Падение Берлинской стены

POV Bill Грохот за окном. Громкий, врезающийся под корку сознания и отрезвляющий за считанные наносекунды. Я прикрываю глаза и снова куда-то падаю, во мнимую иллюзию, порожденную неполноценным сном. Черт, я никогда не любил грозу.. всегда боялся. Наверное, боюсь до сих пор. Что мы чувствуем, когда оказываемся на дне? Возможно, удушливое ощущение безысходности, которое подступает со всех сторон, невыносимо давит на душевные стенки, и точно не уйдет, пока от нас не останется и живого места. Мне оставалось только размышлять об этом, теряясь в таких неприятных для себя догадках. Безусловно, я тоже не вел себя как ангел и влипал в различное дерьмо по собственной же вине, но это не составляло и сотой части того, чего пришлось пережить той, кто мирно сопела под моим ухом. Непрятное послевкусие сорванного сна, крутящееся в голове серым дымом и отврательными картинками от нарочно издевающегося надо мной подсознания, не отпускали до самого утра. Я так и не смог уснуть, то пропадая в бредовом полудреме, то буквально подскакивая от какого-нибудь страшного видения и внезапно накатывающей тревоги. Шарлотт пристроила голову на моем плече, плотно обняв, отчего я не мог пошевелиться. Шея затекла. Плеча почти не чувствую. Но разве можно сейчас об этом думать? Да, мне безумно жарко и ощущаю себя скованно, но, черт возьми, плевать. Это самая малость, что я могу сделать для той, которой принадлежит мое сердце. И именно оно сейчас болит сильней всего, мучаясь в тревогах, которые я сам себе нагнал. У девчонки никогда не было нормальной семьи, даже со своей непутевой теткой она росла как сорняк. Совсем забросила и свое здоровье, и саму себя. Наркота не выход, а еще большее погружение в иллюзию, где ты считаешь себя кому-то нужной... Я закрыл глаза и вспомнил, как мы однажды играли с ней и с Томом в Лойтше. Как за порог ступили чужие люди, она задрожала, смаргивая с детских, прежде наполненных радостью, глаз слезы удушливого отчаяния. Мы с братом, еще не впечатленные ужасами взрослой жизни, обняли хныкающую Шарлотт и не хотели пускать в детдом. Но мы бы все равно ничего не решили, а потом еще и умерла наша бабушка... Шарлотт ненавидела, когда ее жалели и всегда называла это смертью замедленного действия – ты становишься в буквальном смысле ничтожеством в глазах общества. Легко путала мои искренние чувства с жалостью, потому что привыкла бороться со всем, что выкидывала злая судьба на ее долю, в том числе и с собой. Ей не хотелось, чтобы я или кто-то другой видели ее слабой и беззащитной, но я всегда знал, какой она может быть. Милой и робкой, светлой и чуткой девчонкой с долей бунтарства. Все последние месяцы я жил общей болью с ней перед страхом неизвестности с клокочущим от беспокойства сердцем. Мы с фрау Этингер и Томом старались быть рядом и поддерживать, и наконец-то, Шарлотт перестала думать о том, что она самый ужасный человек, недостойный жить в этом мире. Я был уверен в этом до сегодняшнего момента. Когда я общался с врачом, мне сказали, что это последствия травм, полученных Шарлотт еще в детстве и усугубившихся уже на фоне личных проблем. Нетрудно догадаться, почему. Сиротство, уход из теткиного дома из-за ее непутевого мужа, наркота, и этот чертов художник, с которым она призрачно была счастлива. И вот, сейчас вся жизнь сначала. Черт возьми, я нужен ей! И я убедился в этом еще раз, когда тонкая ладошка, перебинтованная мной минувшей ночью во время приступа, легонько сжала мое плечо. Лениво повернув голову, я уткнулся в опущенную макушку, и через копну спутанных волос увидел, как слегка подрагивали девичьи ресницы. Надеюсь, ей снится что-то хорошее... Моя рука невесомо погладила по голове, и я чуть поерзал на кровати, потому что в таком положении мне уже было неудобно. Во впадину между ключиц врезалось теплое дыхание, и я даже еле держался, чтобы не хихикать, потому что это было чертовски щекотно. Чуть сгорбленная спина девушки дрогнула, а ее ладонь на моем предплечье снова сжалась так, словно я был игрушкой-антистрессом. За окном зашумело сильнее, и сквозь приоткрытые шторы проскочил серый свет, рассеившийся по всей комнате. По всей видимости, уже давно рассвело, но грозовые тучи перекрыли все доступы к солнечному свету и накрыли город мрачным одеялом. Я лежал спиной к тумбочке и не мог посмотреть, сколько времени показывали мои электронные часы. До слуха дошло, как большие капли щедро начали окрапывать утренний асфальт под аккомпанемент летнего грома. Кожей почувствовал неприятный холодок и запоздало, даже с досадой вспомнил, что не прикрыл окно еще вчера. Начало потягивать прохладой, и мне было до безумия лень отрываться от кровати, чтобы закрыть окно. Кое-как выудив затекшее плечо из-под тяжелой головы Шарлотт, привстал с кровати, направившись к окну. Зевнув, закрыл раму, чем преградил разъяренному ветру путь в мою комнату. Деревья на улице гнулись, шатались из стороны в сторону... Даже страшно стало. Интересно, Том уже пришел домой, или...? – Би... – тихо раздалось сзади. Я задернул шторы, чтобы скрыть кошмар, бушующий за окном, и вернулся к кровати. Электронные часы на тумбочке показывали 9:25. Шарлотт приподнялась, оглядывая комнату, а затем уставилась на меня, – Ку...куда ты? Ты что, уходишь? Мне стало даже не по себе от ее неподдельного испуга в глазах и ужасающей дрожи в голосе. Словно она смотрела на то, как рубили канат, отделявший ее от падения в пропасть. С холодящим душу страхом. – Нет, я просто закрыл окно, очень сильный дождь. Почему не спишь? У тебя что-то болит? – приблизился я к девушке. Шарлотт отрицательно мотнула головой и опустила ее вниз. – Это... Это было ужасно, да? Я не хотела, прости... – она закрыла ладонями лицо. – Эй, все в порядке. Да, признаюсь, ты меня очень напугала, но все ведь обошлось. Пойдем позавтракаем? – Я ничего не хочу. – А я ничего не хочу слышать. Ты должна поесть. Я быстро умылся и последовал на кухню. Пока девушка находилась в ванной, принялся за завтрак – пара бутербродов, две яичницы и чай. И я был спокоен, потому что предварительно убрал в дальний ящик в ванной все колющие и режущие предметы. В горле поселилась боль, тело охватил неприятный озноб. Я что, простудился? Передо мной плыли контуры предметов не то от недосыпа, не то от неприятного головокружения. Шарлотт вошла тогда, когда я дожаривал вторую яичницу. – Ты никогда не говорил, что умеешь готовить. – Я много чего умею, – самодовольно улыбнулся я. Чайник отстрелил кнопкой, свидетельствуя о вскипании воды. Закончив готовку, я налил себе кофе, а ей – чай. Ромашковый, успокаивающий. Шарлотт тыкала вилкой в тарелке, медленно поглощая яичницу. Я же припал к бутерброду с сыром. – Спасибо тебе... – тихо выдавила она. Я вздохнул, допивая последний глоток. – Не за что, – мило улыбнулся я ей, но ответной реакции не получил. И все же мне было приятно, что Шарлотт, хоть и через силу, доела все. Склонив голову, устремила взгляд в пол. Я собрал посуду поставил в раковину горочкой. Решил, что помою потом, сейчас мне это делать чересчур лень. И вернулся на свое место. – Иди ко мне, – я протянул руку девушке. Она несмело приблизилась, и я усадил Шарлотт боком себе на колени. Она молчала и смотрела на меня. Глаза красноватые. Заплаканные, запуганные. Мое сердце на секунду сжалось. Ну что за наказание на эту девчонку? Я плавно переместил ладони на ее поясницу. Уголки ее губ приподнялись, влажные ресницы дрогнули. Моргает медленно, протяжно, словно снова хочет спать. Смотрим друг на друга. Останавливаюсь взглядом на ее приоткрытых сухих губах. Она послушно прижимается ко мне, зарывшись пальцами в волосы. Очень люблю, когда она так делает – каждый раз во время поцелуя у меня появляется новая «прическа». И этот случай – не исключение. Шарлотт стаскивает резинку с небрежного пучка, который я специально сделал, чтобы волосы не мешали готовке, после чего аккуратно взъерошивает. Целую нежно, незамедлительно получив ответ. Девушка обнимает меня за плечи, а затем перемещает ладонь на щеку, вновь убегая пальцами за ушко, перебирая пряди. Глажу по бокам, углубляя поцелуй и растягивая вожделенный момент нежности. Хочу забрать все страхи и тревоги, черной оболочкой окружившие хрупкую девчушку, хочу зацеловать всю печаль и горькую боль. Верь мне, но все будет хорошо. Холодные пальцы как шелк, проводят по скуле, и Лотти прислоняется ко мне теснее, охотнее отвечая на поцелуй. В этот момент долгожданное счастье, пробирающееся сквозь терновые кусты, разносится по телу и будоражит каждую клеточку. Окутывает горящее сердце и тянет лишь вперед, побуждая усилить хватку на хрупкой девичьей талии. Чувствую, как уголки моих губ непроизвольно растягиваются, и как нежно к ним прислоняются, аккуратно ласкают... – Кхм-кхм! Прозвучало невдалеке от нас словно раскат грома, шлепнуло с теплого эйфорийного облака о сырую землю. Мы оба вздрогнули и оторвались от губ друг друга, как застуканные директором школьники под лестницей. Шарлотт испуганно спрятала лицо за «занавеской» моих волос, уткнувшись носом в плечо, намеренно не глядя в дверной проем. – Том, ты идиот? Нахрена так пугать?! На мой недовольный рык брат ответил непоколебимой, даже слегка насмешливой сталью во взгляде и какой-то придурковатой улыбочкой. В одних только шортах и с небрежным хвостом дредов, парочка из которых свисала по обе стороны лица. Удивительно, даже не пьяный. – Ну извини-и-ите, что помешал. Но вы о-очень горячие, признаю-ю-ю, – он намеренно-невинно поднял вверх ладони, проследовав вглубь кухни. – Привет, Том, – несмело протянула Шарлотт, приподняв голову. Она собиралась встать, но я не хотел отпускать ее, обхватив рукой за талию. – Я так понимаю, ваф мофно повдравить? – брат нагло стырил со стола бутерброд, который я сделал совсем не для него, и оперся на тумбу. – С чем? – не поняла девушка. – Ну вы же не в Монополию рубились, наверно? Да и футболка Билла на тебе отпадно смотрится! – бесцеремонно елозит по ушам, раздражающе встревая с своими шутками. В этом и есть весь Том. – Да завали, а, – не выдержал я. Старший налил себе чаю и присел рядом за стол. – А ты давно пришел? На улице ливень ведь адский. И где был? – поспешил я сменить тему. – У одной очень классной цыпочки, но она сказала, у нее отец жесткий, потому я под утро и свалил. Живет недалеко, кстати. У нее такие... – Том показал ладонями «размер», приставив их к груди, а мы с Шарлотт синхронно усмехнулись. – Давай без подробностей, – я остановил его. – Ну извини, брат, мне не повезло найти такую птичку, как тебе, – повел брат бровями, остановившись взглядом на Шарлотт. – И поэтому в постели у тебя одни курицы? Выражение лица Тома просто нужно было сфотографировать на полароид, вставить в рамочку и пристроить на самом видном месте. За считанные секунды он явил нам и ступор, и возмущение, и даже смущение, багровым цветом прилившим к щекам. Шарлотт уже не сдерживаясь, хихикала, чему я тоже последовал. Один-один, Том! – Курицы не курицы, но мне с ними в кайф! – распрямился, словно хотел реабилитироваться от моего подкола. – Томка, ты не меняешься, – усмехнулась девушка. В горле закололо, а от груди к конечностям обдало волной ненормального жара, от которого вопреки всем законам физики аж заледенило в кончиках пальцев. Опоясывающая головная боль стрельнула в затылок и повисла в черепной коробке тяжелым камнем. Я ощутил тягучую слабость во всем теле. – У нас есть жаропонижающие, Том? Чет мне хреново немного... – протянул я, прислонив затылок к стене и положив на лоб ладонь. Черт, похоже у меня действительно температура. – Билл? – настороженно отозвалась Шарлотт, касаясь моей щеки. – Бля, это как так? На дворе лето, а ты умудрился заболеть? Как в детстве, сначала ты подхватишь какую-нибудь хрень, а потом и я следом? – Том, у него правда кожа горит, – забеспокоилась девушка, вставая с моих колен. – Где у вас таблетки? Они с Томом достали аптечку с верхнего ящика, зашуршав блистерами. Шарлотт налила воды, а брат отыскал нужное лекарство. – Может, сначала измерим температуру? – предложила девушка. – Можем, но градусник тупит иногда. Так каким образом ты где че подхватил, а? – обернувшись ко мне, спросил Том. – Мы просто... Просто пробежали сквозь муссон... – улыбаясь, протянул я. В подсознании мгновенно вспыхнула картинка вчерашнего вечера. Я. Она. Дождь. Наш импровизированный танец, завершившийся поцелуем с ароматом Муссона. – В этом весь ты, – назидательно фыркнув, брат нарушил мои раздумья и сунул мне в руки электронный термометр, после чего обратился к девушке, – а ты себя как чувствуешь, Шар? Не валишься? – Нет, я в норме. Но даже если и тоже простужусь, то это ведь не трагедия. С кем не бывает? Градусник под мышкой уже набирал температуру, касаясь наконечником моей горящей кожи. – А с рукой у тебя че? – Да так... – замялась она. Тому вовсе не обязательно все знать. – Тридцать восемь и пять, – прервал я их беседу, глянув в термометр после тихого писка. – Пиздец, давай в свою комнату иди, ложись! И не выходи оттуда, – начал причитать брат. Черт, я терпеть не могу, когда он мной командует! – Том, ну зачем же так жестко, – с укором глянула на него Шарлотт, – Би, давай приляжешь, а мы сейчас принесем лекарство. Давай градусник... Что ж, пришлось действительно пойти к кровати, которая как никогда притягивала меня словно магнитом. Чувствую, как меня косит и как кругами впереди все плывет. Глаза не смотрят, в горле все сухо и остро, как будто там размножились морские ежи. Давно мне не было так херово, но хорошо, что дома, а не во время тура, где всем наплевать, болеешь ты или нет. Шарлотт с Томом вошли в комнату минут через пять, когда я разлегся на кровати, пытаясь сохранять нормальное дыхание. В руке девушки была кружка и пакетик с какой-то смесью, а у брата в руках – бутылек, ложка, стакан с водой и мелкая таблетка. И все это тут же приземлилось на мою тумбочку. – На, вот, помнишь, отчим недавно покупал, ему почти сразу помогло, – я послушно проглотил таблетку, запив водой. – А это разведешь попозже, – указала Шарлотт на смесь и кружку. На моих губах расцвела улыбка от заботы, что витала вокруг меня в данный момент. Брат что-то кряхтел, причитая в своей фирменной манере, но я совсем не обижался. Помню, что в детстве даже любил поваляться дома, лишь бы не ходить на ненавистные уроки. Но мама пичкала невкусными травяными сиропами, заворачивала меня в одеяло как кокон, давала всякие таблетки... Том потом давал мне списывать все, что я пропускал, а потом все было с точностью да наоборот – я поправлялся, он болел. Наверное, это тоже одно из «волшебных» свойств близнецовой связи. Шарлотт присела рядом, положив ладонь на мою спину, и поставила уже пустой стакан на тумбочку. Теперь остается ждать, пока подействует, и голова не будет разламываться как бешеная. – Так, ну все, теперь давай иди в отруб, должно помочь и хоть немного температуру собьет. А мне надо одной очаровашке позвонить, – смерив нас взглядом, Том как-то хитровато улыбнулся и побрел к двери. Оставшись наедине с девушкой, я оперся на спинку кровати. Голова тяжелела с каждой минутой, будто наливалась тугим металлом. – Ты снова простудился после дождя, – безо всякого укора признесла девушка, невесомо потревав по голове и щупая волосы, – и Том прав, тебе нужно поспать немного. Голова болит? На щеку приземлилась холодная девичья ладонь. Но она была отнюдь не холодной, просто такой контраст создавался из-за жара. Шарлотт повернулась ко мне, нежно погладив, словно маленького котенка, которого она приютила. Глядя на меня из полуопущенных век, выражала беспокойство, сострадание, желание помочь. Я видел, как заблестели ее глаза и смущенно подлетели уголки губ. Ей определенно нравилось заботиться обо мне. Подставляя щеку для нежных касаний, аккуратно извернулся и прислонил хрупкую ладонь к губам. Совсем не холодная, наоборот, теплая. Брови девушки секундно взметнулись, щеки залились багрянцем. – Как ты скажешь... – вполголоса сказал я и сполз на подушку. – Но тебе нельзя находиться со мной тут, вдруг тоже заболеешь. Я этого не хочу... Вместе с безоговорочным согласием во мне тоже взыграло беспокойство. Я действительно не хотел, чтобы Шарлотт тоже заболела. Мозгом понимал, что ей лучше уйти, но сердцем... Нет. Хочу, чтобы она была рядом. Пусть я выгляжу отвратительно, помято, и чувствую себя точно так же, но с ней я никогда не стеснялся быть собой. Допустив мысли об одиночестве в компании шума, барабанящего за окном, сглотнул противный болючий ком. Не люблю быть один. Том ко мне в ближайшее время точно не сунется, а вот Лотти... Не хотелось ее отпускать, но и удерживать девушку я тоже не мог. – Ничего страшного. Тебе главное сейчас поправиться, за меня не беспокойся. Пока идет дождь, я побуду с тобой, хочешь? Тете я написала, что волноваться не стоит. – Еще спрашиваешь? – девушка словно прочла мои мысли, – Знаешь, в таком случае я хочу, чтобы дождь шел весь день. И всю ночь... – улыбнувшись, уже прикрыл потяжелевшие веки. – Хитрец, – с шутливым укором подметила она. – Ложись ко мне, – шепнул я. Оказавшись под одним одеялом со мной, девушка послушно пристроилась рядом. Так же, как и ночью, прижалась ко мне. Мягкость ее кожи, уперевшейся в мою шею, и тонкая рука поперек груди. Спокойствие и блажь, в которых я даже не слышу, какой кошмар творится за окном. Мои губы поймали участок уткнувшегося в меня лба, легко прикоснувшись. – Люблю тебя безумно... – шепнула она в ответ, щекотливо поводив носом по шее. – И я, – переплел пальцы обманчиво холодной ладошки. Вот так, в замочек, чтобы было умиротворенно. Сейчас нам обоим нужно спокойствие. И просто присутствие друг друга. Подтянул ближе к себе, чтобы не отпускать. Больше никогда не отпускать это хрупкое создание. Я люблю и любим, что еще нужно? Поняв, что глубины сна окончательно забирают нас, написал в голове два простых, но таких важных для меня слова. Я счастлив. *** POV Charlotte Что-то щекотливо пробежало по щеке. Волосинка. А еще ладонь слегка вспотела. Так мы и уснули, держась за руки. Чувствую, что меня вырубило ненадолго. Голова тяжелая, тело словно одето в свинцовую кольчугу. Боль в шее переползла к затылку, там же и растекаясь. Но мне было приятно. И, кажется, дождь уже кончился судя по тишине за окном. Аккуратно разомкнув замок из пальцев, мысленно взмолилась на то, чтобы не разбудить парня. Как можно невесомее оставила наманикюренную ручонку поверх одеяла и приподнялась, потерев глаза. Билл спал на спине на соседней подушке, натянув одеяло чуть ли не до носа. Его голова была слегка развернута в мою сторону. Должно, быть, я избавила его от тяжкой ноши в виде лежания на плече... Одни пряди легли юноше на половину лица, другие скомкались на затылке и разметались по подушке. Тихое сопение долетело до ушей, заставив умильно улыбнуться. Губы слегка приоткрыты, длинные пушистые ресницы подрагивают. До чего же милый, ненакрашенный, растрепанный, безо всяких неформальных шмоток, а в простом черном лонгсливе. Такой красивый... Интересно, снится ли ему что-нибудь? Я не выдержала и, движимая желанием стать его самым красивым сном, тихонько наклонилась и мягко-мягко поцеловала в губы, невесомо оглаживая щеку пальцами. Спит. Я еще какое-то время посидела, не отрывая руки от лица Билла, вглядываясь. Без своих черных теней, штукатурки, чтобы выделяться, он еще более красивый. Без взрывных причесок и литров лака, вот такой взъерошенный домовенок. Естественный, даже немного забавный, открытый только для меня. Возможно, под этими закрытыми веками мерцает уже десятый сон, какие-нибудь далекие галактики или загадочные существа. Кожа все равно горит, отчего мне стало немного волнительно. Знаю, наблюдать за спящими не очень хорошо, но мне искренне хотелось охранять его сон. Ухо забавно примялось, прижавшись к подушке, прикрылось волосами. Пельмешка моя. Улыбнувшись спящему Биллу, окинула взглядом его письменный стол. Узнаю его типичный стиль – много, что ему лень донести до мусорки на кухне, нашло свой приют здесь – пустые мешочки Haribo, начатые пакеты с прочими «вредностями», даже банка с кока-колой. Среди этого бардака лежали листы и раскиданные ручки и карандаши. Подкравшись на цыпочках к столу, случайно взглянула на один тетрадный отрывок с нестройным, убористым почерком. Стань ближе ко мне, Стань ближе ко мне. Я знаю, что ты боишься. Если ты не сможешь дышать - Я буду рядом. Стань ближе ко мне. Там кто-нибудь смеётся, Чтобы убить боль? Там кто-нибудь пытается Прогнать тишину криком? Просто открой свои утомленные глаза... Стань ближе ко мне, Стань ближе ко мне. Я знаю, что ты боишься. Если ты не сможешь дышать - Я буду рядом. Стань ближе ко мне. Дальше следовали еще какие-то перечеркнутые слова. Возможно, это черновик новой песни, но подглядывать – не есть хорошо, а уж тем более читать чужие заметки. Я воровато оглянулась, чтобы удостовериться, что Билл меня не поймает. Было бы неловко. Отыскав чистый лист и карандаш, который не точился наверное, лет пять, вернулась на место. Но это хорошо, такой карандаш не шуршит, как острозаточенный. Нарисую тебя не спящим, даже наоборот. Улыбающимся. Представь, что мы снова сидим на крыше и ловим лицом Солнышки, а точнее, стремительно пропадающие на горизонте лучики. Волосы очень забавно развеваются, и даже лак не нужен, Пушистик. Носик по-лисьи морщится, глаза прищуриваются в твоей фирменной гримасе, когда я неудачно пошучу. А потом ты заразительно смеешься и укрываешь меня своей кофтой, чтобы не замерзла... Так, что у нас дальше. Губы. Манящие и мягкие, а когда улыбаешься, мило растягиваешь их ниточкой. Под ними маленькая родинка. Колечко в брови не забыть. Черт, я так хорошо знаю тебя, что нарисовала тебя не используя ластик. Бог его знает, где он там валяется на твоем столе... Оглядываю свое творение, даже немного опасливо выглядывая из-за листа. Крепко спит. Думаю, это поднимет тебе настроение. Обязательно приду навестить тебя позже :) Ты очень милый, когда спишь. Целую. Нарисовав сердечко в конце, оставила рисунок на тумбочке. Чтобы это было первым, что увидит Билл, когда проснется. Взяв со стула свое уже высохшее платье и на цыпочках подкравшись к двери, тихо отворила ее и вышла. – Уходишь? – раздался голос из кухни, когда я уже переоделась и спустилась на первый этаж. Том окинул меня взглядом с долей досады и беспомощности, словно этого не хотел, но понимал, что так будет лучше. Поставив кружку на стол, он приподнялся и вышел ко мне. – Как минимум, мне нужно переодеться, как считаешь? – я попыталась перевести все в шутку, крутясь у зеркала. – Ну, не знаю как Биллу, но мне по больше части нравятся девушки и без одежды, – оперевшись о косяк, протянул Том. Я подняла глаза, встретившись с игриво блещущими радужками Каулитца-старшего. И мы оба захохотали, но тихо, чтобы Билла не разбудить. Кровь моментально прилила к щекам, одаривая теплом не то от забавной шутки нашего великого «героя-любовника», не то от...смущения? Эти кареглазые омуты точно так же, по-лисьи, как и у близнеца, прищурились, впившись в меня цепкой хваткой. Даже непроизвольно пробило насквозь мелкочастотным током от хитрецы в голосе и дернувшегося в губе колечка. – В этом я не сомневаюсь, Том! Надеюсь, они думают о тебе точно так же. – Слушай, Шар, – Каулитц резко посерьезнел, – В общем, я это... Волнуюсь. Как за тебя, так и за Билла. Очень не хочется, чтобы ты тоже болела, нам же этого хватило, правда?.. – вкрадчиво произнес он, и я уже поняла, что он хотел донести. – Не волнуйся, я не буду заходить, пока Билл не поправится. – Ты верно поняла. Но я так-то и не против. Хотя... Билл без тебя, наверное, со скуки умрет и вынесет мне весь мозг. Я положила ладонь на его плечо, выражая согласие, – Тогда следи за братом, и чтоб он пил все лекарства. Мы ведь знаем, какой он иногда бывает... – Вредина, – продолжил за меня Том, и мы снова захихикали как истинные затейники. Действительно, Билл иногда любил покапризничать и поворотить нос от лекарств, пуская состояние на самотек. А уж тем более делать все, чтобы не ходить по врачам. – Ладно, Томк, я пойду, – двинулась я к двери. – А обнять напоследок? – наигранно-обиженно протянул парень. – И обнять напоследок, – обхватив друга за плечи, прижалась к нему, невольно задев носом дредину. Пушистая. Тоже пахнет чем-то сладким, как и волосы Билла. – Что ж, лети, птичка наша. За Билла не волнуйся. До приезда родителей уже как новенький будет. На этой позитивной ноте я ушла, двинувшись в сторону своего дома и минуя все лужи от недавнего прошедшего ливня. Я думала, тут затопило бы все к чертям, учитывая, с какой силой бушевала непогода. Дойдя домой, я тут же переоделась в домашнее, бросив платье на кровать. Тетя находилась в гостиной и смотрела какое-то тупое шоу талантов по телевизору. – Милая, все хорошо? Тебя долго не было, – она обратила все внимание на меня, когда я плюхнулась рядом на диван. Время плавно катилось к обеду, а силы во мне не было совершенно никакой. – Да, все хорошо, я была с Биллом. Она мило улыбнулась в ответ. Но за этим доброжелательным жестом явно стояли и лишние догадки, которые я поспешила оборвать, – Нет, не в этом смысле. То есть... Мы просто пришли и вырубились. А сейчас у него подскочила температура. По всей видимости, он заболел. Такой ливень вчера шел... – Да уж, передавали, что на этой неделе бушуют циклоны. А вы еще умудрились и идти под таким страшным ливнем, – строго выдала она, на что я невольно закатила глаза. – Мы бегали через муссон... – Шарлотт, я очень рада за вас с Биллом, но только... Милая, пойми, что я волнуюсь. Не делай глупостей. Эта типичная манера делать со всего тупые опасения достаточно раздражала. Вроде я ничего плохого не сделала, но чувствую себя виноватой. Но, черт возьми, почему? – Теть, я поступаю в Высшую школу дизайна. Билл предложил мне поехать с ним в Берлин, а я согласилась. Ты имеешь что-то против? Ты не доверяешь Биллу? Мне? – с ноткой обиды расставила все факты по полочкам, ничего не утаивая. – Нет, девочка моя, как ты могла такое подумать. Я совсем не это имела в виду, – приобняв меня за плечи, женщина приблизилась, – Наоборот, я всегда желала тебе только счастья. Мне будет даже спокойнее, раз ты видишь таким свое будущее. Билл замечательный и ответственный юноша, и я в этом неоднократно убедилась. Главное, чтобы вы понимали и слушали друг друга, в этом и кроется весь секрет. К сожалению, я слишком поздно это поняла... Что бы ты не решила, я всегда поддержу тебя и буду рядом, – будто сокрушаясь, вздохнула тетя. – Спасибо, – тепло улыбнувшись, заключила ее в объятия. – Ты, наверное, ничего не ела, давай-ка на кухню, – отозвалась родственница. – Меня Билл покормил, – ответила я, ощутив, как к щекам подплывает приятное тепло. – Какой молодец, еще и хозяйственный. Я дала понять тете, что не прочь пойти в свою комнату и немного поспать, потому что тоже чувствую себя не очень важно. Пообещав, что обязательно спущусь в кухню попозже, ушла воплотить задуманное. ...День пролетел быстро, и вечер уже плавно перетекал в ночь. Закончив читать книгу, я положила ее на край тумбочки и вздохнула. За окном стояло синее небо и тишина, рассекаемая фонарями. Как бы мне хотелось сейчас выйти на ночную прогулку, желательно не одной. А кое с кем, кто сейчас неудачно свалился с температурой. Лениво плюхнувшись в кровать, взяла телефон, к которому даже не прикоснулась за сегодня. Новые сообщения. И я даже знаю, от кого. Ты снова сбежала от меня, да :( За рисунок спасибо, действительно, очень красиво и подняло настроение. Целую в ответ. Но лучше бы моя любимая Пикассо была здесь. Хотя... Том прав, я болею, тебе не нужно здесь быть. Улыбка сама распозлась на моем лице при виде сообщений, присланных еще днем. Невольно стукнула себя по лбу, что не прочитала их тогда, а просто пропала. Буквально вижу, как Билл выпячивает губы, когда чем-то недоволен и капризничает.

Я всегда рядом, Би. Поправляйся скорее и пей лекарства. Мерил температуру?

Ответ пришел через несколько минут. А я соскуууууучился :с Не сбилась. 38 и 5, так же. Горло ужасно болит, ничего не чувствую. Кто же будет меня лечить?

У тебя есть Том :) Между прочим в такие моменты помощь брата – это прекрасно!

Ага... Особенно иметь ворчливого близнеца, вот счастье! Еще и шутит. Я бы так хотел, чтобы ты была рядом. Любимая... Почему-то через это сообщение я увидела улыбку Билла и вместе с этим нелепо заулыбалась сама. Прям отчетливо увидела это уже под слепляющимися в полудреме веками, и буквально тонкой ниточкой ощутила на виске нежный, как касание бабочки, поцелуй. Такой, какой Билл подарил мне перед дневным сном...

Я тоже. Я могу прийти завтра навестить тебя, если хочешь. Любимый :)

Был бы невероятно рад, но Том волнуется и за тебя тоже. Действительно, тебе нельзя находиться рядом, сама заразиться можешь.

Тогда выздоравливай как можно скорее.

Том уже рассказал родителям, на что мама уже оборвала мой телефон... Боже, как будто это трагедия!

Главное лечись, Би. Все будет хорошо, поправишься. А сейчас сон. Он тоже часть лечения!

Не хочу без тебя. Хочу обнять тебя, поцеловать и заснуть. Голова болит сильнее при виде пустого места рядом.

Я тоже этого хочу. И оно обязательно будет, когда поправишься!

Спокойной ночи, любовь.

Спокойной ночи, Пельмешка. Люблю тебя.

... И уже в мыслях крепко обнимаю во сне, представив тебя на месте большой подушки. Эх, к сожалению она не будет сопеть мне в макушку и не пощекочет щеку длинными волосами. Улыбка не покидает губы, и я лишь теснее прижимаюсь к большой подушке. Мысленно провожу пальцами по волосам, охраняя твой сон, притягиваю к губам теплую ладошку и закрываю глаза, наслаждаясь голосом. Жмусь, чтобы каждая клеточка тела чувствовала тебя. *** Смех юноши в очередной, кажется, тридцатый раз отскочил от стен и содрогнул слух. Я, конечно, знала, что Билл довольно эмоционален, но смеяться над буквально каждым сменяющимся кадром в экране ноутбука, я даже находила перебором. Если смех продлевает жизнь, то бессмертие младшему Каулитцу точно было обеспечено. Хотела нырнуть ладонью в пакет со Скиттлс, но снова встретилась с препятсвием. Дурацкая привычка. Уставиться в экран горящими глазами и застыть рукой в упаковке, загребая разноцветных пилюль как можно больше. А я должна тут сидеть и ждать, а лучше – просто стукнуть по нахальной наманикюренной руке. На мой вопрос по телефону, что купить по пути, Билл ответил, чтобы я взяла сладостей. И обязательно принесла себя. Спустя несколько дней температура уже значительно понизилась, и Билл стремительно шел на поправку. Еще не до конца вылечившись, то шмыгал носом, то тихонько покашливал, но хотя бы горло болеть перестало. Однако целоваться нам это совершенно не мешало. Как довольный ребенок, парень сразу слопал почти все, что я купила в магазине напротив, услужливо протягивая мне мармеладных мишек и змей, далее принялся за печенья, а сейчас пакет со Skittles уже падал смертью храбрых. Билл забавно морщился, когда попадались кислинки, шуршал пакетом и опять заливался смехом. Да уж, фанатом фильмов ужасов он действительно не был. – Черт, я давно так не ржал, спасибо Густаву за совет, – едва не подавившись конфетой, Каулитц нажал крестик на вкладке с названием «Тупой и ещё тупее», когда фильм кончился. – Густав, видимо, знает толк в фильмах, – усмехнулась я, стряхивая крошки с одеяла и ликвидируя последствия беспорядка. Да уж, хорошо посидели, постельное белье скажет нам спасибо. – Да он в туре часто скачивал себе в отеле какую-нибудь хрень, где нормальный интернет был, а потом в турбасе смотрел, чтоб не скучно было. – А ты? – Я любил просто полежать, посмотреть в окно или с парнями в игры порубиться. Хотя... Скука страшная была, особенно если Дэйв еще чем-то был недоволен, то настроения уже никакого. Билл привстал, собирая с кровати пустые пакеты и коробки, а я продолжала стряхивать крошки и всякий мусор. Кое-как донеся это все до кухни, с облегчением кинули в ведро, тем самым освободив руки. Разумеется, не без подкола старшего Каулитца, сидящего за столом и что-то яро печатающего в телефоне. – Че, и мне ничего не оставили? – дредастая голова повернулась к нам, выражая притворное недовольство. – Ты же сладости не любишь, что за претензия? – отпарировал Билл, встряхнув ладони. – Но для приличия-то можно было предложить своему любимому и единоутробному старшему брату, жмот, – продолжал шутливо напирать Том, приподняв над столом кружку. И улыбался так искренне, будто действительно не хотел рушить нашу идиллию, то и дело дергая свой пирсинг в губе. Эх, Томка, Томка, бедный! – подумала я и потрепала его по распущенным дрединам. – Это я жмот? – вскинул брови Билл. – В следующий раз и тебе что-нибудь возьмем, не сокрушайся, – приобняв «пострадавшего» за плечи, заверила я. – Да ладно, не парьтесь, я пошутил! И вообще я сейчас в гараж пойду, и за сигаретами. Вот что я действительно люблю! Не буду вам мешать, братцы и сестренки. Лукаво растягув губы, старший Каулитц излучал стопроцентную уверенность в своих словах. Даже знал то, что мы поняли, что он имел в виду, и я тут же почувствовала несильный укол смущения. Том постоянно любил шутить на этот счет, но с каждым разом это вгоняло меня в еще большие сомнения и темные, запутанные дебри мыслей. Вот и охота ему каждый раз кривляться? После того, как он лениво сполоснул кружку в раковине, дал нам пять и ушел восвояси, полностью дав нам с Биллом возможность послушать тишину. Или нет? У нас было прекрасное настроение, поднятое вдобавок просмотренным фильмом. И мы оба были уверены в том, что до конца этого дня оно будет витать вокруг, создавая легкую и светлую, как день за окном, ауру. Упав обратно на кровать в комнате Билла, развалившись поперек, обсуждали героев, их поступки, выхватывая какие-то отрывки и смеясь с них. Затем целовались, мешая легкие прикосновения с приятными шепотками на ухо. Как в теплой нирване, где есть только свет и уют. И настойчиво скребущиеся прежде тревоги уступали место спокойствию. Пальцы автоматически потянулись к лицу Каулитца, застывшему напротив. Кареглазые блики забегали, постепенно удаляя изоляцию с моих проводов и высвобождая наружу тот искристый ток. Который приходилось так долго прятать и гасить. Теплая рука сжала запястье так, что даже не рассчитала силу, вызвав легкую боль. Взаимное созерцание служило потоком воздуха на безжизненном пространстве. Билл словно боялся чего-то, лаская мои губы своими, то осторожно погружая язык, то отстраняясь, выманивая ответ. Все смешки рассеялись, как утренний туман, пустив вьедливые сомнения внутрь. И парень это чувствовал, как-то умоляюще угождая носом в шею, ждал того, что его обрадует. Или же расстроит. Не рассчитывала, что сейчас я по-настоящему готова к тому, к чему клонит Билл в данный момент. Дура, снова его потеряешь. Он же без ума от тебя. А может, нет? Я не готова еще. К черту, к черту, к черту! Ты же его любишь. Билл продолжает свои аккуратные ласки, ведя словно ниточкой. От виска к кончику носа, заканчивая губами и уводя в сладкий, еще не рассеившийся плен. Ловит где-то в пространстве ладонь и переплетает наши пальцы, наверняка не подозревая, каким жаром это отозвалось у меня внизу живота. Хочу быть ближе. Хочу его. Внезапный прилив сил и желания резко сместил с ног на голову устоявшийся баланс. Глотая воздух, как утопающий в реке, замутненным взором различила, как брюнет обескураженно уставился на меня. Снизу вверх. Он вдруг тихонечко обозначает мягким движением пирсингованного языка по губам, что ему это нравится. Нравится перемещать чуть напряженные и дрожащие ладони на мои бедра. Под ними нечто становилось с каждой секундой плотнее, выделяясь под чужой тканью. Нелепо застыли друг напротив друга, словно ждали чего-то. Мужская хватка усилилась, блокируя все пути отступления. Да уж, очень удачно. Легкий вздох вырвался от тягучего касания стояка о внутреннюю сторону бедер, и напряжение внизу живота начало расти. Улыбается, черноволосый чертенок. Кончиком языка проводя по верхней губе, увлажняет ее и призывно сжимает ладони на моих бедрах чуть ниже. Подтягивая ближе, чтобы касаться всеми клеточками тела того места, к которому сейчас разом устремилась вся энергия. И мне нравится эта игра – спускаться ниже против своей воли было все же выше моих сил, но Билл прекрасно знал, что лишь он здесь – безоговорочный победитель. Может, он и заметил мою неуверенность, стараясь аккуратно стереть ее всеми силами. Легонько потеревшись о налившийся подо мной бугорок из-под домашних штанов, уперлась ладонями в грудь парня, наблюдая за реакцией. Весь зашелся, содрогая мой слух рваным и нестройным дыханием, словно сдаваясь. Не действую так быстро, приподнимая край футболки и касаясь уже подвзмокшей кожи. Не думаю, что ты горишь так от температуры, скорее от того желания, что настигло нас огромной волной. Приподнимаю бедра еще раз, изображая плавные движения – мой мальчик весь побагровел, приоткрыв губы и выпуская наружу встревоженный стон. Глубокий, гортанный, наверное, берущий свое начало прямо с того места, которым он хотел меня почувствовать. Всю и без остатка. Футболка летит к чертям, куда подальше, к столу, туда же и штаны, как никогда мешающие сейчас. Прошу аккуратно справиться с застежкой платья, и Билл, что есть сил и терпения справляется с этой задачей. Пальцы цепляются за доступные участки кожи, прося большего, чем просто влажные и мокрые поцелуи. Даже какая-то блуждающая неуверенность движет Каулитцем, что я нахожу странным. Наш первый секс был куда безумнее, страстнее, черт возьми, экстремальнее. Тело пробивает легкая дрожь не то от прохлады с окна, не то от накатывающего вожделения. Оставляя еще один протяжный поцелуй, полыхающий огнем на нежной коже, прихожу в немой восторг, ощущая его. Крепкого, тугого . Большого. Наверняка Билл вскользь поблагодарил брата за оставленный в тумбочке фольгированный «подарок». Очень выручил. Руки парня с холодящей ниточкой браслета съезжают с моей талии чуть ниже, застявляя вжаться в таз сильнее. Он довольно ухмыляется, словно всю жизнь ждал, чтобы побыть внизу. Побуждает выгнуть спину и нагло пользуется этим, припадая к подпрыгиваюшей почти в такт толчкам груди. Билл растягивает губы, выглядывая из под длинной темной шторки волос одним неприкрытым, игриво блещущим глазом. Врезается языком во внутреннюю сторону щеки, не в силах сдерживать трепещущее дыхание и стоны. С хрипотцой. Так, как нам обоим нравилось, доводя до манящей эйфории. – Почему я не слышу тебя... – недовольно рычит Каулитц, приближаясь ко мне и угождая между ключиц мокрым поцелуем. – М-может Том уже пришел... Может нас услышать... Нашла оправдание. Трусиха. – Наплевать, – кусает в шею, намеренно совершив резкий толчок. От этого движения пространство вокруг скашивается, а тело подскакивает, и сдержать стон было уже невозможно. Билл опирается обратно на спинку кровати, оставляя на бедрах заметные следы, настырно сжимая ладони. И мое тело отзывалось на каждое прикосновение, подставляясь навстречу мокрым и горячим губам. Ненасытному и влажному языку с серебристой бусинкой. Пальцы надавливают на взмокший под ладонями мужской пресс, задевают два аккуратно торчащих соска. Смещаясь к шее, выпирающим ключицам, кадыку, убегая в густую копну. Сжимают почти до боли пушистые черные волосы, затем снова оглаживают напряженные плечи. Наши стоны стали звучать едино, требуя друг друга. Мучили губы не сходящим удовольствием, обмениваясь безграничным желанием и такой нужной любовью. Даже неловко, что черноволосая голова была чуть ниже, и я пыталась извернуться так, чтобы стать на одном уровне. Обхватить руками в кольцо полыхающие от напряжения плечи и оставить еще один протяжный поцелуй, намеренно задеть пирсинг. Билл это любит, я знаю. С каждым движением требовалось еще, требовалось как можно сильнее слиться воедино и чувствовать друг друга каждой клеточкой. Билл не скрывал своего изнывающего выражения, когда я нарочно замедлялась, прижимаясь животом к прессу, на что он раздраженно сдвигал брови к переносице и сильнее сжимал пальцы на бедрах. Испарина на его лбу поблескивала так же, как и блики убегающих под веки зрачков, обволакивала прозрачным липким слоем щеки, переносицу, губы и ту самую крохотную родинку под ними. Само совершенство. Я ловила каждую эмоцию, будучи уверенной, что там, под закрытыми веками, плещутся миллиарды искр, ожидая той самой эйфории. Провожу еще раз по груди, откидывая голову назад и даря своему мальчику самые первоклассные стоны, какие он и просил. Билл словно сорвался, высвобождая все свое изголодавшееся терпение, хватаясь голодным порывом за плечи, ведя губами к соскам. Сильно изголодался, и я могу его понять. Закидывая голову назад, не справляется со своей выдержкой, лаская мой слух новым вздохом. Как же он сладко стонет. – Аххх, Sheisse... – моему взору предстает выпирающий кадык Каулитца и бешено вздымающаяся грудь. Холодная фарфоровая кожа жалит словно лавой, когда я обессиленно падаю на все еще громко вздыхающего брюнета. Довольно оглядываю собственное творение, как будто не Билл отымел меня только что, а наоборот. Провел языком по нижней губе, пытаясь закрыться от этого обволакивающего, повисшего в комнате и тяжко давлеющего на кожу пекла. Довольно улыбнулся, побуждая искристую дрожь рассеяться по всему моему телу. Такой довольный. Такой красивый, оголенный, открытый. Только мой. – Люблю тебя, – шепчу на грани полусна, потому что этот порыв высосал из меня почти все силы. Нет, даже не так. Мы занимались любовью. Впервые. И позволяем себе сейчас, окутанные бессилием и переполненные восторгом, валяться вот так, в объятиях друг друга, совсем не стесняясь своей наготы. Довольная улыбка нелепо касается легким поцелуем мужского плеча, к которому прилипли несколько смолистых прядей. Ладонь Билла скользит вверх по спине, после чего останавливается, настойчиво притягивая к себе. – Люблю тебя, – вглядывается, пропитывая насквозь нежностью в голосе. С тихой хрипотцой, уже не вульгарной как во время оглушительного экстаза, даже вкрадчивой. Чтобы слышала только я и никто больше. – Такого кайфа я не испытывал даже на сцене. – Интересно, о чем же ты тогда думаешь, раз говоришь о таком кайфе, еще и на сцене, – тихо ухмыляюсь, рисуя ноготком узорчики на груди Каулитца. – О тебе думал, маленькая бесстыдница, – еще раз притягивает к себе, вновь отпечатывая поцелуй на моих губах. Всматриваюсь в довольный омут переливающихся кареглазых глубин и невольно замираю от приятных касаний подушечками пальцев к плечам. Мы слишком долго жили друг без друга. Слишком изнурительно. Слишком болезненно. – Биль... – ползу губами по виску, натыкаясь на серебристое колечко, такое же влажное от выступившей испарины, – Может, в душ?.. – Я устал, – капризно надул губки, – но если бы ты вымыла меня, то я не против. И профырчал что-то мне в ухо, а я наконец сползла на соседнюю подушку. – Что ж, тогда я сама, – все же накинула на себя простыню, ища взглядом, куда этот чертенок скинул мою одежду в этой бесформенной куче. И цело ли мое платье? Билл почти сразу вырубился. Как и любой мужчина после хорошего секса. Взяв свои вещи и оглянув блаженно сопящий, такой ангельский профиль парня, я мягко улыбнулась, и уходя из комнаты, провела по его волосам. Милый и беззащитный, а недавно еще был настоящим демоном-искусителем. Выйдя из комнаты, я с ужасом прислушалась, что на первом этаже тихо гудел телевизор и кто-то чем-то шуршал. Конечно же, Том. Губы поджались, когда неприятные мысли закрались в голову, взыграв аляповатыми красками. Он мог нас слышать. После наспех принятого душа обстановка не изменилась. Билл так же сопел, выглядывая из под одеяла остро очерченным, изящным фарфоровым плечом на контрасте со смоляной копной. И я тихо закрыла дверь после короткого «наблюдения», боясь грохотнуть защелкой. Телевизор на первом этаже уже не работал, и я спустилась. Не сидеть же напротив Билла, мешать его сну... Даже легкая скука заскребла изнутри, притягивая все внимание к каким-то другим звукам. Из комнаты неподалеку доносились отрывистые гитарные мелодии. Зарождающееся изнутри любопытство повело меня вперед, прямо к светлой полоске из приоткрытой в комнату старшего Каулитца двери. Чуть сгорбленная спина и нервно подкручивающие колки гитары пальцы явно не были довольны тем, какие звуки выдавал инструмент. Я замерла на пороге, оперевшись о косяк и буквально наблюдая за парнем. Хвост перетянут парой дредин с виска, свободная черная футболка висит, как на вешалке. Так по-томовски. Позади разбросаны листы с корявыми надписями и карандаши. Яркий свет от окна очертил ровной линией профиль парня и нахмуренную бровь, добавляя напряжения. Кисть на грифе сжалась от нетерпения, и, шепотом выругавшись, Каулитц-старший повернул голову к своим листам. Глаза забегали в поисках нужного текста, и, по всей видимости, мое маленькое «шпионство» рассекретилось. – Шар? Секундное оцепенение сменяется скачком где-то в груди. Неловкость от того, что я наблюдала за ним, колет изнутри маленькими иглами, а к щекам приливает жгучее тепло. Том дружелюбно улыбается, будто дразнит своим удивлением и забавно вздернутыми бровями. Склоняется над листами, не выпуская из рук гитару и не отрывая от меня взгляда. Хитроватого и даже многозначительного. Неужели догадался? – Иди сюда, чего ты там застряла? Растягиваю на лице милую улыбку, послушно пройдя вглубь комнаты и присев рядом с дредастым на край кровати. Не догадался. – Что-то играешь? – Да вот пытаюсь сообразить, что тут за ерунду Билл набросал, вроде звучать должно красиво, но подобрать мотив вообще нихрена не могу, – с небольшим раздражением фыркает Каулитц, беря в руки лист. – Если тебе нужна тишина, то я могу уйти. – Нет, что ты, – возразил парень, – наоборот, я хотел бы, чтоб ты осталась, если ты конечно, не против. Родители все равно только через три дня приедут, Билл болеет, даже поболтать не с кем. Конечно-конечно, но видел бы ты, как полчаса назад Билл «болел». – А Георг и Густав? – С ними вообще отдельная тема, в общем...Бля, ну поссорились мы немного, – по сконфуженности Тома было видно, что ему не хотелось об этом говорить. – Я уверена, вы помиритесь, – заверила парня я, после чего взглянула на его гитару. И маленькая идея фикс зажглась во мне, как яркая лампочка, – А твои подружки? – Подружки... пфф. Не сегодня. И уж тем более не сейчас, – как-то обреченно вздохнул Том, будто стараясь ненавязчиво убедить, что я сморозила полнейшую глупость. Видимо, я невзначай зашла в болезненную для друга тему и тут же решила исправиться. – Кстати, а что ты там говорил по поводу, чтобы научиться играть? Каулитц-старший заметно оживился, и даже на расстоянии вытянутой руки было видно, как отчетливо заблистали в его почти черных глазах воодушевленные огоньки. – Ну-у-у, тогда давай. Начнем с простого, только сядь поближе, – Том мотнул головой, приглашая к себе и улыбаясь во все тридцать два. Обхватив гриф гитары левой рукой, а правую пристроив на струнах, оглянула инструмент. Сейчас мной двигало чистое, неподдельное любопытство и даже доля азарта, побуждающего исследовать что-то новое, прикоснуться к тому, к чему раньше я бы не почувствовала такого интереса. И все равно я, глупо улыбаясь, совсем не понимая, что за термины объясняет мне Том, буквально руководя процессом, как учитель в музыкальной школе. Ребячество стало понемногу отпускать, когда парень слегка приблизился, пристроившись сзади. – Нет, Шар, не так это делается. Вот, аккуратно и ведешь... Чувствуешь? Мужские руки обхватили мои, ставя на нужные позиции и показывая, как правильно. Я не успеваю ничего возразить, ощущая, как за доли секунд в горле разросся до небывалых размеров большой ком, мешающий вздохнуть, а кожа словно опалилась мертвецким холодом. Легкое касание о струны – и комната заполнилась приятной мелодией, хоть и непродолжительной. Я помотала головой, все так же чувствуя это близкое тепло за спиной. Каулитц ослабил хватку, позволяя мне самой продемонстрировать то, что сейчас мы коротко разучили. Но у меня не получилось, и все, что сорвалось – это неприятный шелест вместо приятной музыки. Зубы стиснулись от легонько скребущей изнутри нетерпеливости, нет, если я захотела, значит, я смогу. – Давай еще раз покажу... Этот низкий тембр буквально забирается мне под кожу, волнует, минуя все мои призрачные барьеры. Том вновь кладет на мои руки свои теплые и крепкие, натренированные игрой на инструменте ладони, ведя по нужному направлению. В этом нет ничего такого. Я просто учусь играть, а кто, как не Том, может мне в этом помочь? Он смыкает пальцы сильнее, ведя от запястья к кисти. Аккуратно и неторопливо, даже боязливо, что я заискрюсь и смертельно ударю его током. Большой палец зашевелился, приятно щекоча тыльную сторону моей ладони. Я пытаюсь вырвать запястье из мужской хватки, но тело не слушается, стремительно наливаясь тяжелым свинцом. Совершенно ничего не слушается, как у робота, отключенного от электросети. Но короткое замыкание уже начинается. Страшное, опасное, жалящее, даже смертельное. Манит к поврежденному проводу, от которого я точно пострадаю, если прикоснусь голыми руками. Тяжелый вздох сходит с уст, запуская необратимую реакцию. Тихо. Как же чертовски тихо, но так жарко. Слышу лишь, застыв в опасной близости, как чужое нестройное дыхание мягко подкрадывается к уху. Приближается. Поддаваясь очевидному страху, хочу вырваться, но вместо этого ломаю крылья, как запертая в тесную клетку птица. Каждая моя жилка напрягается, натягивается, как стальной канат, не позволяющий продолжить это неведомое безумие. К спине прижимается теплое тело, по коже щеки и уха что-то скользко и щекотливо пробежало. Дредлок. Губы приоткрылись в немом рваном вздохе, и еще один импульс обездвиживает. Покрывает фарфором, заставляя замереть подобно музейному экспонату. И воздух резко стал камнем, набившим дыхательные пути и лишившим доступа к живительному кислороду. Легкое касание в щеку полыхает на коже, плавит этот самый фарфор на открытом огне. Сейчас вот-вот расколется. Сгорим заживо, медленно, невозможно медленно, как с нажимом пирсингованная губа проводит по скуле, останавливается. Чужие губы слегка размыкаются, жаля меня теплым дыханием возле уха. Еще один дредлок уколол похуже иглы, введенной в самую вену. Что ты делаешь, боже... Мучающая меня разгадка покрывается семью тяжелыми шторами, что вложено в этот жест. Все вокруг мутнеет, теряется, настойчиво гонит сильными железными руками в чужую власть. Во власть Каулитца-старшего, невесть что творящего. Его соприкосновения мягких губ о висок выбивают к чертям маятник равновесия, выгрызают огромные дыры в моем почти идеальном полотне спокойствия. Почувствовала ладонь, скользнувшую по талии. Потерялась. Чертчертчерт – Том?.. Восприятие реальности не подводит. Он обнял меня так, как не обнимал никогда. Даже как-то... По-собственнически. Одной рукой обхватив талию, теснее прислонил к себе, что даже столб позвоночника соприкоснулся с напряженным прессом. Другой рукой мягко подполз к ладони, покоящейся на грифе. И мой воздух кончился. Его не хватит на то, чтобы шепнуть на выдохе какую-нибудь неразбериху, банально остановить это все. Жидкое тепло замерло во мне, выкинуло под толщу льда, бросило в состояние анабиоза. Чужая ладонь убирает волосы с изгиба шеи. Еще одна попытка. Не выходит. Кожа подводит, реагируя мурашками на прикосновения кончиком носа и мягким паром, увлажнившим ее. Совсем близко, что я отчетливо разбираю каждое движение, коснувшись искрящегося провода и мучаясь от удара током, содрогаясь. Старший Каулитц совершенно не чувствует, как я боюсь, тянет носом воздух, крадет его у меня. Стискивает в объятиях еще сильнее и дергает разом вниз все мои тумблеры, побуждая стать частью развернувшегося безумия. Шепчет что-то. И пирсингованная губа приземляется на мою щеку, задерживаясь. Затаилась. Из хвоста выбивается еще один дредлок. Мой воздух кончился, полностью трансформировавшись в удушливую хлористую смесь. Это неописуемое ощущение на грани испуга, растерянности, туманной тяжести и удовольствия резко притупляется, обрывается в моменте, когда в проеме проявляется черноволосая спросонья голова. Болючий ток, пробежавший с головы до кончиков пальцев, сменяется жгущим холодом, жалящим кожу. Толкает в пропасть, которая сверлит нас взглядом, не принимая никаких действий. Ждет, когда мы сгорим, как бумага на костре. И я встретилась лицом к лицу с кареглазой бездной в дверях, едва не застыв над ней. –Билл?