зная, чего ожидать, хоть и пьяная дымка тормозила все мысли. — А, так это ты та крашеная баба, из-за которой моя сестра свихнулась и покончила с собой? — ухмыльнулся парень покрепче и, быстро подлетев ко мне, взял за грудки. Я прямо опешил от такого и ощутил, как кровь в жилах остыла до нуля. Тело парализовало от испуга, проступающего даже через весь выпитый мной алкоголь. — Да точно, точно он, — поддакнул «Альф», внимательно разглядывая меня. — Сука, ты за это заплатишь, — прошипел сквозь зубы второй, усилив хватку. — Что вам нужно? — уже в панике залепетал я, безуспешно пытаясь убрать с себя чужие руки. — Плохо слышишь, шлюшка расфуфыренная? — съехидничал «тощий» и застыл в опасной близости от меня. — Отпусти меня! — дергаюсь, как пойманная в сеть рыба. На лице второго бугая появляется недобрая ухмылка, а чувство пугающей неизвестности сковывает по рукам и ногам. От интонации грубого голоса внутри сводит страхом и полнейшим непониманием, что будет дальше. Драться лично мне практически никогда не доводилось — в этом преуспевал мой близнец, нередко выясняя отношения с парнями из других классов. Всегда приходя на помощь, Том ловко давал отпор всем обидчикам, а потом ходил с синяками. Он делал это ради меня, а потом в шутку называл слабаком. Ты был прав, брат. Я действительно слабак. Слабак и трус. — Не то что? — судя по выражению лица парня «покрепче», он точно настроен превратить меня в фарш. Затылок горит от соприкосновения с кафельной стеной, серый потолок начинает ходить кругами, смешивается с другими цветами и пляшет невнятной картинкой перед затуманенными алкоголем глазами. Тяжелая рука ложится на шею и тянет на себя, швыряя на пол, как игрушку. От плеча отдало сильной болью, но я отчаянно пытаюсь ползти к двери, чтобы удрать. — А ну стой, сука разукрашенная! — пытаюсь сопротивляться «тощему», но он ловко перехватывает мои руки, лишая возможности дать отпор. — Помогите! По-мо-ги-те! — кричу на весь туалет. Блять, ну кто-нибудь то должен сюда зайти рано или поздно! Кулак приземляется в солнечное сплетение и поражает током от макушки до кончиков пальцев, прошибает болью. Даже не могу ничем ответить кроме пронзительного крика, потому что тощий ловко скрутил мне руки сзади, выставив своему дружку, как грушу для битья. — Ты даже орешь, как баба, — гогочет второй и продолжает избивать меня, как безжизненный кожаный мешок. Представляю себя рядом с дворовыми собаками, как еще там, в Лойтше, пропадая в алкогольном бреду. Глупо улыбаюсь, проглатываю удары. Один за другим. Еще один. Еще. Раны на теле обязательно затянутся, а на душе и сердце — боюсь признать, но, увы, никогда. Будут ли у меня силы, чтобы выпрямить спину и дать отпор? Хватит ли смелости быть сильным не только на словах? За секунду, в которую тощий потерял свою бдительность, высвобождаю руку и замахиваюсь на второго. Он с мерзкой ухмылкой перехватывает ее в локте и чуть ли не до хруста выворачивает, вырвав мой протяжный крик. Заводит за спину и бьет свободным кулаком в лицо до синих звездочек перед глазами. Чувствую что-то влажное на правом виске, в потасовке цепляясь взглядом за зеркальное отражение. Колечко в брови рассекло кожу до крови от удара. Кто-то догадался позвать охранников, вероятно услышав мои крики. Обессиленно падаю на пол, опираясь спиной о раковины и неестественно смеясь. Ощупываю саднящий висок, собирая на дрожащую ладонь свежую кровь. Этих двух уродов уводят под ручки, а меня буквально дотаскивают до ближайшей свободной приват-зоны, где не бьет оглушительным набатом музыка. Укладывают на диван, и дальше я плохо улавливаю звуки, будто меня бросили в глубокий океан. Мне ничего не нужно. Я ничего не чувствую. Веки сомкнулись, и создалось впечатление, что я опустился в пустоту, которая будто поджидала меня все это время и затем с охотой распахнула свои объятия. Свесившаяся вниз рука коснулась ворса ковра, а слух уловил гулкие отзвуки музыки и чьи-то голоса.Achtung, fertig, los und lauf
Vor uns bricht der Himmel auf