Падение Берлинской стены

POV Charlotte Fleurie — To Be Alone With You Тысячи непонятных голосов и звуков смешивались в моей голове в оглушающий гул, больно бьющий по ушам. Недавно отпустило от очередной дозы — лучшего расслабления после работы я и представить не могла. Слышала как-то, что в обществе бытует такой стереотип — все художники — наркоманы и алкоголики. Не знаю, как там со стереотипами, но после такого «расслабления» в ушах неистово гремит, а контуры окружающих предметов пляшут. Тихо. Неимоверно тихо… Мне нужно с кем-то срочно поговорить, почувствовать возле себя хоть чье-то присутствие, потому что иначе могу просто-напросто вскрыться лежащими рядом канцелярскими ножницами. Стать единым целым с царившей тут тишиной и утонуть в бардаке из незаконченных рисунков. Но я боялась выходить, следуя в комнату Эми. Мне совсем не нравились перемены в его поведении. В последнее время он стал приходить домой намного позже и нервничал, когда я лезла с расспросами. Уж что-что, а свою свободу и независимость он ценил больше всего. Сердце неприятно ныло от призрачных страхов того, что… Я ему больше не нужна, и мое присутствие рядом он попросту терпит через силу. Сегодня он даже не объяснился, бросив короткое «договаривался о продаже нового экспоната». И все. В комнате слабо горел ночник, стоящий на краю тумбочки, а из гостиной доносился тихий шелест телевизора. По всей видимости, парень смотрел свою любимую документальную передачу про архитектуру средневековья. Я расположила перед собой альбом и потянулась к пеналу, достав оттуда пару карандашей. Если раньше рисование было для меня лечением от всех болезней и душевных терзаний, сейчас оно являлось не больше, чем таблетка с коротким обезболивающим действием. Иногда на рисунках появлялись совершенно хаотично вырванные из мыслей слова, предложения на разных языках. Это помогало держаться и окончательно не выжить из ума. Я не знала, что или кого нарисовать, подумав наперед о том, что стоит мне закончить какую-нибудь работу, будь то рисунок по собственному желанию, или для задания в художке — захочется смять и выбросить, потому что все покажется полнейшей катастрофой. Боль, которая резала изнутри, временно пропадала под слоем наркоты и разговоров с моим любимым человеком, а потом, стоило мне остаться одной, возвращалась еще сильнее, чем была прежде. Мне не хотелось, чтобы после моей смерти что-то осталось. Ни рисунки, ни вещи. Лучше все это сжечь и стереть с лица земли. Почему нет? Даже сейчас… Чувствую, как за мной стоит чернота с косой и поджидает, когда придет тот самый момент. Когда я наконец протяну ей руку и уйду с ней в тот мрачный мир. Надо как-то сказать, наверное, остальным. Хотя зачем? Агнет большую часть времени в школе теперь проводила с Ремом. За одной партой, в коридорах, в столовой. Я поняла, что у них сложились крепкие и надёжные дружеские отношения. А может, и не только дружеские. Я со всей жизненной суматохой, передвижением между работой и художкой, уже не заглядывала к ней в гости и ходила в школу только ради хорошей посещаемости. Как же все надоело. Шорох грифеля о бумагу на время расслаблял, и вскоре на белых холстах появлялись картинки, скрывавшиеся в потайных лабиринтах моего воспаленного разума. Только я чиркнула графитовым стержнем о бумагу, нарисовав пару разметочных линий, поняла, что мне надо заглянуть в закладки на ноуте для того, чтоб найти тот чертов пошаговый эскиз. Первый пост в новостной ленте. Твою мать. Куча фоток, где Билл выступает на концертах, затем улыбается на автограф-сессии. Дальше шли снимки уже с профессионального фотосета. Следующим постом был прикреплен видеофайл, где, судя по всему, запечатлен процесс съемок какого-то клипа. Странный вид. Много людей идут строем в серой огромной форме напоминающих больше робу тюремных заключенных. Сломанные компьютеры, валяющиеся на полу… Кажется, Том что-то рассказывал, но я уже благополучно успела об этом забыть. Билл. Снова ты. Лайки, лайки. Комментарии. Сотни смайлов сердечками от юных девушек под фотографиями. Обожаю вас! Приезжайте еще в Оберхаузен! Билл просто красавчик в последнем клипе!!! Tokio Hotel, я люблю вас!!! Что за крашеные педики? Была на вашем концерте в Мюнхене, спасибо за подписанный диск! Слушаю его безостановочно. Прекрасный голос, прекрасное исполнение, прекрасная группа! Какого пола вообще их солистка? Токио бордель отстой И еще много, много восторженных комментариев и сердечек. Хотя нелестности тоже встречались, но реже. Вот она, оказывается, обратная сторона славы. Внутри снова что-то заныло, больно полоснув по сердцу и по нервам. Я хотела как можно быстрее нажать на крестик и убрать с глаз долой эти снимки, но не могла. Наверное, я какая-то мазохистка — мне было невероятно больно, но я приходила в небывалый восторг от этих фотографий и ненавидела Билла одновременно. И не могла разобраться, какое чувство побеждало. Каждый раз он появлялся в моей обыденности, как вьюга, ломающая деревья, нарушал мой покой. И это развивало во мне бурные ощущения опасности, осторожности, буквально било под дых. Все эти годы я тяготела к нему, как другу или к тому, не знаю кому, не находила ни одного вразумительного объяснения этим чувствам. Избегала, когда чувствовала опасность, доверяясь тому «монстрику», шедшему за мной с тринадцати лет. Только где он был в тот чертов день? Его переклинило и он позабыл сообщить мне о том, что надо было как прежде, дать Биллу по крашеному личику и убежать? Ха-ха. В детдоме мне приходилось драться с мальчишками, обучаться не самым хорошим манерам. Наверное, у меня нет шансов стать такой, как все обычные люди. Если бы не те чертовы разноцветные конфеты и не Том, которому внезапно приспичило побежать за колой и оставить нас, все было бы как прежде. Если бы я не вышла тогда ночью к этому «хулигану» в полосатой кофте, то мой мир не перевернулся бы так лихо. Если бы мы не совершили то безумие в левом корпусе школы, то… Все было бы… Хорошо? Если выразиться по-философски, это являлось точками невозврата. Три точки. Многоточие. Пугающее и неизвестное. Нас разделило слишком многое, чтобы банально стать друзьями заново. Не выйдет. Потому что со мной всегда было что-то не так. Это тупик. Воображаю себя вагончиком, который сбился со своего маршрута и покатился по другим рельсам, а затем и вовсе накренился и рухнул в овраг. А идет ли твой вагончик по нужному пути, Билл? Я думаю, да. Твой путь называется музыка. Билл. Я ненавидела его за то, что все катилось только к худшему, появись он снова в моих мыслях и в моей жизни — он тоже жалел меня. Он приходил ко мне. В кошмарах, в красивых снах, после которых я подлетала на кровати, хватаясь за бешено бьющееся сердце. Оно разрывалось от боли и прочих чувств, не поддающихся объяснению, осмыслению и противоречащих всем законам логики… Их не убить. Не вытравить даже серной кислотой. Да, все мое существо кричало о помощи, умоляло, душа просила ухватиться за сучок, который точно бы вытащил меня из болота, но… Тело стремилось к свободе и отсекало любые попытки. Ничего не чувствовало. Если раньше я хотела научиться чувствовать и жить как все, научиться любить, как это делается у нормальных людей, то сейчас мне хочется просто уйти под землю и лежать там, пока из легких не выйдет последний миллиграмм кислорода, или же закопаться в том самом сугробе. Знаю, что когда человека накрывает лавиной на горном спуске, у него есть пятнадцать спасительных минут, чтобы ожидать помощи. И помощи в лице черноволосого мальчишки, любезно притащившего из гардероба мою куртку — не нужно. А на шестнадцатой минуте — смерть. Возможно, еще не изобрели лекарства, избавляющего разом от всех болей. И сейчас мои боли как никогда мешаются воедино — физическая, моральная, эмоциональная. Внутри болит все, а в глазах сухо и горько. Пустой блистер с обезболивающими омрачает мою радость, когда я подумала, что еще одна таблетка могла бы меня спасти. Тишина в квартире давила мне на уши и, как ни странно, порождала в моей голове голоса. Кто-то плакал. Кто-то кричал. Затем послышались голоса несчастных детей из приюта, как это бывало по ночам. Чертовы кошмары не отпускали меня с самого детдома, имея неприятное свойство то затихать, то возвращаться и мучить с новой силой. Проще умереть. Лишь бы не вовлекать еще больше стихийных бедствий, которым я не могу противостоять. Даже тетя от меня отказалась. Сорняк вырос — сорняк надо срубить, лишь бы не мешать другим прекрасным растениям. Таким прекрасным растением был Эми. Отталкивая любых конкурентов за почву, воду, солнце, тянулся ввысь, стремясь вобрать в себя каждый лучик. Прекрасной розой — большой, цветущей, весенней, которая радовала меня каждый день и заставляла цвести тоже, но… Я не могла. Стук в дверь аккуратно выудил из мыслей. — Не спишь? — мягко поинтересовался Мейендорф, застыв в проеме. — Нет, как видишь, — моментально закрыв крышку ноута, как будто меня поймали за просмотром чего-то неприличного, развернулась в сторону двери. — Милая… Я по тебе соскучился, — подойдя ко мне, мужчина нежно заключил в объятия и мягко поцеловал в щеку, — если ты обижаешься на меня, то имеешь на это полное право. Это все нервы, понимаешь… — Ты даже ничего мне не рассказываешь. Игнорируешь, будто я для тебя пустое место. А сейчас вдруг решил понежничать. Где тебя носило всю эту неделю, черт возьми?! — я несильно оттолкнула от себя Эммериха, уже раздражаясь. Он отвел взгляд в левый нижний угол и тихо произнес: — Меня назначили заместителем директора галереи. Это все, что ты хотела услышать? — По крайней мере, этого хватит. — Прости, мне нужно было раньше рассказать, знаю. — Принимается. Я устало прикрыла глаза, позволяя себе отбросить все посторонние мысли. Внутри даже взыграла гордость за Эми. Мои губы тронули чужие. Мягкие, теплые. Те, без которых я точно не смогла бы теперь жить. — Шэри… — горячо прошептал он, прекрасно зная, как этот низкий тембр, пробирающий до мурашек, на меня действует. Забыв обо всем, на что прежде обижалась и таила недосказанность, о фотографиях, о комментариях, тут же растворилась в поцелуе. Хотя… Я не чувствовала в этот момент ровным счетом ничего. Пробравшись холодной ладонью под мой спальный топик, Эми принялся пересчитывать позвонки, а я на автомате потянулась к его плечам, подбираясь к спине. Прижавшись друг к другу, мы целовались еще несколько тянущихся в бесконечность минут. Дразня меня близостью, мужчина невесомо сжал мою левую грудь, вырывав тихий стон, который вложился прямо в поцелуй. А я совершенно его не хочу. В мою несчастную башку вновь протесался Билл со своими тупыми фотками и елейной улыбкой. Ненавижу. Как протесался — теперь и самым сильным ядом не вытравишь. Болит сильно. Болело. Затем стихло. Но все равно будет болеть. Как неизлечимый вирус, который разлился по моим венам и отравляет изнутри. Перед глазами забегали огоньки, поцелуи поползли по телу, руки избавляли от ненужных одежд, пружина кровати под нами заскрипела. Ты приближаешься ко мне, излучая ту приятную, чертовски притягательную опасность, которой я назло всем своим принципам хочу наполниться до отказа. Кладешь свою теплую ладонь мне на щеку, словно хочешь укрыть от холода, щекотливо проводишь по подбородку изящными пальцами. Смотришь выжидающе, с блестящей, печальной в ореховых бликах нежностью. Моя кожа реагирует на твои прикосновения мелкочастотными, сладко колющими разрядами, тянется в ответ бархатным губам. Ты так аккуратно ведешь дорожку поцелуев от виска к ушку, к ключицам, оставляешь невесомый след на ложбинке между грудей. Тихонечко-тихонечко, подобно маленькой птичке, присевшей на веточку. Но сжимаешь мою талию совсем несвойственной тебе, далеко не мальчишеской хваткой. Поднимаешь свои шоколадные омуты на меня, впиваясь прямо в душу, и безмолвно кричишь Мое. Мое… И всегда будешь моим. А руки у тебя мягкие, теплые. И такие нежные. Перемещаешь их на спину, прижимая теснее к себе. Твое лицо прямо над моим, и я невольно хихикаю, потому что длинные черные прядки колят кожу и вызывают на ней тысячу хаотично бегающих мурашек. Забавно, как эта шторка из смоляных волос закрывает твое лицо, ты словно прячешься от меня. А я тянусь к тебе чуть вверх и делаю кривой пробор посередине, чтоб увидеть твою улыбку. Реснички дрожат от того, как ты по-детски жмуришься и улыбаешься. Нет, твое личико не скроешь ничем — ни эти глаза цвета топленого шоколада, ни носик, который ты забавно морщишь, когда злишься, ни родинку на подбородке, куда я обязательно приземляюсь губами после поцелуя. Твои губы приоткрываются и норовят вторгнуться в мое пространство. Руки ласкают живот, грудь, шалят по всему телу, будто я стала твоим личным фетишем. Касаюсь пальчиком твоего виска и не нахожу привычного колечка в брови. Неужели ты решил его снять? Хорошо, ты прекрасен для меня любым. Ползу дальше, к макушке, к затылку и с вожделением перебираю твои волосы. Они такие мягкие, пахнут сладостью, какими-то духами. Ручонки плавно разводят мои ноги в стороны, и сердце проделывает трепетный кульбит в ожидании самого прекрасного. Как мы снова станем с тобой единым целым. Медленно прикрываю веки, позволив зрачкам уплыть вверх, а самой — отправиться в мир наслаждения и безграничного счастья. Каждую клеточку кожи пробивает приятной вибрацией и мелкими ударами током — ты входишь неторопливо, интересуешься, как мне — нравится, не больно ли. Нет, мой милый. Ты даришь мне тепло, я согреваюсь. Оставляю неглубокие лунки от ногтей на твоих бледных плечах и принимаю тебя всего — нежного, но в то же время такого голодного и ненасытного. Давай не как в прошлый раз, не хочу грубо, до синих чертиков перед глазами. Ты размеренно дышишь и постепенно наращиваешь темп, внимательно заглядывая в глаза и смягчая боль нежными поцелуями в нос в щеку. Опять волосы щекотятся. Ловлю твою вертлявую макушку и перехватываю приоткрытые, чуть сухие губки, чтобы слиться воедино окончательно. Проникаешь, кажется, до самых клеточек мозга, вызывая десятки тысяч искорок на пустом и темном небе моего мирочка. Нашего мирочка. Ты отстраняешься и нарочно припадаешь губами к шее, чтобы оставить засос. Шепчу на выдохе самозабвенно, чтобы поласкать твои уши, когда ты вновь мягко проникаешь в мое тело, как волна окутывает скалы: Бииииии… — Что? Чей-то голос выдергивает меня из недр красивых снов. Я промаргиваюсь и резко распахиваю глаза, как будто с мягких облаков рухнула на те самые скалы и разбилась. Черт, кажется, тут что-то не так. Эми завалился на соседнюю подушку и тут же развернулся ко мне спиной, натягивая домашние штаны. — Не знал, что сплю теперь с мертвячкой. Кровь мгновенно прилила к лицу вместе с опоясывающей болью. От жгущего под ребрами стыда и смущения, от которого хотелось заползти под одеяло и лишить себя тем самым кислорода. Действительно, даже при самом бредовом сокращении в имени Эммерих Даубер Мейендорф не находилось ни одного сочетания букв «Би». Б и И. Чертово «Би». — Прости, наверное, меня молекула еще не окончательно отпустила… — попыталась найти себе оправдание, рассчитывая на то, что это хоть как-то меня спасет. — И сколько доз ты закинула? — с нескрываемой строгостью в голосе процедил Мейендорф. — Три. — Три?! Ты совсем сумасшедшая? На меня прекрасно действует и одна. Ты понимаешь, что если не рассчитать дозу, то эффект будет плачевным? А мне потом тебя что, вперед ногами выносить? — разошелся Эми не на шутку, вскочив с места. — Выносить мне не нужно только мозг. А во-вторых, ты прекрасно знаешь, что молекула с одного пакетика меня уже не закидывает. И если больше, то раньше и сдохну, наоборот лучше, — полушепотом добавив последние слова, уткнулась лицом в подушку. — Что? — Ничего. — Себастиан звонил. Его конторе надо сейчас усиленно шифроваться. Стало быть, те дозы, что у нас есть — это запас. Если ты так будешь глотать, то нам и на три дня их не хватит! Себастиан — один из старых университетских приятелей Эммериха, который из-за плохой успеваемости и связи с так называемой дурной компанией, покинул вуз и всецело ушел на чёрный рынок. Именно он давал нам источник счастья. Или, как говорил Эми, продавал смерть и вожделение в одном флаконе. — Прости… — пролепетала я чуть слышно. — Меня волнует не только это, — парень поднялся с места, и, подойдя к окну, закурил. — А что еще?.. Я пыталась строить из себя невинную и ничего не знающую овечку, в то время как все внутри жарко дрожало от тембра этого голоса. Я знала, что такую интонацию Эммерих делает, когда зол, когда чем-то недоволен и… когда строит подозрения. — Кто он? — медлит, протягивая гласные. На меня не смотрит, затягивается, стряхивая пепел в открытое окно. Я кутаюсь в плед, желая укрыться. Все же на улице зима. Рой мыслей и тревог неприятно жужжит в голове, шепчет едкую мантру, напоминает о том, кого я всеми фибрами души успела возненавидеть. За то, что так вероломно вторгается в мои мысли, туманит рассудок, рушит с трудом построенное. Рискует снести к чертям все отношения, которые мы с Эммерихом так тщательно возводили. Всего одно мое слово из проклятых четырех букв — и все сломается. Но я этого не хочу. Не хочу! Надо что-то сказать, а язык как будто к небу прилип. — Кто? Пальцы Эммериха, держащие сигарету, подрагивают, голова дергается куда-то вправо. Дым, что источают его сигареты, уже въедается черной копотью в мои душевные стенки. — Хорошо. Поговорим с тобой завтра. Сейчас не время. Утро вечера мудренее, так ведь, — потушенный о раму окурок летит вниз. Мне хотелось кричать и биться головой об стену, лишь бы Эми не уходил сейчас в свою комнату. Не хотела оставаться одна вновь со своими внутренними демонами. Они утихали только если я чувствовала себя в безопасности. Рядом с ним. Рядом с тем, кого я чертовски боюсь потерять. Я даже не смогла выдавить из себя «спокойной ночи», потому что знала — ничего спокойного меня не ждет. Во мне стремительным вихрем нарастала паника и полнейшее непонимание, как мне из всего этого выкручиваться. Эми подозревает, что тут однозначно что-то не так… *** Первые два урока прошли как на иголках. Хорошо, что не было никаких незапланированных самостоятельных, срезов или опросов. Но сосредоточиться на уроках я ничерта не могла. Заезженной пластинкой крутилась тревога, затмевающая весь остальной мир. Компанию в лице Рема и Агнет я старалась избегать, чтобы не «заразить» их своим скверным настроением. На перемене я смотрела на то, как они весело и увлеченно болтали друг с другом. Не хотела мешать. Затем Рем подошел к доске и там в углу начал рисовать мелом всякие рожицы. Агнет стояла рядом и улыбалась, затем тоже взяла мелок и дорисовала этим рожицам туловища, ручки и ножки. Получились прям человечки… И только я была тут явно лишним человечком. К концу второго урока я поняла, что мимо столовой пройти точно не смогу. Позавтракала дома я, как обычно, плохо, а сегодня еще хуже — быстро проглотив кусочек хлеба, побежала в прихожую, чтобы не смотреть Эми в глаза… — Привет! Чего такая грустная? — рядом на стол шлепнулся рюкзак Рема, а его обладатель присел напротив. Его гогочущая во весь голос подруга тоже не заставила себя ждать. — Привет, — я нервно поболтала ложкой в чае, размешивая сахар. — Да, Шарлотт, ты какая-то кислая. Неужели с Эмом поссорилась? Вторая ладонь непроизвольно сжалась в кулак и проелозила по столу, вызвав стеклянный лязг стакана. Я ненавидела, когда Агнет называла моего мужчину Эмом. Это так плоско и тупо. — Я ни с кем не ссорилась. — А мы вчера с Реми ходили в кино, скажи, классно было, да? — рыжая повернулась корпусом к нашему общему другу, изображая удивление. — Да-а, — поддакнул он, — Третья часть Шрека просто супер! Хотя, я все же вторую больше люблю. А этот принц, ну который сын феи крестной — такая сволочь! Я не имела понятия, о чем говорил черноволосый. Моя подруга весело улыбалась, рассказывая еще о героях того фильма, который они смотрели. Я делала вид что слушаю их, но на самом деле все мои мысли были заняты далеко не этим. Эми хочет поговорить? Но ведь таким образом я не выдержу и расскажу о том, кто так настырно пробивается в мои мысли и рушит внутренний мир. И итог не заставит себя долго ждать — мы расстанемся, и я окажусь на улице. Просто охренительная перспектива. И если я не придумаю, как из этой дурацкой ситуации выйти из воды сухой, то эта перспектива воплотится в реальность. — Да, кстати, а сегодня мы с Ремом пойдем к нему, очень интересно, как он на фортепиано играет. Рем сочинил недавно новую песню! Может, ты с нами? — Ага, круто, — бесцветно буркнула я себе под нос. Агнет. Я не узнавала ее в последнее время. Самая частая реплика у нее была «Мы с Ремом, Рем то, Рем это, Рем пятое, Рем десятое». У меня уже были подозрения, что, возможно, она неравнодушна к парню. А что, были бы хорошей парой — она, вся такая зажигалочка, и он — веселый, добродушный, открытый, болтливый и иногда очень смешливый. И я понимала, что в их компанию никоим образом не вписываюсь. Закрытый и забившийся в угол интроверт в моем лице и они. Куда уж там. Иногда мне казалось, что я теряю свою подругу и ничего не могу с этим сделать. Точек соприкосновения у нас становилось все меньше, что, конечно же, расстраивало. В художке мы не пересекались, а если и пересекались, то слушать различные сплетни было невыносимо. Если раньше я могла считать, что есть в этой школе тот, кто поддержит и составит компанию, то сейчас все изменилось. И с досадой в сердце осознаю, что, черт возьми, так оно и есть. Возможно, с ним интереснее. Да, конечно, он аж светится весь своей ежиной макушкой, по-лисьи щурится, морща свой забавный нос с горбинкой. Они опять с чего-то прикалываются, пытаются вовлечь в разговор, а я бездушно прожигаю их взглядом насквозь. К горлу подступает ком, как будто я хотела заплакать, но вот беда — совсем нечем. Как бы я хотела сейчас домой. К Эми. К любимому табачному запаху, смешанному с масляными красками. В нашу тесную квартирку, где все жило и живет творчеством. Туда, где уютно и тепло. Где я буду чувствовать себя важной и нужной, и где мне не отведена роль второго плана. — Простите, ребят, я вас покину, — беру свою сумку и поднимаюсь с места. — Что-то ты мне совсем не нравишься в последнее время, Лотт, что случилось-то? А я не конфета, которая должна всем нравиться. Ухожу молча и даже не смотрю, как мне вслед устремляются два настороженных взгляда. Я и совсем забыла про то, что на последнем уроке у нас контрольная по социологии. Вот черт! Пока до конца перемены остается еще несколько минут, я пропаду в собственных мыслях. Становится еще хуже. Все намного хуже, чем я думала. — А можно к тебе подсесть? — к моей парте подходит Реми, явно в надежде занять свободное место рядом со мной. — Ну садись, — откладываю в сторону свою тетрадь. Рем плюхается на соседнее место. — Поможешь с социологией? Ты ведь… В ней разбираешься? Да и почерк у тебя красивый и понятный. — Хочешь у меня все скатать? — Нуууу… — парнишка замялся, неловко почесывая затылок. — Черт с тобой, — бросила я. Тут мимо нас прошла Агнет и остановилась. — Эй, Реми, ты чего? Мы же с тобой вместе сидим на всех уроках, — ее брови удивленно поползли вверх. — Лисичка, ну сейчас же социология. И контрольная. Смекаешь? Я тихо усмехнулась с этого «лисичка». Уже и прозвище есть. — Пф, ну и ладно, — мне показалось, или Агнет серьезно обиделась? Взревновала? Впрочем, да. Мне показалось. После урока все как обычно, суетливо засобирались и стали пихать вещи в рюкзаки, чтоб поскорее пойти домой. Все-таки уже чувствался дух предстоящего праздника и долгожданных каникул. Девчонки шептались о том, как проведут рождество — кто поедет в Берлин, кто будет кататься на сноубордах, готовить штоллены, праздничные печенья и скупать все елочные украшения на уличных ярмарках. Этот праздник был у всех, но только не у меня. Я решила, что задержусь немного, прежде чем выйти из класса. У гардероба сейчас точно толпа учеников, в которой каждый желает как можно скорее получить свою куртку. — Спасибо за помощь… — пролепетал Рем, убирая в рюкзак тетрадь, — но у тебя точно все хорошо? — Да, вполне, — нагло вру. — Может… Я провожу тебя до дома? — обеспокоено поинтересовался он. Я оторвалась от своей сумки и подняла глаза на внимательный кареглазый взгляд. Такой заинтересованный и до безумия искренний, что даже стало не по себе. Губы парня приоткрылись, будто он хотел сказать что-то еще. — Нет, спасибо… — я слабо улыбнулась, — вовсе не стоит. — Ну… Хорошо. Тогда пока? Мы привычно обменялись приятельским рукопожатием, и я побрела к своему шкафчику. Нужно было забрать оттуда пару книг по математическому анализу и немецкой литературе. — В чем дело, Лотт? — за спиной послышался голос Агнет. — В каком смысле? — В прямом. Что с тобой? — Ничего. А что со мной? — Я тоже хочу это узнать. То-то я смотрю, Рем к тебе прилип на последнем уроке, а разговаривать со мной даже не захотел. Ты ему что-то сказала? — Клауферсон подошла ближе, сложив на груди руки. — Нет. Он просто просил помочь ему с социологией и все. — Тебя? Помочь? Да ты же вечно прогуливаешь! — Чего ты от меня хочешь? — не выдержала я, сказав это громче, чем хотела бы, — Ты так бесишься от того, что Рем просто подсел ко мне на уроке? — Я не бешусь! Я просто не могу понять, что с тобой происходит в последнее время — не разговариваешь, убегаешь, ни на какой контакт не идешь. Ты раньше была другой, Шарлотт! — А какой я была? — ехидно усмехнулась я, схватившись до боли в кулаке за ключик шкафчика. — Нормальной, — выплюнула Агнет. — Тогда почему ты разговариваешь сейчас со мной? Ну беги к своему ненаглядному Реми, беги! — я раскинула руки в стороны, — я же вижу, тебе с ним интереснее. Я вам не мешаю! Я ведь ненормальная! Или признай наконец, что ты в него втюрилась, подруга. Но знай — на этот раз моей помощи не жди, если вляпаешься в очередную херню! — Шарлотт… — Что. Ну что?! — Я хотела нормально с тобой поговорить. И да, мне действительно нравится Ре… — Клауферсон не успела договорить, как из моих уст непроизвольно сорвался пьяно-истеричный хохот. — Быстро же ты забыла своего ненаглядного Тома. — Это мое дело, кого забывать, а кого помнить. Благодаря твоему Тому у меня теперь точно детей не будет. Я ничего не хочу о нем знать! — Агнет повысила голос. — С каких это пор он стал моим? Окей, а я здесь причем? Ты ведь сама во всем виновата, — безэмоционально бросила я, все так же дурно улыбаясь. — Еще и издеваешься? Какая же ты… — Агнет замолчала на полуслове. — Ну и какая я? Говори, не стесняйся! — Сука, — выдала она, и, сверкнув взглядом, развернулась и пошла прочь. Прекрасно. Просто замечательно. Прекраснее и быть не может, потому что чувствую, как руки предательски дрожат. Ломка. Мне срочно нужно уединиться и закинуться. Во внутреннем кармашке лежит пара доз, мне хватит. Захожу в туалет и матерюсь себе под нос, роясь в сумке. Да, Агнет права. Я ненормальная, закрытая, вечно убегающая от всех. От проблем. От себя. Закрылась в собственных мыслях, не пуская туда никого, кроме Эми. Черствая и бесчувственная сволочь, смотрящая на всех свысока. Я стала другой. Уже не той дурочкой из детдома, с искорками надежды в глазах смотрящей на большую жизнь. Она — сплошное дерьмо, полное человеческой подлости, предательства и цинизма. Эти искорки погасли, и теперь смотрели на меня потухшими угольками с большого зеркала школьной уборной. Зацикленная на себе, синяя, тощая, убогая. Мне было необходимо отвлечься от всех переживаний, грызущих душу, и закинуться как следует. Я так соскучилась по покою, который только обретя, тут же теряла, как золотую рыбку, предательски выскользнувшую из рук. В зеркале стояла девчонка с отросшими волосами и посиневшим оттенком кожи, но в красивом платье, которое подарил Эми. Но все равно эта девчонка шепчет искусанными и сухими губами, что не хочет меня видеть. Сиротка, которая так и не обрела свой дом. Как же я ее ненавижу. Жалкая, маленькая, наивная нищенка. Веки устало прикрываются, прогоняя тревожную горечь. Ненавижу это все. Те люди, которых я раньше считала близкими, постепенно выбывают из моей жизни, как шахматы с доски. Здесь нет ферзя, короля и других высоких фигур. Все пешки. Жалкие пешки, среди которых я, бредущая по черно-белым квадратикам. В одночасье все эти фигурки покинут поле, и я останусь одна. Нет, пожалуйста. Только не это. Я так хочу задержаться в этом мире рядом со своим королем, которого всегда хочу видеть. Эми, пожалуйста, возьми трубку. Обычно он присылает смс-ку о том, что ждет меня на школьном дворе, чтобы мы пошли куда-нибудь. Чтобы он проводил меня до работы, или просто пойти вместе домой. Сегодня не ждет. Почему, когда он так нужен мне, то исчезает? Обиделся? Мой чертов страх. Чертов секрет, спрятанный за семью замками, вырытый из могилы и заново восставший из преисподней. Чертов Каулитц. Ненавижу тебя, ненавижу! Вечно все портишь, как щелчок на нижнем сегменте башенки Дженга — только построишь, вся рухнет с грохотом и оглушительным треском. Горло сдавливает невидимым кольцом, душит, прерывает доступ кислорода. Я хотела закричать, заплакать, ударить по серому кафелю, но не могла. Во мне не осталось никаких эмоций. Ничего. Будь рядом ствол — пустила бы в лоб пулю и не мучилась. Галлюциноген догоняет меня сладостной эйфорией и вырубает совсем ненадолго. Синие облака… Красное море. Похоже на кровавое. В нем плавают зеленовато-желтые змеи, потом парят вверх птицы. Это так красиво. Тянусь за вторым пакетиком, усмехаясь, как каждый раз обещаю себе стать лучше. Боль атакует голову, затем грудную клетку — встать с закрытого крышкой толчка становится труднее. Перед глазами рассеивается контур защёлки и двери кабинки, рука врезается в стену. Уже вернулась в реальный мир, как отвратительно. То, что было дальше, я помню смутно. Очнулась я на мягком пледе на кровати. Наша комната… Откуда-то слева дул ветерок из приоткрытого окна. — Я чуть с ума не сошел, Шэри. Почему ты мне не позвонила? — Эми коснулся моей щеки. Потолок в моих глазах все еще плыл кругами. — Я… Я хотела расслабиться. — Дурочка, — выдохнул он и приблизился ко мне, — сегодня ты не пойдешь на работу. Господи, ну вот что ты с собой делаешь, а? Я заберу у тебя дозы, поняла меня? Вся синяя и тощая, сейчас поешь нормально. И без возражений. Слова застряли комом где-то в горле. Усталость заполняла тело тяжелым и ядовитым алюминием, что мне было трудно даже пошевелить пальцем. Под голову протиснулась круглая подушка, а грудь укрылась пледом. Тепло и уют, исходящие от ткани и присутствие мужчины потихоньку согревали. — Прости, Эми… — пролепетала чуть слышно и вновь закрыла глаза. Его объятия были для меня самым безопасным местом на земле. Защищенным, теплым и милым сердцу. Уткнувшись носом в домашнюю рубашку, слабо пахнущую вишневым табаком, выдохнула и сглотнула непрошенную слезу. Большего счастья мне и не было нужно. Лишь бы он был рядом. *** POV Bill Dead by April — Last Goodbye Цветные блестки бегают перед глазами с умопомрачительной скоростью, слух атакует отряд гитарно-барабанных звуков. Потолок зала ходит кругами, превращаясь в расплывчатые пятна, разрезаемые светом софитов. Я буквально тону. Тону в море рук, яростно щупающих меня за все участки тела. Они хватают меня за шею, дергают за волосы, трогают спину. Я медленно продвигаюсь по этому океану ладошек, развалившись звездочкой. Почти такой же, какая набита у меня внизу живота справа. Правда, еще чуть-чуть, и я рискую остаться как раз без всего того, что бы ее прикрывало. Охранники под сценой хладнокровно наблюдают за тем безумием, что творится в зале — меня носят на руках в прямом смысле слова, визжат в ухо, кричат невнятный набор слов близко-близко к затылку. Кожа под задранной вверх от хватки фанаток футболкой горит и пылает испариной. Этот аттракцион «плавания» подходит к концу, и обезумевшие девчонки все же возвращают меня на сцену. Легкое головокружение размыливает пространство, но вскоре отпускает — и я возвращаюсь на свое место без посторонней помощи. Том доигрывает финальные аккорды своей любимой Reden, которую сам же и написал. Счастливо светится, улыбается поклонницам, дергая струны Gibson'a. Это, пожалуй, первое и единственное, на что сподобился мой брат в плане написания текстов. Просто я не хочу ни с кем, кроме тебя… Говорить… просто поговорить… Ты лежишь здесь, И я прилег рядом, Всего лишь поговорить… поговорить… Мы хотим всего лишь поговорить! Ты лежишь здесь, И я прилег рядом… — Громче! — перевожу микрофон в сторону зала, и девчонки синхронно в такт музыке орут Reden, Reden! После песни короткая передышка. Моя кожа горит от сумасшествия, творящегося здесь, пульс зашкаливает от кипящей внутри крови. Поднимаю голову вверх, и зал ненадолго накрывает темнота. Пространство разрывают крики на финальном припеве Monsun. На меня льется проливной дождь. Идея пришла ко мне в голову совершенно случайно. И я посчитал, что если это свершится, то перевернет всю нашу карьеру и даст оплеуху всем ненавистникам, льющим на форумах потоки грязи. Одержимый этой идеей, я сразу сообщил Йосту — хочу, чтобы это выступление запомнили, говорили о нас даже те, кто никогда прежде не слышал о нашей группе. Дождь! На сцене должен идти дождь! Чтобы мы все были мокрыми до нитки, когда перейдем к финальному припеву! — Потрясающая идея, Билли, думаю, мы должны попробовать! Попробую протолкнуть это в звукозаписывающей компании, правда не уверен, что они на это согласятся. Вопрос стоимости, — ответил мне Дэйв. Да пошли они, — сразу пронеслось у меня в мыслях. — Вытяни из них все. В крайнем случае заплатим сами! Конечно, на нас тут же ополчились — видите ли, это светодиодная сцена, и мы испортим всю установку, а другим потом как выступать? Но я шел до победного, игнорируя пререкания шестерок из лейбла. Или нас унесет дождем, или мы не выступаем вообще! Допеваю финальный припев, растягивая ноты, и прихожу в дикий восторг от того, как вода, льющаяся сверху, затекает за шиворот и холодит кожу. Волосы прилипают ко лбу, весь мой пышный «ежик» падает, превращаясь в мокрые черные сосульки. С последним ударом Густава по барабанам я судорожно выдыхаю, отставляя от губ промокший микрофон. Чтобы никто не слышал, насколько бешено сейчас бьется мое сердце, как колокол. Горло саднит, визги стоят в ушах. Запрокидываю голову, поднимая руки, вставая в позу звезды. Я теперь и есть звезда. Ослепляющая, ясная, сияющая ярче всех вместе взятых мелких фонариков в зале. Чувствую, как по мне расплывается черная пустота, а затем забирает в свои объятия… *** — Ваше последнее выступление в Дюссельдорфе произвело настоящий фурор, трансляция концерта велась на нескольких музыкальных каналах одновременно! Кто занимался постановкой такого сложного номера, и будет ли еще… Интервьюеры, сидящие напротив нас, поочередно тыкали микрофоном, благо, отвечали сейчас в основном Йост и Том. Продюсер решил, что сегодняшнее интервью мы дадим все вместе. Я же, опьяненный послевкусием вчерашнего шоу, с трудом вникал в кучу однотипных вопросов и отвлеченно вспоминал минувшие события. Как мы с парнями, довольные и счастливые, сразу побежали за полотенцами и сменной одеждой. Смазанный макияж, мои любимые джинсы с кучей замков на штанинах, куртка, футболка — все насквозь мокрое! — Да, отлично, спасибо за такой замечательный отклик! Мы очень ценим любовь и поддержку наших поклонников и рады каждому, — расплываясь в довольной улыбке, ответил Том. Тут интервьюер передал слово своей помощнице, сидевшей рядом. Она как-то боязливо схватилась за планшет с заготовленными вопросами и с неловкостью оглядела нас. Сколько я видел репортеров и журналюг — все они наглые и бесцеремонные, падкие до грязных мелочей шакалы, но поведение этой девчонки показалось мне совершенно другим. Из нас пятерых она задержала взгляд лишь на мне и тут же его опустила. — А скажите, у вас были, наоборот, неудачные выступления? — натянув слабую улыбку, спросила она. — Ой, конечно! Мы ведь живые люди, а не роботы, но стараемся быстро забывать все плохое, — подхватил брат. — Да, и сейчас нам важно не зацикливаться на этом, а лишь идти вперед, пробовать что-то новое, — дополнил я. Далее девушка задавала еще вопросы, адресованные Йосту, а я, переводя микрофон с одного кулака в другой, смотрел то в пол, то на, как ни странно, на саму интервьюершу. Она действительно вела себя очень скованно и с осторожностью произносила каждое слово, заглядывая в свой планшет. Мы сидели в непосредственной близости друг от друга, и я видел, как она постукивала пальцами, водила рукой по колену или же постоянно заправляла за ухо выбивающуюся прядь волос. Билл, ты должен смотреть в камеру, черт возьми, ты. на. съемках — внутренний голос, восставший из недр разума, я попытался заглушить всеми силами. Мне изрядно надоели клубные развратницы, которые брали лишь от меня одно, пользуясь опьяняющим алкогольным дурманом. Такие же наглые, дерзкие, чересчур раскованные и разрисованные. Стоп, а о чем я думаю? Пожалуй, это было первое интервью, в котором я по большей части помалкивал. И уже после того, как мы ответили на все вопросы и синхронно улыбнулись в камеру, я понял, что оно кончилось. Я словно прилип взглядом к этой девчонке и с досадой понял, что мы сейчас просто-напросто все разойдемся. — С вами были Фридрих Клейн, — весело отозвался в камеру первый интервьюер. — Софи Векслер, — улыбнулась девушка, — и… — Мы — Tokio Hotel! — мы встали вплотную друг к другу, вытягивая вперед руку в фирменном жесте. — В программе Celebrity! — Клейн поправил очки, и съемка передачи с нашим участием подошла к концу. Трибуны взрывались радостными визгами и аплодисментами, и вскоре мы ушли за кулисы, предварительно помахав зрительницам. Я бы ушел вместе со всеми, если бы не мой внезапно давший о себе знать мочевой пузырь. Кажется, по пути в студию я как раз видел уборную в конце коридора. — Том, я вас догоню, ладно? — А че случилось? — озадаченный взгляд брата встретился с моим. — Тебе в подробностях рассказать? — саркастично ответил я. — А, понял! Нуу, окей, только не потеряйся тут. Мы если что на первом этаже будем, — Том вместе с группой скрылись за углом. Холодная вода в кране приятно обволокла кожу. Найти сейчас ниточку спокойствия, а уж тем более ухватиться за нее, почему-то казалось мне нерешаемой задачей. В мыслях поселилась ничем не подкрепленная тревога, сердце начало биться вновь как сумасшедшее. Может, я просто перенервничал и устал? Впереди у нас есть хотя бы несколько выходных, и мы сможем ненадолго расслабиться. Но даже эти мысли не успокаивали. Проморгавшись несколько раз, я поправил мизинцем скатавшуюся в уголках век стрелку. Выйдя из уборной, я услышал рядом всхлипы и чей-то голос. — Да, я говорила тебе. Нет, больше приезжать не буду… Прости, — за углом, по всей видимости, кто-то разговаривал по телефону. Я на секунду остановился, обратив внимание на голос, перемежаемый еле слышными вздохами и всхлипами. — Пока, — грустно произнес голос, и в следующую секунду я встретился с его обладательницей. Каково было мое удивление, но это та самая интервьюерша. — Герр Каулитц? — сменившаяся удивлением печаль в ее глазах моментально впилась в меня стынущими в уголках век слезами. — Софи? — Я запомнил ее имя на интервью, сам не зная зачем. Девушка ответила мне слабым кивком головы и поджала губы так, будто была готова вот-вот расплакаться. Левая рука, сжавшая телефон, дрогнула. — Простите, но мне нужно пройти, — с нескрываемой горечью в голосе ответила мне она. Ее тихий вздох больно полоснул по моим ушам. Но я не хотел просто так уходить. На интервью эта девушка хоть и несмело, но улыбалась нам. А выглядела вполне себе скромно — строгое, без откровенных вырезов платье чуть ниже колен темно-синего цвета, сдержанный макияж и заправленные в пучок волосы, отливающие оттенком каштана. На туфлях-лодочках она была чуть ниже меня. — У вас что-то случилось? — игнорируя просьбу девушки, я попытался поймать ее опущенный в левый нижний угол взгляд. Вот конечно идиот — так бы незнакомка тотчас и раскрылась мне. Самонадеянный. По висящему в воздухе молчанию моя уверенность постепенно сменялась ощущением неловкости, стоило девушке взглянуть на меня в ответ. — Нет, все в порядке. Вас наверняка уже ждут, герр Каулитц, — все так же невозмутимо ответила она, — вы запомнили мое имя? — после небольшой паузы, словно ее осенило. Я стоял как вкопанный, ловя взглядом каждую эмоцию журналистки. И с ужасом понимал, что, возможно, она тоже пеклась о том, чтобы на камеру все выглядело как подобает, а на самом деле прятала свои истинные эмоции. Или на это так повлиял телефонный разговор, второго адресата которого я не знал? — Послушайте, Софи, — специально делая акцент на ее имени, возразил я, — вижу, вас кто-то обидел. Мне искренне жаль, если это правда так. Может, я чем-то могу вам помочь? — Вы угадали… Простите, я не привыкла, когда меня видят в таком состоянии. Девушка утерла почерневшую от туши слезу, проморгавшись. Но уходить я по-прежнему не хотел, посчитав, что просто не имею на это права в данный момент. Почему-то мне было тревожно за нее. — Все в порядке, правда. Софи уткнулась в меня потухшим синеглазым взглядом, создавая еще большую атмосферу контраста, граничащую с неловкостью. Еще несколько минут назад мы весело беседовали в студии, отвечали на вопросы и улыбались друг другу, а сейчас — стоим напротив, прихлопнутые внезапным взрывом эмоций. Самое мерзкое было в том, что я никогда не умел никого успокаивать. Но отступать тоже не собирался. Да и девушка не торопилась скрыться за дверью женской уборной позади меня. Мгновенная рассеянность перемешалась с пустотой, поселившейся на языке. — Герр Каулитц… Можно ваш автограф, если не сложно? — тихо произнесла она, доставая из кармашка платья сложенный вчетверть листик и фломастер. Я с облегчением вздохнул и выполнил ее просьбу, оставив рядом с подписью еще кое-что. — Это номер? — девушка недоуменно уставилась вначале на лист, затем на меня. Весь такой положительный. Проявляющий заботу. Пытающийся сделать что-то, чтобы осчастливить других, но не себя. Что со мной? — Да, номер, — мягко улыбнулся я, как будто так и надо. — Спасибо вам большое, но не стоило. — Я буду рад, если вы мне напишете, — двинулся чуть вперед, ловя спиной все такой же ничего не понимающий взгляд. Рука Софи, держащая листик с моим автографом и номером, застыла в воздухе. — Спасибо вам еще раз… — Пять минут до эфира! — послышался звук из динамиков, и девушка рефлекторно шагнула вперед, бросив на меня прощальный взгляд. Будь рядом Том, он бы точно пошутил, как я решил «запикапить» очередную девчонку. Может, оно так и было на самом деле, кто знает? Точно не я. Смятение, поселившиеся внутри, взяло верх, когда я нажал в лифте «1». Чувствую похожий отходняк, как после концерта — неведомая сила, управляющая мной, отпустила, вернув в реальную жизнь. Мысли путаются, не находя никаких мотивов свершившимся действиям. Зачем я это сделал? Чего я хочу? Мы в Дюссельдорфе всего четыре дня, а эта девчонка работает на телевидении, и если даже строить призрачные радужные замки — их все равно разрушит внешняя сила, именуемая обстоятельствами. — Братан, тебе там что, плохо стало? Где ты ходишь?! — Том вместе с парнями налетели на меня, когда двери лифта только приоткрылись. — Все прекрасно. Давай я тебе потом расскажу, — по взглядам брата, Георга и Густава я понял, что они ждали каких-нибудь объяснений. Йоста я не находил — по всей видимости, уехал куда-то, естественно, не забыв прислать за нами машину. При выходе нас встретили камеры фотовспышек и довольные толпы поклонниц. И никакая погода их не пугала — шел небольшой снег, а они, укутавшись в шапки и яркие варежки, размахивали плакатами, фотографиями, выкрикивали слова о любви. Мы же накинули на себя всего лишь куртки — нас уже ждала машина у входа. Подмигнув всем девчонкам, мы покинули это место. *** — Чего ты сказал? Дал ей номер? Билл, ты сумасшедший! Она же журналюга, — Том, развалившись поперек кровати, грыз чипсы и вытягивал из меня каждое слово. — А что в этом такого? Я просто растерялся! — Заметано, братан, я буду тоже так цыпочек клеить, — он довольно улыбнулся, погружая в рот еще одну чипсину. — Не называй ее так. Цыпочки — это твои клубные шлюхи, а она девушка умная. — Разве умный человек станет журнашлюхой? Билл, я тебя не понимаю. Мы с тобой оба ненавидим этих стервятников, ты только погляди, что про нас напечатали! — Том свесился с кровати, доставая из тумбочки журнал, — Вот, полюбуйся! Передо мной явился раскрытый разворот с нашими фотографиями, и ярким шрифтом было выведено следующее. Малолетние поклонницы клянутся, что в группе Токио Мотель их привлекает исключительно творчество, а не внешность участников. Особенно солистки, которую судя по прическе, точно передернуло током и так и не решившую, к какому полу она себя относит! Женскому? Среднему? А может, это мальчик, который накрасился и думает, что все можно? Интересно, спят ли участники Токио Мотель с фанатками? Или солиста (а может, все-таки солистку?) больше вдохновляют мужчины? Узнаете в следующем выпуске! — Что это еще за хуйня?! — вскричал я, отбрасывая от себя типографский лист, как дохлую крысу. Я уже молчал про то, как разворот был украшен явно сфабрикованными снимками, где меня застали тупые фотографы, а потом нагло заменили лица девушек на… мужские. Ненавижу, мрази, ненавижу! — Это журнашлюхи в действии, что я и говорю! — Том, как бы довольствуясь своими доводами, убрал журнал с дебильным названием «Звездные сплетни» обратно на тумбочку, — Я бы не ставил под удар твою репутацию, так что подумай. Стоит ли оно того? — Я. Не. Гей, — отчеканил я каждый слог, — не гей! И чтобы это все поняли, я это докажу! И вскочил с кровати так, что Томов пакетик с чипсами едва не рассыпался по всей простыни. — Как? Подцепишь на концерте фанатку и прилюдно ее отымеешь? Вот это будут рейтинги! — брат откровенно издевался. Еще минута, и я потеряю над собой контроль, врежу кулаком или по любому стоящему рядом предмету, или же по этой ухмылистой морде. Я уже ни на шутку закипал. — Гениально, блять! — Братан, да не кричи. Йост уже обратился, куда надо. — Мне все равно, что пишут эти тупые сплетни, — выдохнул я, сжав в кулаках ткань джинс. В заднем кармане отозвалась вибрация, известившая о пришедшей смс. И я поспешил уйти в другую комнату, пытаясь успокоиться. Том же остался лежать на кровати в компании чипсов и юмористической передачи по телевизору. Ему как всегда на все похуй, один я вечно за все трясусь и переживаю. Здравствуйте, герр Каулитц! Это Софи. Еще раз большое спасибо за… Помощь? Если, это конечно, можно так назвать. Я посмотрел на смс-ку и невольно улыбнулся. Все-таки написала. Недолго думая, я нажал кнопку вызова на этот же номер и стал ждать ответа. Внутри бушевал протест на все то, что я увидел в показанном Томом журнале. И все равно осознанно шел на разговор с той, кто, возможно, состоит в обществе таких же жадных до грязных подробностей акул пера. Голос девушки на том конце трубки звучал уже намного бодрее, чем днем. Но все же по ее интонации я четко улавливал ее мимолетную скованность, смущение и нерешительность. — Я отдала ваш автограф своей младшей сестре. Честно признаюсь, она в восторге от вас. Над столом висит ваш плакат… — лепетала девушка, и даже не могла себе представить, какое небывалое счастье я чувствовал в этот момент, — И… герр Каулитц, вы меня слышите? — Да, конечно. Только не называйте меня пожалуйста герр Каулитц. Я не семидесятилетний старик, вроде, — моя рука сжала штору, а взгляд забегал по огонькам города. — Тогда могу называть вас… Вильгельм? — Просто Билл. — Просто Билл… Хорошо, — мне показалось, что девушка томно вздохнула, растянув согласные. Так, что по телу пробежались волнительные мурашки. И тут посетила гениальная, на мой взгляд, идея. — Софи… А как вы смотрите на то, чтобы завтра встретиться лично? — Встретиться? С вами? Где? А как же… Ваш график? Группа? — Все в порядке. Если бы я не мог, то не стал бы приглашать. Так как вы на это смотрите? — повторил я. — Ну… — Софи замялась, — завтра до двух я в редакции, а потом буду свободна. Где вы хотите встретиться? Я назвал адрес кафе Konditorei Heinemann, о которой прежде был наслышан как об одном из самых известных заведений Дюссельдорфа. И, держа трубку у уха, очень волновался, когда между нами вновь повисло молчание. Или потому что услышу отрицательный ответ? — Хорошо, Билл. До завтра? — женский голос дрогнул. — До завтра, — на моем лице вновь расплылась глуповатая улыбка, отражающаяся в стекле холодного окна. Пальцы вцепились в подлокотник. По телу пробежала бьющая током вибрация, пробирающая буквально до костного мозга. Гул монотонного пик-пик задребезжал в голове. Спазм от невнятного страха и волнения предстоящей встречи с девушкой завязывается где-то внизу живота и усиливается тревожными мыслями. Но я ведь сам этого захотел, а девушка согласилась. Но я не хочу дурить ее, использовать на одну ночь, как предыдущих клубных девиц, а потом сбегать просыхать от выпитой текилы. Хватит, мне надоели эти крысиные бега. Софи намного выше всех тех девчонок — утонченная, сдержанная, аккуратная и даже показавшаяся мне робкой. Я просто хотел узнать, что меня так притянуло в ней. Именно сегодня в коридоре я увидел ее естественной, живой, что больше всего ценил в девушках, но не признавался ни в одном из интервью. Говорил, что не представляю, какой должна быть пресловутая та самая. Ведь жизнь продолжается, сталкивая нас с разными людьми на пути. Что из этого выйдет? И правильно ли я поступаю?

Don't even bother, nothing can stop it

I've tried my best, but I just can't top it

It will take a lifetime

Before I love again