Падение Берлинской стены

POV Charlotte Заходящее за горизонт солнце одаривает нас частичками теплоты, приятно обволакивающей кожу. Я не хочу покидать это место, которое всегда было моей спасительной обителью, когда хотелось побыть одной. Берег у озера, которое переливается желотовато-бежевыми бликами в свете закатных лучей невольно слепит глаза. Шорох страниц где-то рядом побуждает ввнырнуть из своих мыслей и повернуться. Изящные, музыкально отточенные пальцы неспешно перелистывали бумагу, а внимательный кареглазый взгляд был полностью прикован к книжной реальности. Гордость и предубеждение. Джейн Остин. Какое утонченное, воодушевляющее название. — Чего наблюдаешь? — голос юноши звучит как внезапный громовой раскат в ясном небе. На губах расцветает ленивая улыбка, содрогнувшая уголки губ и поселившая легкую тень смущения. Я слегка наклонила голову, чтобы еще раз посмотреть на красочную обложку, а затем переметнула взгляд обратно на Каулитца, на лице которого уже сверкала некая хитринка. — Я думала, что тебе еще далеко до серьезной литературы, Том, — насмешливо подмечаю я, впитывая взглядом, как карие глаза ехидно прищуриваются. — Когда хочешь закадрить девчонку, и не такое прочитаешь… — добродушно отвечает он, закрывая книгу и подсаживаясь ближе. — Ну и кто же на этот раз эта счастливица? Наверняка Аннета из параллельного, как раз призер олимпиады по литературе… Губы вновь поджимаются, теребя пирсинг, а на мой подбородок ложится палец, будто побуждая смотреть в пристальный кареглазый взгляд. Расслабив лицо, Каулитц снова сменил насмешливость на некую таинственность, завладевшую низким, даже бархатным моему слуху голосом. — Глупенькая… Знаешь, о чем говорится в этом романе? — Ну и о чем же? — легкая дрожь выдала мое призрачное волнение, невесть откуда взявшееся. — Что нельзя отказываться от своей любви ради гордыни… Даже если боишься быть непонятым и отвергнутым, — волнообразная рябь похолодила спину от мужского голоса. Том наклонился ближе, смазывая границу между нами, застыв на месте. Опустил глаза, размыкая губы и спешно бегая взглядом по моим чертам. И совершенно точно вводил меня в какой-то бессознательный гипноз, где все пути отступления были отрезаны. Губы с привкусом табака скользят неторопливо по скуле, переходят на щеку, приоткрываются, затем вновь смыкаются и подбираются к моим. Осталось чуть-чуть. Так близко. Так нереально. Еще немного… Что-то холодное касается уголка моих губ. Металлическое. Маленькое. Под ногами становится мягко. Тело окутывает сладкая эйфория, а чужие влажные губы вновь норовят вторгнуться в мое пространство. Чуть взмокшие ладони на автомате касаются затылка в надежде повзъерошивать лохматые пряди, и я с ужасом распахиваю глаза, ощутив тугие косички. Воздух тяжелеет и превращается в громадную тучу, которая вот-вот меня раздавит, не оставит живого места. Густое тепло, расплывшееся по телу, мучительно понижает градус, словно сковывает льдом, лишает жизни. Рваное и несинхронное дыхание отбивает в ушах оглушительным эхом, даже подавляя все прежде кажущиеся громкими уличные отзвуки. — Прости, Шар… Контуры вокруг ходили кругами. Опоясывающая боль ударила сначала в лоб, затем медленно расплылась до затылка, охватив в свое тугое железное кольцо, из-за которого я не могла нормально вдохнуть воздуха. Я проморгалась, пытаясь внести очертания реальности в свой туманный разум. Черт, где я? Почему на мне чужая кофта, и сверху яркий бирюзовый плед? В горле невозможная засуха, как в пустыне, а легкие словно комком свернулись. До слуха сквозь призакрытую дверь, из коридора, доносились знакомые голоса. — Она спит еще. В гостиной. — … — Ты блять сам виноват! Какого черта вы вчера устроили, а? Почувствовав, как здравое мышление и остатки воспоминаний вчерашних событий потихоньку возвращаются ко мне, зажмурилась, поняв, что здесь находится Билл. О нет. Отрывки разговоров братьев доходили до меня смазанно и невнятно, а напрягать непроснувшийся слух не хотелось. Однако Том напирал громче брата, постепенно повышая голос и вкладывая в него нервозность и ярость, которой он горел еще со вчера. Провал в памяти постепенно заполнялся неописуемой паникой, которая как тяжелый металл, наливалась в чашу моего равновесия. Натянув плед до самой макушки, я отвернулась к спинке дивана, поджала ноги, свернувшись калачиком. Чтобы стать незаметной, притвориться все еще спящей. Настроение, как и внутреннее состояние, было донельзя паршивым. Едкое напряжение, связанное с тем, что сейчас наверняка появится Билл и снова будет выкручивать мне мозги, как половую тряпку, завитало в этих стенах неприятными вибрациями. Я не хотела видеть Билла. И слышать тоже. Хотя мне было интересно, что он скажет — извини, я был неправ? Или — какого черта ты сбежала, еще и к Тому? Совсем страх потеряла? Я не первый день знала Билла Каулитца. Этот человек никогда не извиняется первым, будет бурчать себе под нос, злиться, бросать косые взгляды, если что пришлось не по его нежному нраву, но в конечном итоге делать виноватыми всех вокруг, но только не себя. И когда у нас завязались настоящие, крепкие отношения, я думала, что смогу принять в нем эту особенность. Но видимо, поспешила с выводами. Это выше моих сил. Я благодарна Тому, что он приютил меня. Последнее, что помню, это как мы пили на кухне мой любимый зеленый чай. А дальше — провал, покрытый чернотой. Кофта, плед… Старший Каулитц заботливо укрыл меня на диване, и я забылась. Сон… Очень странный был сон, такой, который сразу не помнишь, но от него кожа предательски покрывается мурашками и играет с разумом злую шутку. Совершенно ничего не помню, теряясь в догадках, задействуя при этом свой непроснувшийся, не отошедший от алкоголя мозг. Сколько же я выпила-то… Голоса в коридоре стихли, а в гостиную приоткрылась дверь. Я даже не смотрела, кто вошел, уткнувшись носом в спинку дивана. — Хей, я видел, что ты не спишь, — голос Тома прозвучал для меня как приятный шепот после тревожной сирены. Этот голос… Почему у меня от него мурашки? Я почувствовала, как старший Каулитц присел рядом, легонько поведя рукой по моему плечу. — Угу, — вздохнула я и приспустила плед с лица. Боже, я наверное отвратительно выгляжу с несмытой косметикой, как девица с трассы. — Надеюсь, тебе хорошо спалось, — немного смущаясь, вкрадчиво произнес Том, не спуская руки с моего плеча, — но мне пришлось рассказать все Биллу, и он здесь. — Ага… Класс… — чуть слышно пробурчала я, вполоборота повернувшись к Тому, но закрывая рукой глаза. — Вставай, Шар, — ласково произнес парень, от чего мне стало даже немного неловко. Кое-как приведя себя в порядок в ванной, я вышла в кухню, где боком к двери сидел Билл. Видеть его не хочу. Том заботливо оставил тарелку с бутербродами с сыром и растворимый кофе в кружках, притом сам смылся в другую комнату. Хотя больше всего на свете мне хотелось воды… — Том мне все рассказал. Значит, ты ночевала тут?.. — растерянно-вопросительно начал младший Каулитц. Не ответив ничего, взяла стакан и налила в него воды прямо из-под крана, затем жадно осушив. — Я никогда не видел, чтобы моя девушка напивалась, — уже тверже продолжил он. Я молчала. Приземлившись на табуретку и поджав под себя одну ногу, приступила к перекусу. Со вчерашнего дня ничего не ела. Карие глаза, скрытые под длинной челкой, ждали от меня какого-то ответа. Его не будет, обломись. — Что, не разговариваешь? Ладно, прости… Честно, я не хотел тебя обижать. Это нервы. Тем более, ты знаешь, что когда вижу тебя с другими, мне рвет башню. Прости, действительно был неправ. Я ночью уснуть не мог, переживал, где ты. Ты хоть знаешь, что я успел надумать? А вот и та самая манера. Сейчас еще минута этого зажигательного монолога, и я окажусь виноватой. Хотя, мне послышалось, или юноша извинился? Впервые в жизни, его звездное величество Вильгельм Каулитц извинился передо мной? Я уткнулась носом в кружку, опустив глаза. Хотя боковым зрением вижу, как он нервно потирает ладони и мечется по мне взглядом, вымаливая какой-либо ответ. — Пошли домой? Нам с Томом сегодня на студию еще нужно… Мне сложно анализировать сказанное, произошедшее, что оставило неприятное, горькое послевкусие, а уж тем более принимать какое-то решение. Я промаргиваюсь, собирая себя в кулак и не позволяя себе быть тряпкой. Но тревожность нагло заполоняла все мои нейронные сети, донося до мозга невнятные сигналы. Нельзя быстро прощать мужчин. Слишком просто. Пусть еще подумает над своим поведением, прежде чем еще что-то сказать. Отношения — это обоюдный труд, а не желания, исполняемые по одному щелчку. — Ну че вы тут, не деретесь? — ввалился в кухню Том, открывая холодильник у входа, — а хотя, судя по вашим лицам, еще дуетесь. Шар, если что, то Билл искренне извинялся, может, простишь, и все забудем, а? А вот и уроки мужской, к тому же близнецовой солидарности от Тома Каулитца. Ну и чем еще можно опаршивить и без того паршивое воскресное утро? — Спасибо конечно, но я сама разберусь, — поднявшись, отвернулась к раковине, споласкивая кружку. И стараясь не брать во внимание то, как мне в спину смотрят два внимательных, почти идентичных взгляда. Том грыз яблоко, а Билл так же опирался локтями о стол. И никто не решался нарушить повисшее молчание. Простишь и все забудем, а? Лениво оторвав руки от кухонной тумбы, разворачиваюсь, тут же натыкаясь на взгляд младшего Каулитца. Еще не подкрашенного, такого открытого лишь для меня и брата, и от этой мысли мое сердце легко кольнулось невидимой иглой. Билл по-настоящему и искренне смотрел. С отличительными для него нежностью, отчаянием, просьбой, даже с греющей любовью. Простишь меня? Казалось, если я мотну головой в сторону, выражая немое отрицание, то громче всех в уши врежется его реакция на этот жест. Значит, возьму на руки и дотащу до дома. Возможно, Том подозревал, что кроется в нашем немом диалоге, нелепо застыв с яблоком и набитыми щеками. Даже жевать перестал. Уголок губ Билла дернулся вверх, и парень явно ожидал этого же от меня. Но не совсем. В мыслях я уже обнимала его и трепала по взъерошенной черноволосой макушке, живя уютом, который излучал мой любимый человек. Который иногда меня злит, нездорово будоражит сердце, но каждый раз притягивает к себе сильнее. В прихожей обмениваемся коротким объятием с Томом, правда он за считанные секунды прижал меня к себе так сильно, будто не хотел отпускать. Как будто видит в последний раз. И я натыкаюсь на упругие косички, испытывая непонятные ощущения, которые рвутся из подкорки подсознания, как птенец рушит скорлупку. Вместо знакомой пушистой макушки касаюсь чего-то плотного, упругого, поселив внутри тихий страх. По рукам пробежала стая мурашек, и реальность опускает меня на землю. Послевкусие странного сна еще не отпускало, пестря в голове хаотичными, совершенно непонятными и несвязанными между собой моментами. Но что-то показалось мне знакомым. А впрочем, ладно. Мне показалось. Билл накинул на меня плащ, бросив Тому, что в студию надо приехать к двенадцати, а я глуповато улыбнулась старшему Каулитцу, наблюдая, как его пирсинг в губе бегает под давлением языка. По приходу домой Билл сразу начал носиться и что-то искать. То свои вещи, то косметичку… Наспех приняв душ и переодевшись в домашнее, я желала только одного — вырубиться снова, потому что силы совершенно не ощущались. Хорошо, что воскресенье, и мне никуда не нужно. Головная боль мутными ударами атаковала меня, не давая расслабления. Упав на кровать лицом в подушку, свесила руку. — Лотти… — ласково позвал юноша, коснувшись моей руки. Проморгавшись, увидела, как он сидел передо мной на корточках, уже подкрашенный и одетый. — Чего тебе… — во мне до сих пор пылали костерки недовольства, смешанного с обидой. — Ты обижаешься на меня? — Нет. Иди уже, — пробурчала скорее от желания закончить этот разговор и поскорее отключиться. Обволакивающая мою ладонь теплота приятно поднялась чуть выше. Я чувствовала, что Билл не собирался уходить и продолжал внимательно смотреть на меня. — Правда? — вырвалось у него тихо, с неверием. — Да… В глубине души мне не хотелось чтобы он уходил. Без него мне сейчас будет очень тихо и даже немного скучно, а его присутствие мне необходимо для поддержания внутреннего равновесия. Нашего равновесия. Я уже не обижалась, видя эти наполненные сожалением, большие очаровательные глаза, но гордость еще стояла впереди. Юноша отпустил мою руку и последовал в коридор, ожидая, что я пойду за ним. Я это чувствовала. И пошла на поводу у своих чувств, наблюдая, как Билл шнурует свои кеды, присев чуть ли не на пол. Волосы опускались смолистым водопадом, так и маня к себе, чтобы зарыться в их мягкость, ощутить. Не отпускать. Наши взгляды снова встретились на пороге, и Билл как-то растерянно застыл. Я подошла ближе, уже невзирая на все свои внутренние угрызения. Ведомая желанием прикоснуться к его соблазнительной, такой манящей теплоте, зовущей в свои объятия. — Я вернусь вечером, — шепот приятно взбудоражил мой слух. Чуть наклонившись, Каулитц положил ладонь на мою щеку, чуть поглаживая. И я как сыр, была готова расплавиться под греющими лучами. — Хорошо, — глаза не решились подняться. И с ответным шепотом отвела смущенный взгляд. В этих прикосновениях крылись привязанность, пробуждающие чувства, даже немая страсть, сменяющаяся воздушной нежностью. Нужная нам любовь, лежащая в груде всех обид и недомолвок как ценный клад. Поцелуй в щеку вместе с частицами такого родного аромата Билловых духов будто таранит меня насквозь, обездвиживает, переезжает тонким, таким искренним извинением. Сожалением. Даже мольбой, которую я так отчетливо выделяю из всех. Кончики ушей погружаются в неосязаемую теплоту, а пол подо мной растекается мягкой массой. Сжав кулачки, кладу их на грудь Билла, послушно попадая в его объятия и гася нарастающую истерику. Как-то опечаленно улыбаясь, не желая отпускать его. До самого вечера. Собрала волю в кулак, смотря на него, едва улыбающегося. Не уложенные лаком волосы колят кожу. Люблю, когда он вот такой, естественный. Чуть выдохнула, будто избавляясь от давления и впуская внутрь животворящее счастье. Которое я могу чувствовать только с ним. Смолистая мягкость приятно соприкасается с кожей ладони, и все, чего мне так требовалось сейчас — прижаться объятием к Биллу, лишь бы подольше задержаться в моменте. Но надо на студию. Мой ответный поцелуй приземляется в намаскированную тональником щеку, и даже боковое зрение не требуется для убеждения, что юноша улыбается, теснее сомкнув ладони на моей талии. Пальцы вгрызаются к холодную кожанку на плечах, а язык выходит из короткого онемения, — Удачи тебе… …Звездочка, — дополняется полушепотом, но Билл слышит, я знаю. — Прости меня еще раз, — вкрадчиво шепчет, поместив обе ладони на моем лице. Вглядываясь с ожиданием, такой настойчивостью, омраченной сомнениями. Как будто от моего слова зависит вся его жизнь. — Простила, дурашка. Тебя ждут уже в студии. Каулитц блеснул улыбкой напоследок, и, разжав объятия, ушел. *** День пролетел быстро, особенно когда почти все время было занято выполнением различных учебных заданий. На перерыве Том прислал смс-ку, поинтересовавшись моим самочувствием, вызвав легкую улыбку. Затем немного поднял настроение и короткий телефонный разговор с тетей. Стрелки на часах плавно подбирались к семи. Билл вернулся буквально сияющим солнышком, и с будоражащим интересом в глазах зашел сразу в кухню, осыпав восторженными речами. — Лотти, представляешь? Нам организовали концерт! Уже в начале следующего месяца. — Здорово, — искренне отозвалась я, включая чайник. Билл полез в холодильник в поисках чего-либо, зачастуя следуя на поводу своей дурацкой привычки — раскрыть дверь пошире и долго выбирать, что бы взять. Но Каулитц выпрямился и закрыл холодильник, приблизившись. Пока я возилась в ящике в поисках ножика для масла, ощутила, как теплые ладони окольцевали мою талию. — А ты будешь моим главным зрителем? — воодушевленная интонация в голосе немного взбудоражила, на что кожа отреагировала легкой рябью. Рука растерянно застыла между столовыми приборами. — Смотря как вести себя будешь, рок-звезда, — ехидно-наигранно бросаю через плечо, упираясь в подкрашенный, внимательный взгляд, который сейчас подобно ренгтеновскому лучу, сканирует меня до самых костей. — Я буду послушным… Ящик закрылся. Веки блаженно сомкнулись, позволяя ощущать едва напряжёнными клеточками тела прошедшую сквозь них легкую вибрацию, тронувшую кожу шеи. Мягкие губы поползли от косточки чуть ниже затылка дальше, согревали изгиб, подобрались почти к самому ушку. Билл нестройно дышал, убирая из моих рук все ненужные сейчас предметы и прислонялся ближе. Брал мои ладони в свои, переплетая пальцы. Каулитц настойчиво прислонился сзади, упираясь носом в мои волосы и жарко выдыхая на ухо, а потом зацеловывая это место. Мягко водил большим пальцем по руке, делясь таким ценным расслаблением. Бархатные ладони мягко скользнули по бедру, побудив легонько содрогнуться, как от удара током. К спине прислонился теплый пресс, скрытый под рубашкой, и мягко, беззвучно губы Каулитца вновь угодили в изгиб шеи, медленно погружая в сладкий дурман. Изящная, но сильная рука, замерев на груди, сперва невесомо, а затем призывно сжала ее. На секунду я затаила дыхание, ощутив себя на месте неосторожной бабочки, угодившей в сети паука. «Паук» шепнул что-то на ухо и с нажимом провел второй ладонью по бедру, прислоняя теснее к себе. И уже пустил в ход свои сладкие яды, беспорядочно увлажняя податливую кожу моей шеи нестройным дыханием и щекоча ее смолистыми взъерошенными волосами. Я не шевелюсь, прикрыв глаза и слегка задрав голову, так, чтобы она легла Биллу на плечо. Подставляя шею для поцелуев, простонала что-то на выдохе и развернулась к парню, припадая к приоткрытым губам. Вкладывая в этот поцелуй млеющий, томный вздох, заполняя его уже подступающим желанием, затянувшим внизу живота приятным импульсом. И воздух, пропитанный сладким, пробирающим до горечи запахом лака для волос вновь ласкает лицо. Билл, схватившись пальцами за мои предплечья, неловко пятится назад, ведя за собой. Холодный нос едва коснулся щеки, и густой вздох вырвался из легких с тихим-тихим полустоном. Кладу пальцы на лицо Каулитца, забавно сдвинувшего брови к переносице. Грудь, томящаяся под пленом черной рубашки, явно жаждает свободы, сконцентрированной в легкой прохладе от окна, на что брюнет лишь мягко прикусывает нижнюю губу, сверкнув пирсингом. Мандраж, хлынувший вниз живота, пытаюсь упорно игнорировать, и вновь замираю в такой манящей близости от его мягких губ. Слышу его нестройное, даже неспокойное дыхание, и холодок по коже норовит пробежаться мурашкообразной волной при виде насторожившихся ореховых омутов напротив. Мягкость его кожи вновь поселилась на моей щеке нежным, трепетным поцелуем. Я хотела обнять Билла в ответ, снять рубашку, что явно мешает, но вместо этого парень прерывает мои попытки, резко подхватывая под ноги, тем самым заставив скрестить их на поясе. И в сознании, и в животе разрастается хаос, сметающий на пути все мои планеты, оставляя от них лишь легкую космическую пыль, сквозь которую летит миллиардное скопище бабочек… Спину жалит упор стены в коридоре, придавая равновесия, чтобы припасть к сладким устам, но Билл не дает взять первенство. Пальцы комкают черную ткань на плечах, жадно зарываются в волосы, пока под натиском его губ приходится запрокинуть голову. Безумно щекотно, но до невозможности приятно, как будто весь мир размылился, потускнел, упал к ногам ради этого момента. Брюнет смелее перемещает руки чуть выше, и низ живота заполняется крышесносящей тягой. Влечением. Безумием, которое оттягивалось более настойчивыми поцелуями в область шеи. Пьянящее чувство. В буквальном смысле возносящее на воздух, где я становлюсь пушинкой. В его руках, которые уже призывно оглаживают «соблазнительные» места, побуждают чувствительно вздрагивать в накатывающем желании. Чертенок, знает, как я это люблю. И уже бесполезно сдавать назад, а я и не хочу. Нельзя. Ни в коем случае. Только сдаться ему, целиком и полностью, ловить смазанные вздохи и бегающий ненасытный кареглазый взгляд. Почти не разрывая поцелуя, следуем в комнату. Все еще чувствую горячие губы на своей шее, слыша тихий скрип кровати, прогнувшейся под нами. Несильно сжавшие мои запястья ладони Каулитца потянули на себя, заставив столкнуться в новом поцелуе. Более жарком. Более требовательном. Я потянулась ближе, чтобы прижаться теснее. Ощутить, как мигом кровь отлила от конечностей и собралась в тяжелый узел между ног. Осознать, как джинсовое сукно, явно поплотневшее из-за своего «содержимого», коснулось внутренней стороны моего бедра. Слишком призывно и уже до безумия требовательно. Медленные поцелуи плавятся на коже, одаривая нежностью и нетерпеливостью каждую клеточку, мешаются с подступающим порывом и дичающим с каждой секундой дыханием. Нужно ближе. Нужно больше. Шея, висок, нежная бархатная кожа плеч Билла утопала в поцелуях. А он, в свою очередь, сгребал в охапку мое тело, уже покрытое испариной и нуждавшееся в освобождении от чертовых вещей. Кончики наших носов едва соприкасаются, а следом подоспевают и губы, встретившись в нежном танце. Слабый запах табака и ноты таких знакомых духов, исходящие от волос Билла, кружат мне голову. Сладкое, терпкое послевкусие развязывает узел внизу живота и дурманит разум. Холодок пробегает по коже, когда легкая ткань с моих плеч «уплывает» вниз. И юноша незамедлительно пользуется этим, усыпая поцелуями грудь и ключицы, исследует губами каждый уголок с удушливой страстью. Глаза закрываются, пряча мутную картинку, убегающую цветными расплывчатыми звездочками. Наманикюренные пальчики задевают кружевной топик, пуская по телу мягкую волну мурашек и заставляя непроизвольно сжаться, когда грудь уже не теснится под ненужным элементом. Пользуюсь этой небольшой заминкой и тянусь к губам Каулитца, накрывая нежным, томящим поцелуем. Желание, что двигает нами, неподдельно, кружит голову и побуждает выгибаться навстречу мокрым губам и невзначай задеть пирсингованный язык. Тяжелое дыхание Билла врезается в шею щекотливым паром, развязывает мои стальные канаты, сдерживающие нетерпеливое ерзание под мужским телом. И мне кажется, что лучшего украшения, чем бледные следы блеска на его губах и правой щеке, просто не существует. Не стоит рядом с колечком пирсинга, немного смазанными черными тенями в уголках век, и любимой родинкой на подбородке, тщательно замаскированной тональником. Красивый, соблазнительный, нежный… Хочу. Склоняю мужскую спину ближе к себе, выгибаюсь в пояснице, чтобы чувствовать тепло его тела. Пускаю ладони под рубашку, во всю хозяйничая там, поглаживая грудь и напряженный пресс. — Хочу тебя… — мягко шепчет брюнет, ловя мои полыхающие губы. Холодная серебристая бусинка с нажимом бродит между губ, и я больше не чувствую отстраненности и осторожности. Только желание, что напирает так тесно и так близко, бросая в свой кипящий котел. Ткань снятой рубашки тихо шелестит, падая на пол и открывая доступ к бархатистой коже и соблазнительной серой звездочке в правой части живота, два лучика которой тонули под линией ремня. Жадно хватаем воздух, как будто выбрались из воды и тянем невидимую нить между нашими замутненными зрачками. Билл перехватывает мои руки при попытке дотянуться до ремня с серебристой черепушкой и мягко улыбается. Наклоняется, задумав другую игру. Припадает к груди, легонько играя с сосками, специально задевая их прохладной штангой на языке. Оттягивает, заменяя сладостный момент приятными ласками. Вынуждает еще раз изогнуться и замереть от касания мокрых губ к разгоряченной коже. Тянет ткань домашних шортиков вниз, уже спеша и вкладывая в этот жест всю нетерпеливость. И желание ощутить его, напряженного, слиться во всем, телами, стонами, вздохами, возросло до небывалых масштабов. Чуть приподнимаюсь, помогая ему и вжимаясь в горячее тело, под которым уже напряглись мышцы. Касаюсь новым поцелуем, слыша, как остервенело расстегивается ремень и дергается вниз проклятая ширинка. Замирает, касаясь горячей плотью и рвано дыша. Моя рука на автомате ищет опору, цепляясь за напряженное мужское плечо, пальцы зарываются в черные волосы, слегка оттягивая. Я ощутимо вздрогнула, пуская его разом. Довольно резкого и такого нетерпеливого, замерев под глухой рык Каулитца куда-то в плечо. Неторопливо двигаться, оперевшись руками по обе стороны от меня, долго парню не удается. С первых же мгновений уверенные толчки сотрясали нас обоих вместе с кроватью, смешиваясь с попеременными вздохами. Сдерживаться — самая непосильная задача под эти ритмичные, даже агрессивные движения, и остатки самоконтроля стремительно летят в пропасть. Оба запястья сжимаются под чужим давлением, приковываются к изголовью, оставляя меня совершенно беззащитной. И ему нравится. А мне нравится смотреть на напряженно сдвинувшиеся к переносице брови, спутанные в страстном порыве волосы, дрожащие ресницы закрытых век. На приоткрытые губы, что испускают попеременные, тяжелые вздохи. Держа мои запястья крепче, Каулитц не позволяет касаться себя, оставляя за собой законное преимущество. С каждым мгновением толкается в мой плен активнее и отрывистее, то ритмично двигаясь, то нарочно замирая, позволяя морю звезд рассыпаться от низа живота до клеточек самого мозга. Каждое движение отзывается жгучей волной, которая приводит нас ближе и ближе к сладостному моменту. В запястьях похолодело. Билл переместил свои ладони на бедра, грубо подминая под себя и сжимая буквально до синяков. Руки освободились, чем я тут же воспользовалась, перемещая их на мужские плечи. Он питался моими стонами, молящими и выворачивающими наизнанку, заряжался ими, двигаясь еще активнее, погружаясь до отказа. Рычал в мое плечо, пуская цепь импульсов по моей горящей коже и прижимая меня к кровати своим весом. Ноготки зацепились за кожу меж лопаток, а губы плавно впились в плечо, оставив небольшой засос. Слышу тихие всхлипы, смешанные с рыком. Брюнет двигается сильнее, вырывая с моих уст стоны, и отстраняется, вынуждая смотреть ему в глаза. Растрепанные волосы, ниспадающие на грудь и ключицы, прикушенные губы, блестящая штанга в языке, немного скатавшиеся тени в уголках век, игривые чертики в глубоких карих глазах — такой красивый. Жмется ближе, выцеловывая каждый участок кожи. Намеренно задевает мокрым пирсингом, швыряя прямо в сети накатывающего удовольствия. Затем вытягивает шею, и мы соприкасаемся влажными от напряжения лбами, не глядя друг другу в глаза, но дыша почти в унисон. Теряемся в синхронных вздохах и жарких, жалящих тело импульсах окончательно. Такой сосредоточенный, брови забавно сдвинуты к переносице, словно осознание происходящего унесло его за грань реальности. Обхватываю языком маленький серебристый кулон, свисающий с изящной, зацелованной шеи, приходя в дикое наслаждение от неторопливых, но таких ритмичных толчков. Пальцы Каулитца скользят по коже бедра, вынуждая немного изменить угол. Вот так, чтобы было хорошо. Чтобы он видел, как я откровенно впиваюсь в него взглядом и проталкиваю в рот серебристый брюлик, по-дурацки шатающийся в воздухе. По-лисьи щурится, в фирменной манере дернув уголками губ и мягко выудив свою цепочку. Заменяет ее собой, припав к моим припухшим губам, давая возможность чувствовать лишь его. Я прижалась сильнее, оглаживая крепкую спину и ощущая всю остроту и амплитуду движений, которые хотела продлить в вечность. Чтобы чувствовать его. Чувствовать его силу, сокрытую, казалось бы, в худом теле. Быть слабой и податливой только для него. Лоб Билла соприкасается с моим виском, а щека утопает в жарких волнах его нестройного дыхания. Брюнет шепчет что-то неразборчивое, еще сильнее нарастив темп, выманивая живительные возгласы, которые выворачивают наше естество наружу. С каждым рывком мы подходили к заветному моменту ближе и ближе, утопая с головой в изнуряющем желании, безграничном вожделении, расплывающимися изнутри тягучей патокой. Билл шумно выдыхает и заваливается рядом, не упуская меня из поля своего пристального взгляда. Смотрю на него в ответ — губы порозовели, грудь бегает вверх-вниз, бисеринки влаги блестят на свету. А в глазах — шальные существа, не желающие останавливаться. Касается языком верхней губы, приоткрыв рот. Отдышаться надо. До безумия красивый. Сама дышу тяжело, налаживая крепкий зрительный контакт, прежде тонущий в размыленном пространстве. — Простишь?.. — с детской, убийственой наивностью, обращенной ко мне несмелым тоном. — Толку на тебя обижаться, чудик… — ласково улыбаюсь, приземляясь поцелуем во влажную щеку. — Я же говорил, что буду послушным… Палец медленно водит кружочки по распаленной коже, будто вырисовывает узоры. Ресницы Билла тихонько подрагивают вместе с призакрытыми веками. Как две черные бездны. Мне бы так хотелось побыть одним из солнечных лучиков, чтобы забраться между этих ресниц и пощекотать, поласкать своим теплом. Тихонько прислоняюсь носом, оставляя цепочку из поцелуев. И чувствую, как ему нравится, как из последних сил он рисует на лице улыбку. Мы снова вымотанные, насладившиеся друг другом, оголенные, уставшие. И это самая приятная усталость, которую только можно было себе представить. Мягко проскользила большим пальцем по брови, спустилась на щеку, невесомо поглаживая нежную кожу. Вкушая каждую клеточку любимого тела. Одержимые этим взаимным давлением, из последних сил углубляем поцелуй, словно ограждаясь от всех. — Люблю тебя, — шепчет еле слышно, одними губами. Глаза в глаза. — Люблю тебя… — так же тихо, выдыхаю в мужское плечо, призмляясь туда легким поцелуем. — Пойдешь со мной в душ, м? — снова этот лисий взгляд. — Ты же знаешь ответ, зачем спрашиваешь? Смеемся чуть ли не вместе, лениво вставая с кровати. *** Время пролетело довольно быстро. Я вместе с Биллом будто за двоих ощущала предконцертный мандраж, бьющий под кожей. Парень безумно болел выступлениями, горел сценой и по его воодушевленному взгляду на саунд-чеке был готов и умереть прямо здесь. Если бы не нерадивые ассистенты и никак не желающая нормально настраиваться аппаратура, то было бы все замечательно втройне. Я никогда не видела такого закулисья, масштабных залов, с глуповатым, даже ребяческим интересом желала прикоснуться ко всему, до чего доставал мой взгляд — огромные ящики, бесчисленные провода, инструменты, стоящие в ряд. Пока я осматривала закулисную зону, Билл ходил по сцене и недовольствовал что-то насчет звука, что он ужасен и безумно елозит по ушам, перекрывая весь голос омерзительным шипением. Том и Георг занимались настройкой своих гитар, а Густав наматывал на пальцы что-то наподобие белого скотча. Точно не знала зачем, видимо это у барабанщиков фишка такая. Парни едва не переругались между собой, стараясь осадить недовольствующего Билла, но Георг вовремя предотвратил ссору и сказал, что нужно попробовать исправить звук еще раз. Мне было немного неловко находиться здесь из-за осознания, что я сюда, мягко говоря, не вписываюсь никаким боком, однако Билл настоял. А я знала, что если он что-то твердо задумал, то никакая сила в мире его не остановит. Ближе к началу выступления я покину бэкстейдж-зону, и стафф поможет добраться до танцпола, уже к тому моменту полного безумных поклонниц. Безумно льстило, что я буду главным зрителем. Так сказал Билл. Солд-аут! Сегодня будет жарко! Весело улыбался Том, «заводя» свой блестящий черный Gibson, а следом присоединялся Георг. На басу его грифа было даже выведено крупным шрифтом «Tokio Hotel» Боже, сколько прошло времени? Когда мы успели так быстро вырасти? Я помню, как еще в гараже эти четверо еще совсем мелких мальчишек спорили между собой насчет слов, мелодий и прочих музыкальных тонкостей, как Билл в перерывах жевал своих мармеладных мишек, которых позже запивал простой водой. Еще такой юный, но уверенный в себе мальчишка с забавной прической в потертых джинсах и кедах в полосочку. Его братец с собранными в хвост дредами и кепкой набекрень, уже так мастерски владел инструментом. Густав, так же прячущийся за ударной установкой. Георг так возмужал, повзрослел. Вот уж, наверное, девчонкам нравится его русая шевелюра и эти широченные плечи. Глупая улыбочка поселилась на моем лице. А ведь когда-то я была влюблена именно в него. Все четверо парней сияли, являя себя миру, но ярче всех светилась именно моя Звездочка. Вон та, худая, у стойки с микрофоном, пытающася напеть что-либо после сотой попытки настроить звук. Как же я горжусь тобой. Всеми вами, что смогли превратить свою мечту в реальность и добиться успеха. Меня переполняла небывалая радость от предвкушения, что сегодня я впервые побываю на их концерте. Буду смотреть только на тебя, моя пельмешка. В гримерке парни шутили о чем-то своем, а я, словно лишнее звено, пристроилась на самый краешек дивана, изображая, что участвую в их беседе. Рядом со мной сидел Густав, а Том с Георгом — напротив через низкий журнальный столик, все так же не ввпуская из рук гитары и сотрясая пространство шорохом струн. Билл неподвижно сидел за гримерным столом, а над его личиком колдовала визажистка, чем невольно превратилась в цель для моего пристального взгляда. — Хей, о чем задумалась, — перед глазами помахала ладошка с белыми полосами на пальцах. Густав, заметив, как я пялюсь в сторону Билла и визажистки, обратил взор туда же, развернулся обратно ко мне и усмехнулся себе под нос. Да, не говори мне ничего, я знаю, что это глупо. — Не бойся, Наташа замужем, — тихо пробормотал Густав, проследив за моим взглядом. — Да так… — теряясь в неведомом мне волнении, хотела продолжить я, но парни перебили. — Блять, Гео, если ты опять сфальшивишь, то я… — Ну и че ты сделаешь? — по всей видимости, басист не воспринял «угрозу» старшего Каулитца всерьез, туповато улыбаясь. — Я тебе эту гитару об башку разобью, вот че! Все партии мне косячишь, — недовольно выдал Том, глядя в нашу сторону. — Ты сегодня нетипично агрессивен, Томка, — подметила я, глядя, как скоонив голову, парень снова пытается что-то наиграть уже без Георга. — Да потому что ему видимо давно не давали, — не остался в долгу Листинг, посмеиваясь в кулак. — Слышь! — Парни, парни, хорош, — встрял Густав. За это я его обожаю — спокойный, как удав, неконфликтный. Интересно, как он вообще уживается с такими импульсивными согруппниками? Тем временем личико Билла уже было готово покорять этот мир. Визажистка, собрав в небольшой чемоданчик все принадлежности, покинула гримерку, а наш «мальчик-звезда» повернулся к нам на стуле, вызвав чуть ли не синхронный свист парней. Я едва не приоткрыла рот, рассматривая своего парня. Макияж визажиста, конечно, отличается от «мазни», которую Билл каждый день наскоряк наводит в ванной. В свете лампочек гримерного зеркала кожа Каулитца казалась слегка смуглее, чем есть на самом деле, а мейк-ап еще более насыщенным. Густо накрашенные глаза, сияющие блеском губы, растянувшиеся в ослепительной белоснежной улыбке делали его похожим на какого-то сказочного персонажа. Ровно лежащие смолистые волосы по грудь закрывали часть лица. Черт возьми, как он красив. Невозможно красив… Черная футболка, расшитая на рукавах и груди большими серебристыми элементами и чокер на шее добавляли в его образ еще большей эффектности и даже дерзости. И в повседневной жизни Билл любил такие вещи, но в такой обстановке это смотрелось еще отпаднее. — Может рты-то закроете, м? — впитав нашу синхронную растерянность, Билл улыбнулся и внезапно посмотрел на меня. Кровь к щекам прилила почти мгновенно, повысив градус под кожей до запредельного. И я словно выйдя из оцепенения, проморгалась и отвела взгляд чуть в сторону. — Ваще круто, братан, отвечаю, все мальчишки будут пищать от тебя! — и тут Георг не упустил возможность сострить, рассматривая Билла. Ненормальный гогот Тома и смешок Густава вылились в это пространство, а я лишь издала наподобие усмешки, прыснув в кулак. Но особенно с того, как Билл покраснел чуть ли не как спелый томат. — Скажи тогда этим мальчишкам, что ничего им не светит, у меня уже девушка есть, — твердо произнес он, вставая с гримерного кресла. — Оу, ну спасибо, — все так же не убирая с лица руку, я улыбнулась с отведенным в сторону взглядом. — Ну я же сказал попищать, а не… — Георг, да заткнись ты уже, — превозмогая смех и едва не стуча рукой по подлокотнику, встрял Том. — Стойте, подождите, а разве на ваших концертах бывают… Парни? — взыграло во мне искреннее любопытство. — Хороший вопрос! Да, бывают, но они говорят, что им нравится исключительно наша музыка, а не стиль солистки… Ау! У Листинга явно играли в одном месте ребячество и непомерная шутливость, за что он несильно отхватил ладонью под затылок от младшего Каулитца. Том и Густав продолжали катиться, как на юмористической передаче, а Билл улыбался только уголками губ. Привык уже к подобным шуточкам. Не обижается. За дверью слышались голоса, какая-то возня, и эти звуки заставили сильнее вжаться в спинку дивана. В помещении повисло гробовое молчание, видимо, Георг решил окончательно заткнуться. Густав потирал ладони, Том смотрел куда-то в сторону совершенно безжизненным взглядом, а Билл стал ходить взад-вперед с листами. — Че, может, покурим? — «ожил» старший Каулитц, вставая с дивана и убирая в сторону гитару. Видимо, Георг и Густав бессловесно согласились, следом вставая со своих мест. — Да, пошли. Времени еще дохера, — подтвердил Гео, — а вы не идете? — Нет, идите сами, мне для голоса вредно, — пискляво-наигранно выдал Том, пародируя брата. И попал в самую точку, встретившись с его недовольным взглядом, оторванным от сет-листа. — Может, вы уже все заткнетесь и свалите наконец? — фыркнул Билл вслед уходящим парням. — Если что, не шалите тут, ладно? — не остался в долгу Том, и парни снова заржали. Я моментально смутилась, опустив голову. Дверь закрылась. — Я тоже могу уйти, — подала голос я, вставая с дивана, — если тебе нужно побыть одному, порепетировать, все такое… — С чего ты взяла, что ты мне мешаешь? Доброжелательная улыбка юноши в свете гримерных ламп вновь ввела меня в неведомый гипноз, которому бесполезно сопротивляться. Положив листы на стол, Билл слегка приблизился, аккуратно взяв обеими руками мою ладонь. — Тебе тревожно? Я невнятно покачала головой, — Немного есть. Все же я никогда не была на вашем концерте… — Я тоже сначала все время волновался. Думал, что выйти не смогу, так ноги дрожали. Но когда чувствуешь эту встречную энергию, летишь навстречу ей и совершенно ни о чем не думаешь. Билл словно старался унять мою легкую дрожь, бьющую под кожей, поглаживая кулачок большими пальцами. После чего аккуратно заволок в объятия, позволив мне просто прижаться к своей опоре, такой нужной для меня и секундно закрыть глаза. Выпустить душный клубок из легких, мягко вкусить расслабление. В невесомой манере Билл водил руками по спине, талии, без нажима, даже с нежностью. Мне даже с некой ревностной реакцией предстоит смотреть на то, как через какое-то время его будут желать другие девушки, истерить, кричать, толкать друг друга. — Я так горжусь тобой, — сквозь улыбку полушепотом материализовались мои мысли. Наши взгляды направляются друг на друга. Чувствую даже легкую вибрацию в его смешке, как каждая черточка любимого лица впитывает в себя чистый, искренний позитив и предвкушение любимого дела. Какой же ты красивый, Билл… — Спасибо, что ты рядом. Низкий шепот ложится на слух, приятно будоража мое сердце. Билл слегка наклоняется, и будто намекает, перемещая ладонь на затылок. Подпуская ближе к себе, чтобы ненадолго отключиться, вкусить тишину, которая вскоре сменится гитарно-барабанным хаосом, смешанным с визгами. Тишину, которая проникает в этот поцелуй и гасит все остальное. Даже самые тихие шорохи. Привстаю на носочки, мягко оглаживая плечи и лаская губы, сцеловывая слой сладкого блеска. Хотелось только одного — чтобы этот момент не кончался. Прислониться носом к щеке, прижаться ближе, шепнуть что-нибудь приятное на ухо. Не разжимать этих объятий, сменяя теплую кожу под ладонями на давящую пустоту. Не отпускать даже на метр. Я не смогу, нет. Надо. Глаза распахиваются вместе с дверью, оглушившей небольшое пространство гримерки. — Оооо, парни, мы похоже невовремя! Реплика Листинга, по всей видимости, имела риторический характер, раз он, усмехнувшись, обратно завалился на диван и хитровато улыбался. Густав молча присвистнул, приземляясь рядом, а Том обошел диван и упал в кресло. Машинально отстранившись друг от друга, мы с Биллом как пойманные школьники, опустили взгляды. Прикусив губу, он снова схватился за листы, изображая видимость, что полностью занят ими, а я приложила ладонь к лицу. Черт возьми, я действительно напугалась. Наверняка теперь похожа на томат. Смешки позади еще дребезжали сзади эхом. — Какого фига вы так вламываетесь? — недовольство Билла впилось в парней. — Да ладно те, мы уже все видели, — отмахнулся Густав. Я нашла в себе силы повернуться, и почему-то первым, что я увидела, была невнятная мне отстраненность Тома, прожигающая словно насквозь. Глаза в глаза. Так, что загоняет меня в еще большую краску и еще более тесный плен смущения, в котором остается лишь задохнуться. Заметив это, парень коснулся своей повязки на лбу, поправляя, и выдохнул. Блуждающая растерянность скрылась за пушистыми ресницами, вводя в неведение. Или я просто переволновалась? Ближе к часу икс я прошла в зрительный зал, вклиниваясь меж толпы девчонок. Сначала Билл носился по всей сцене как ужаленный, даже забегая на ярус к Густаву. Останавливаясь то возле довольно лыбящегося Тома, то рядом с Георгом, лица которого порой даже не было видно из-за волос. В свете софитов парни будто сами сияли ярче всех звезд темной ночью. С каждым словом, с каждой песней мое сердце исступленно билось, открывалось для таких проникновенных и значимых слов. Было ощущение, что каждое из них летело ко мне, большое, осязаемое, что можно потрогать, ухватить и забрать себе. Ощутить не только слухом, но и всеми фибрами души, всеми клеточками тела. И если бы эти слова имели материальную форму и были брошены в толпу, то я была бы первой из всех, кто бы их поймал. Не позволил разорвать в клочья жадным ручкам. Мое, никому не отдам. Я верю в тебя Ты всегда будешь для меня святой Я верю в тебя… Я тоже верю в тебя, моя звездочка. Самая красивая, самая ясная и безумно талантливая. Я верила во всех вас, когда вы были еще гаражной группе в отцовском доме, а сейчас вы сводите с ума сотни и тысячи людей. Пусть они толкают меня, машут руками, фотоаппаратами, светодиодными лампочками, плакатами, пусть сносят с ног, но я продолжаю смотреть и испытывать этот чистый восторг. Который ни одна девчонка здесь не испытывает больше меня. Они визжат, истерят, плачут, как ненормальные. А я безумно горжусь тобой. Я умру за наше бессмертие. В конце песен визги усиливаются, и парни словно уходят в отрыв. Я едва не засмеялась, видя, как Том подбежал к краю сцены и на глазах у публики «отымел» свою гитару. Чуть не оглохла от криков и оваций. Наверняка много кто хотел бы оказаться на месте этой гитары, я уверена! А Том и рад, как вампир, питаясь этими девчачьими восторгами. Годы идут, а он не меняется совершенно. В Билла летели игрушки, какие-то свертки, даже лифчики, чему я ужасно смущалась. Да как они смеют?! Все сопровождалось милыми шутками между песнями, и народ был от этого в восторге. Первая половина концерта действительно завела всех нас — ударные, драйвовые песни, чтобы с первых аккордов толпа безумствовала, слетала с катушек и синхронно прыгала под сценой, а парни заряжались этой нечеловеческой энергией, завладевшей залом. Акустическое исполнение было более проникновенным, размеренным. Душевным. Мое внутреннее волнение выступало влагой в уголках глаз и мысленно относило на какое-то время назад, когда любимый голос пел для меня. Магдебург, за окном летний дождь. Ты снова говоришь, что Том лучший в мире гитарист, а ты на этом инструменте не можешь нормально играть. Но желание сильнее, и под шепот струн рождается твоя тихая песня. Солнечная улыбка, довольная, способная разогнать все тучи и выпустить свет. Мальчишка с глазами-угольками, навсегда укравший мое сердце. Поцелуй и робкая улыбка, отведенный в сторону взгляд. Снова эти губы, эти ощущения, эта захлестывающая с головой нежность. Волосы, щекочущие мою щеку. Проникновенный шепот, порождающий под кожей целую цепь вибраций, заставляющих сердце трепетать еще сильнее. Вокруг меня силуэты становятся ватными, воздушными, застывают в моменте, как в каком-то сюрреалистичном кино. Свет, исходящий сверху, озаряет только тебя. Поешь ровно, тихо, пристроившись на высоком стуле и едва ухватившись за стойку. Ты не видишь меня в этой толпе, но складывается ощущение, что смотришь четко на меня. Не на девицу, что рядом размахивает светящейся палочкой. Не на тех, что своими подпрыгиваниями норовят перекрыть мне обзор. Но обзор уже перекрывается выступившей на глаза влагой, и ощущения обостряются глуповато натянутой улыбочкой. Я впервые в жизни плачу от счастья. *** Парни не дали мне просто так уйти, когда довольная толпа и получившие автограф на своих пластинках випы разошлись. Билл, радостный до небес, настоял на том, чтобы я пошла с ними на after-party. И, конечно, отказаться не смогла. Гулять, так на полную! Помещение клуба, в котором мы оказались, освещалось стробоскопами, бегающими по стенам и периодически слепящими глаза. Довольные послевкусием концерта, парни сразу налегли на крепкие напитки и шоты, а я начала с легкого коктейля. Никогда мне не приходилось находиться в такой обстановке, но друзья чувствовали себя как рыба в воде. Неловкость грызла меня изнутри, и первое время я просто смотрела по сторонам, то на танцующую толпу, то на сцену с диджеем, то на второй этаж, озаренный красным цветом. Чуть дальше, за диванами, была штора, ведущая в приват-зоны. Алкоголь пока не согревал, а мне, чтобы унять волнение, хотелось держаться с кем-то рядом. Билла унесло довольно быстро, хотя он был опьянен еще выступлением, и я сделала вывод, что пока он перевозбужден эмоциями, не следует мешать. Они прикалывались о чем-то с Томом, затем с Георгом и Густавом, а позже они совсем скрылись в этой толпе, блещущей всеми цветами радуги в темноте и грохоте музыки. Но Том не ушел. Мне очень хотелось заполировать все свои эмоции после концерта, впечатления от которого я даже не могла описать словами, таким же расслаблением, как и парни. По всей видимости, тут уже все были навеселе не без помощи согревающих коктейлей, и отказывать себе я в этом не стало. С каждым глотком ощущалась легкость в теле, такая эйфория, которая выравнивала все нестройные и тревожные мысли в нити долгожданного спокойствия. — Хм, и какой по счету коктейль ты уже пьешь? — наигранная строгость мужского голоса проникла в мой слух. Я оторвалась от трубочки, и, немного отстранившись от стойки, повернулась к Каулитцу-старшему, стоящему рядом. В его стакане плавал уже пресный лед. — Не знаю, как-то не считаю, — отшутилась в ответ, — А тебе что, жалко? — Нет, просто, — улыбнулся Том, глянув на меня буквально секунду, а затем обратно уткнувшись взглядом в стакан, — Кстати, как тебе концерт? — Ты еще спрашиваешь! Это было безумно, нереально, тем более для меня, никогда не бывавшей на таких выступлениях! — То есть мы с парнями лишили тебя концертной девственности, да? — фирменная нагловатая улыбочка расплылась на его лице, и мы синхронно засмеялись. Том, Том, шутки у тебя все же в одном репертуаре… — Ну вроде того! Кстати, а что ты с парнями не тусуешься? Или… С девчонками, их же тут сотни! — язык уже развязывался окончательно. — Ты намекаешь на то, что я уже надоел тебе? — брови «обиженно» изогнулись, а губы забавно выпятились, как у ребенка. — Томкаааа! Ну ты чего, — легкий пинок кулаком в бок с тихим хохотом разубедили парня в обратном, — Что, и мне уже пошутить нельзя? Мы много болтали и пили, присев на один из диванов. Меня даже немного удивляло такое поведение Тома — обычно он не упускал ни одной юбки, тем более в клубе, еще и на after-party, но сегодня вдруг решил занять это время пьяно-интеллектуальной беседой со мной. Его как будто подменили. Блуждающие в карих глазах огоньки, отраженные от света стробоскопов, посмеивались будто вместе с самим Каулитцем, когда мы снова начинали потешаться над какой-нибудь ерундой. Но все же было интересно, а куда делся Билл и остальные? После очередного коктейля сознание немного притуманилось, скрывая любые беспокойства и мысли. Мне было хорошо, даже очень. Кивнув другу, что мне ненадолго требовалось выйти, последовала в один из коридоров клуба, подсвеченных немного ярче, чем основной зал. Судя по всему, там находились чилл-ауты, или… Я не знала, уже собираясь пройти дальше, как вдруг в уши что-то ударило. Прибило камнем. Его смех. Хотела убедиться, что это не алкоголь, инстинктивно подобралась к тяжелой шторе, за которой скрывалась к счастью, а может, к сожалению, притворенная дверь. Пространство рассекает напряженный, сладостный вздох. В помещении возле стены отчетливо мелькнула знакомая черноволосая макушка и запястье. Женское. С бордовым маникюром, а затем послышался еще смешок. Уже синхронный. Те самые железки на футболке, на браслетах. Первое отрицание пронзает насквозь, а взгляд будто не хочет на это смотреть. Слух — не слышать. Душа — не осязать, не чувствовать. Не впускать это, черным копотным слоем так отчетливо впивавшемся во все живое разом. — Красавчик, ну давай же…давай… — выстанывала блондинка, прижатая к стене, даже не потрудившаяся разлепить свои бессовестные глаза, чтобы заметить, что тут еще кто-то есть. А тот, кто так нагло топтался на моем живом естестве, так напористо и страстно убирал лишнюю границу одежды, припадая к груди, будто совсем выключившись от реальности. — Би-и-иллиииии, — еще один вздох сорвался с ее омерзительных крашеных алым цветом губ. Громче и сильнее любого ядерного взрыва, который не сравнился бы с тем, что постепенно начинало гореть во мне. Взрываться. Падать. Проваливаться. Укол взгляда этих шоколадных глаз со смазанными тенями пускает по мне жидкий ужас и жгучее неверие. Взгляд, горящий похотью, и губы с уродскими алыми следами помады. Губы, которые я целовала каждую ночь перед сном. Губы, которые клялись мне в безграничной любви и обещали все самое лучшее. Взъерошенные волосы от чужих прикосновений застывают торчком, точно так же как и место под кожаной тканью джинс. Парочка так нелепо застыла как статуя, заметив меня. Если сейчас попытки оправдания и будут, то до безумия жалкие, ввливающиеся в отрывистые пьяные фразы и дрожащие руки. На линии ремня, блять. Сложно моргать, игнорируя предательски подступающую влагу, оставаться в своем уме. Алкогольный эффект будто разом покинул меня, швырнув в котел реальности. Ноги автоматически хотят унести меня от этого места, как вдруг только двинувшись, я врезаюсь в кого-то и уже хочу лепетать глупые извинения. Или просто не разрыдаться, не быть тряпкой, слабой, униженной. Том? Он едва отстраняет меня от себя и следует по той же линии взглядов, которую я тщетно пыталась только что оборвать. Изничтожить. Тот немой контакт, что я упорно пыталась не замечать, но чувствовала дрожью в коленях и страхом внутри, забирается под кожу, доносится до ушей. Билл не успевает ничего ответить, как под действием сильного кулака падает боком на диван, сбивая пьяным телом стеклянный столик с двумя недопитыми бокалами. С алыми следами на одном из них. — Том! — кричу в пустоту, пытаясь оттащить неуправляемого от злости парня от своего же брата. Черт возьми, он его убъет. Страх жалит сердце, а хрупкое неверие силится разрушить иллюзии. Слышатся удары, звон разбитого стекла, чьи-то крики. Перед глазами мельтешит красный след на губе. Я кое-как силюсь сдержать слезы, теряясь в этом душном месте и бешено, лихорадочно содрогаясь. — Том! — еще один звучный удар приземляется на точеное личико младшего, а к горлу подступает душная паника. Я не знаю, как это остановить. — Урод, — грубо цедит он и обращает свой взор с трепыхающегося в пьяной муке брата на меня. Забиваюсь в угол в коридоре, как маленькая девочка, чувствуя злость, сносящую все на расстоянии этого радиуса. Исказившую выражение лица Тома настолько, что он не может привести дыхание в норму, о чем я сужу по выступившим на висках венам и испарине на лбу уже без черной повязки. В драке слетела, видимо. Парень быстро приближается ко мне, берет за руки, а я больше ничего не чувствую. Не осознаю, будто меня поместили в криокамеру на сто лет. Что с Биллом? Краем замутненного взгляда цепляю лишь кусочек темного пятна на полу. Еле шевелящегося. — Не смей рыдать, слышишь? Не смей, — теплая рука подобралась к щеке, а нос уткнулся в белый ворот футболки. Утыкаюсь в его постепенно рассеивающийся яростный взгляд своим, напуганным, охуевшим. Но постепенно прихожу в себя под действием собирающих влагу с щек пальцев, — Он просто напился, но я не мог поступить иначе. Завтра все будет хорошо, слышишь? — шепчет Каулитц-старший, будто оправдываясь за свою необузданную ярость. Так приглушенно. Для меня одной. Не мог поступить иначе. Не могу вымолвить и слова, все еще дрожа всем телом, но находясь в объятиях. Но к сожалению, не твоих. Смотрю на глаза, так похожие на твои, но это не они. Эти — беспокоящиеся, еще с отголоском не ушедшей до конца злости. Твои — пьяные, бесстыдные. Как никогда чужие и вселяющие в меня невообразимую боль. — Том… — слабый шепот обрывается, когда взгляд напротив переводится слегка ниже. — Прости, Шар. Руки на спине сцепляются в замок. И моих губ касаются чужие.