Падение Берлинской стены

POV Tom Взгляд быстро пробегает по ровному шрифту на типографской бумаге, приправленной еще и различного рода фотографиями. Билл, войдя в студию, резко бросил мне в лицо этот журнальный «шедевр» и встал надо мной как коршун, игнорируя присутствующих здесь Георга и Густава. Мы планировали прогнать инструментал сегодня без Билла, свести некоторые партии для новых треков, но все шло, если помягче выразиться, по пизде. Руки будто не оттаяли от холода, сковываясь в движениях и не желая играть на моей электрогитаре, уши словно закрылись ватой, а ниже колен будто все атрофировалось. Точно так же, как и изнутри. Еще раз тряхнуло. В животе затянулся комок из страха, непонимания при вычленении фраз и таких въедливых фактов, пестрящих на страницах. Вечер, окончившийся дракой участников группы Tokio Hotel! И дальше еще куча непонятного текста, так нагло перевравшего все факты. Гребанные папарацци следили там за нами, подловив самый, пожалуй, коронный момент. На одной из фотографий на развороте отчетливо видно нас с Шарлотт. Во всех красках. Так, что выдержка Билла, нависшего надо мной с трясущимися от гнева руками, вот-вот полетит к чертям, и брат припечатает меня к стене. Но он нарочно выжидает под томящую тишину, воцарившуюся здесь. Сердце сжалось, а взгляд потупился, будто искал спасительную ниточку в этих снимках. Которые хоронили заживо меня. Мои чувства. И прежде нерушимое доверие брата, который застыл возле, как грозовая туча, готовая вот-вот ударить. Мой милый брат, даже ненакрашенный, что в принципе для него не типично, блеснул яростью, перемешанной с отчужденностью в идентичном моему взгляде. Но таком, которого я прежде не видел никогда. Это был самый настоящий кошмар, передавивший горло ледяной судорогой. Тот, которого боишься и при виде которого хочешь запрятаться под кровать. Но я не боялся ночных кошмаров в отличие от него. Сейчас Билл казался таким отчужденным, раздавленным. Неживым, испускающим последние силы, жаля меня болючим током во взгляде, пока я нервно комкаю в руках этот несчатный журнал. – Вот Йост-то обрадуется, когда узнает... – сталь в голосе младшего растапливается едкой горечью смешка, направленного куда-то в сторону. Свинцовая глыба передавила мое дыхание еще сильнее, а взгляд не знал, куда деться, в какое безопасное место запрятаться от медленно приближающегося Билла, как смерти с косой, – я вот очень обрадовался, например... Пропитанные полнейшим непониманием реальности происходящего взгляды Георга и Густава светятся своим ступором. Меня постепенно загоняют в угол, как ягненка на убой, а я даже не знаю, что сказать. Все против меня, все, что было покрыто алкогольным дурманом и ее слезами на том гребанном after-party. – Но ты ведь сам клеил ту блонду, разве самому не противно? – попытка сказать что-либо в свое оправдание катится в пустоту и проглатывается омутом взгляда Билла. – И что... А тебе не противно было клеить мою девушку, а? Убийственная уверенность. – Или признайся, давно вы мутите за моей спиной, а? – ощутимый толчок в грудь – и я прижат к стене, – Сука! Голова отключается, а вся сила концентрируется в кулаках и гневе, бьющем под ребрами. В лицо прилетает кулак, и вокруг все начинает плыть. Студия наполнилась криками и ругательствами. Спина больно ударилась об пол, когда Билл, игнорируя все мои ответные удары, просто навалился сверху и стал бить меня, куда попадет – в лицо, в грудь, в живот, коленом в пах до одурительной боли. Еле как переворачиваюсь, стараясь восстановить баланс сил. Я всегда знал, что превосхожу Билла в физическом плане и сейчас как никогда хочу это доказать. Ловлю слухом различные нелестности с уст брата, как вдруг... Георг, блять. Парни оттаскивают нас друг от друга, но мы уже неуправляемы. Билл полыхает яростным огнем, как и застывший ужас в карих радужках, плавит там меня, сравнивает буквально с землей. – Угомонитесь, угомонитесь! – кричит Густав, держа руки Билла у него за спиной, но мне что-то подсказывало, что этот способ не подействует. Мой брат в гневе страшнее ядерной войны. И совершенно не может сдерживать своих чертей на поводке, выпуская их прямиком на меня, чтобы они разгрызли всего меня, а потом просто забрали в свой котел. – Ну что молчишь, а?! Ну скажи? Какого ебать девушку своего брата, а?! Хотя какой ты мне после этого брат, блять! Билл орал как резаный, а мне хотелось лишь сильнее втащить ему, невзирая на то, что я так неплохо приложился к его губе, что оттуда текла теперь маленькая струйка крови. И бешеный, яростный оскал брата, направленный на меня, был еще более зловещим, вгонял в меня в могилу и отнимал любые силы. Это было похоже на падение хрупкого стекла с высокого стола, и ты ничего не можешь сделать для того, чтобы хоть как-то подоспеть и уберечь его... – Успокойся, блять! – кричит во мне моя нетерпеливость, и я еще раз непроизвольно срываюсь вперед, игнорируя пререкания Георга сзади. Черт, он все же сильнее меня! – Я не могу успокоиться! Вы врали мне! Все врали! Как долго ты это планировал, сколько?! Какова цена нашей братской связи? Как тебе хватило наглости засосать мою девушку чуть ли не на моих глазах! Я, блять, жизнь за нее готов был отдать, а ты что творишь, блять! Студия снова наполнилась нечеловеческими криками брата, смешанными с отчаянными рыданиями, убивающими меня изнутри. Я действительно сглупил. Не смог сдержаться, когда видел это «действие», там, в клубе, из-за своего пьяного в ноль брата. Который так же не хочет сейчас сознаваться в своей вине в том числе, что буквально на глазах у Шар готов был трахнуть другую. Да-да, я видел, как в испуганном запале та блондинка ринулась прочь, и как Билл судорожно застегивал ремень, когда Шарлотт уже обессиленно прислонилась к стене, подавляя рыдания и не желая верить в то, что ее мир только что надломился, как та самая хрустальная ваза. Разбился на миллиарды острых осколков. Я просто не мог оставить ее, и, изнемогая от яростного пламени под ребрами на своего брата, плавился и сам буквально разрушался при виде ее слез. Незаслуженных, уродующих ее лицо. Лицо той, любить которую мне никогда не было позволено, но я всегда отчаянно хотел быть рядом. Быть нужным. Не третьим лишним. За нее я был готов убить, снова накинуться на брата и расцарапать его слащавое личико, благодаря которому нашу группу так любят и обожают. То, за которым скрывается самый настоящий лицемерный черт. – Ты сам виноват, – выдыхаю тяжело, и чувствую, что вроде как отпускает, и Георг уже не так сильно держится за меня. Проклятый журнал валяется где-то в ногах, а мне уже нет никакого дела. В голове самая настоящая мясорубка, которая превращает остатки моей нервной системы в бесформенное и уродливое месиво. Я и так хуево спал эти три дня, мысленно переносясь на это злосчастное after-party. Последнее, что помню, это то, как Билл приподнялся с пола, охуевший от моего удара и потупил свой пьяный взгляд в нашу сторону. И то, как в моих объятиях дрожали тонкие плечи, наливаясь вселенской болью, передаваемой даже мне через тихие всхлипы в шею. И это болезненное, такое вымученное Почему, Том... Том... Да, именно в тот момент я увел ее подальше. Снова увез к себе, чтобы закрыть от всей внешней страшной силы. Где мой брат поступил как настоящий подлец, но не желает в этом сознаваться. На том же диване девушка долго не могла уснуть, уничтожая меня изнутри своими надрывными всхлипами и нескончаемыми рыданиями, которые не сняло даже ни одно успокоительное из моей аптечки. – Почему, Том... На, наверное, пятисотой по счету салфетке красуется черный след от туши, а под ладонью так же дрожит от всхлипа плечо, – Как он мог так со мной... После всего, что мы пережили... Нерастраченная злость переполняет меня изнутри, не зная, куда материализоваться, а потому вынужденно держу себя в руках. Спокойно, Том... Нихуя не спокойно! Если б у меня под рукой была боксерская груша и разыгравшееся воображение, что она – это Билл, то не задумываясь, врезал бы так, чтоб и живого места не осталось. – Мудак, блять... – выругиваюсь очень тихо, чтобы Шарлотт не слышала, но напрасно. Плечи перестали дрожать, и я даже кожей ощутил оцепенение чужого тела. – Что теперь, Том... – еще один всхлип как оголенное лезвие, проехавшееся по мне. – Ничего. Он просто набухался, и завтра ничего не вспомнит. Может, все обойдется... О, какая жалкая попытка оправдать собственного близнеца. Сам-то веришь в это, Том? Я не уверен. Почти верю, потому что на пьяную башку и не такое бывает, по себе знаю. Но у Билла наглости не занимать. Придя с девушкой, которую он боготворит и без которой жизни не представляет, умудрился закадрить какую-то левую клубную шлюху, вовсю лапая за все части тела и стоя уже на низком старте с расстегнутым ремнем. – Шар, ты должна успокоиться... Пожалуйста, ложись, а завтра мы все решим. А кто «мы»? Вспышки моей нереальной ревности и к тому же, ревности Билла, сносят крышу нам обоим и, кажется, греют нас для второго раунда, но я не уверен, что хочу этого. Георг и Густав кричат на нас, пытаясь разнять, но бесполезно. Мне похуй на то, что сейчас может зайти кто-то из продюсеров, сделать выговор, мне п о х у й. Такое же въедливое и чернящее стены вокруг недоумение закрадывается во внутреннюю полость и обретает свою силу в новом кулаке. Я даже злился не на журналюг, которые своими гребанными фотокамерами лезут куда не надо. Ненавижу их, ненавижу! А просто на того, кто уворачивается от моих ударов и сыплет ругательствами, так тщетно обороняется и прикрывает свой зад, не хочет смотреть правде в глаза. – Какого хуя ты творил там, а? Совсем блять, берега попутал! Девчонка из-за тебя чуть с ума не сошла пока ты зажимал ту шлюху! Сучонок крашеный! – Пошел нахуй, блять! Я был пьян! – кулак приземляется в мою щеку и мигом оглушают. И чувствую снова на себе чужие руки, тщетно оттаскивающие от близнеца, которому я хочу отомстить за ее боль. За ее слезы. И уже схожу с ума от этих гребанных недотреугольных отношений, где я вечно в роли спасающей подушки, в том числе и сейчас, все время вывожу все это дерьмо из-за своего брата, который может порой творить полную хуйню и не чувствовать своей вины. – Ах, да, конечно! Вот это оправдание! – А вот вам, похоже, было весело без меня! – Блять, вы успокоитесь или нет! – рявкнул Георг, уже не выдерживая этого дурдома, – объясните нормально, блять, что вы как с цепи сорвались! – Все просто и прозрачно, Гео! Заебически! Стопудово они трахались, пока я там просыхал! Нормально, да?! Вон в журнале глянь! Нет у меня теперь ни девушки, ни брата! Все, блять! – Заткнись уже, бабник недоделанный! Лучше скажи, с каким мы стояком тебя застали, когда ты клеил ту блонду в чилл-ауте! Совесть не мучает, нет! Если она там вообще есть! – ору в пустоту, глядя на Билла. – Окей, раз в твоей башке не отложилось, повторю! Я был пьян. И для меня это нормально, я звезда! Я не виноват, что меня хотят девчонки! – Ах вооот мы как заговорили, значит, – сейчас точно задымлюсь от злости, не желая воспринимать сказанное братом как за чистую монету, – Звезду включил, да?! Так а объясни тогда, зачем тебе она? Ты выдал себя таким образом, братик, заебись, поздравляю! Вот она, цена твоего отношения к ней и всех бесконечных соплей! Вот оно, все что мы пережили вместе, Гео, Густав, полюбуйтесь, – не знаю, куда меня несет, но я бешено раскидываю руки и чуть за голову не хватаюсь, словно обращая внимание парней к объекту моей безграничной, на данный момент, ненависти и отвращения, – А-ху-еть! И захлопал в ладоши, втайне страшась того, к чему мой гнев может сейчас привести. И этот человек – мой брат? Это он родился спустя десять минут после меня, а я еще как-то назвал его лучшим подарком на свой день рождения? Гребанный предатель. Такое оскорбление я воспринял в первую очередь на свой счет, несмотря на то, что речь шла о девушке. Я бы никогда не подумал, что все зайдет в такой тупик и так остро заточит ножи, на лезвии которых мы сейчас лавируем. Всего за несколько секунд братец так упал в моих глазах. Или его сейчас опять несет пороть несусветный бред? – Да, имею право! Подумаешь! А вот какого хуя полез ты к МОЕЙ девушке? – еще один удар в грудь, и парни снова суетятся. И я уже не контролирую себя. – Да потому что я люблю ее, блять! Наверное, после этого крика мои уши накрылись ватой. Вселенная остановила все свои жизненные процессы. Парни замерли, будто узнали новость о конце света, взгляд брата потух, а искрящаяся в его глазах влага резко помутнела. Испарилась. Все факты привели к единому знаменателю, где я был гребанным нулем. И сейчас этот конец света как никогда близок. Он уничтожит меня первым, в чем я уверен более чем на все сто злосчастных процентов. Страх за шаткое будущее, которое скрывалось за черной шторой уже нашего общего отчаяния, разрывал на куски. И рос в геометрической прогрессии, упираясь в застывшую в глазах близнеца отчужденность. Неверие Боль Немой вопрос Вину? – Что ты сказал... – кривая усмешка неестественной, ядовитой змеей ползет по его лицу, а взъерошенная черноволосая голова опускается, будто сам Билл хочет огородиться от этой больной правды. Я все сказал. Вопрос повторяется, не находя ответа в моем молчании и разрезая всего меня насквозь своей едкой печалью. – Спишь с ней? Билла не волнует, что мы не одни. И я уверен в том, что сейчас в его голове взрываются самые настоящие бомбы, страшнее всех атомных и ядерных изобретений человечества. Самый больный вопрос врезается в меня снова, а я лепечу что-то непонятное, будто сам рою себе могилу, хотя абсолютно чист. Я бы никогда не посмел притронуться к ней настолько, чтобы так опорочить себя, ее и своего близнеца. – Совсем идиот? Билл усмехается еще сильнее и пятится назад, неестественно закрыв уши ладонями как маленький ребенок, которого привели на наказание. Как будто мои искренние оправдания не имеют большего веса и я сморозил полнейшую чушь. – Я никогда не лез в ваши отношения. По всей видимости, тыкать Билла лицом в собственную оплошность бесполезно. Хотя я пытался, безуспешно, но пытался. Он сам едва ли не трахнул ту расфуфыренную блонду при нас. Его уже мокрые, бессловные глаза становятся шире, атакуя неизвестностью. – Что ж, не буду мешать. Прозвучало так тихо, но моему обезумевшему в край сознанию показалось, что это проголосило персонально мне с самых громких радиостанций. Обессиленно и надрывно, что я почти подобрался к самому краю пропасти. Билл срывается, бежит. В студии еще витает дух полнейшего аута. Из губы сочится свежая кррвь от удара. Злосчастный журнал, валяющийся у дивана, превратился в мой смертный приговор, в котором даже не требовалась моя подпись. Я уже все заранее подписал.

The pain of love in all of us

It hits you like a hammer

The pain of love we can't turn off

Let's celebrate the drama

*** POV Charlotte Со стола летят тарелки, различный хлам, его любимая кружка. Разбивается вдребезги, соприкасаясь с холодным полом и содрогая стены характерным звуком. Что у нас дальше... Неизмеримое отчаяние превращается в нестерпимый, оглушительный вой внутри, заунывную сирену, которая всецело вселилась в мое тело, вгрызлась в помутненный разум как едкая щелочь. Выжигающая все без остатка. – Читай же, ну! Картинки посмотреть не забудь! При мне, сейчас же! Надо мной стоял взбесившийся как ужасное чудовище Билл, едва не дымясь от злости, которую он еще сдерживал. После той ночи в клубе я вроде как смогла его оправдать и простить, что, мол, алкоголь свое сотворил. Билл долго извинялся, а я не могла не поддаться этим шоколадным глазам. Мы планировали, что проведем этот день вместе... На студии ребята сами справятся, а присутствие Билла там нужно не было. Том. На этих типографских листах отчетливо видно, где мы с ним целуемся, что, по иронии судьбы, застилалось в памяти непроглядной пеленой алкоголя, обиды, отчаяния. «Гитарист Tokio Hotel Том Каулитц и его избранница на одном из послеконцертных вечеров! Неужели самый завидный жених из популярной рок-группы нашел свою невесту?» – Билл, это... Жалкий шепот в пустоту. В спину, чуть сгорбленную и едва не дрожащую. Облаченную в черную футболку, пахнущую его лаком. Как же мне хотелось прижаться к ней и обнять за талию и сказать, что все это – чистейшая неправда. Да, я так и хотела! Руку обожгло словно огнем, сильным толчком от себя. – Не смей подходить ко мне, поняла?! Не смей! Точно, я должен был сразу все понять. Вы с Томом. Шик! Блеск! Превосходно! – Перестань, Билл! Что ты несешь? Ты же сам знаешь журналюг! – слезы бессилия все подкатывают и подкатывают к уголку глаз, не в силах задержаться там. Уже прорывают мою внутреннюю дамбу и идут на волю. По щекам вниз. – Но ведь это вы на фотке. Я могу отличить монтаж от настоящего снимка. Не настолько тупой, как ты считаешь. – Перестань меня упрекать! Том просто поддержал меня, после того как ты изменил мне на моих глазах! С той девицей в чилл-ауте, забыл? Или так сильно в штанах давило, что ничего и не помнишь? Срываюсь на крик, невольно жмурясь и поджимая губы, затем неестественно улыбаясь сквозь воду, льющуюся с ресниц. – А у Тома значит, не давило? Хах, ладно! Учти, что для нас это так принято! Я не виноват, что меня хотят девчонки! Похоже, это конец. – Не знала... Что ж, если тебе так они нужны, то катись к черту! И я уеду в Магдебург сегодня же! Раз ты так относишься ко мне! – Ох, а что так? Моего братика даже не прихватишь с собой? – едко, с издевкой. Взгляд зловещий. Уже ставит на колени всю мою решительность, но я отчаянно борюсь. За наше будущее... – У меня. Ничего. Нет. С Томом. Хватит. Хватит! Билл, пожалуйста... Хватит... И в прямом смысле падаю на колени, словно замаливая смертный грех. Хотя мы оба грешны, но у меня хватило смелости прийти на исповедь первой... Я действительно отдаленно помню, что Том поцеловал меня в том проклятом клубе. А потом, что долго плакала в его машине. И в его квартире, задаваясь одним вопросом. – Почему, Билл... – Почему заставлял вас с Томом трахаться за моей спиной? Вопрос не по адресу, Лотти. Щелчок зажигалки в приоткрытое кухонное окно хоть немного отрезвляет, и я смаргиваю с глаз едкую боль. – У нас ничего не было и нет... И не может быть, Билл. Как ты можешь так говорить про меня и собственного брата? – стараюсь говорить разборчиво, но тихо. Так, чтобы слышал он во всех красках и оттенках видимого ему оправдания. – А что тогда это было? – поворачивается вполоборота, держа в руках тлеющую сигарету, дым которой отравляет мое внутреннее пространство своей черной копотью. – Ничего. По крайней мере, Том не вел себя как неуравновешенный ревнивый придурок! В нем есть хоть какая-то мудрость, а тебе до этого еще расти и расти! – выпалила я. – То есть по твоему мнению, я такой? Неуравновешенный глупый мальчишка?! Билл затушил сигарету, сжал ладонь в кулак и со всей силы смахнул с подоконника стакан с недопитой колой. Его любимым напитком. Звук разлетевшегося по полу стекла врезался в уши, а пятна стали похожи на разводы крови. Этого я не стерпела. Первый взрыв. Вспышка. Туман. Пустота. Пропасть. – Твою мать, ты что творишь?! – Однажды ты уже разбила мое сердце. Примерно так же, как этот стакан, – Билл говорил тихо, повернувшись спиной ко мне, – Я дал тебе второй шанс, но... Что ж. Раз тебе так лучше, то я больше не помешаю тебе. Ты ведь всегда этого хотела, верно? – Ты мне дал шанс? Надо же, как благородно с твоей стороны... А я думала, что ты был со мной искренен. – Я всегда был с тобой искренен, только ты этого никогда не замечала. – Билл, прекрати! – Я ухожу, – холодное, резкое. Он рывком отстранился от подоконника и вышел из кухни. Даже не посмотрел на меня. Судя по шороху в прихожей и звуку замка собрался куда-то уходить. Черт, да куда?! Я должна его остановить. – Билл! Въедливые слезы туманят картинку передо мной, как и рассудок, и я, блять, по своей неуклюжести цепляюсь за что-то и падаю, растекаясь на полу, как бесформенная масса. Встаю и понимаю, что уже одна. Дверь закрыта. Душераздирающий крик звучит слишком жалко и так обессиленно. Остатки сил резко приливают к кончикам пальцев, заражая их непомерной злостью. Отчаянием. Еще одним отчаянным криком в пустоту. Прислоняюсь к стене, которая никак не может меня спасти, ползу в сторону гостиной. Его тарелка с недоетым бутербродом с колбасой. Летит к чертям, разбиваясь. Что следующее? Стопка с дисками с его любимой Неной и Green Day? Все это великолепие с оглушительным стуком и скрипом разломанных коробок падает на пол под действием моей нерастраченной злости, бившей внутри с воплями бессилия и протеста. Срываю со стен всякие плакаты, не жалея. Рву на кусочки, делая салютик и смеясь как умалишенная. Чтобы ему было больно, когда он увидит этот «праздник». Иду в спальню. Нашу спальню. С тумбочки слетает небольшой светильник в виде котика, который подарил мне он. Привез из Марселя, когда они были там в туре. Не хочу, не жалею. Я снова живу на чьей-то шее. На этот раз поверила во что-то больше и светлое? В любовь поверила?.. Боже. Сбрасываю с кровати твою подушку, бью ею пол, выплескивая всю агрессию. Открываю шкаф и бешено сталкиваю с полок твои вещи. Сколько ни говорила, чтобы клал их ровно, а не бесформенной кучей – без толку. Слезы застилают глаза, голова уже кружится. Снова падаю на колени, хочется кричать от невыносимой боли. Взгляд цепляется за одну из футболок, которую ты любил носить дома... Я гладила ее недавно. Хотела быть прилежной для тебя. Хозяйственной, любимой. Ты никогда не отказывал, звезду с неба готов был достать ради меня. А я ради тебя. Мы на все были готовы друг для друга. Пальцы сами тянутся к черной футболке. Сжимаю в руках вещь с какой-то непонятной надписью и блестящим рисунком. Прижимаю к сердцу. Утыкаюсь в нее лицом, и как дурная токсикоманка, вдыхаю твой запах. Сладковатые, чуть терпкие духи, глинтвейн и мягкая кожа, которую я целовала и желала целовать вечно. Устало закрываю глаза, добавляя запах слез. Ты ушел... Ушел. – Телефон недоступен, – с кривой усмешкой покачал Том, но я знала, что это в нем вопит инстинкт самозащиты. Бесполезный аппарат лег в бардачок автомобиля, где мы пережидали дождь. Том взял в прокат, решив, что перемещаться самим – что подписать себе смертный приговор. Окна были закрыты, не пуская дождевую воду, дворники интенсивно работали, а я обняла себя руками, дрожа от холода, поедающего изнутри. Три дня. Без вести. Без любого напоминания. Билл исчез, словно растворившись в воздухе. – Том, я повторяю тебе в сотый раз... Его телефон дома, – вышептываю эти горькие для себя слова, пытаясь снова не попасть в ловушку гнетущего бессилия. В куче хлама, оставшегося после моего порыва гнева. Пусть там будет хоть пятьсот пропущенных, но владелец телефона их не прослушает... Хоть звонками, хоть голосовой почтой. – Блять... – гневно выругался парень, стукнув ладонью по рулю и скрепя зубами. Я отчетливо знала, что он чувствует, но не показывает. Ходящие желваки, поджатые пирсингованные губы и впившийся в мертвую точку взгляд словно разгадывал тайну человечества. Мы прислушивались к любой вибрации телефона Тома с замиранием сердца, надеясь, что Билл объявится. Обзвонили всех... Георга, Густава, знакомых... Родители были пока не в курсе. В груди болело и все содрогалось. Где ты, мой мальчик... Что с тобой? Я молю, дай знать о себе... Вернись... Я уже все простила... Готова простить тебе все, лишь бы ты снова улыбался мне и забрал с собой этот ужасный дождь, барабанящий по крыше. Может, ты бегаешь через муссон... На краю света, там? Где кончилось время?.. Где ты? С кем ты? Все ли с тобой хорошо? Глаза устало прикрылись, и я оказалась в нашей квартире. Ты сидишь на краю кровати, мило зеваешь. Утренний, взъерошенный, ненакрашенный... Такой любимый, сладко потягиваешься и надуваешь губки, заявляешь, что не хочешь никуда идти. Когда я встаю первой, то обязательно тяну тебя за руки, а ты начинаешь смеяться. Мы толкаемся в ванной, когда хотим одновременно накраситься у зеркала. Ты опять с чего-нибудь засмеешься, подойдешь сзади, обнимешь. А я прижму к губам твою ладошку, поцелую каждый пальчик, а затем и твои губы. Поглажу по взъерошенной макушке, ты это любишь, я знаю. Безумно люблю прикасаться к твоим волосам, чувствуя родной запах. Дурацкие сигареты. Слабый отголосок приятных духов. Лак... Сознание рисовало страшные картинки, подпитываясь растущей неизвестностью. Георг и Густав тоже не могли никак отыскать младшего Каулитца, стоя на ушах и обзванивая всех знакомых, у которых он потенциально мог бы зависнуть. Продюсеры были пока не в курсе, но это до поры до времени... Было страшнее думать еще и об этом, а особенно о том, что будет делать Йост, когда узнает о бесследной пропаже одного из своих самых ценных кадров? Нам просто головы не сносить, и старший Каулитц об этом был прекрасно осведомлен. На плечи легло что-то теплое, и я с улыбкой на губах представила тебя. Ожидала, что вот-вот, и в щеку приземлятся твои губы, одарят поцелуем. Где же ты, мой мальчик?.. Боже, я не выдержу еще раз этой пытки. Снова потерять тебя... Невыносимо. Плевать, господи... Плевать на ту девицу и твое опьянение... Я знаю, мы сможем все преодолеть... Я тоже люблю Тома, но как человека, как друга, как члена нашей маленькой семьи, ты не понимаешь? Сам когда-то сказал, что мы одна семья. А потом поцеловал в уголок губ, а я снова прикоснулась к тебе, обняла за плечи, потрепала по смолистой копне. Ласково улыбнулся и взял меня на руки. Вернись, прошу тебя... Мне так не хватает тебя... Это все ошибка. Би-и-ль... – Уже дрожишь, – как камнем по голове, меня возвращает в этот мир голос Тома. Глянув на меня, он повернулся назад и накинул на меня свою толстовку, лежащую на заднем сидении, спиной вперед, как одеяло. Укрыл. А я не знаю, как мне дышать, чтобы не известись окончательно. Щека мокрая. Мне все это снова привиделось, почудилось... – Шар, пожалуйста, мы сделаем все возможное и найдем этого идиота. Я уже всех обзвонил. Хотя если пройдет еще несколько часов, мы заявим, что пропал без вести... Том сыпал болезненными фактами, сохраняя в себе стойкость, но я знала, что одно неловкое движение, и она переломится, как палочка от мороженого. Я знала, что когда он нервничает, обязательно потирает лоб, поджимает губы, но словесно – никогда не повысит голос и не пустится в истерику, как его брат. В этом и было их полярное различие. Том более сдержанный, собранный, держит все под контролем. Билла может вывести из себя любая мелочь. – Я надеюсь... – Шар, я хотел извиниться еще раз... Я знала, что он затеет этот разговор снова, и это вновь содрогнет мое едва устаканившееся равновесие. Рев туч за окном становится все сильнее, усиливая наше нетерпение и желание все узнать как можно скорее... – Томка, не надо. Ты не виноват ни в чем... Чуть приподнимаюсь, кутаясь в кофту теснее. Том замечает мои телодвижения и поворачивает голову, нервно проведя ладонью по брейдине. Отчаяние в его взгляде вместе с неким сожалением заползает мне под кожу, будоража разум на не очень приятные думы. – По-крайней мере, ты знаешь причину. Поверь, я ни в коем случае ничего не ожидаю, просто... Хочу, чтобы ты знала. Я искренне жлаю того, чтобы вы с братом были счастливы. Да, я научился жить с этими чувствами уже долгие годы, уже привык. А потому все же чувствую вину. Если ты позволишь мне быть рядом, то я буду. Если же нет, то я навсегда исчезну из твоей жизни. И не буду мучить никого из вас... – Том... – сдавленно улыбаюсь, впитывая слухом каждое слово и рефлекторно накрываю его руку своей, – даже не смей думать о таком. Ты всегда будешь рядом, слышишь? Я просто не переживу того, чтобы потерять кого-то из вас снова. Ты мой близкий человек, и я не знаю как это объяснить, но... Я люблю вас каждого по-своему. Не думай, что ты лишний, ненужный, не смей, слышишь?! Том... Его взгляд упирается куда-то вниз наискосок, а я сжала его руку так сильно, что, наверное, ему больно. Слегка разжимаю и вижу натянутую улыбку. – Да, я слышу тебя. – Я с уважением отношусь к твоим чувствам, но поверь... Мои – не меньше. Я люблю тебя как человека.... Как что-то очень близкое и родное, и не могу уже представить свою жизнь без тебя. Я понимаю, всем нам тяжело, но... Я не отпущу тебя, Том! Даже не смей об этом думать! Парень накрыл мою ладонь в ответ. И в его взгляде прочиталось некое облегчение. – Спасибо. Но можно попросить кое-что? Если ты, конечно, не против? – вкрадчиво прошептал он, наклонившись к моему уху. – Конечно, Томк... Можешь не спрашивать. Он вновь поджал губы, боязливо бегая по мне взглядом. Какие-то секунды помедлил. Не решался. Прикоснулся губами к моей щеке. Одарив протяжным, настолько невесомым поцелуем, но мельчайшие клеточки тела его уловили. Я позволила, потому что не могла иначе. Это очень глупо, я знаю. Но этот человек невероятно дорог мне и всегда таковым будет. – Считай это моим дружеским поцелуем... Я ощутила, как меня наполняют различные чувства, борющиеся за свет в моем окошке. Утыкаюсь лбом в мужское плечо, обессиленно, устало. Наши руки все еще вместе. В салоне раздается громкая трель мобильника. Том дергается, незамедлительно отвечает, а я снова на нервах. Не могу разобрать и слова в трубке, пожирая взглядом парня. – Да, да, Билл Каулитц... Мой брат, да! Я напряглась, изводя себя догадками. Том качает головой, дышит часто, сжимает рукой аппарат чуть ли не до хруста, – Где?! Ага... Так... да, запомнил! Немедленно заберем! Откуда заберем? Боже, я сейчас с ума сойду. Том гасит вызов. Зубы стиснуты. Зол. – Ну что?.. – Он... – молчание парализует язык Тома, а я тщетно пытаюсь докопаться до истины. – Не тяни, пожалуйста... – Он в полиции, – выдыхает Каулитц-старший, откидывая голову на спинку кресла, – блять... На мои расспросы он лишь фыркает и жмет педаль в пол. – Поехали.