Падение Берлинской стены

POV Charlotte Чувствую, как рука, находящаяся в плену приятной теплоты ладони юноши, вспотела, слышу, как легонько вздымается грудь и вырывается слабое сопение. Мне так хорошо, что совсем не хочу открывать глаза, и уж тем более предаваться тяготам наставшего дня и смотреть в окно, озаренное ярким рассветным сиянием. Я нехотя морщусь, тыкаясь носом в ключицу Билла. Чертов будильник, выкрикивающий омерзительную мелодию, что хочется просто накрыть уши подушкой и не слышать ничего. Плечо под моей головой зашевелилось, а я так и не хочу открывать глаза. Хочу туда, в мир бесконечных снов, в синие дали, зовущие своей песнью сирен. — Солнышко… Нужно вставать, — ласково мурлыкнул Билл с сонной хрипотцой в голосе. — Угу… Щека согрелась поцелуем, а губы автоматически расплылись в улыбке. Да-да, уже встаю… Глаза приоткрываются, и выхватываю взглядом знакомую взъерошенную макушку, торчащую в разные стороны «ежиными колючками». Тянусь выше, чтобы коснуться щеки в ответ и угождаю в волосы. Мое персональное противоядие, пахнущее шампунем и лаком. Умиротворяющая теплота, обвившая мои плечи и уже вовсю атакующая мои ключицы, подействовала лучше любого будильника, заставила уже проникнуться любовью к этому утру. Реагируя на прикосновения, присутствие такого нужного тела, слегка выгибаюсь, делая «потягушки». Ощущение его, Билловой теплоты, которую я так настойчиво хочу впитать каждым прикосновением, пробовать ладонями кожу, мягко подкрадываясь к прессу, приятно пробудило. В поцелуй, приземлившийся на лоб легким перышком, была вложена осторожность. Томящееся желание. Любовь. Но все равно вставать не хотелось… Нужно ехать в университет. А Биллу — снова на студию. — Доброе утро… — шепчет брюнет с очаровательной, даже детской невинностью в голосе. — Доброе утро… — подплываю еще ближе и угождаю губами в висок, натыкаясь на холодное колечко в брови. И оглаживаю щеку пальцами, видя блаженную, как у младенца, улыбку. Мы суетливо собирались, как какая-нибудь давно женатая пара, снимая с плиты подгоревшую яичницу, шутливо толкали друг друга в ванной, сражаясь за место у зеркала. Да уж, не каждой девушке выпадает такое счастье, когда ее парню точно так же нужно наводить марафет и краситься. В этом я Биллу, кстати, помогла, правда не без забавных моментов. Юноша постоянно хихикал, сидя на табуретке, когда я наносила тон, о чем-то болтал, а я тщетно просила его помолчать, не то снова тени смажутся. Наконец, когда фирменный «смоки» Каулитца был готов, я облегченно выдохнула, закрывая крышечку мицеллярной воды, потому что без нее обойтись было невозможно. Черные тени слишком сложны в нанесении, и тем более, в растушевке. Билл любезно проводил меня до универа, а сам снова отправился в студию, нарезая чуть ли не километры вдоль всего Берлина. Что ж, день обещал быть самым обычным, если бы как некстати возникшая сложность. На занятии по всемирной истории нам дали задание на огромное количество страниц в виде доклада. Еще и у самого противного преподавателя из всех. Герр Фишер распределил нас по группам для выполнения этого задания, и честь работать мне выпала с одним моим одногруппником — Гансом Гартунгом. Почему из всех только мы оказались в паре — ответ очень прост. Нечетное количество людей в группе. Пока всем выпала честь работать по трое, мы с Гансом будем в паре. Ну отлично. Ганс особо ничем не выделялся в группе, насколько я знала, живет с родителями и окончил школу на отлично, что прибавило ему баллов для поступления. Невысокий шатен, предпочитающий носить исключительно костюмы, чтобы соблюдать строгий дресс-код, но при этом занудой или ботаником он не казался. В первый день учебы перекинулись лишь парой фраз, и больше толком не общались, и, видимо сейчас придется закрыть этот гештальт из-за задания. — Предлагаю после пар пойти в библиотеку, там нормальный интернет есть, — бросил он мне на перерыве, когда нужно было покинуть аудиторию и перейти в другую. — Да, конечно. — Сегодня займемся поиском всей необходимой информации, а чуть позже будем уже оформлять, не против? Я не люблю откладывать что-то на последний момент, а срок сдачи уже к среде, — отчеканил парень при выходе. Я кивнула, выразив свое согласие. Как и договорились, после занятий пошли в библиотеку, где на одном из компьютеров стали искать информацию в мировой паутине. Еще это дебильное требование препода — брать тексты только с проверенных источников, обязательно с авторами. Стало быть, на обычные «статейные» сайты нам доступ был запрещен, что меня, и Ганса очень выбешивало. А таких сайтов было большинство… — Ну, по-крайней мере, многое мы нашли. Я перекинул себе на электронную почту, дома с компьютера отца посмотрю еще раз. А какая у тебя почта? — обратился ко мне одногруппник, когда моя голова уже была готова взорваться от такого обилия информации. Я ввела сама в поле свой адрес, и Ганс нажал «отправить». Файлов накопировали с интернета просто дохрена, осталось это еще распределить и оформить в нужном виде… Я посмотрела на настенные часы и ужаснулась — мы почти пять часов просидели здесь! Судорожно достав телефон из кармана, убедилась в его нерабочем состоянии. Сел. — Не ожидала, что пройдет так много времени… — едва слышно выдавила я, беря в руки свою сумку и задвигая стул. — Но зато мы хорошо потрудились, и девяносто процентов мы, можно сказать, выполнили, — приободрил Ганс, — я уверен, что большинство наших начнут делать доклады только во вторник. — Вечером во вторник, — и мы синхронно усмехнулись. Парень предложил меня подвезти до дома, чего я очень не ожидала. Убедив в том, что машину отца он водит очень аккуратно, все же настоял. Тем более, желанием трястись в метро в вечерний час пик я не горела, а вот желанием поскорее попасть домой — очень даже. Но все же мне было неловко. Наш с Биллом дом находится не так уж и близко от университета, но если Ганс сам предложил — пусть… Минуя все пробки, мы добрались довольно быстро, чему я была очень рада. Молодой человек любезно остановил машину почти возле самого подъезда, у кофейни, и даже открыл дверь. — Спасибо, — вымотанно произнесла я и улыбнулась. — Не за что, — кивнул шатен и улыбнулся в ответ, — Я в ближайшее время постараюсь заняться оформлением, и кстати, тебе тоже советую. — Да, конечно. До завтра, — на этой ноте мы расстались, и Ганс уехал. Я же уставшим шагом побрела домой. Крутанув ключом, открыла дверь в нашу с Биллом квартиру, где меня сразу обволокло теплом. Как же мне хотелось поесть, поскорее лечь и уже не думать ни о каких заданиях… — Ну и где ты была? — послышался за спиной стальной, недовольный голос. Билл. О нет… — В библиотеке. Нам нужно было посидеть в интернете, чтоб подготовить доклад, — вздохнула я и повесила на крючок свой красный плащ. — А что с твоим телефоном? Так трудно было позвонить или написать? — встал позади злой как черт Билл. — Ну телефон разрядился, чего ты так завелся-то? — уже раздраженнее отреагировала я и повернулась. — Я завелся? Хах, — едко усмехнулся парень, деловито скрестив руки на груди и покачав головой, — думаешь я поверю в эти сказки про библиотеку? Похоже, ездить с парнями на машинах уже вошло в твою традицию, правда? Ну и в какой такой «библиотеке» вы задержались? Эти слова словно выбили землю из-под моих ног, и я глупо проморгалась. А особенно этот тон, пропитанный ядом и недоверием. Да какого черта он учинил? — Ты сам себя слышишь? Ганс просто предложил подвезти после универа, и он мой одногруппник, и все! — внезапно я повысила голос, но Билл не собирался сдаваться. С умным видом закатив глаза и покачав головой, выдавил тихое «ну да, ну да». — Просто одногруппник? — клянусь, я сейчас выйду из себя. — Нет, твою мать, муж и отец моих двоих детей! — Яяяясно, — нарочно протянул Билл, будто действительно в это поверил, — только вот одного понять не могу, а зачем тогда я тут? Ты же не считаешь нужным ставить меня в известность, а я тут срываю телефон, переживаю значит. А ты опять на тачках чужих разъезжаешь, делаешь вид что не при делах… — Прекрати, Билл. Я еще раз говорю, что телефон сел. Что тебе неясно? Или так охота поистерить? Сцены поустраивать? — А вот захочу, и поустраиваю. Ты моя девушка и я должен знать, что к чему, — нахмурился он и оперся о косяк. — Я не позволю тебе меня контролировать. Никогда. Захочу, и езжу на тачках, — передразнила я, — уж лучше, чем в метро толкаться. — Ах, значит, наша принцесса в метро с простыми смертными ездить не хочет, что ж, я понял. По-крайней мере, мне есть к чему стремиться! — Ты это сейчас серьезно? — А что, похоже что я шучу? Надеюсь, у твоего Ганса все с этим в порядке. Еще один мажорик, покоривший твое сердце? Больно. Очень больно. А особенно, что Билл специально намекает на того, о ком я уже давно забыла, зашив эту рану. — Блять, да остынь ты уже! Истеричка чертова! И никакой он не мой, не выдумывай хуйни! — Не смей на меня кричать! — чуть ли не зарычал Билл. — Да больно нужно на тебя кричать! — А может, я вообще тебе не нужен, а? — эта фраза ввергла меня в ступор, но я должна держаться. Уже чувствую, как горькая влага колет глаза. — Знаешь, я пожалуй, еще пойду погуляю. Чтобы твоя больная голова остыла нормально! — беру с крючка плащ и заново надеваю на себя. — Ах, значит я еще и больной? — Не еще, Билл, а ОЧЕНЬ больной! — крикнула я и дернула ручку двери. — Да иди куда хочешь! — крикнул он мне напоследок. Хлопок отозвался в голове болезненным звоном. Слезы уже застилают глаза. Как же хотелось есть… Я невозможно устала физически, умственно, а теперь еще и морально. Бегу по лестнице вниз, на свежий воздух. Черт, а сумка дома осталась… В кармане плаща двадцать евро монетами. Ничего, перехвачу что-нибудь по пути. Только куда идти?.. Точно не к Биллу. Какая муха его укусила? Порой его ревность просто сводит с ума и застилает напрочь его здравый рассудок. Как черное полотно, упавшее на глаза. Я уже знала, что лучше ему дать остыть и не лезть, но черт, как же неприятно. Должно быть, он увидел из окна как меня подвез Ганс. Тоже мне, блять, повод. Но Каулитца не убедишь в такие моменты — уж сильно близко к сердцу он все принимает. Зашла в магазин и поняла, что хочется просто отключиться. Ни о чем не думать. Заглушить эту кишащую изнутри боль, родившуюся на пустом месте. Маленькая бутылочка с красным полусладким привлекла мой взгляд. И пробкой открыть можно, и она наполовину меньше обычных бутылок. Три евро. Черт с ним… Укроюсь в сквере, что рядом с нашим домом, там машины не шумят, и можно подумать о своём. На голодный желудок вино кажется очень крепким, но останавливаться я уже не собиралась. Мне необходимо отпить еще, осушить до дна, чтобы расслабиться. Черт, да как он мог так со мной? Я надеялась, что приду домой, обниму его, поцелую, мы опять полночи о чем-нибудь поболтаем, о жизненном, о вечном, и нам обоим будет хорошо… В объятиях друг друга. Что ж, видимо идеальных отношений не существует, если бывают белые полосы, их непременно сменяют черные. Вот сейчас черная. В голове звенело мерзким голосом А может, я вообще тебе не нужен? Глупый, глупый мальчишка… Я была уверена, что сейчас пройдет время, и он остынет, обязательно. Но я обиделась! Причем серьезно обиделась, что домой идти я точно не намерена! Пусть сам извиняется, а мне нужно… Пойти за добавкой? Я уже чувствовала, как контуры передо мной двоятся, троятся, как голову застилает туман. А в глазах стоят слезы, которые вот-вот вырвутся наружу и размажут тушь. Я устала… Да, вымоталась, и скорее, эта ссора стала последней каплей моей выдержки. Могу я просто поплакать в тишине, сидя на лавочке в сквере под фонарём? Обреченно выкинув в мусорку бутылку, уронила голову в ладони и тихо всхлипнула. Холодно… Под закрытыми веками пронеслась добродушная улыбка моего лучшего друга, которому я бесконечно доверяю и всегда могу прийти за разговором. Надеюсь, он не занят. И я не свалюсь как снег на голову… Может, Томка мне поможет… *** POV Tom Свет непогашенной мной лампочки словно принимал участие в том, чем занимались мы сейчас, ласкал два наших донельзя распаленных тела. Кожа накалилась, наверное, до тысячи градусов, отчего все изнутри буквально умирало. И лишь кровь, как разом хлынувшая за все трое суток, застучала в висках и разнесла по телу астрономическую, летальную для меня дозу гормонов. С приоткрытых губ, слегка потомившись меж учащенных ударов сердца, слетел бешеный стон, а руки на автомате сжали чужую кожу сильнее. Плеч, груди, а затем шеи, со слегка ощутимым нажимом, коснулось что-то бархатное, невесомое. Снова разум отключается, оставляя меня в голодной игре, лицом к лицу со злейшим врагом, и здесь нет совершенно никого, благодаря кому бы я нашел способ выйти победителем. Я привык им быть всегда. Но сейчас омерзительное чувство, бьющее под ребрами, прихлопывающее досками по голове, опускает меня ниже и ниже. Лузер. Жалкий лузер на фоне всего, что сейчас творится в моей жизни, но такой охуительный бог для той, так протяжно выстанывает мое же имя, восседая на мне сверху. Сладко, воодушевленно, как будто тянется карамель, приятно тая на языке. Нетерпеливо вторгаюсь в теплый, уютный, до безумия восхитительный плен, сжимая в напряженных руках подрагивающие бедра девушки. Она просит еще, еще, просит не задерживаться и двигаться резче, отрывистее, яростнее, а я не отказываю. Приближается, царапает плечи, слегка оттягивает за брейды, отчего я тихо шиплю ей в шею. Башня сносится напрочь, когда она со сбитым дыханием стонет в такт моим толчкам, сидя на мне и выдыхая жаркое «То-о-о-ом». Мазохистка, выгибается мне навстречу, прося, чтобы я, как уже и делал, потянул ее за волосы в ответ. И я схожу с ума от ее мольбы. С жаром впиваюсь в ее бархатную шею, чувствуя, как тонкие женские руки обхватывают плечи, тянут к себе ближе. И я еще больше теряюсь в этом душном плену, где существуем лишь я и она. Не та, кто жарко выстанывает сладостные песни, активно двигаясь на мне. Другая. Отсюда резко пропал весь воздух, а жар собрался в тяжкие комки, давя с неистовой силой на кожу, на сердце, на остатки здравого смысла, если они еще не все схлопнулись в несуразную размазанную лепешку. Резкая пульсация загремела внизу живота, заставив двигаться еще в более бешеном темпе. До клеточек самого мозга, до ярко-желтых точек перед глазами. Щека опаляется рваным, влажным дыханием, таким способом согревая еще больше, стоны выкручивают мою выдержку, открывая клетку с диким хищником. Сжимаю в кулаке густую копну волос, сильнее вторгаясь в податливое тело и тихо всхлипывая от хозяйствующих на спине ноготков. Ты сама попросила, дорогая… Горечь меж лопаток усиливается, а выступившая испарина словно ставит на максимум саднящую боль. Черт возьми, как же жарко, что уже все простыни взмокли под нашими распаленными телами. Словно утопаешь в той самой жгущей лаве, и она не щадит тебя, приправляя ко всем существующим болям еще больше горечи. Я остервенело втягиваю этот пропахший жарой и сексом воздух, содрогаясь в накатывающем экстазе. Я уже близок. — То-о-о-м, — звучит выразительно. Так, как будто испорченный телевизор внезапно починился, и я вычленил чистый звук из надоедливого шипения. И поселил его на дне разбитой когда-то души, искренне надеясь, что этот голос станет моим пластырем и склеит все руины. Но это не тот голос, который я хотел бы услышать. Я почти закрываю глаза, откидываясь на спинку дивана, что жалит своим холодом. Не желая смотреть ни в потолок, ни тем более на девушку. Было чувство, что я сейчас просто расплавлюсь под светом лампочки, а затем сдохну в этой мертвенной, звенящей в ушах тишине. Даже не нарушаемой глубоким женским дыханием и едва уловимым поскрипыванием по соседству. — Ты прекрасен, — сладко-наигранно шепчет она, касаясь губами моей щеки и мягко оглаживая ее пальцами. Но так или иначе я уже тону в одиночестве, не оставившем мне шансов на спасение. Дыхание постепенно приходит в норму, и я приподнимаюсь, нащупывая свои вещи на близстоящем стуле. — Ты тоже, — говорит во мне скорее моя вежливость, а не чистая искренность. Потому что будь оно так, я бы в жизни не посмотрел на это, возможно, милейшее создание, которое так мило прикрывается простынкой. Как какая-нибудь древнеримская дама с полотен великих мастеров. Хотя, не спорю, она чертовски хороша собой — модельная внешность, прекрасная фигура, где я мог подержаться за все, что захочу, блондинистые пряди до пояса и сжигающая похоть в глазах. Слабая улыбка, что поселяется на моих губах, выбивает в осадок, постепенно обнажая ту самую искренность. Спящую, нерастраченную. Предназначенную не для нее. Девчонка кокетливо улыбается мне в ответ, но я не намерен больше идти на поводу у желаний своего ненасытного тела, а наоборот — включить здравый рассудок, временно отправленный в спящий режим. — Ты можешь идти. Спешно надеваю большие штаны, следом подобранную с пола футболку, надеясь поскорее вдохнуть свежего воздуха и закурить. Не выдерживаю зрительного контакта с гостьей, абстрагируясь и уходя в другую сторону. Мотая головой от невозможности принять желаемое за действительное. Уходя туда, где мне не будут смотреть в спину, бросать какие-либо недомолвки, или чего хуже, надежды. От того себя, который снова предался плотоядному влечению и сгорел в нем, обуглившись дочерна. От горечи поражения. От того, что делает меня слабым и таким уязвимым. — Деньги на тумбочке, — отрешенно пропускаю сквозь зубы, поднося зажигалку к краю сигареты. Стоя у окна, даже не вижу, как девчонка одевается и вероятно, ищет повод остаться тут. Хотя нахуй я ей сдался? Она выполнила свою работу, как бы дико это не звучало. А я должен заплатить за удовольствие, как и полагается. Должен — сделаю, даже если распрощаюсь с N-ной суммой. И желаю побыстрее вновь окунуться в черную тьму, именуемую одиночеством, провалиться в ней, ощущая, как тяжелый воздух клубится вокруг меня табачным дымом. Могу себе позволить. Мда уж, в кого ты превратился, Том? Уже шлюх домой приводишь. Мне похуй, понял? Просто, иди к черту и не мешай вкушать жизнь во всех красках. Дурацкий разговор, что развязался с самим собой, как в не менее дурацких фильмах, замутнил разум. Я на полном серьезе передаю свой голос ангелочку на левом плече и демону на правом, разве что с меняющимися интонациями. Они спорят, спорят, доказывают друг другу свою правоту. А я словно, выбившийся в осадок третий лишний. Да, точно. Именно им я и стал. Как давно это началось? Все мои попытки разобраться в происходящем, и что лично мне предстоит делать дальше, не увенчивались успехом. Я словно клал руку в глубокую яму в надежде отыскать нужные драгоценности, но боялся, что эту руку мне там по локоть откусит страшное чудовище. Может, это чудовище было полностью воссоздано из моих страхов и нерешительности. Серости и призрачной боли, которую я годами нес в себе и уменьшал со всеми развлечениями, пьянками, концертами. Девчонками. Дожился, блять, Каулитц, теперь ты превратился в такого же драматизера-романтизера, как и твой брат. Брат. Безусловно, меня окрыляло счастье, будто и оно предназначалось для нас двоих. Но я ошибся. Не все полагается нам двоим, как мы привыкли. Некоторые чувства индивидуальны и не работают по близнецовой связи. Она как разбитый телефон, не желает здесь работать и проводить голоса. В какое-то время я начал думать, что стал каким-то «не таким». Перестал быть собой, ведь мы с Биллом всегда вместе шли по пути жизни. Безусловно, я уважаю его чувства и приму любой его выбор, даже если придется пойти на жертвы. Отдалиться, живя в одном доме, но испытывая это так, будто между нами тысячи километров, как от Торонто до Кейптауна. Только вот готов ли ты на это, Том? Винить кого-либо — низко. Мерзко. Отвратительно, что я действительно морщусь, втягивая табачного дыма побольше. Я никого не виню, нет. Ни Билла, ни уж тем более Шар. Они любят друг друга, а я так и продолжу быть отзывчивым старшим братом, самым лучшим и самым внимательным и заботливым другом, каким и привык быть всегда. Вроде бы ничего не изменилось, но напрочь затмевало заевшее постоянство внутри меня. Постоянство, что грелось во мне жгучим потоком и не имело право выйти в этот мир. Ощущение, что все пошло по пизде, не оставляет меня уже давно. Билл по-прежнему носится в паническом запале, когда спорит с продюсерами и смеет выдвигать свои требования, а я глуповато и даже стыдливо улыбаюсь, поражаясь смелости и всей неординарности мелкого. Приходит ко мне за советами, лезет с разговорами, даже когда я болтаю кружкой в чае и не хочу никого видеть. Но что-то в нем изменилось. То, что ломает мне все ребра и сводит дыхание тяжелым комом. Некая скрытность и отстраненность, читаемая лишь мне, все его мысли, находящиеся с девушкой, я читаю в горящем взгляде близнеца и его восторженных речах. С Шар нормальные, даже дружеские отношения, можно смело закапывать в землю, ставить крестик и писать на надгробии годы жизни. Видя ее рядом с Биллом, спешно закрываю глаза и стараюсь скорее отвернуться. Не хочу мешать. Только слиться с воздухом, раствориться во времени, будто меня никогда и не существовало. Но совесть не позволила мне повернуть ситуацию в выгодную мне сторону, хотя я мог это сделать. Мог, но все равно бы не решился. Сделать так, чтобы Шар была моей, но эти мысли даже не перерастали ни в какие планы, потому что я бы ненавидел себя до конца своих дней. Билл бы ненавидел меня, сверля гневным накрашенным взглядом. Я все сделал правильно, всего лишь находясь рядом, но не выдавая себя с потрохами. Всегда считал, что лучшее должно доставаться младшим. Я же заботливый брат, правда? Только чувствую, что никому теперь моя забота нахуй не сдалась. Вот почему ненавижу быть один. Все время отвлекаю себя работой на студии, игрой на акустической подруге, которая стоит у окна и холодеет без моих прикосновений, пьянками, тусовками, чем угодно. Но не самобичеванием и вечными угрызениями, загоняющими меня в жесткий бетонный тупик. В голую, холодную тюрьму, где лучика солнца можно не ждать, точно так же, как и теплых прикосновений, искренних чувств. Может, я настолько ослеп, что не замечаю собственной боли, закованную в тяжелую обреченность? Ты точно в своем уме, Том? Чем ты думал, когда спешно написал то чёртово письмо, потом сжег в раковине, а парням сказал, что в турбасовском толчке курить — охуенно? Любовь — это херня для слабаков, Гео! Сегодня у меня будет веселый вечер в компании двух цыпочек… Даже здесь моя роль завладела истиной, залегшей на дно марианской впадины. Но неуклюжий водолаз-самоубийца добрался до нее, выцепив из тяжелых морских лап. Слабак. Побыл жилеткой для слез и соплей, теперь окунайся в собственное болото и барахтайся там, пока не сдохнешь. Даже холодный душ не отрезвил меня. Надеюсь, Дэниелс, бережно припасенный в шкафчике, выручит сейчас, зальет мое душное отчаяние янтарным слоем и вырубит лучше любого обезболивающего. Просторная кухня, куда я вхожу, давит тяжелым воздухом. Надо приоткрыть окно, неимоверно душно. Впуская живительный свежий воздух, слышу гулкую музыку, теряющуюся в кронах близстоящих деревьев. Такой поздний час, а уличный музыкант-попрошайка рассекает тишину скрипкой. Отлично, спасибо блять, за еще больший драматизм. Плескаю виски в стакан и морщась, проглатываю. Начало положено, но этого мало. Беру бутылку и вместе со стаканом в руке усаживаюсь на подоконник, вглядываясь в вечерний Кройцберг. Машин уже не так много, желтые фонари, как маленькие солнышки, освещают путь прохожим. Только вот для меня такой фонарь, видимо еще не изобрели. Хочется закурить снова, но зажигалка и пачка остались в спальне. А я не хочу заходить туда, будто приходя в бешенство от случившегося. Я собственноручно осквернил это место, развлекаясь с самой настоящей путаной, и сам на себя же злюсь. Блестяще, десять баллов за ваш идиотизм, герр Каулитц. Беспощадные, такие бесконечные минуты давили с невообразимой тяжестью, усугубляясь мерзким тиканьем часов. К черту все. Хочу всего лишь выпить еще, ощущая охуенно-приятные искажения в пространстве и легкую слабость в теле, будто его покидает мой физический дух. К счастью, непременно воплощаю свой план, в буквальном смысле послав нахуй стакан и отпивая прямо с горлышка. Кто еще кроме меня прикоснется к этой бутылке? Пусть виски творит чудеса. Смягчает углы разливающихся во мне безвыходности, загнанности, будто накрывает пухом торчащие лезвия ножей. Я лягу в этот пух и погибну от этих ножей, корчась в предсмертных муках. Совсем не страшась раствориться в иллюзии, лишь бы почерпнуть немного тепла. Побыть тем Томом Каулитцем, которого никто прежде не видел. С оголенными эмоциями, убивающими вопящую в груди тоску своими бредовыми желаниями. Слабым, невообразимо подавленным и едва не промочившим ресницы от удушливой безысходности. С придурковатой улыбочкой от собственных мыслей, но немного недовольной реакцией — уж слишком медленно действует виски, уже внутри тепло, а внешне — не вдарило. Я вздрогнул и распахнул глаза, с опозданием поняв, что в дверь настырно звонят. Моментально напрягся, сжавшись и соображая, что никого не жду. Может, Билл? Хотя, странно. Зачем ему это? Может, девчонка что-то забыла у меня? Сползаю с подоконника, ставлю бутылку на стол и плетусь в прихожую. Кому я понадобился? Почтальон с письмом о переводе миллиона долларов на мой банковский счет? Хозяин квартиры? Сосед снизу? Лень даже смотреть в глазок, и я просто открываю дверь. Похоже, ты пиздецки перепил, Том. Девушка, облаченная в ярко-красный плащ, буквально дрожала возле порога, стоя на площадке. С каждым мгновением, пытаясь убедиться, что я еще в своем уме и вижу это наяву, судорожно проглатываю бешеные удары, которые с огромным давлением начали атаковать меня изнутри. — Шар?.. — выдавил я, оглядывая девушку с ног до головы. На улице уже значительно похолодало, а она в легком плащике и темно-синем платье, достающем по колено. Неудивительно, что она обняла себя руками и подрагивала, слегка шатаясь. — Привет, Томка. П-прости, если ты занят, то я пп-просто… пойду… Я проморгался, впитывая сказанное и увиденное еще раз. И не секунды не думая взял ее за руку, заведя внутрь квартиры и закрыл дверь, не пуская сквозняк. — Что происходит, Шар? Почему ты одна? Где Билл? Ну не молчи… Вглянувшись в ее лицо, я заметил пару высохших дорожек, окрасившихся в черный цвет из-за потекшей туши. Вжав голову в плечи, девушка шмыгнула носом, и я точно был уверен — плакала. Мысленно я уже был готов дать под дых тому, кто посмел довести ее до слез. Но что-то мне подсказывало, что этот «кто-то» — мой близнец. — Прости, Том. Но мы с Биллом поссорились немного… Я не хочу его видеть. Но я могу уйти, если ты за-занят, — пролепетала она чуть слышно, а я услужливо снял с ее хрупких плеч тонкий плащ и повесил на крючок. — Так, все в порядке. И никуда ты не пойдешь, уже почти ночь на улице. Может, расскажешь, что у вас там стряслось? — немного раздраженно выдал я, но скорее от нетерпения и осознания того, что я оказался прав. Тут замешан Билл. Шарлотт легонько шаталась, что побудило меня положить руку на ее плечи и повести в сторону кухни. — Ты пьяна? — не мог не спросить я, когда девушка еще раз едва не упала. — Пффф, только ты не будь занудой, аа, — фыркнула она недовольно. Но я никогда не видел ее пьяной. Она тихо хихикала себе под нос, медленно перешагивала и чуть ли не падала. По несвязным бормотаниям я окончательно в этом убедился — Шарлотт нетрезва и с неестественно натянутой улыбочкой пыталась делать вид, что все хорошо. Черт, блять, Билл, я убью тебя! Присев на стул, она закрыла лицо волосами, а я спешно включил чайник, чтобы расслабиться и согреться. Во мне бились тревога и волнение, вгрызаясь в самую центральную часть грудной клетки, вскрывая кровоточащую рану. — У меня телефон раз-зрядился… Задержалась в университете из-за этого тупого доклада. Мы его делаем с одним парнем из нашей гру-группы. Мы вышли только под вечер, Ганс меня подвез до дома, а Билл увидел, и поне-понеслось. Сцену закатил, что я не бра-брала трубку. И что меня какой-то парень подвез… Ты же знаешь, как начнет истерить, не остановишь. Мы поссорились, и… Я ушла. Я нервно лязгнул ложкой, наливая горячую жидкость в кружки. Нараставшая во мне злость лишь вырвалась сквозь зубы тихим «твою мать», но Шар этого не услышала. — Он сказал тебе что-то обидное? — Сказал, чтобы шла куда хочу. Но я не делала ничего плохого, Том! Он… он даже слушать меня не захотел. Я психанула и ушла. Прости, что приходится тебя этим грузить, но я… — Все нормально, Шар, — оборвал я ее на полуслове, ставя на стол две кружки, — тебе просто надо успокоиться, и Биллу тоже, — присел рядом, — Я так понимаю, он не знает, что ты тут? — Нет! И не говори ему об этом, Томк, пожалуйста! Я видеть его не хочу! Не хочу! Шарлотт уже конкретно несло, раз ее голос начал дрожать и переходить на крики, а я настоял, чтобы она отпила хоть глоток. Когда у человека истерика, надо просто дать ему остыть и не вмешиваться — в этом я как никто другой был профессионалом, живя бок о бок с Биллом и зная все его «фокусы». Черт с ним, когда он выводил меня, я терпел, но когда передо мной сидит едва не плачущая девушка, я не постесняюсь и как следует поставлю брата на место. А если плохо дойдет, то покажу силой. — Спасибо… Я обожаю зеленый чай, — утирая с лица крупную слезу, выдавила девушка. — Я помню, — доброжелательно улыбнулся я, грея руки о кружку, и тут же нервно поджал губы, теребя языком пирсинг, — Шар, послушай, если Билл сейчас объявится, то я не буду тебя скрывать, вы должны поговорить. — Я не хочу ничего говорить… Истеричка долбанная! Видеть его не могу! — чуть ли не завопила она, и я решил прикусить язык и не продолжать эту идею. Оказывается, и у идеальной любви есть огрехи. Но я остаюсь при своем мнении — даже если сейчас и объявится брат, то я не упущу момент и скажу ему пару ласковых. Тоже мне, нашелся великий защитник-добродетель, весь такой положительный. Не ты ли час назад, забывшись, трахал самую настоящую шлюху, выключив в себе моралиста? А сейчас он вдруг проснулся, стоило явиться сюда девушке, о которой ты втайне сох, едва не плачущей по вине твоего порой тупоголового брата? Меня тряхануло при виде того, как Шарлотт буквально уткнулась носом в кружку, прячась. На ее ресницах отчетливо блестели слезы некого бессилия и даже мне читаемой обиды и растерянности, и я сглотнул. Будто сам находился в ее шкуре и дрожал, как листочек на ветру. Мало девчонке переживаний, еще и ты постарался, блять. — Я ему врежу, — сорвалось совершенно непроизвольно, и я даже не успел прикусить язык и обработать в голове то, что откровенно говоря, спизданул. Испуганные глаза уставились на меня, мерцая стеклянной отчужденностью. Чуть взъерошенные, завитые на концах волосы, достающие до плеч, покрыли одну половину тонкого женского лица, словно обнажая всю безнадежность во взгляде. Я как завороженный смотрел на блеск на губах, покрасневшие щеки и налившиеся свежими крапинками слез глаза. — Нет, Том, не смей, ты… — Не останавливай меня, Шар! Билл обидел тебя, а ты так спокойна? Ты просто не представляешь, как я сейчас на него зол, — мои руки непроизвольно сжались в кулаки, и я уже в прямом смысле слова был готов идти в рукопашную. Однако разозлить меня, уж тем более вывести из себя было не так просто, но Билл определенно постарался. Горжусь тобой, братец, блять. — Прости, я не должна была тебя в это втравливать… — извиняющимся тоном произнесла Шар и закрыла лицо ладонями. Ну молодец. — Хей, слышишь, все нормально, — отцепил я ее руки от лица и мягко коснулся щеки, стирая слезу. Я ненавижу, когда она плачет, — просто Билл может легко выбесить своими поступками, и я очень хорошо чувствую то, что чувствуешь ты. — Давай больше не будем о нем, пожалуйста… Сердце пропустило удар, когда девушка чуть потерлась о мою ладонь, прикрывая глаза и судорожно выдыхая. Так, Том, очнись. — Хорошо, — шепнул в ответ и приподнялся, ставя кружки к раковине. — Оу, а у тебя есть это… Не против, если я еще согреюсь… — позади послышался пьяный смешок, и обернувшись, я увидел Шар, застывшую над столом с бутылкой. Глотнув один раз, она тут же приложила ладонь к лицу, закашлявшись. — Да ты с ума сошла! — подлетел я к ней, выхватывая из цепких ладошек свой Дэниелс. Нет, я не жадный. Просто не хочу, чтобы девушка заливала в себя еще и еще. — Мне х-холодно, Том, — оттолкнула меня и последовала в сторону окна, а я в ужасе замер, не представляя, что девчонка собралась делать. Ее стройные ноги подкосились на пути к оконной раме, запутавшись о каблук, и девушка едва не упала, если бы я не подоспел подхватить ее за плечи. Боже, у ее туфель просто высоченные каблуки, как она в них ходит? — Бля, да дай окно… — Шарлотт запнулась, — зак-крыть… — Да ты идти нормально не можешь, — раздраженно бросил я, не придумав ничего лучше, как усадить пьяную подругу на стол и справиться с дурацкими застежками-перепонками вокруг тонких лодыжек. — Че ты делаешь, — протягивая звуки, выдала она, подавшись к ногам, — я с-сама расс-тегну-у… — Ага, сама, конечно же, — покачав головой, ухмыльнулся я. Справившись с застежками, я сбросил эти дурацкие туфли, как невзначай заметил, что оказался между худых женских ног. Сердце шумно ударилось о ребра, как она податливо протянула мне свою лодыжку, чтобы я расстегнул ремешок. Оперлась локтями о столешницу, навеивая мой больной разум не на самые приличные мысли. Призакрыв глаза, она едва не сопела. Дурочка. Перебрала с алкоголем, совсем себя не контролирует. Еще и рукав ее платья съехал немного вниз, оголяя острое, бледное женское плечо. Очнись, идиот. Я смаргиваю как в дурном сне свои самые устрашающие мысли, шумно выдыхая. Казалось, мое сердце сейчас просто выпрыгнет от того зрелища, что хоть и ненадолго открылось мне. Шарлотт слишком опьянена, чтобы предпринимать какие-то действия. Мне надо уложить ее спать, чтобы она быстрее пришла в себя, и держать телефон рядом, чтобы выслушивать гневные расспросы и прочие мозговыносящие речи брата. Убийственная парочка на мою голову, твою мать. А она легче, чем я ожидал. На моих руках Шар едва не засыпала, но действовать именно так казалось мне лучшим вариантом — отнести на диван в гостиной и уложить. Она даже идет с трудом, видимо, алкоголь в крови взыграл на максимум. Ох, девчонка ты моя, девчонка… Хотя девчонка не моя. Но сейчас хотя бы как друг должен ей помочь, а не бросить, или чего хуже, выгнать, как это косвенно сделал мой брат. Увижу, убью к чертовой матери. Усадив Шарлотт на диван, я тут же нащупал свою огромную черную толстовку, висящую на спинке, и тут же набросил на девушку. В голове пронеслось ее тихое, жалобное «мне холодно, Том». Настолько пронизывающее, что меня самого прошибло ознобом от макушки до конечностей. Надо бы найти что-то еще, чтобы сделать ей полноценную «лежанку». Капюшон забавно лег ей на голову, отчего она стала похожа на ребенка, который утонул в куртке, которую родители купили навырост. Впрочем, все мои вещи и были «навырост», и глядя на Шарлотт, я даже мягко улыбнулся. — Может, что-нибудь еще будешь? — точно, я полный идиот, забывший банально предложить что-то перекусить. Отрицательное мотание головой из стороны в сторону я расценил как отказ. Но сердце все равно было не на месте. Шар лениво просунула руки в огромные рукава, в чем я ей помог, и продолжала смотреть куда-то вниз, изводя меня своим молчанием. Ее глаза жглись солью, делясь со мной смешанными нерастраченными чувствами, залитым алкоголем и зеленым чаем. Шар всегда покупала его в школьной столовой, я помню. Смятение и бессилие, что теплились во мне, подливали масла в огонь моей внутренней, болезненно сдерживаемой ярости. Я бы ни за что и никогда не довел до слез такую девушку, как она. Но сейчас я как никто другой должен быть рядом. Потому что я этого хочу. Убрав волосы с ее лица под капюшон, вгляделся в подрагивающие женские губы и покрасневшие щеки. Вот так, сидя на корточках перед ней и задержав ладонь на ее коленях. — А сейчас не холодно? — вкрадчиво поинтересовался я. Хотя в квартире было довольно тепло. Шар мотнула головой и подалась ко мне, буквально падая лбом в плечо. — Томка-а-а-ааа… — проныла она почти в самое ухо. Выпятив губу, как в детстве. Гнусавым, пьяным голосом. И обхватила меня за плечи, склонив голову и прижавшись ко мне теснее. Как будто за ней сейчас придут. И весь спектр смешанных чувств взыграл во мне аляповатыми красками, поочередно взрываясь. Сочувствием. Покровительским настроем, словно я был ее старшим братом. Нерастраченной заботой. Любовью, никому не нужной здесь. Хочу укрыть ее от всей этой реальности, сулящей только вред и разрушения. Хотя бы сейчас хочу защитить ее. — Что? — немного растерявшись, выпалил я, обнимая в ответ за плечи и тонкую талию, облаченную в мою толстовку. — Ты такой хо-хороший, — запинаясь, пробурчала она, коснувшись носом моих брейдин. — почему Билл всегда истерит, а ты нет… вы-вы же… близнецы, а… Ну-ну почемуу-у-у… Кажется ее начало уносить окончательно. Я решил, что нужно тут ее оставить, и сейчас Шарлотт мигом вырубится и проспится. Немного отстранив девушку от себя, я вгляделся в ее лицо. Почти спящее на моей ладони, уставшее. Черт, я забыл предложить ей смыть макияж, хотя мне совершенно нечего было ей предложить кроме обычного мыла, шампуня и геля для душа. Я же не Билл, у которого этой дребедени навалом. Но это не катастрофично. Сидеть так было уже дискомфортно, и я решил пристроиться рядом на диване, и усадить себе боком на колени буквально завернутую в мою толстовку девушку. Чтобы она просто расслабилась и не грузила себя въедливыми, чумными мыслями. Мыслями о Билле. Я мягко приобнял ее, ощутив руки на своих плечах. Сосредоточенно смотрю на сведенные вместе женские ноги на своих коленях, поглаживаю по спине, пытаюсь шептать что-то успокаивающее, но, какой парадокс, это выбивает из равновесия меня самого. По крайней мере, ладони уже не дрожат, из чего я делаю вывод, что Шар уже расслабилась, и я могу быть спокоен. Но не получалось. Аккуратно втягиваю носом знакомый аромат ее духов и безумно страшусь прогнать такую реальную иллюзию, растворить ее меж собственных пальцев. Я задерживаю ладонь на ее щеке. Теплая, согревающая кожа жалит меня как поток горной лавы. Созерцаю это, изо всех сил сдерживая улыбку. Чему ты рад, Каулитц? Специально отвожу взгляд, зная, что если он будет взаимен, то принесет мне невообразимую боль и изрежет лезвием все мои раны, перевернет все внутренности. Я не смогу вытерпеть этого и поэтому опускаю глаза чуть ли не в пол, но останавливаюсь под действием неведомой гипнотической силы. Задерживаясь на ее губах. Ее глаза почти закрыты, что значительно облегчает ситуацию, а вот ладонь по- прежнему касается щеки. И большой палец мягко-мягко подкрадывается к нижней губе, на которой еще чувствуются остатки смазанного блеска. Она так близко. Это бредовая идея, Том, остановись. Перестань. Внутренний голос настойчиво шепчет из-за призрачной ширмы позади. Как будто вершит мою судьбу. Замри. Уже кричит до ультразвуковой волны в ушах, но мне так откровенно похуй, что показываю в ту же сторону такой же призрачный фак. Нас никто не увидит. Да и Шар ничего не вспомнит наутро, приняв это за пьяный сон. Прикрыв глаза, я словно сам, овеянный дурманящим духом, подаюсь вперед, уничтожая висящее между нами и без того микроскопическое расстояние. Держа ее руку в своей, чувствую мелко бьющую дрожь. Не свою. Ее. До мозга доходит нужный сигнал и приказывает немедленно остановиться, но я уже безумно пьян, как в прямом, так и в переносном смысле. Ее рука, такая теплая, словно под моим натиском кожа моментально согрелась. Именно там, где я касался. Но в ладонь врезалось что-то холодное, инородное. Кольцо, которого я раньше не видел на ней. Что ж брат, ты определенно знаешь толк в красивых украшениях. Я не поверю, что Шар купила его сама. И именно так ты решил привязать ее к себе сильнее? Не браслет, не цепочка, не серьги. А именно кольцо. Прикосновения легкого металла нездорово будоражат каждую клеточку моего тела, добавляют лишней неприятной электризации. Ослабляю хватку, впитывая слухом тихое-тихое мычание, больше напоминающее рваный вздох. Такая нелепость, взыгравшая во мне, комкает все мысли и обрушивает их на меня тяжелой гирей. Раздавливая, прихлопывая. Размазывая. Но я все равно сделаю это для собственного успокоения. Поддерживаю за спину обмякшее в моих руках тело и совсем невесомо касаюсь уголка губ. Если бы это видел Билл, он бы ни секунды не колеблясь, убил меня прямо здесь, не пожалел бы. Такой поступок не скрасится никаким оправданием. Почему Билл, а не я? С чего он решил, что все должно складываться в жизни лишь по его требованиям? Может, я тоже хотел любить. Быть любимым. Быть для кого-то героем без меча, самым лучшим на свете? А не трахать шлюх, а после восполнять потерянные силы алкогольной смесью и теряться в толпе, изображая наикрутейшего заводилу-весельчака? Как давно это началось? Неважно. Неспешно ползу к шее губами, мягко размыкаю их, вдыхая нечто родное, теплое. Как пятый элемент в списке моих личных стихий. Опаляю дыханием, согреваю, убаюкиваю в прямом смысле слова, молясь, чтобы Шар всего этого не чувствовала. Чувствовал только я, погружаясь в бездонное болото, где и проведу свою вечность. Может, это будет сон, который она потом спешно забудет… Придет Билл и заберет свою девушку. Его девушку. И наш секрет останется в этих стенах. Отлично, Каулитц, ты снова мудак, пользующийся женской слабостью. Еле как отрываюсь от Шар, поджимая полыхающие губы и нервно дергая пирсинг. Мягко ослабевшая хватка дает свободу женскому телу, плавно опускает на диванную подушку. Спит. Снова волосы сбились, прикрывая лицо, но мне уже не дозволено смотреть на нее. Беру со стола пачку сигарет, сжимая ее чуть ли не до хруста, и направляюсь на балкон. Чтобы окинуть взглядом уже ночной Берлин с пятого этажа и посчитать на небе овец, как ребенок, дабы успокоиться. Но сердце билось в глотке как неуправляемое, разгоняя по телу еще большую тревогу. Что я натворил… Внутренний я не торопился отвечать, втягивая дым, копотью разъедающий мои душевные стенки. Я не целовал так ни одну девушку в своей жизни. Притом, что девушек было много. Даже очень. Как песчинок на берегу синего моря. Но я никогда не думал, а что таится там, в море? Опасно ли оно? Я шагнул, минуя этот песчаный рубеж. Утонул. Сдался синей бездне. Теперь мечтаю стать частичкой дыма, выдыхаемого из легких, чтобы выплыть на поверхность, улететь, растворится в воздухе. Исчезнуть. Сзади послышались тихие шаги, и я на секунду замер, мысленно готовясь к самой жестокой небесной каре. Словно сейчас облака, нависшие над Берлином, схлопнутся в один ком и прихлопнут меня насмерть. — Том, у тебя есть плед? Мне холодно… — крадется сзади тихий женский голос. Я не поворачиваюсь, затягиваясь почти до самого фильтра и поджимая губы. Ресницы уже на мокром месте, пропитанном еще большей горечью, чем табачный дым, но нельзя этого показывать. Ни в коем случае. — Да, конечно. Сейчас принесу. Срывается тихо, бессильно. Вот идиот. Зашел на балкон, а дверь не закрыл, впуская прохладу, отчего девушка снова замерзла. Горло жжет, и я слышу, как шаги за спиной утихают. Горькая, но такая блядски необходимая, как солнечный свет, как кислород, правда, за которую мне завтра будет стыдно. Та, за произнесение которой невидимый палач рубанет мне башку в лице завтрашней версии меня. Нового меня, который не будет поддаваться этой губительной слабости. Мне нужно. Сегодня я побуду героем, укрывающем от всего самого жестокого зла в мире, утащу в свой пустой и такой неправильный мир. Но утащил лишь себя под воду, вышептывая в горьком запале такую простую истину перед встречей с дном. — Я люблю тебя…