… Я, горя для людей,
Сгорел внутри себя
Есть ли мне смысл играть до конца?
POV Bill Мой сладкий полудрем на неудобной турбасовской полке прерывается какими-то звуками, а затем голосами. Ненавижу это чувство — когда захочешь спокойно полежать и просто отдохнуть, побродить в своих мыслях, никогда не удастся это сделать по тем или иным причинам. Судя по знакомому пищанию, исходящему из основного отсека, кто-то играл в Mortal Combat не без сопровождения нелестными комментариями. Я привстал на койке, потерев глаза, слава богу без косметики. За окном быстро сменялись пейзажи, с однообразно-белого на сотню таких же, как повторяющиеся кадры. Снег укрыл своим холодным одеялом города, деревни, поселки, а духа прошедших праздников и след простыл. Погуляли, повеселились — теперь за работу. До следующего города оставалось еще несколько часов. Голова раскалывалась, как будто я пил ночь напролет. Но пьянил меня совсем не алкоголь, а внезапно давшие знать о себе, восставшие из собственно вырытой могилы чувства, смешавшиеся в хаотичном водовороте. — Знаешь, Софи, на самом деле так тоже бывает. Когда тебя ненавидят собственные одноклассники и лишь мечтают о том, чтобы тебя придушить после уроков за школой. Но мне, слава богу, всегда помогал Том и… Еще одна девочка. Они всегда приходили на помощь и мы вместе отбивались от так называемых «врагов», — показал я кавычки пальцами, расплываясь в нервной улыбке. — Ужас! Я не знала, что дети могут быть настолько жестокими, — девушка ахнула, прикрыв рот ладонями. — Там, в школе, никто не понимал нас. Только мы жили этой искрой бунта. Я красился еще с двенадцати лет, делал прически, уже тогда мы с Томом решили, что наш путь — это музыка. Учиться было адски скучно… — я продолжал свой рассказ. — Как-то в старших классах я тоже решила накраситься, сделала глаза ярко-оранжевым цветом. Так меня потом неделю дразнили, что я пошла на панель! — хохотнула Софи, — но вообще, я тебя очень хорошо понимаю, Билл, тебе однозначно хотелось выделяться, быть не таким как все… Я впитал взглядом ее умиротворенное и расслабленное выражение лица. Софи выпустила из пучка краб, распустив волосы, которые тут же заструились по ее плечам, а футболка с Looney Tunes придавала до безумия милый, домашний вид. У нее было тепло и уютно. На диване лежал полузакрытый ноутбук, на котором обновлялся какой-то антивирус, рядом — плед в красно-черную полоску. Почти такой же, как у нас дома. На полках хранилось множество книг — Софи поделилась, что является поклонницей мировой классики. Шекспир, Ницше, Достоевский. Объясняла это тем, что чтение полезно для ее будущей профессии, а еще она занимается переводами с английского и итальянского. Мне же блистать в области знаний было нечем, я никогда не был силен в учебе. Но сидя на подушках друг напротив друга с чашкой зеленого чая в руках, я просто не знал, как остановиться — по-моему, за три вечера, проведенных вместе, мы узнали друг о друге все. Я рассказывал про школу, про гараж, как мы писали свои песни. Даже про то, как Том учил меня кататься на скейте, и как я неуклюже его сломал, неудачно спрыгнув. И еще множество других нелепых и забавных историй, перемежаемых с какими-то философствованиями… — А что потом сказали ваши родители? — заинтересованно отозвалась Софи после моего рассказа о том, как нас с Томом поймали в школьном туалете с сигаретами. — Ну, отчим нам дал по подзатыльнику, а мама начала причитать как обычно. Спрятала пачки сигарет, но у Тома была заначка, — я возвел глаза к потолку, мысленно утопая в воспоминаниях, — Но со мной он делиться не любил. Пришлось мне у подруги просить, потому что с Томом мы еще тогда поссорились из-за очередной фигни. — У той, которая помогала тебе отбиваться от обидчиков? — Да, у нее, — в сердце неприятно кольнуло, — Но Том всегда был против, чуть что увидит, сразу отбирал сигареты. Вот такой парадокс, — я слабо усмехнулся, стараясь изо всех сил перевести тему, в которую так неловко сам уперся. — Значит, это ваша общая подружка? — Ну, в роде того. — И вы сейчас общаетесь? Или гастрольный график не дает времени на разговоры? — интересовалась Софи. — Нет, мы не общаемся. Я лично всецело занимаюсь музыкой и предпочитаю ни о чем больше не думать. Все таки я фронтмен, мне особо нельзя отвлекаться на посторонние вещи. Иногда мы, конечно, созваниваемся и с родителями, но и у них не всегда есть время — то работа, то командировки… — я разглядывал дно кружки через постепенно кончающийся чай. — Но ведь поддержка близкого человека это так важно. Даже не могу представить, как после долгих лет дружбы вот так раз — и все оборвалось. Эх, к сожалению, жизнь меняет нас до неузнаваемости. Тот, кто сегодня был самым родным, завтра становится чужим, как будто никогда друг друга и не знали… — сокрушенно заключила Софи, — Ох, мой чай кончился. Тебе ещё подлить? — она подскочила с места и двинулась в сторону кухни. — Нет, спасибо, у меня пока есть. Поджав ноги под себя теснее, я снова оказался во власти своих мыслей и смятений. Зачем я снова затеял вечер воспоминаний? Придурок. Хотел всего лишь поговорить по душам, потому что чертовски нуждался в этом, давая одиночеству каждый раз точить меня, как едкая серная кислота железо. И опять вернулся к той, о ком вообще не хотел даже вспоминать. Я мысленно умолял стереть себе память, прямо как по щелчку комбинации клавиш на неподалеку стоящем ноутбуке. Софи охотно слушала меня, ответно делилась и своими историями, заразительно смеялась, так, что мне хотелось засмеяться вместе с ней и затереть белой полосой все прошлые неудачи. Ведь жизнь продолжается. Окинув взглядом комнату, я наткнулся на маленькую фотографию в рамочке, стоящую на нижней полке. Там была Софи вместе с парнем. Мне ставалось лишь догадываться, кем он ей являлся, потому что девушка меня в такие подробности не посвещала. Когда дверь призакрылась, я заметил за ней гитару, прислоненную к стене. — Я снова здесь, — девушка, широко улыбаясь, снова приземлилась напротив меня с новой порцией чая в кружке, — Хей, ты о чем задумался? Очнувшись от мельтешения чужой руки перед глазами, я вернулся к разговору. — А ты что, тоже любишь музицировать? — Не поняла, — отпив чай, ответила девушка. — У тебя за дверью стоит гитара. Ты играешь? — Нет, это сестра одно время ходила в музыкальную школу, а потом забросила. Поняла, что это совсем не ее. А ты что, уже соскучился по инструментам? — Иногда баловался. Но, как говорит Том, я могу не пытаться, потому что лучший гитарист планеты — это он! А я тяжести поднимать не люблю, это у остальных по десять гитар и миллион реквизитных ящиков. Мне нужен лишь микрофон, и я ненавижу, когда меня заставляют все это таскать, — и мы с Софи синхронно засмеялись. Она отложила на стол свою кружку и подошла к двери. Вернувшись с той самой гитарой, аккуратно вручила ее мне. Я недоуменно оглядел инструмент — она что, хочет, чтобы я сыграл? — А мне очень любопытно, как ты играешь. Может, у Тома очень сильный конкурент? — девушка, подперев подбородок кулачками, таинственно повела бровями. Я вздохнул, не в силах сказать что-либо в ответ, а уж тем более запеть. Меня охватило такое волнение, какое не посещало даже на самом первом выступлении в Магдебурге. Сердце шумно ударилось о ребра, кровь моментально оттекла от мозга и сконцентрировалась где-то внизу. Бешеный мандраж уже заколол кончики пальцев. Немного повозившись с инструментом, чтобы подкрутить колки, я рвано выдохнул. Черт возьми, я уже научился выступать для сотен и тысяч, но почему сейчас былая уверенность покидает меня? Софи сидела напротив меня и мягко улыбалась, а я понимал, что не смогу ей отказать. Если она захотела увидеть, как я играю, то обратного пути нет, я справлюсь. Вдохнув побольше воздуха, расположил гитару на коленях и дернул струну. Когда я запел, веки автоматически приспустились, и все вокруг погрузилось в темноту. Нужно всего лишь дать волю эмоциям и расслабиться… Улицы пусты, я оборачиваюсь, Я потерялся в ночи… Холодный ветер… мир застыл и онемел, Солнце замерзло. Но твой образ реален, я несу его в себе. Через тысячу морей, назад к тебе, Назад к нам обоим, мы не должны потерять нашу веру, Доверься мне! Мы должны уйти, убежать за тысячу морей, Через тысячу лет, потеряв чувство времени… Тысячи звезд проносятся мимо… Внезапно накатившая боль окружила меня в крепкое кольцо, лишив возможности выбраться из плена. Словно медленно отравляла меня усыпляющим газом, которым я хотел насытиться до крайней точки и больше никогда не проснуться. Я все время куда-то бегу в своих песнях. Через дожди, через моря, но на деле бегу всего лишь от себя, неуклюже застывая на мертвой точке, как увязший в липкой смоле. Густой вздох покинул мои легкие. Проморгавшись, я увидел перед собой Софи, которая завороженно прошептала: — Это просто прекрасно… Мне показалось, или на ее лице блеснула слезинка? Шмыгнув носом, Софи провела ладонью по щеке. Не показалось. — Спасибо… — приглушенно ответил я, схватившись левой рукой сильнее за гриф. — С одной стороны очень грустно, но вселяет какую-то надежду… Море, звезды. Так красиво… — продолжала бормотать Софи, приспустив голову. Словно стеснялась. Я повторил за ней, уткнувшись взглядом в пол и позволив тишине заполнить окружающее нас пространство. Плевать, что я хотел спеть это совсем не той, кто сидит передо мной здесь и сейчас. Плевать, что сейчас я как никогда чувствую себя заложником собственных чувств и изнемогаю от сумасшедшего вихря любви и ненависти к той, кто продолжала творить переворот сознания независимо ни от времени, ни от расстояния. Но я дал себе слово, что забуду тебя. Но ты же знаешь, что слово держать я не умею. А значит, буду играть с тобой, как и ты в свое время сыграла со мной. Черт возьми, да как вытравить тебя из моей головы? Из песен? Из жизни?! Плевать, что у меня самого уже глаза на мокром месте, а пальцы нервно проводят по грифу, словно это спасательный круг в том самом море. В котором я утону и лишусь последних миллиграммов кислорода в легких. — Билл? Мягкий голос вернул меня в реальность. Софи смотрела мне в глаза и глуповато улыбалась. Мне казалось, что так смотрят, как будто хотят на всю жизнь запомнить, а потом хранить это воспоминание на самой видной полке, касаться его, получать неземное тепло. Томящая дымка, проскользнувшая в ее синих омутах, побудила меня нервно сглотнуть, дабы прогнать сухость в горле, а затем переместить взгляд на приоткрытые девичьи губы. Сердце снова пропускает удар и проделывает трепетный кульбит, чувства оголяются, как провод, лишившийся изоляции. Девушка приближается, но все же боится сократить расстояние до уничтожающего нуля. А я чувствую ее неуверенность и зацепляюсь краем взгляда за ее сжимающиеся на коленях кулачки. И этот момент я беру полностью под свой контроль — легкая ладошка касается моего предплечья, словно разрешает проникнуть в запретное пространство, и я сокращаю ничтожные сантиметры, разделяющие наши губы. Софи слегка отстранилась, будто убеждаясь в том, что можно, и всецело поддалась мне. На дне моей опустошенной и вытрепанной губительным сожалением души пробуждается легкий, как крылья бабочки, трепет. Млеющий, тихий вздох, сорвавшийся с моих губ, проник в поцелуй и сорвал замок, держащий в плену горькие чувства. Но это было чертовски прекрасно. Уничтожающе горько и солено для сердца, и так нежно и умиротворенно для души, как будто я снова тянусь к запретному плоду, делаю то, что нельзя. Наполняюсь ее губами. Терпковатыми от чайного вкуса и чуть сладковатыми. Невесомыми и бархатными. Мой рот приоткрылся, впуская неосторожно скользнувший по верхней губе язычок. Черт возьми, я бы так хотел, чтобы это была Ты. Тело торкнуло высоковольтной вибрацией, сопровождаемой роем бегущих по коже мурашек. Вторая ладошка, опустившаяся на плечо, породила еще один разряд электрической энергии от макушки до самых кончиков пальцев. Скопившееся напряжение сменилось нирваной и вырвалось наружу рваным вздохом. Софи слегка отстранилась, отведя взгляд в сторону как маленькая провинившаяся девочка. Я не дал ей убрать руки со своего тела, так же всматриваясь в ее смущенно бегающие омуты. Мягко коснувшись ее подбородка, заставил снова поднять взгляд на меня, а после чего припал к ее губам с новой силой, при этом сохраняя ту осторожность и нежность. Подушечки ее пальцев запорхали на моих щеках, невесомо касаясь. А я действовал настойчивее, совсем не боясь того, какие угрызения совести будут меня мучить затем. Но я помню о том, что жизнь продолжается. Помня о прошлом, рискую потерять будущее и перечеркнуть настоящее. Три наших чудесных выходных вечера, проведенных в Дюссельдорфе вместе с Софи, вновь пронеслись в моем сознании мягким, овеянным чем-то легким, сладким послевкусием. Проскользнули как три ярких лучика в темноте, в которой, как мне казалось, я увяз с головой. С окна неприятно потянуло холодом пробегающих зимних улиц — и я натянул одеяло повыше, поерзав на койке для принятия наиболее удобной позы. Левая рука непроизвольно сжала в кармане спортивных штанов телефон, с которого так много сообщений были не отправлены или прерваны на половине. На звонки Софи не отвечала и даже потом не набирала мне в ответ. Или я внезапно многого захотел? Бессилие, страх неизвестности и невозможность повлиять на сложившиеся обстоятельства сковали мое сердце колючей проволокой. Задний голос совести шептал о том, что все произошедшее — ошибка. Но противоречащее любопытство и настойчивость велели идти дальше и бороться. Ведь когда-то я уже сдался. Безусловно, я желал теплоты, любви и взаимопонимания и совру самому себе, если скажу, что Софи мне совершенно не нравилась. Но останавливали лишь мысли о том, кем она может быть для меня — хорошим другом? Понимающим и чутким собеседником? Кем? Передо мной вновь застыл легким облаком ее синеглазый образ, слух запомнил ее мягкий смех, и я даже почувствовал, как она заправляла за ухо мешающую прядь волос. И снова молчание — мой враг. Может, она сейчас занята на стажировке, пишет какую-нибудь статью или… — Брательник, че киснешь? Голос, прозвучавший из ниоткуда, прервал поток моих мыслей. Том слегка задрал свисавший с койки край пледа и уселся рядом. — Да не кисну. Все классно, — буркнул я скорее себе под нос. — Но ведь о чем-то задумался, правда? И судя по мусору возле твоей подушки, мыслительный процесс идет успешно, — Том зашуршал пустыми пакетиками Haribo, мармеладное содержимое которых я уже давно поглотил, — или ты тут еще чем-то занимаешься, ммм? Последняя фраза Тома, прозвучавшая нарочно приглушенно и с хитрецой, заставила меня моментально подскочить на месте и возмущенно всплеснуть руками. — Придурок! — Да ладно те, я же пошутил! Расскажи хоть, че ты такой опять не в настроении. Может, мы поговорим? — отозвался брат, бросив пакетики в ближайшую от койки мусорку. — О чем? — я зевнул в ладони, после чего похлопал себя по коленкам. Судя по всему, этого разговора не избежать, и брат буквально клешнями вытащит из меня такие мучительные сомнения. Если до этого он тупо подшучивал надо мной, то сейчас настроен вполне себе серьезно. — Мне даже трех попыток для отгадок не надо, ты стопудово думаешь о какой-нибудь цыпочке. О той журналистке, так ведь? — Том загадочно повел бровями, ехидно ухмыляясь и раздражая меня еще больше. — Перестань повторять это дурацкое слово, ты же знаешь, я терпеть его не могу! — Какое? — Цыпочка! Она не такая, Том! И я уже говорил тебе, как ее зовут, — я нахмурил брови и отвернулся в сторону окна. — О да, это твое Софи-Софи уже на репите было раз пятьсот. Но я не об этом, — Том сцепил руки на коленях, — Ты что, серьезно втюрился что ли? — Я… Я не знаю, Том. Это слишком сложно объяснить. Я запутался, — заключил я, вновь воспроизведя в памяти вкус нежного чайного поцелуя Софи. — И что ты собираешься с этим делать? Ты ведь понимаешь, что открыто мутить вы не сможете? Она журналюга, а ты под жесткими условиями контракта. Для всех ты должен быть «романтиком-одиночкой». И мало ли какой херни она может про тебя понаписать, — Том изобразил кавычки пальцами, состроив вместе с этим осуждающе-недоуменную гримасу. — Давно ли ты понабрался цитаток у Йоста? Условия, контракт, должен, не должен, — фыркнул я и сжал в кулаке краешек пледа, — Может, я захотел послушать свое сердце, а не весь этот напускной официоз? Еще раз? И узнать, что этот раз точно не будет ошибкой. Я… Я ей понравился, Том. И она мне… Скорее всего, тоже. — А вы хоть общались после того, как ты у нее был? — На следующий день она сказала в смс, что давно так классно не проводила время и добавила в свой плеер наши песни. А по поводу поцелуя мы ничего не обсуждали. А я не решился что-то сказать. — Братан, вот иногда я тебя не пойму, ты с бабами или танком прешь или ссышь, третьего не дано. Ну позвони ей, спроси как дела хотя бы. А то что, пососались и разбежались? — Попозже. Вот остановимся на заправке и позвоню. Только пожалуйста, давай без глупых вопросов. У тебя-то самого с этим как? — поспешил я перевести стрелки. — Да вообще прекрасно! После автограф-сессии в Бремене зашли ко мне пара цыпо… Ай, девчонок. Извини, что не поделился! Я не сдержался от того, чтобы не засмеяться. — Ну и ка-а-к? Все получилось? — Более чем, — горделиво тряхнув дредами, заявил Том, на что я хихикнул, — Ну вот видишь, ты уже улыбаешься! О, а пойдем-ка в кухню. Гео недавно такие прикольные хлопья купил, их миндальным молоком залить, просто прелесть! А то есть уже хочется. От одного упоминания хлопьев в животе у меня тоже заурчало. Хотя по прибытию в Штутгарт нас обещали плотно покормить, но сейчас перекус не помешал бы. Мы с Томом вышли в кухню, где уже сидели Георг и Густав. Йоста, сидящего за столом с ноутом я заметил в другом отсеке. И все еще не мог отпустить от себя беспокоящие мысли о Софи. — Билл, че такой задумчивый? Ты эти хлопья ложкой по тарелке уже минут пять мотаешь, — усмехнулся Листинг, поглядывая на меня. — Да втюрился наш чудилка, вот и все, — встрял брат, чем вызвал вопросительные взгляды барабанщика и басиста. — Опа! И кто же эта счастливица? Та, что у нас интервью у нас в Дюссельдорфе брала? — снова подхватил Гео. — Да, реально, Билл, она? — тут и Густав подоспел. Я прямо опешил, не зная что сказать. Том, ну твою ж мать! Держу пари, он уже все растрепал парням, даже игнорируя мой предлог «никому не рассказывай». За каких-то жалких три секунды мое равновесие с треском разрушилось, а щеки, вероятно нагрелись до ста градусов и побагровели от смущения. — Ну, мы после этого толком не общались. Надо бы позвонить, — неловко улыбнулся я. — Правильно, а то упустишь свое счастье. Хотя погоди, а как же твоя одноклассница? Помнится, на меня запала в первое время, — не унимался Георг. — Никак. Она в прошлом. — Че, Густав, готов сегодня зажечь? Твоя сестренка же будет на концерте? Ну про которую ты рассказывал, она как раз в Штутгарте теперь живет, замуж вышла, все дела, — Том, плюхнувшись напротив барабанщика с новой порцией хлопьев, тут же заглотил одну ложку. Спасибо, что сменил тему. — Да вряд ли. Недавно созванивались, со здоровьем все хреново, второй месяц беременности, знаете ли, — ответил Шеффер, отпив чай из кружки. — О, так стало быть, ты у нас скоро станешь дядей? — заинтересованно отозвался Георг. — Ну в роде того, — улыбнулся Густав, — Хотя, вообще не представляю, дети это так сложно… Пеленки, распашонки, никакой свободы, фу. — Зато я однажды чуть не стал дядей, — не мог сдержаться я, бросив взгляд на Тома и внезапно вспомнив о той рыжей девчонке, которая едва на тот свет не отправилась по вине моего брата. Наверное, я подумал о сказанном намного позже, чем должен был. Том едва не поперхнулся хлопьями, прокашлявшись в кулак. Парни тоже замолчали. К чему я это сказал — сам не знаю. Поддерживать разговор на нужной волне я никогда не умел. Ну вот такая я язва, ничего не могу с собой поделать. Тем более восторжествовала справедливость — не все же ему меня бесконечно подначивать. — Повтори, что сказал, — язык с нажимом прошелся по внутренней стороне щеки. Я уже кожей ощутил, как идентичные моим глаза стрельнули в мою сторону ледяными стрелами. Том развернулся в мою сторону, застыв с каменно-строгим выражением лица. — Что слышал, — моя неугомонная натура не затухала, очевидно напрашиваясь на конфликт. — Я сказал, повтори, — Том медленно поднялся со своего места, нависая надо мной. Кулаки брата сжались, очевидно готовясь к приземлению или на мое лицо, или в другую часть тела. — Парни, парни, хорош! — встрял Листинг, выставив руки вперед. — Будто я не прав, да, — фыркнул я, игнорируя басиста. Во мне взыграла небывалая злость. Иногда меня невыносимо бесило то, что мы с братом совершенно разные. В то время как я могу часами задумываться о чем-то прежде чем принять правильное решение, открыто доверяю Тому свои мысли, секреты, переживания, как и подобает близнецам, он нагло рассказывает их, кому считает нужным. Я ненавижу это чувство еще со школы, когда приходилось краснеть от стыда по вине своего братца, у которого язык без костей. Упал я как-то со скейта — уже все на следующий день знали о моем синяке на заднице. Влюбился — дразнилок в мой адрес было миллион. Легкомысленность и несерьезность старшего порой доводила меня до белого каления. Том все время ведет себя как безумец-сорвиголова и при этом еще умудряется поучать меня жизни, но сам от нее не черпает никаких уроков. Я думал, что история с Клауферсон должна была его как-то отрезвить, заставить задуматься. Но я ошибся — мой брат по прежнему продолжал раздавать себя налево и направо нарасхват всем желающим девчонкам, совершенно не заботясь о последствиях. Еще неясно, кто здесь должен повзрослеть. Да, меня вполне мог бы кто-нибудь счесть циником и эгоистом, но сейчас я был уверен в себе как никогда. Клубок мыслей, что завязался внутри меня в колючую проволоку, уже был готов ранить кого-нибудь, кто попадется на пути первым. Невыносимо обидно. Чертовски невыносимо. — Так, послушайте, — из-за шторки вышел Йост, держа в руках ноутбук. Пристроив его на край стола, тем самым отвлек нас от зарождающейся ссоры, — Я получил электронное письмо от лейбла — через неделю мы должны будем выступить на разогреве у одного исполнителя. В Маннгейме. Все билеты уже проданы, но нам предложили этот пиар-ход в последнюю очередь. — Что? Дэйв, ты серьезно? — прозвучал недоуменный голос брата. Мы? На разогреве? Серьезно? Мы, группа, которая уже взрывает сцену с заветным sold out? Группа, которая уже была признана «прорывом года» и новыми звездами немецкой рок-индустрии? Группа, которую безостановочно крутит лучший в стране поп-канал VIVA и заполоняет эфир нашими клипами? — Это всего лишь одно выступление. Распоряжение лейбла, да и тем более нам не помешает лишний пиар. Гонораром никого не обидят, это точно. И да, там будет встроена дорожка уже с записанным голосом. Исполните Spring Nicht, Heilig и Wo sir eure Hande, — продюсер стоял на своем, будто внушая нам, глупым мальчишкам, что надо прислушаться и засунуть куда подальше свою взыгравшую гордость. Что бы там не «распорядили» юниверсаловские шестерки, мириться с этим я не был намерен так просто. Да, конечно, нас можно использовать как средство наживы, даже подкладывать под какого-то выскочку в качестве простого разогрева. Градус моего недоумения и раздражения уже превысил допустимый лимит. Эта новость сдернула чеку с моей внутренней гранаты, и сейчас я точно взорвусь. — На разогреве? Они что, с ума сошли? — мой голос даже дрогнул. — Возражения, Билли? Я знал, что Йостово «Билли», произнесенное таким тоном, точно не сулит ничему хорошему. Но я, как назвал Том, уже пер танком. В полноценное негласное сражение. — Да, возражения! Мы — Tokio Hotel, а не дешёвки какие-то. И не будем выступать на подпевках! Еще и с фанерой! Мы достигли уровня топ-группы этого года, чтобы идти на такое унижение?! — А чего ты за всех решаешь? — фыркнул Георг, — может, мы хотим, парни, кто за? Крыса, блять, Листинг. Густав первым поднял руку, как ученик на уроке, затем Том. Три голоса против меня. Еще старший оперся на стенку, прожигая меня самодовольно-ехидным взглядом. — Окей, отлично. Вы как хотите, а я в этом цирке выступать не собираюсь! Только кто меня подменит? Ты, Том? — стреляю ехидством в ответ. — Билл, если поступило такое предложение, зачем нам отказываться? Более того, чем больше выступлений, тем больше мы будем известными, нам полезно использовать любую возможность. Это тоже хороший опыт. — Хороший опыт? Густав, ты себя слышишь? По-твоему, выступать на разогреве это хороший опыт? Да мы сами можем собрать сотни и тысячи, а нас выставляют, как второсортную группу! — Мальчик, послушай меня, — хриплый голос продюсера безуспешно льет воду на полыхающую внутри меня лаву, — Ты забываешься. Напомнить тебе, что в группе не ты один? И что за нами стоят серьезные люди? А может, напомнить третий пункт контракта? Или про то, откуда вас взяли? Но учти, звездная болезнь выйдет тебе боком. Не нравятся условия — расторжение контракта влечет уплату неустойки в сотни тысяч евро. Готов ли ты к таким потерям, Билли? Шах и мат. Меня отправляют в нокаут одной речью. Зубы тесно сжимаются, язык прикусывается буквально до боли. Остатки моей уверенности и былого напора стремительно тают, как лед на солнце. Ну почему я, блять, все время самый крайний? Бесит, бесит, сука! Я разворачиваюсь и ухожу обратно в спальный отсек, не забыв намеренно дернуть шторкой так, чтобы колесики со скрежетом проелозили по карнизу. Вот же сволочи, все против меня ополчились! Или это я попер против всех? Запутался. Снова. Мой здравый рассудок медленно, но верно идет на хуй, и я уже подумываю о том, лишь бы добраться домой хотя бы здоровым ментально. Ибо такого напряга на свой организм, нервную систему, связки я просто могу не выдержать и сломаться. Плевать, если Йост будет дальше пугать меня своим контрактом, обвешает призрачными штрафами или устроит какую-нибудь подлянку. Хотя ничего он не сделает. Пока я приношу лейблу гонорары, причинять мне вред никому не выгодно. А потому я уверен в своей правоте. — Че это щас было? Голос, вновь появившийся эхом откуда-то сзади. — Я тебя спрашиваю. Какого хера ты опять выебываешься?! — уже громче напирал на меня брат. — А тебе так охота быть у кого-то стартовым набором? Похвально. Хотя да, тебе же вечно на все похуй. Один я только за все парюсь. — Ты такой же упертый баран, как и наш отец. Нельзя было просто помолчать? Хочешь, чтобы лейбл разорвал с нами контракт из-за твоих выебонов? Извините, дорогие поклонники, мы оказались на улице, потому что наш великий Билл Каулитц звезда звездищная, блять! — Том гневно стучит ложкой, размешивая сахар в чае, а меня уже накрывает гнетущее смятение. И я сдаюсь. — Не приплетай сюда нашего отца, — рыкнул я и при упоминании о нем секундно зажмурился. Заодно воспроизвел в детской памяти его последний, брошенный на нас с Томом взгляд… И как, уходя из дома в последний раз, он с невинной и сожалеющей улыбкой присел напротив нас, мальчишек, и потрепал по голове. А я снова и снова ждал, не понимая ребячьими мозгами, что мать выгнала его со всеми концами. Да уж, если не заткнусь, то рискую сам оказаться в такой роли. Выгонят и не заметят. Но это не отменяет того, что я очень зол. *** — Пожалуйста, расступитесь, не загораживайте проход, — стафф, следующий впереди, активно отгонял девчонок, которые норовили буквально перескочить за ограждения и выпрыгнуть на дорожку, дабы заполучить наши автографы. Том, Георг и Густав широко улыбались и охотно чиркали маркерами по всему, что нам пихали девушки, толкая друг друга — диски, плакаты, рисунки, пластинки. И споровождалось все это действие нечеловеческими воплями и визгами, будто мы были каким-то божеством. — Билл, Билл! — Том, я люблю тебя! — Гео-о-о-о!!! Слышалось из толпы. Я не отставал от коллег и тоже расписывался на различной атрибутике и улыбался в камеры фотоаппаратов-мыльниц. Но, к сожалению, уделить внимание каждой было невозможно физически, да и нужно было уже идти. В конце концов, эти вопли неприятно действовали на мой слух и гасили нужный настрой на концерт. Я все еще пребывал в смятении. Софиты. Огни. Блестящее, бегающее по залу море озорных звездочек, исходящих от фотоаппаратов и карманных лампочек слепит, нечеловеческие визги атакуют слух. Задерживаюсь взглядом где-то в глубине зала, обращая внимание на милые, трясущиеся в потных руках плакаты с сердечками и надписями. И распадаюсь на атомы при виде этой прелести, выведенной красивым крупным почерком. Слова любви к нам. Кому-нибудь это могло показаться меланхоличным бредом, но я всегда считал, что любовь — желание творить, двигатель жизни и то, что наполняет картинку тем самым недостающим пазлом, чтобы не развалиться. В моей картинке было все, кроме этого пазла, но иногда он действительно появлялся в виде временной и такой хрупкой пластинки. Ко мне резко приливает запал энергии, взрывается где-то в сердце и тут же под диким давлением в артериях расходится по телу. Несусь с возвышенности сцены и с разбегу прыгаю на первый уровень, присоединяюсь к Тому. У нас уже была слаженная тактика — прижаться к нему плечом, дальше подбежать к басисту. Два шага назад, развернуться напротив барабанов спиной к залу и вскинуть руки вверх. И публика определенно от этого без ума, как и я сам. В финале золотой дождь из конфетти устилает блестящим ковром этот зал. Духота, жгущая кожу, неприятным липким слоем приклеивает одежду и даже туманит взор. Шаткой походкой я плетусь вместе с парнями обратно в примерную. Не хочу ничего, кроме того, чтобы пойти в душ, а потом как следует, вырубиться желательно на три дня. — Не, ну вы это видели?! Вы это видели, парни?! По-моему такого аншлага у нас еще не было, — искренне восторгаюсь, подметил Том, когда мы завалились в гримерку. — Ага-а-а-а! — чуть ли не синхронно поддакнули Георг и Густав. — Че, может, хлопнем? Это определённо надо обмыть! — из мелкого холодильника, пристроенного в углу, брат вытащил бутылку чего-то спиртного. Пожалуй, я бы не отказался. Горло очень саднило, и сейчас такая терапия «прогревания» пошла бы на пользу. Устало плюхнувшись на диван, я расплылся в довольной улыбке. Фонтан, бьющий самыми разными ярчайшими ощущениями и эмоциями медленно сменялся вяло текущей опустошенностью. Миром тлена и бессилия, сжирающего свет и тепло вместе взятые. Пока моей энергии хватает на то, чтобы банально взять в руки стаканчик и поднести его к губам, предварительно услышав громкое «Юху-у-у!» Духота, конденсировавшая на моей коже, падает холодной сталью на футболку. И я сдергиваю с шеи полотенце. — Парни, а че вы кстати думаете по поводу второго альбома? По-моему, нехило двигаемся, ну! Голос Тома звучит так бодро, будто он только встал с постели и готов покорить десять вершин, а не отыграл концерт в десятом часу вечера. — Было бы неплохо, английские треки по-любому разлетятся и за пределами Германии, да, Билл? — Листинг повернулся ко мне, застыв со стаканчиком в руке. Я глупо улыбаюсь, даже не в силах что-то ответить. После глотка алкогольной жидкости горло немного отпустило. Скорее всего, я опять перенапряг свзяки. Надо будет точно показаться нашему врачу… — А вы будете заниматься перево… Договорить мне не дал Йост, появившийся в проеме двери. — Билл, выйди пожалуйста. К тебе пришли. Парни непонимающе уставились на продюсера, застыв со стаканами на весу. Том присвистнул. И кто же за мной пришел?.. Отрываю уставшую задницу от дивана и плетусь прочь из гримерки, игнорируя шепотки парней позади. Если бы это была мама или Гордон, они бы точно позвонили, да и Йост и Тома бы позвал. Хотя, кто может пройти за кулисы, миновав всю охрану? Я вышел в коридор, и мой размыленно-уставший взор после концерта тут же прояснился. Передо мной стояла Софи собственной персоной. Словно овеянный гипнозом, несмело шагнул ей навстречу. — Благодарю, герр Йост, дальше я сама, — учтиво кивнула она, и он пошел прямо по коридору. На ее груди висел бэйдж с надписью «Press». Мои пальцы застыли в воздухе, воспрепятствовав случайному касанию. Я точно не сплю? Это галлюцинации? — Здравствуй, Билл. — Софи? Пожалуй, она в данный момент была той, кто тут же отрезвил меня и заставил проснуться. Моя усталость резко свернулась в тёмный ком и растворилась в пелене внезапно нахлынувшей радости, — Как ты здесь… Ты была на концерте? Как ты уломала Йоста пройти сюда? Язык-предатель заплетался так невовремя. — Да, это было невероятно! — веселый огонек проскочил в глазах девушки, — Вы такие молодцы! А удостоверение журналиста весьма пригодилось. Ты что… не рад меня видеть? — смущение завладело ее голосом. Я не секунды не думая, заключил ее в объятия. Взмокший лоб коснулся легкого синего шелка блузки девушки, чутье уловило тонкий и ненавязчивый аромат духов. Я так устал — пролепетал одними губами. — Очень рад, Софи, очень… — шепнул тихо-тихо, чтобы слышала только Она. — Прости, что не отвечала… Было так много всего, и… — Векслер замялась, чуть отстранившись и забегав взглядом. Тонкие пальцы на моих предплечьях легонько дрогнули. — Я подумала, что прийти на ваш концерт будет лучше. Тем более в Штутгарте я должна завершить один репортаж, и… Я очень рада, что пришла сюда. Вы подарили мне столько эмоций! А ты, Билл, самая настоящая звезда. Звезда. Сейчас она мерцала во мне яркими лучами и пробудила на уставшем лице улыбку. Девушка смущенно дернулась, чтобы убрать руки, но я не позволил. А лишь притянул сильнее и положил ладони на ее лицо. Расслабленное, но в то же время такое довольное и переполненное эмоциями. И мне остается лишь шагнуть вперед. Туда, где нет душного воздуха и горькой печали, окутывающей мое сердце после каждого концерта. Ее губы легко попадают в мою ловушку, несмело ласкают мои. Все мое скопившееся отчаяние спускается в этот жаркий и до безумия сухой поцелуй, потому что я искусал губы до крови еще на концерте и забыл смазать блеском. У нас есть еще один вечер, хочешь провести его со мной? Stadhotel Weinsberg, номер 542. Она кивает, расплываясь в улыбке. Такой, что точно мне запомнится. *** POV Tom Признаться, новость брата о том, что он наконец, нашел себе девушку, выбила меня в осадок, какой обычно растекался на дне стакана. Безусловно, я всегда желал малому счастья, но как старший, волновался за него. Стандартный братский инстинкт, шепчущий на задворках сознания. Да-да, Билл не любит, когда я лезу к нему со своими советами — сразу огрызается и встает на дыбы, мол, отвали уже, я не маленький. Эх, брат, брат. В отличие от него я никогда не страдал никакой любовной херней, которая лишь отвлекала бы от дел, а наоборот, превратил ее в развлечение и средство снятия накопившегося стресса. Билл же чуть ли не возвел это в ранг смысла жизни. Опять же, я всем сердцем желал, чтобы он был счастлив, но порой это перерождалось в характерные мне братские волнения. Софи вроде нормальная девчонка, да и Билл уже уссывается по ней, но она мне не нравилась. Точнее, я чувствовал за ней призрачную опасность, которую мой брат с нацепленными на лицо розовыми очками не замечал. Она журналист. Билл рассказывал, что недавно она разошлась со своим парнем, и я тут же смекнул — все ясно, решила использовать моего братца как болеутоляющее средство, а заодно и пропиариться за наш счет. Журналюга хренова. Я, конечно, вслух этого не говорил, дабы не спровоцировать брата на очередные обидки. Да-да, она вполне милая и сама тает в его объятиях, ну просто распрекрасная. А после того, как у них в отеле «все получилось», вообще на облачка любви взлетел. Но все же я боялся. А вдруг она снова разобьет ему сердце? Он ведь у нас ранимый. Я недовольно фыркнул, когда трек моего любимого рэпера в плеере кончился, и нехотя выдернул наушники. За окном турбаса потихоньку смеркалось. В другом отсеке Билл разговаривал по телефону с кем-то по громкой связи, и до слуха дошел женский голос. Ну правильно, с кем он еще мог болтать? Я не вслушивался в детали диалога, лишь отметив про себя, что Билл смеялся. И немного запоздало я понял, что мы не двигаемся. — Че стоим? — спросил я, потирая лицо ладонями. — Заправляемся, — Георг, лежащий на верхней койке напротив, оторвался от журнала. — Понятно. Мож сбегаем на заправку тогда? — Да чет неохота. Ну если только по пиву взять. Густав, кстати вышел в магаз, но я сомневаюсь, что он возьмет что-то нормальное кроме своих любимых сэндвичей с курицей. Трезвенник, бля. — Ну со мной за компанию сгоняешь? — устало протянул я, поняв, как мне необходимо сейчас пройтись и проветрить голову. — Эх, да фиг с тобой, — усмехнулся Листинг и свесил ноги вниз. Через секунду он уже спустился на пол, и мы поплелись к двери, захватив куртки. Проходя мимо кухни, я зацепился взглядом за Билла, по-прежнему болтающего по телефону и весело улыбающегося. Он даже не повернул голову на в нашу сторону, а лишь пялился в окно. Морозный воздух опалил щеки, стоило нам высунуться из турбаса, и я надвинул кепку на голову потуже. Всегда любил заправские магазинчики — полно всякой белиберды, и цены ниже, чем в городе, как ни странно. — Бля, Том, у меня вся мелочь осталась в сумке, стрельнешь пять евро? — досадливо поморщился Георг, высовывая пустые руки из карманов. — Да ладно, не парься, конечно одолжу. Густава мы застали уже на кассе, и когда он мило улыбнулся нам, сообщив, что через пятнадцать минут отъезжаем, обнаружили — да, уж сильно хорошо мы его знаем. Парочка упаковок сэндвичей с курицей уже покоилась в его руках вместе с чеком. Мы же взяли по пиву, а Георг еще попросил на кассе пачку сигарет с шоколадным вкусом. Рассчитавшись, побрели на улицу. — А че ты Биллу ничего не взял? — недоуменно спросил Гео уже после выхода из магазина. — Да так, — отрешенно отмахнулся я, — чет он и не просил ничего. — Кислый ты какой-то. Все в порядке? — Да вполне. Просто дико устал, но слава богу, тур скоро закончится. Уже мечтаю о своей комнате в Магдебурге и вырубиться лет на пятьсот точно, — в ответ на это мы синхронно усмехнулись. — Привыкай брат, такова теперь работа, — Гео поджег сигарету, которую достал из только что купленной пачки, — Слушай, — хитро прищурился он, — а у твоего брата-ромео правда с этой журналисткой какая-то интрижка или так, однодневка? — Да хер его знает. Я уже не лезу, а то опять поцапаемся. — Будешь? — протянул мне сигарету Георг. — Давай, — я задержал ее в губах, и друг поджег зажигалкой, — Шоколадная… Пхах, я на самом деле не знаю. Не пойму я его, хоть мы и близнецы. То ему одно взбредет, то другое. Как например, помнишь, он нам с тобой и Густаву всю плешь проел, что надо подбирать такой-то мотив для «Schrei»? Потом резко передумал, и все начали играть сначала. Так же и тут. То он убивался по нашей подруге, то сейчас вдруг воспылал любовью к этой, — горькая затяжка заколола горло своей крепкостью. — Да чего уж ты так, она вроде нормальная. Только вот что скажет Йост… — криво ухмыльнулся Георг. — Да похер на него. Главное, чтобы брат был счастлив. А тогда и я буду счастлив… — горько заключил я, сделав еще одну затяжку. — Чувак, я пойду в автобус, ладно? Замерз я дико. А затем поболтаем обязательно. Давай твое пиво отнесу, — Георг учтиво забрал у меня банку и, удалившись, подмигнул. Я же еще решил постоять, пока не отъедем. Я буду счастлив. А задумывался ли когда-нибудь, что это значит для меня? Ведь сейчас я всецело живу музыкой и успехом, который наша группа сладко вкушала и продолжает вкушать. Когда-то брат во время очередной ссоры сказал, что я бесчувственный и чёрствый. Потом, конечно, мы как всегда помирились, но осадок легкой вины остался. Я никогда не гнался ни за какой любовью, которую все возводили в ранг «святости» и духовного счастья, даже наоборот — заставлял делать так, чтобы девчонки сами за мной бегали. Брат знал мое слабое место и как нарочно бил по нему — я конченный мудак, пользующийся женским бессилием. Как я испортил девчонку и едва не отправил ее на тот свет. Не скрываю, этот скелет хранится в моем шкафу. Но под маской равнодушия я всем говорил, что все классно, переживем, а под тяжестью давлеющей вины сходил с ума. И сейчас, когда к нам пришла слава, уже не составляло труда для меня завести короткий роман с любой понравившейся девчонкой, но в глубине души я все еще боялся ошибиться. Долгожданное удовлетворение тепло растекалось по моим венам после концертов, прилипало жаркой футболкой к телу, заполняло желудок крепким алкоголем и снимало напряжение. Чувствуя небывалую свободу, приходил в восторг от девичьих криков на выступлениях, их улыбок на автограф-сессиях, а потом от безумных пьянок с группой, после чего нередко болела башка и даже ловила словесный подзатыльник от Йоста. Я невозможно соскучился по дому. По маме, отчиму, по нашей комнате, гостиной, запаху свежеиспеченной курицы в духовке на ужин и ненавистной трели по утрам будильника на тумбочке. По гаражу и легкому запаху сырости в нем, по нашим инструментам. Тому, как мы бежали с Биллом после школы и обязательно звонили Гео и Густаву, чтобы притащить их в гараж на репетицию. Скучал по малочисленным друзьям, которые остались в школе, в том числе и по Шарлотт. Неужели Билл забыл ее? Нет, я, конечно, слышал много раз его сопливые речи о том, как он ее любит, как ему невыносимо больно, и в конце обвинял девушку во всех смертных грехах. Буквально крышей из-за нее поехал, нежная натура романтика, твою мать. С Шар на правах лучшего друга я тоже общался и даже когда упоминал брата, подруга приходила в бешенство. Два упертых барана, ей богу. Я знал, что им обоим по-своему больно — вот такая несправедливая штука Жизнь. Как между двух огней находился и был более чем уверен, встреться они снова, поубивали бы друг друга. Впрочем, загадывать ничего наперед никогда не любил — время обязательно все покажет и расставит на свои места. Достав телефон, я недолго думая, решил позвонить ей, просто по-дружески поболтать. В такие моменты мне становилось чуточку лучше, когда слышал ее голос. Иногда грустный, иногда весёлый и взволнованный. Какой угодно, но мне всегда приятно ее слышать и знать, что все хорошо. — Привет, — бодро отозвалась она. — Общество бродячих музыкантов на связи, — шутканул в ответ, на что получил звонкий смех на том конце. — Ой, Томк, ты как всегда! Рада тебя слышать, я как раз сейчас заканчиваю смену на работе и иду домой. — Оу, ну надеюсь, не помешал? — Нет, что ты! Наоборот чудесно, что позвонил. Я рассказывал ей всякие истории с тура, да и еще попутно мы повспоминали различные случаи еще со школьных времен. О Билле и уж тем более его девушке я тактично промолчал. Прозвучало бы банально, но обычная болтовня снимала с моих плеч десять гор и облегчала душу. Шар сказала, что работает над своей картиной, учится, хоть и неважно, и собирается в скором времени ехать со своим парнем в Берлин на какой-то там аукцион. Я словно ощущал ее присутствие, стоя тут, на заправке где-то под Гейдельбергом. И мысленно был уже дома. Точно, когда мы приедем, я заобнимаю ее до смерти, и этим мыслям я глупо заулыбался. *** POV Charlotte polnalyubvi — песня последней встречи Усталость от работы сняло звонком моего лучшего друга. В такие моменты мне становилось чуточку лучше, когда слышала его голос. Иногда грустный, иногда весёлый и взволнованный. Какой угодно, но мне всегда приятно его слышать и знать, что все хорошо. Томка сообщил, что уже через неделю они приедут домой, и тур подходит к концу. Точно, увижу его и заобнимаю до смерти — и я глупо улыбнулась своим мыслям. Хотя, если увижу его, то значит, и Билла тоже. Уверена, я поступила правильно, наконец-то отпустила его и больше не вздрагиваю при каждом его упоминании. Пять стадий принятия неизбежного — отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие пройдены и уже остались позади. По приходу домой я уловила приятный запах кофейных зерен, исходящий из кухни. — Добрый вечер, — повернулся в мою сторону Эми, болтая ложкой в кружке. — Привет, — я подошла ближе, и, встав на цыпочки, чмокнула в щеку, — Как прошел твой день? — Все отлично, через несколько дней поеду в Берлин, о продаже уже договорились, — невозмутимо ответил он. Я нахмурилась, убрав от плеча руки. — Почему ты говоришь — поеду? Ты же говорил, мы поедем вместе… — Шэри, — мужчина потер переносицу, — я как раз хотел сказать, что ты должна остаться здесь. У тебя учеба и предстоящие экзамены в художественной школе, нужно серьезнее к этому отнестись. Хрипловатый голос гасит одним залпом мое приподнятое настроение. Да почему?! — Будто пять дней отсутствия что-то решат. А я так хотела поехать с тобой на аукцион… — обиженно протянула я. — Вопрос закрыт, Шэри. Я справлюсь сам и давай без выяснения ненужных вопросов, ладно? — ложка в его кружке лязгнула железом, а сам он отодвинулся от тумбы, — ужин в холодильнике. Слова парня режущими копьями врезались в меня. Никогда прежде не видела его таким раздраженным и даже холодным. То говорил, что обязательно возьмет меня с собой в Берлин, а сейчас резко заявил, что я должна остаться. Догоняющее сомнение подкинуло мысль о том, что Эми просто стесняется меня, а там, на аукционе, соберется вся арт-элита, не иначе. Что мне, простой ученице, там делать, конечно. Глупо хмыкнув, я выключила на кухне свет и отправилась в свою комнату. Что с ним в последнее время происходит? Грубоватый, раздражительный, вечно чем-то недовольный. Судя по последней реплике в мой адрес, на разговор он не настроен. Неизвестность поглотила уставший разум и пробудила желание хоть что-нибудь сделать, чтобы отвлечься. В таких случаях я обычно смотрела какие-нибудь фильмы по ноутбуку, рисовала, закидывалась молекулой, и черти волнения тут же исчезали. Рука почему-то потянулась к пульту от старого телевизора, который я смотрела от силы два раза за все время. В углу комнаты на меня грустно смотрел высокий мольберт с незавершенной на нем картиной с масляно-желтенькой, как само солнце, синицей. Посмотрим, что тут у нас. Пристроившись напротив экрана по-турецки, я лениво переключала каналы, ища за что бы зацепиться. Новости о двух пропавших без вести людях — очень удручающе. Передачи про кулинарию — тоска смертная. Про путешествия — зачем травить себя тоской, если я толком и за границей и не была? Ну, кроме родины мамы еще в раннем детстве, это я в счет не беру. Дрожащий палец остановился на следующем канале, а глаза непроизвольно зажмурились. Студия, где располагались на диванчиках интервьюеры, а с ними тот, кто творил со мной невообразимые вещи, трепетно пробуждал сердце и поворачивал тумблер на бешеные и неподдающиеся осмыслению и законам логики чувства. Странно, но с ним не было брата, Георга и Густава, что, одного на передачу пригласили? Билл улыбался, активно жестикулировал руками, что-то рассказывал интервьюерам и вызывал довольные возгласы публики, расположившейся на трибуне. Я не слушала содержание того, что он говорил. Слушала лишь как он это говорил. Голос, который я так давно не слышала, вызвал дурманящую дрожь во всем теле, сковал холодком где-то в животе и сотворил самый настоящий переворот сознания. Мои губы нервно поджались, а взор будто прилип к экрану, требовал еще и еще… Требовал смотреть на того, кто переворачивал вверх дном мой внутренний мир, каждый раз снисходя до меня небесной карой. Он счастлив. Тот мальчишка, которого все называли педиком и толкали в столовой, порой дергали за волосы, наконец-то стал счастливым. А может, он всегда им был, только я не замечала? Его глаза блестят звездочками, ярче чем любая рождественская гирлянда, ярче чем само солнце. Они сверкают счастьем. На лице юноши теплится самая лучезарная и искренняя улыбка, которую я прежде видела только в гараже после репетиций. Он похож на ребенка, которому подарили на праздник желанную машинку или маленького щеночка. Он светится. Так искренне смеется, беседуя с ведущими. Я не хотела думать о том, что глядя на него, ощущаю призрачный страх и неистово дрожу. Что еще до сих пор испытываю к нему что-либо. Колючий ком встал поперек горла, побудив провалиться в пучину резко оживившихся раздумий. Все еще? Слезы самопроизвольно навернулись на уголки век, а губы растянулись в дурацкой улыбочке. Нервно задрожали, палец на автомате нажал на красную кнопку, и экран стал черным. Подбегаю к двери, закрыв ее на щелчок. Дышу так, как будто пробежала километровый кросс. В груди колет с неистовой силой — если смерть заберет меня сейчас, я буду только счастлива. Потому что терпеть это — невыносимо. На моих коленях оказывается альбом с развернутым чистым листом и пара карандашей. Первая линия. Я все помню. Помню все черты, помню эти подведенные глаза. Помню пушистые волосы с белыми «проблесками», пахнущие чем-то сладким. Только ты так пахнешь. Мило морщившийся носик, несуразной формы ушки с шрамиком от неудачного прокола. Помню, я пошутила, что они похожи на пельмешки. Японские такие. Гёза или что-то в роде того. Тебя всегда тянуло ко всему, что связано с этой страной. Как-то в четырнадцать лет мы играли в самураев, ты повязал на лоб Томову косынку и складывал руки на груди на восточный манер. О-хаё гозаимас… Только катаны не хватало. Даже не удивительно, что в названии группы присутствует столица, о которой ты так грезишь. Приоткрытые губы, смазанные блеском. Ты не любишь, когда они обветриваются. Губы, которые я целовала до умопомрачения, до приятной, но такой пугающей дрожи во всем теле. Глаза, такие красивые-красивые. Колечко на брови на забыть. Ох, с бликом облажалась, надо стереть и заново зарисовать. Вот, теперь лучше… Маленькие, едва заметные изъяны, которые ты замазывал тоналкой, даже крохотную родинку под нижней губой. Но без косметики ты намного красивее, хоть и никогда этого не признавал. Да я всяким тебя помню. А может, потому что и никогда не забывала о тебе? Мой мир слишком черный и неинтересный, а ты теперь вон какой, в телевизоре улыбаешься. Да, ты заслуживаешь лучшего. А уж вариться в котле с собственными демонами, морщиться от звуков, парализующих среди ночи и отгонять голоса, едко шумящие в глубинах сознания — моя участь. Здесь не место таким прекрасным людям, как ты. В королевстве кривых зеркал нет истинных лиц и желаний, не обезображенных галлюциногенным бредом. Но… Мне так лучше. На последней линии карандаш сжался в руке так сильно, что грифель с глухим стуком надломился и оставил небрежный серый след на бумаге. Юноша, который словно из ниоткуда появился на моем листе, смотрел прямо в душу. Снова вызывал во мне бурю чувств и ураган различных мыслей, после которых наступал мертвый, звенящий в ушах штиль. Словно пытаясь усовершенствовать законченное творение, взяла другой карандаш и добавила еще несколько штрижков своему нарисованному герою. Но я ведь не должна этого делать. Наоборот, вытравить четыре буквы из своей памяти, сейчас бросить все и уйти в комнату к другому мужчине, которому обязана почти всем. Использовать кислоту и зажигалку, чтобы сжечь мост с твоим именем. Смотрю на тебя в ответ, будто ты вот-вот оживешь и заговоришь, и не могу остановиться. Черт меня дернул смотреть эту музыкальную передачу. Все еще смотрю. А ты мне мило улыбаешься графитовой линией. Мягко провожу по ней, будто она настоящая. И сглатывая непрошенные горькие слезы, убеждаюсь в том, что… люблю тебя. Такая гордая, что за все это время ни разу не позвонила ему, не написала даже глупого смайлика в Фейсбуке, кликнув на иконку его профиля, затем на синий конвертик. Ах да, ты кинула его в черный список. Выкинь к черту все предрассудки и напускную фальшь… Ты ведь хочешь этого. Хочешь. В куче хлама нахожу свой телефон, ища в контактах «Надоедливого идиота». Да кем он у меня только не был! И просто «Билл», и «Пельмешка», и «Кау малой», затем «Язва крашеная», «Мамка номер 2»… Все эти глупые ники сменяли друг друга, как и слезы, льющиеся из моих глаз и падающие на холодный от приоткрытого окна пол. Закушенная до крови губа. Что я ему скажу? Зелёная кнопка. Гудок. Билл, возьми трубку. Цокот настенных часов действует на нервы. Ну где же ты есть… В это время ты точно никогда не спишь. Тишина. — Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети.