Du machst die Augen auf
Und alles bleibt gleich
Ich will nicht sturn
Und ich will auch nicht zu lange bleiben
Снег. Огромное количество снежинок кружится на ветру, летит ввысь и врезается в лицо холодными микроскопическими иглами. Всю, абсолютно всю мою жизнь, от первого вздоха до последней секунды, тянущейся в бесконечность, идет снег. Он колет кожу ударами хлесткого кнута, склеивает ресницы, сковывает ноги тяжелыми гирями. Я иду через сугробы с большим трудом, надеясь найти ровную, вычищенную дорожку. Найти выход. Вокруг лишь лес, идеально белый до рези в глазах. Неужели я уже на том свете? Ветер завывает в ушах и сносит в сторону, а взгляд не находит ни единого просвета из сосновой чащи. Здесь так холодно. Пусто и мрачно. Словно мир заволокла серая, мутная, снежная пелена. Иней колет кожу, оседает на ресницах, затуманивая взор. Стоит мне вздохнуть, снежинки тают и превращаются в кристально чистые слезы, стекают вниз по щекам и обжигают ледяной сталью. Интересно, а правда ли, что после смерти наша душа продолжает жить еще какое-то время или же это просто выдумки? Может, мы попадаем в такое место, где начинаются сны? Мы попадаем домой? Я уже добралась до замерзшего озера, со всех сторон окруженного голыми деревьями. Ветер свистит в ушах громче и напевает какой-то заунывный мотив. С небольшого островка взлетает стая уток. Улетает на юг, в поисках лучшей жизни. Я тоже бы могла улететь. Мы могли летать, но что же случилось? Вместо больших крыльев остались тонкие отростки за спиной с выдранными перьями. Мои крылья вырвали с корнем, оставив лишь болезненные кровоточащие раны на лопатках, а пёрышки от этих крыльев сливаются с ослепляющей снежной белизной. Даже падение с высоты на холодный асфальт ощущалось не так больно, как то, как в одночасье мне вырвали все перья и сломали оба крыла, до хруста, до крови на закушенных губах, потому что мне не было позволено кричать. Ведь надо было покорно принимать очередной вызов судьбы, тяжело, горько и мучительно, как меня учили. Противостоять тому, что предначертано заранее – бессмысленно. Бороться – гиблое дело, и тебе заранее уготована участь проигравшего. До тебя было слишком холодно в этом мире. Я слышала, как звуки природы тихли, как озеро в перелеске сковывалось льдом, как падал на холодную землю последний листочек с голой ветки. Тебя еще в утробе должны были прикончить, сдохни уже наконец и не мешай людям нормально жить, – отстукивает оживившийся ворох омерзительных жучков-мыслей где-то в глубинах подсознания. Ветер. Подступающий мороз ложится на голые плечи, вызывая мурашки, колышет юбку длинного белого платья, щиплет щеки и образует на сердце корку, превращая в лед. Но я не мальчик Кай, у меня нет той самой Герды, кто бы растопил этот ледяной осколок, даруя свою любовь. Как жаль, но лето, которым я не успела надышаться, так быстро кончилось, его забрали с собой, выдернув живую часть, снова дали силам севера восторжествовать и полноправно властвовать в моем мире. Цветы, что я выращивала, замерзли и стали пеплом. Птички, на которых я так любила смотреть в окно и слушать их сладкие трели, тоже не выдержали таких лютых морозов и умерли. Даже не успели улететь в теплые края... Я ухожу в сугроб, чтобы уснуть навечно под этим холодным, белым, режущим снегом, где будет только оглушающая тишина. Тишина, которая станет моим домом и покроет сердце вечной зимой. – Пойдем со мной. Ты ведь замерзнешь... Где-то рядом звучит звонкий голос. Знакомый, мальчишеский, с такой непонятной мне искринкой надежды. На моей голове уже холодная белая шапка, тело практически остыло и погрузилось в снежный плен, стало с ним одним целым. Что-то выталкивает меня из этого плена. Тянет на себя, и я оказываюсь в чьих-то объятиях. Кожа перестает дрожать крупной рябью, когда на плечи ложится теплая куртка. Я поднимаю глаза и часто моргаю, стараясь согнать с ресниц иней и расфокусировать взгляд. Мальчишка со странной прической-ежиком на голове и густо подкрашенными глазами склоняет голову и тепло улыбается. Так, как будто взошло весеннее солнце из-за темных туч. Тянусь к нему, чтобы обнять и согреться, но вместо этого разрушаю пустоту, жалкую голограмму, которая содрогнулась и приняла исходное положение. – Билл?.. Спрашиваю так, как будто не верю своим глазам и все еще нахожусь в каком-то переходном состоянии между сном и явью, жизнью и смертью, земным миром и черным забвением. На глаза наворачиваются крупные капли, заволакивая взор. Нижняя губа дрожит от холода, но телу стало теплее от большого красного пуховика. – Пойдем-пойдем... Я знаю, выход недалеко. Мило улыбается мальчишка. Его глаза слишком живые для этого мира, а улыбка – что-то совсем внеземное, словно он прибыл из другой вселенной. Зачем, хочу я спросить... Неужели ради того, чтобы меня спасти, как бы глупо, эгоистично и самонадеянно это не казалось? Он не дожидается моего ответа и берет за руку. Ведет вперед, прямо к озеру, ловко минуя большие сугробы. – Билл, подожди, я не... Не беги так быстро! Конечности атрофируются от давящей тяжести снежных объятий, и я вот-вот упаду, но мне не дают этого сделать крепкие мальчишеские руки, вовремя подхватившие у белой границы. – Мы можем опоздать, нужно идти скорее... – протараторил юнец и подтолкнул меня к кристально белой глади. Но здесь нет ничего кроме серости, боли и забвения, которая распахнула за спиной свои костлявые объятия. Резкая вспышка режет глаз, и передо мной, рассекая воздух, воссоздается знакомая фигура. Мама. Ну почему, почему ты оставила меня так рано? Почему они забрали тебя... В шуме выстрелов и в плаче толпы, лишив самого ценного всего за считанные секунды? Ответь, мама... Сейчас, когда я на волоске от смерти, нахожу тысячу причин, чтобы остаться, но молю тебя, дай ответ – как быть дальше?! Мама – выходит протяжно и надрывно до боли в застывших на морозе связках. Ее лицо было печальным и даже отрешенным, словно она меня совсем не знает. Ее глаза смотрели сквозь меня, словно уже начинали некий высший суд надо мной. Выражение ее лица отчего-то было недобрым, даже строгим и осуждающим. По моему телу пробежала рябь, но внезапно хлынувшая радость от вида единственного родного человека тут же разбилась, столкнувшись о скалу этого взгляда. – Ты совсем забыла меня... – тихо проговорила она, вновь побудив волнение взыграть на струнах измученной души. – Мама, нет... это неправда, – чувствую, как с подбородка стекает прозрачная слеза. – Вокруг тебя пляшут черти. Бесы окутали твою душу и овладели разумом, я вижу... А это равносильно забвению, – мама чуть приблизилась, словив руки на уровне живота. – Я... Потерялась... Мне так не хватает тебя, мама! Жалобное хныканье, как маленькой девчушки, разносится по лесу. Но мама остается абсолютно безэмоциональной и неподвижной. Тяну руку, чтобы коснуться ее, но не могу – и этот образ дребезжит в воздухе, как привидение. – Я бы обняла тебя, милая, но не могу. Тебе еще слишком рано в мой мир. К тому же, у тебя остались дела здесь. В земном мире. Ты должна излечиться и вспомнить, ради чего должна жить. Не забывай кто ты... И изгони бесов из своего сердца, не то они совсем погубят тебя. – Что я должна сделать... – пролепетала я чуть слышно. Женщина подошла ближе ко мне и, поведя призрачной рукой в воздухе, положила ее мне на плечо. Покачав головой, прикрыла глаза и тихо-тихо сказала: – Возьми его за руку. И не теряй из виду этого юношу, он единственный, кто поможет найти выход отсюда... Обернувшись, я увидела, что этот забавный мальчик по-прежнему стоял сзади. Я протянула ему ладонь, как и велела мама, но не смогла ухватиться. Резким, секундным ударом в грудь вонзился невидимый нож, пробивший меня насквозь. От кончиков пальцев рук к горлу подступает невообразимая, оглушающая и тяжелая боль. Кто-то нарочно поворачивает рукоять ножа, увеличивая рану и выгоняя из легких пронзительный крик, который я даже сама не слышу. Все вдруг резко исчезает. Кто-то тянет меня назад, тело становится легче ваты... И уже не понимаю, лечу ли вверх или падаю в пропасть, где уже для меня приготовлен котел с адским пеклом. *** >>Palaye Royale – Oblivion Что-то холодное коснулось моей головы. Морось мелкими каплями падала на холодную землю, серые тучи заполнили небесное пространство, и казалось, что сейчас они меня просто раздавят. Я вздохнула и уже не увидела рядом никого. Руки дотронулись грязных луж на черном асфальте, по коже вновь пробежал дикий холод. Незнакомая местность, повсюду стоят милые двухэтажные домики, как будто с картинок или красочных игр... Не понимаю, где нахожусь, но отчаянно ищу свою дорогу. В горле застывает ледяной ком, мешающий нормально вздохнуть. У меня не осталось никаких сил. Никаких эмоций, никакого духа. Чтобы банально заплакать синхронно с этим дождем, как делает великое множество людей. Чтобы улыбнуться солнцу и тысячный раз лживо внушить себе, что все будет хорошо, а этот безумный мир перевернется по первому моему требованию. Сил не остаётся даже на то, чтобы искоренить всю фальшь, годами растущую во мне. Встать с колен и разбить чертову стену, отделяющую меня от остального мира. Парадокс, но я сама же ее и возвела, оказавшись в ловушке и обрекая тем самым на верную смерть в замкнутом темном мире. Как это сделать, если я стала заложницей собственных страхов, вонзила иглы в сердце себе и другим людям, травилась ложью, и теперь тщетно ищу противоядие? Отчаянно сопротивляюсь... Надеясь, что произойдет чудо и избавит меня от всех тягот. Помогите. Здесь все такое неживое и чужое... Дождь усиливается, шумит в ушах, играет с крышами, холодит кожу, превращает одежду в бесполезную промокшую насквозь ветошь. Гул вокруг смешивается в одну противную для ушей атаку, от которой хочется поскорее закрыть их ладонями и распасться на атомы. Миллионы атомов. Осколков, которых больше не склеишь вместе и не получишь какую-либо фигурку. – Лотти, пойдём, – доносится из серого тумана знакомый голос. Это прозвище. Оно принадлежит только тебе. Из всех семи миллиардов людей на этой земле только ты так называешь меня. Тебе принадлежит не только это своеобразное сокращение моего имени. Тебе принадлежат и мое сердце, мои мысли, моя душа. Правда, они ужасны, знаешь. Вытрепаны насквозь, обезображены лживым бредом и пропитаны болью всех прошлых обид и недосказанностей. Если не хочешь, не забирай. Но тогда мне точно не будет жизни. Меня накажет возмездие, и тогда я точно уйду в мир иной, и уж точно когда-нибудь обрету вечный покой. Подожди, Билл, я не успеваю! Слишком сильный дождь колет глаза, и я из последних сил бегу к тебе. Ищу тебя, где же ты затерялся среди холода этих дождевых штор, ищу твою черноволосую макушку, которая сейчас необходима мне как путеводная ниточка. Ты поворачиваешься, но природа на тебе даже не всплакнула. Такая знакомая улыбка, забытая, но так отчетливо отпечатавшаяся где-то в глубине страничек моей безумной жизни. Мое милое, забавное недоразумение с глазами-уголечками, выбеленными прядями в волосах и с самым чутким, самым проникновенным и нежным взглядом, ради которого сейчас я готова на все. Готова на все, лишь бы его вернуть и не видеть там ледяных искр, которые так и убивают изнутри, отравляют, рубят росточки едва появившейся надежды... Неправильно. Все было неправильно. До отвращения наигранно и чересчур черство, до темных стеклышек в глазах, мешающих разглядеть такие простые истины. Кареглазый взгляд напротив, как укол, впивается в сердце. Измученное, истерзанное кровоточащими дырами. Обессиленное, выполняющее лишь свои базовые функции. Почти неживое. И оно, поддаваясь дикому страху, замирает и буквально не дышит жалкие секунды. Я сожалею о произошедшем, запутавшись во лжи, и приму всю твою ненависть. Если тебе станет легче, то убей меня, и я не стану мучиться от боли и таких угнетающих совестных угрызений. И ты ощутишь на себе всю силу справедливости, что горит в руках огнем и не гаснет даже под таким сильным дождем. Я все равно не смогу больше никогда исправить свою ошибку, став заложницей собственного вакуума, оказавшись запертой за своей же стеной. Под черным куполом, под который никогда не проберется ни один лучик света, и я больше не услышу слов, вселяющих в меня надежду. Страх снова подкрался незаметно и теперь душит сзади, вот-вот возьмет главенство над тоненьким прутиком веры, которой дала мне мама. – Пожалуйста, спаси меня, Билл... Ты моя последняя надежда – кричало сердце, добавляя горечи в задыхающееся в рыданиях горло. – Но ты убила меня, чего ты добиваешься... – ответил юноша. Сердце болезненно сжалось в черном давящем испуге, парализовавшем дыхание. Неужели того Билла больше нет? Он как-то зловеще прищурил свои накрашенные глаза, покривил уголком губ и сдвинул брови к переносице. Но я смотрела на него и не узнавала его прежнего. Он теперь... Другой. Неизвестный мне. Чужой, недоступный, холодный, запертый за плотной маской, потому что я этого заслужила. Теперь за стеной он, а не я. Холодные кончики его пальцев коснулись моей щеки и уже леденили душу с неистовой силой. Я судорожно выдохнула, сглотнув. И уже потом поняла, что слезы ручьем текли по моим щекам. – Возьми это. Приказной тон бьет по затылку, словно невыносимо громко кричит в ухо. В руке появляется что-то металлическое. Пистолет? И вот, снова Костлявая подходит ко мне вплотную и сейчас ознаменует начало конца. Дождь неустанно бьет по голове тяжелыми небесными каплями, а в затылок врезается что-то твердое. Ты опоздала – прокричали небеса. Грохот жалит уши, забирая с собой все, что прежде наполняло меня хоть какой-то жизнью. Я умираю вот так – резко, без мучений и даже без пресловутой предсмертной записки, которую бы все равно унесло ветром и растворило дождем. В висках снова стучит, в горле адски пересыхает. Муссон плачет надо мной, приковывает к земле. Приподнимаюсь над землей и запоздало понимаю, что грохотом над головой был лишь раскат грома. Рядом валяется пистолет с одной-единственной пулей. Тварь живучая. Даже сдохнуть нормально и то не можешь, жалкая, – кто-то насмехался сзади. Впереди расплывается в глазах знакомый силуэт с черноволосой макушкой. Я снова поднимаюсь с земли и бросаюсь ему навстречу, в надежде обнять, но не могу – фигура, стоящая передо мной, вновь дребезжит в воздухе, притворяясь жалкой голограммой. – Ты опоздала, – тихо и категорично отрезает юноша, но мне кажется, что он прокричал эти слова мне прямо в ухо. Я опоздала. Я даже не смогу запомнить мягкость его прохладной ладошки, которая касалась моей. Билл мимолетно смотрит на меня, опускает ресницы и отворачивается. – Пожалуйста, помоги мне... Помоги! Прошу тебя, дай мне второй шанс... Покажи дорогу к дому, я молю тебя! Пожалуйста, посмотри на меня! Я пройду с тобой через муссон, хоть на край света, только скажи, Би, я пойду! Билл не слышал. Резкий удар в живот сгибает меня напополам, заставив вновь упасть на землю и пораженно склонить вниз голову. Природная стихия смеётся надо мной пуще прежнего и пускает в лицо колкие капли дождя, смешанные с холодным, пробирающим до костей снегом и свистящим ветром. Пространство впереди заполнилось серостью – силуэт исчез, забрав с собой надежду. Последнюю надежду. Противная, липкая жалость, приправленная холодом, травит душу, заполняя ее черной копотью. К самой себе. Губительная, отвратительная, омерзительная. Я больше не могу на что-то надеяться. Ни ждать чьей-то помощи, потому что сама во всем виновата. Вернись, я молю тебя. Вернись... Слова, к которым люди порой идут всю жизнь, срываются с моих уст жалко и нелепо, и их тут же проглатывает холодный ветер. Я люблю тебя. Я осознала это слишком поздно и не ценила тебя, когда ты был рядом и пытался помочь. Мои шестеренки и детали разлетелись в разные стороны – уйдет еще целая жизнь на то, чтобы меня собрать и получить живой организм. Не жалкую копию, не подобие прежней меня. – Вернись, пожалуйста! Вернись... Связки рвутся от моего крика в замогильную темноту, но тщетно. Переходят на жалкий полушепот, глотающий слезы бессилия. Пожалуй, сейчас меня покидает и боль, и остатки разума, и время. Где бы я не оказалась, мой милый, знай, я всегда жду тебя. И буду ждать...I'm in the middle of the best and worst of me
Hurts to breathe, can't believe I'm so lost
All I want is someone to find me
Bring me back from oblivion
*** POV Bill Туман в глазах как никогда действовал на меня слезоточивым ядом. Прямо здесь, когда я жалко скрючился на скамье возле реанимационного отделения, сжал руками болезненно пульсирующую голову, словно не желал воспринимать происходящее. Нет, прошу вас, не заставляйте меня мириться с тем, что все это происходит тут, со мной, с Томом, сейчас, с ней, черт возьми. – Билл! Билл, ты меня слышишь?! Какого хуя ты снова вырубил звук на мобиле?! Том орал в трубку как резаный, и даже по интонации через звонок я уловил, что он едва не рыдал. Софи, сидящая напротив, вытаращила глаза, будто почувствовала нечто неладное, и тотчас убрала руки с моих плеч. – Что ты разорался? Я тебя просил не звонить, или что-то мегасрочное? – раздраженно рыкнул я в трубку, тактично отвернувшись от девушки. – Тащи свой зад в клинику на Фермерслебер вег, центральный корпус! Шарлотт... Она в коме! Блять, ты меня слышишь?! Веки инстинктивно зажмурились, губы поджались, не желая принять сказанное братом как за чистую правду. Что?! Сердце сжалось и совершенно забыло как работать, язык словно связался в тугой узел. Том говорил еще что-то, в панике заплетаясь, но уши словно закрылись ватой. Из его рассказов я вкратце понял, что Шарлотт отравилась таблетками, и брату пришлось даже выломать дверь в ванную, после чего вызвать скорую. Передоз... Я не помнил, как сорвался с места. Не помнил, что наплел Софи, подскочив и вылетев из квартиры как ужаленный. Нет, пожалуйста, Том, скажи, что ты пошутил. Ты снова прикалываешься надо мной, как в старые добрые времена, да? Движимый липким страхом, поймал первую проезжавшую мимо машину, что чуть не вылетел на дорогу, и сунул водителю наспех аж сто евро. Плевать! Совершенно плевать. Главное, что я добрался как можно быстрее. Едкий запах больничных стен, туда-сюда снующий медперсонал, противная трель звонка телефона с регистратуры объединились в одну тошнотворную какофонию для моих ушей. Кажется, что время тут навсегда остановилось, и я уже не выберусь из того кошмара, в который меня посвятили. Рядом со мной и с Томом сидела осунувшаяся фрау Этингер, закрывшая лицо ладонями. Она тихо-тихо плакала, но ее всхлипы звучали в унисон моим внутренним рыданиям. Лечащий врач посвятил нас в подробности состояния Шарлотт. Сильный передоз, как и снотворными препаратами, так и наркотическими веществами. Пиздец. Сейчас первостепенной задачей стояло детоксицировать организм, а потом... Я очень хотел надеяться, что потом обязательно настанет. Нет, пожалуйста, умоляю, скажите, что я сплю или это всего лишь розыгрыш, где я в роли обманутого дурачка. Стрелки на противоположной стене словно и вправду застыли, не отсчитывали ни часов, ни минут, ни секунд... Фрау Этингер не прекращала рыдать, и глядя на нее мое сердце лишь сильнее разрывалось. Том пялился в пустую стену, сжимая-разжимая в руке резинку, какую я обычно тоже мял от нервов. Он хотел казаться стойким, но я замечал в уголках его покрасневших глаз стынущие кристаллики. Слышал рваное дыхание близнеца, будто он из последних сил держался, не хотел поддаваться порыву эмоций. А внутри меня так и мельтешили вопросы, не успевая сменять друг друга – как? почему? за что? зачем? что делать?.. Мои глаза тоже отравлялись несуществующим здесь газом, вызывали нежелательные потоки слез. Блять. Я был готов лезть на стену, чтобы унять беснующееся внутри беспокойство. Бить кулаками, чтобы стало легче, кричать во весь голос. Готов заплатить любые деньги этой чёртовой клинике, лишь бы она была жива, лишь бы выкарабкалась. Лишь бы ее вылечили и вернули к жизни. – Это все случилось из-за меня... – тихо поговорила фрау Этингер. Том поднялся с места и присел по другую сторону от мелко содрогающейся женщины так, что теперь мы находились по краям от нее. – Ну что вы... Шарлотт обязательно придет в себя, сейчас нужно думать лишь об этом и ни о чем больше, – пытаясь подбодрить, но грустным тоном изрек Том, мягко поведя ладонью по ее спине. – Мне не стоило так себя вести с ней, это все произошло по глупости. Я тогда наговорила своему мужу на нее не подумав, а уж потом все поняла... Мы уже успели развестись, а вот она так и не вернулась. Шарлотт из-за меня убежала из дома, я совершенно не знала ничего о ее жизни... Но я думала, раз у нее все хорошо с тем парнем, то девочка больше не нуждается во мне, теперь самостоятельная... Нет, сколько я не пыталась, мне никогда не удавалось узнать ее получше. Шарлотт постоянно закрывалась или совсем молчала, боялась с кем-то говорить, все время пряталась и не шла на контакт. Очень часто плакала по ночам, говорила, что ей снится детдом, злые воспитатели, как ее били и наказывали. Снится мать. Детский психолог сказал, что такие травмы остаются на всю жизнь и серьезно вредят психике, особенно у тех, кто рано лишился родителей. Их уже не вернешь, царство им небесное... Я старалась показать Шарлотт, что настоящая жизнь тоже существует, а люди совсем не страшные... Но мне было спокойно, что вы все эти годы были с ней, дружили, поддерживали. Я искренне радовалась, что она могла доверять вам, что у нее есть такие замечательные друзья детства. Я слишком многое упустила и всего лишь хотела, чтобы моя девочка была счастлива как и все другие дети... Дать все, чтобы привести к нормальной жизни. Но иногда задерживаясь на работе допоздна, я не могла уделять ей должного внимания, а надо было разговаривать, пытаться все понять. У моей девочки было столько проблем, которых я не видела... Я точно так же как и Том, положил руку на спину фрау Этингер, вслушиваясь во все ею сказанное. Да, конечно, многое из ее речей для нас с Томом не было новинкой, ведь мы почти каждый день были вместе, бегали по школе, радовались новому дню, и она верно подметила – Шарлотт доверяла нам. Хоть и порой сторонилась других ребят, но нам доверяла. И я это очень ценил, но не мог казалось бы, понять такие простые истины. Фрау Этингер с Томом еще о чем-то тихо разговаривали, а я молчал. Утопал в волнениях, душил себя страхом неизвестности за девушку, которая находится на грани жизни и смерти за той тяжелой дверью неподалеку. Мы с братом шептали женщине успокаивающие слова, пытались держать себя в руках, хотя что мне, что ему это давалось с тяжким трудом. Я уже даже забыл про тихо верещащий в рюкзаке телефон... Точно, нужно маме с отчимом позвонить и как можно доходчивее объяснить ситуацию... Через несколько минут женщина, снова смахнув салфеткой слезу, бросила, что ей нужно ненадолго отойти, тем самым она оставила нас с Томом одних. Я терялся в мыслях, пялившись в стену, и совсем не заметил, как на плечо легла тяжелая рука брата. – Я уж думал, ты не приедешь... Хотя я сомневаюсь, что если б ты был дома в тот момент, она наглоталась бы этих гребанных таблеток, – тихо пробормотал он, потерев второй рукой лоб. – К чему ты клонишь? – устало отозвался я и тяжело вздохнул, – Может, наконец-то расскажешь мне, как так вышло? Где был ты, раз такой пиздец у тебя под носом произошел? Во мне бесконтрольно закипало нетерпение и даже злость, но остатками здравого смысла я старался подавлять эти порывы. Сейчас точно не время и не место выяснять отношения, а уж тем более что-либо предъявлять своему близнецу. Том рассказал мне все, что сам услышал от нее. Я не перебивал, просто слушал и уже ненавидел себя за то, что не оказался рядом. Задыхался от собственной беспомощности, передавливающей горло стальным кнутом, искал ответы на вопросы на потолке, которые никогда бы там не появились. – ... И когда я еле выломал этот чертов замок, думал, все, привет... Пиздец я тогда испугался, глаза закрыты, прямо около ванны лежала. Но нет, она еще дышала и говорила что-то невнятное. Слышал, как тебя звала. Помогите, Билл, Билл, мама, и еще что-то, но я нихера не понял, потому что в скорую надо было как можно быстрее звонить. Когда они приехали, то она уже вырубилась... Части моего сердца уже разрывались, поочередно улетая в чернильную пропасть. Но меня не покидало подозрение, что Том чего-то мне недоговорил... Я чувствовал, как мне больно изнутри, даже не знал от чего именно. Что я не был рядом или то, что даже стоя лицом к лицу с Костлявой она звала меня? *** >> Barbara Pravi – Voilà Действуя как в тумане, я пробрался в палату, куда прежде не пускали совершенно никого. Большое, холодное, но такое давящее на черепную коробку пространство с каким-то замогильным духом стало обиталищем для той, без кого я когда-то не мог представить жизни. Для той, благодаря кому мое сердце все еще жило и билось в пьяно-паническом запале, сотрясая стенки ребер. Я бы никогда не подумал, что мы вновь встретимся. Вот так, когда нас разделяют жалкие два метра, от порога до твоей койки, стоящей в углу. Пришлось подкупить лечащего врача, чтобы ненадолго попасть к тебе. Он начал сопротивляться, утверждал, что сейчас к тебе нельзя, но ты же меня знаешь, я всегда добиваюсь желаемого любыми способами. Знаешь, что я могу быть неугомонным и настойчивым, и сейчас меня уже ничто не останавливало. Интересно, что тебе снится? Видишь ли ты сны? Если да, то какие они? Только я прошу тебя, если увидишь, как Смерть протягивает тебе руку, не иди за ней. В этот раз я точно буду бороться и сделаю так, чтобы ты осталась в этом мире. Со всеми нами, со мной. Волосы разметаны по подушке, а цвет кожи почти сливается с белоснежной простынью, на которой ты лежишь. Губы так посинели, а ресницы даже не дрожат. Из вен на болезненно тонких руках торчат какие-то проводки, катетеры, рядом стоит штатив с капельницей. В уши неприятно врезается пищание аппаратов. Я хоть совсем не понимаю, что каждый из них значит и что показывает, но отчетливо вижу, что твое сердце все еще бьется, пульс есть. Я не был сказочником, а уж тем более не верил в то, как в одночасье ты проснешься, стоит мне взять твою руку. Оживить, как спящую красавицу поцелуем прекрасного принца. Боже, ты такая холодная. Меня сразу пробило дрожью, словно ты делилась со мной этим морозом, но я отчаянно верил, что смогу тебя согреть. Поправив на своих плечах накинутый халат, наклонился ближе. Вторая ладонь потянулась к волосам, перешла на кожу лица, мягко погладила щеку, остановившись невдалеке от губ. Я так давно не видел тебя, но помню каждую черту. Так, как будто ты и не покидала меня никогда, а я, проснувшись, первым делом смотрел на твое личико. Почему, почему ты не послушалась меня? Я ведь не раз говорил тебе, что путь, выбранный тобой, приведет в пропасть. Но все, чего мне хотелось, это поймать тебя у края, не дать тебе упасть, крепко-крепко схватить за руку, а потом прижвть к себе. Черт возьми, ты такая эгоистка, считающая себя независимой и самостоятельной. Я говорил тебе, не связывайся с веществами, прими наконец то, что ты тоже важна в этом мире, тебя тоже, блять, любят! Ну почему ты всегда делаешь по-своему, не слушаешь никого, кроме себя, скажи?! Внутри меня взрывались самые настоящие бомбы, и самым сложным было – сдерживаться. Сжав теснее в своей ладони твою руку, я в немом крике бился о стены своей ловушки, ругал себя, невольно злился на тебя, тем самым делая себе только хуже. Хотя это парадоксально, но с тех пор, как в моем сердце поселилась любовь к тебе, мне всегда становилось хуже, и я как зависимый, тянулся к этим ощущениям, всегда было мало. В одночасье даже решил отказаться, а сейчас схожу с ума от переполняющих меня чувств, изливавшихся за этот долгий период разом. Держу пари, твой бывший даже не знает о том, что ты здесь. Ведь он просто поиграл тобой и выбросил, так же как и ты когда-то поиграла со мной. Но я уже не обижаюсь, поверь... Моя боль, путавшаяся в обидах, переплетающаяся с отчаянием и даже злостью, хлестала наружу вместе с горькими слезами. Мне совершенно похуй, что после этого тени опять размажутся, и я буду выглядеть как уродливая панда. Я больше не могу сдерживаться. Ты всегда творила со мной безумие, заставляла любить и ненавидеть одновременно, и сейчас я полноценно предамся эмоциям, которые ты вряд ли увидишь. Твои глаза плотно закрыты, а хрупкая ладошка сжимается моей в надежде подарить хоть какое-то тепло. – Лотти, я не знаю, услышишь ли ты меня или нет... Прошу тебя, не сдавайся, борись. Тебя есть кому ждать в этом мире. Вернись. Я сделаю для этого все, в этот раз точно не подведу тебя, клянусь. Шепчу тихо, уже вовсю роняя слезы на белоснежную простынь. Я точно, совершенно точно в этот раз сдержу свое слово. Положив голову рядом, невольно пропускаю мимо ушей надоедливое пик-пик... пик-пик... Как же мне хочется сейчас проникнуть в твои сны и отбить из черных лап смерти, наконец-то победить в этой борьбе. Поднявшись, я продолжал смотреть на тебя и в одночасье понял, что злиться попросту не имею права, это лишь сильнее отравляет меня. И даже после всех обид осознал, что стал еще сильнее любить тебя. *** >>Twenty one Pilots – Goner Том и родители уже обзвонились, о чем я мог судить лишь по надоедливой вибрации телефона в рюкзаке. Переживают, хотят, чтобы я поскорее вернулся домой. Удивительно, но близнец в своей привычной манере не наехал на меня, когда я не самым красивым образом дал понять, что сейчас мне нужно одиночество. И полное погружение в поток монотонных мыслей. Я шел вдоль наших дорожек, почти каждая из которых была наполнена воспоминаниями. Вот прошел магазинчик, помнишь, как мы бегали туда с тобой за всякой сладкой дрянью? Да-да, я знаю, какая ты сладкоежка, для тебя все было в новинку каждый раз. Ты не смотрела на ценники, потому что тетя давала тебе много карманных денег, а я просаживал драгоценные купюры на сигареты и банки с кока-колой. Нет, не помнишь? Хорошо, идем дальше. Небо сегодня затянуто, но я уже вижу, как ты водишь пальцем по воздуху и ищешь вместе со мной созвездия. Хоть мы с тобой и с Томом терпеть не могли астрономию, но училка добрая была, ставила нам «отлично». А то задание, где нам надо было сделать макет солнечной системы, восьмой класс, не помнишь? Я уже слышу в голове твой смех и не самые цензурные слова, когда все это разваливалось и надо было переклеивать. Видимо, шел снег, я первый, кто так вероломно рушит идеально гладкий белый ковер, со злости пинает ни в чем не повинный сугроб. Ни шапка, ни куртка не спасают от холода, что творится внутри меня, но всякими воспоминаниями я тщетно пытаюсь разжечь хоть маленький костерок... Может, кто-нибудь из прохожих назвал бы меня психом, ненормальным, помешанным, но вот незадача – никого здесь нет, кроме затерявшегося в этой тьме силуэта и переменных порывов ветра, играющих с кожей даже под тканью одежд. Все уже разошлись по домам, возможно, ужинают, читают сказку детям, смотрят веселые передачи по телевизору, а вскоре и сами пойдут спать... Я уже почти подошел к твоему дому, где горело одно-единственное окошко в кухне на первом этаже, а на втором – темнота. Уверен, твоей тете сейчас тоже несладко, и она не уснет после всего, что произошло. Стоило мне прикрыть глаза и потереть ладони от колящего холода, я тут же увидел тебя. Опять. Моя надежда медленно тлела, пыталась греться где-то в низинах души, прямо как сигарета, скуренная мной полчаса назад... Я остановился, буквально ожидая, как ты сейчас откроешь эту железную калитку, дашь подержать мне свой тяжелющий рюкзак, пока тыкаешь кнопочки на замке. А я обязательно улыбнусь и понесу этот рюкзак вместо тебя, ведь я сильный и всегда хотел помогать тебе. Сзади будет плестись Том, воодушевленно рассказывать о планах на сегодня, после чего обязательно потащит нас или в наше любимое кафе, или в гараж на очередную репетицию. Я стоял возле твоего дома, но ничего такого не происходило, будто тебя никогда и не было тут, а мне уходить совершенно не хотелось. Но я все же пошел дальше, невольно вспоминая твою походку и то, как ты на ходу поправляла прическу. Невольно улыбнулся, но совсем не так, как тогда. Горько, подавленно, прогоняя щиплющую соль из глаз. Все эти мысли снова возвращали меня в палату, где возможно сейчас медики борятся за твою жизнь, а я стою здесь и молю небеса о том, чтобы все было хорошо. Хуже всего была лишь неизвестность. Возвращаясь обратно к своему дому, я остановился возле знакомой лавочки. Помнишь, как приближался конец года, уже трава зеленела, и ты пыталась научиться кататься на велике, который Том взял у Георга на пару дней? А я помню и снова давлю глупую улыбочку – как я пытался поддерживать сзади, а ты все равно упала. Хоть и ушиблась несильно, но с такой злостью заявила тогда, что больше ни за что не сядешь на это двухколесное чудовище. Чёрт, да ты и тут меня не послушала, а я ведь говорил, возьми наколенники. Том притащил антисептик и обработал поврежденное место, а ты шипела, как маленькая. – Нет, парни, катайтесь сами на этой херне, я лучше пойду нормальный самокат притащу! И давайте не тут, а в парке, там есть где разогнаться, ну? – А я уж думал, что ты ходить не сможешь, принцесса, – подметил Том, закрывая баночку с антисептиком. – Очень смешно! – ты шутливо фыркнула и поболтала ногой. Я присел к тебе рядом и немного подул на рану, отчего ты в голос засмеялась, а потом потрепала меня по волосам. – Болит? Давай перевяжу? – Не-е-ет, неужели ты как твой брат, считаешь, что раз получила боевое ранение, то сразу начну хныкать, как все девчонки? – Бу-бу-бу, понял вас, стальная фрау, – передразнил я, после чего мы оба засмеялись. – Эй, голубки, я вообще-то еще тут! – возник мой брат, который уже поднял велик и уставился на нас взглядом «строгой мамочки». Неужели это все? – спрашиваю я у ветра, который мне ничем не ответит. У пустой дороги, что искрится снегом под замерзшими ногами. У темного неба, вот-вот раздавящего меня в лепешку. И даже сейчас я тебя слышу. Отчетливо вижу улыбку и веселые глаза, то, какой ты была рядом с нами. И питаю медовым слоем изнуренную донельзя душу, надеясь, что мне станет хоть немножечко лучше. Вспоминаю, как нам хорошо было вместе, сожалею, как мы в одночасье все потеряли в безумном запале, переступили запретную границу и закрылись друг от друга. Да, я пообещал, что забуду тебя и сейчас как никогда хочу пристрелить себя на такие слова. Меня ждет девушка, которую я, можно сказать, обманываю, играю роль, что до сих пор ищу любовь, что отчаянно заполнила бы мою пустоту. Чувствую себя предателем по отношению к тебе и вместе с этим понимаю, что это своего рода ход мести... Устало опустившись на скамью, судорожно ищу пачку сигарет в кармане пуховика и тихо матерюсь себе под нос, перебирая там монеты, фантики, какой-то прочий мусор. Вместе с никотиновым дымом ко мне ненадолго возвращается спокойствие, а потом оно жестоко покидает меня, вновь бросая в омут чертей. Щеки покрываются предательским румянцем, стоило мне вспомнить нашу дождливую ночь. Твои губы, нежно ласкающие мои, руки на моих плечах. Помню, как еще тогда решил, что всеми силами хотел согреть тебя, накинул свою любимую полосатую кофту, правда потом свалился с температурой на целую неделю. И все равно ни о чем не жалел, даже неловко усмехаясь от «неудобных» шуточек Тома. Слезы уже вовсю текут по щекам, холодея на морозе, и я даже не препятствую этому. Я верил в то, что за всю жизнь мы один раз встречаем свою любовь, и как только теряем, ищем дальше лишь копии. Копии, как же мне противно осознавать, но перед одной копией я уже страшно оплошал. Парадоксально, но копия в лице Софи никоим образом не походила на тебя. Я специально так сделал, чтобы тщетно выгнать тебя из своей головы, из сердца, из мыслей. Чертов кукловод, играющий на чужих нервах. Софи, которая, наверное уже сорвала мой телефон. Девушка, которая ждет меня, чтобы коснуться моих губ и упасть в объятия. Девушка, которую я не люблю. Если я и дальше буду продолжать этот немой диалог, то точно свихнусь. Надо срочно идти домой, по-крайней мере, мне есть кому выговориться... Эти мысли немного грели меня изнутри, хоть чуть-чуть, но грели. Вместе с одиноко павшей в урну сигаретой призрачной ниточкой нарисовался перед глазами план, который я должен воплотить в жизнь... Пока не стало совсем поздно.The ghost of you is close to me
I'm inside out, you're underneath
Though I'm weak and beaten down
I'll slip away into the sound