Без меня будет лучше

Джейн Робертс не помнила сколько пролежала тогда на кровати, пока Джим Колчек наконец не заснул. Пока его крупная рука не перестала сжимать ее хрупкое запястье, пока она не перестала слышать хруст костей и ощущать холодные пальцы. Было темно. Джейсон, по всей видимости, тоже уснул. В соседней комнате все еще работал телевизор. Теплый ветер из открытого окна сменился прохладным. И вот наконец Джейн Робертс из последних сил встает с кровати. В их спальне всегда было темно, Джейн стеснялась заниматься сексом при свете. Включать лампу и будить мужа было страшновато, поэтому девушка на ощупь дошла до шкафа и вывалила оттуда всю одежду, что нашла. Не только свою, но и чужую. Рюкзак она помнила где кинула, рядом с тумбочкой в гостиной – сменила его тогда на биту. Которая, к сожалению, не пригодилась. Впопыхах засовывает все собранное в отделение, проверяет есть ли деньги, хоть какие-то, в карманах. Вроде есть, на проезд хватит. Смотрит в окно на кухне, проверяет выключен ли свет в домах соседей. Дворовые собаки десятый сон видят, не должны заметить. И вот, накинув на себя провонявшую еще с прошлой недели кофту на форму официантки, она уже делает шаг к двери, как вдруг вспоминает. Джейсон. Сопение малыша громче сраного телевизора, который давно пора выкинуть, громче жуткого храпа Джима, громче любых других раздражителей и даже внутреннего голоса, который вовсю орет. «Что ты блять делаешь?» Джейсон всегда сладко спит. Засыпает быстрее, чем другие малыши, не доставляет проблем. Будто знает, какой жестокий этот мир и как в нем тяжело выживать. Старается не высовываться. Джейн подходит к нему медленно, боится примагнититься к люльке и уже никогда не выбраться. Проводит потным от волнения пальцем по его розовой щеке, чувствует дыхание на подушечках, запах родного человека. Тяжелый рюкзак свисает с плеча и напоминает о невыполненной миссии. О единственном шансе, который ей был дан, о прекрасной возможности сейчас сбежать и начать все сначала. Как когда-то сделал ее отец: теперь этот поступок не кажется таким уж и мразотным. Но Джейн отказывается его понимать. «Это другое», говорит она себе шепотом. Напоминает, что он тогда был морпехом, подающим надежды солдатом, которому и горы были по колено, и зарплата позволяла прокормить не одну семью. А она, кто она? Мать-одиночка, которой всего-то 20, которая из школы сразу пошла под венец. Они не в одинаковом положении. Они вообще разные. Друг другу чужие люди. Мысль оставить сына с этим уродом кажется ужасной. Мысль забрать его с собой и показать «все прелести» уличной жизни – еще хуже. Джейн сама не знала куда пойдет и что будет делать. Как можно нести за другого ответственность когда сам за себя-то толком не можешь? Хреновая мать. Хреновая жена. Хреновая дочь. Малыш просыпается. Словно чувствует, что мать задумала и решает увидеть ее хотя бы в последний раз. Не скулит, не мычит, просто смотрит единственным глазиком, что продрал. Его глазки всегда напоминали Джейн созревшие каштаны, которые так и хочется съесть. У самой девушки глаза были серые, а у Джима черные – темно-русый цвет глаз достался ему от дедушки. Как иронично. Джейн берет его на руки просто, чтобы подержать. Чтобы ощутить вес ответственности, что взвалился на плечи и теперь не дает ступить и шага. Ради чего она терпела избиения последние два года жизни и не давала себе шанса на счастливую жизнь. Стоит и держит его за подмышки, как в последний раз рассматривает: мягкие ручки, короткие ножки. Он и держаться-то на них толком не умеет, зато прыгает будь здоров. Джо бы оценил такое рвение. Дедушка бы оценил. — Ма-ма, — едва мямлит младенец. И это его первое слово в жизни. Девушка от растерянности чуть не роняет его вниз. Джим утверждал, что первое слово за ним, но как и во всем остальном, он ошибался. — Джейсон, — даже не пытаясь сдерживать слезы, Джейн прижимает младенца к себе. Так сильно, что тот начинает кашлять. Стоять она готова в этом положении вечность. Огромная доза дофамина подкрадывает мысль. Которая прекрасная и ужасна одновременно.

***

Путь до Атланты всегда был неблизкий. В детстве девушка часто приезжала сюда к отцу до их с матерью развода. Пара надеялась, что все еще у них наладится, но не получилось, поездки прекратились. А вот запах жженого бензина и дешевого кофе, что пьет как не в себя водитель на каждой заправке, никуда не делся. Выйдя наконец на станции после девятичасовой поездки, Джейн как после горячего душа вдыхает полной грудью свежий воздух. Хотя свежим его вряд-ли можно назвать, но хоть какой-то. Джо Робертс жил недалеко от центра. Хрен знает как ему дали одноэтажный дом в этом милом штате, он-то был куда лучше, чем мамин. Чем когда-то их общий, семейный. Фасад он так за двенадцать лет и не покрасил, светлая желтизна превратилась в горчичный цвет, будто кто-то обрызгал их дом с улицы соусом карри вместе с сырным. Кусты с фиолетовыми и желтыми цветами, которые они когда-то посадили вместе в солнечный день, засохли и теперь отгоняют своим видом прохожих. И вот она снова здесь. Звонок в дверь и длительное ожидание. Как двенадцать лет назад. Джейн до сих пор помнит, что спальня отца находится дальше всех комнат от входной двери, что он по пути заблудится и попадет сначала в ванную, а потом, ругаясь на хреново построенную лестницу, медленно спуститься, чтобы не сломать еще раз ногу. В прошлый раз ведь именно Джейн его нашла лежачим с открытым перелом внизу когда пришла домой с прогулки. А теперь никто не поможет... — Кто там? — раздается хрипящий голос, явно недовольный тем, что его разбудили. Он всегда таким у него был, но со временем стал совсем плохо слышимый. На часах ровно десять утра, вторник. Неужели морпехи в такое время все еще спят? Пусть и бывшие? — Это я, Джейн. — Кто-кто? — Джейн! Секунда молчания. Которая, по ощущениям, длится минуту. Или даже больше. Входная дверь была хлипкой с момента покупки, а теперь сквозь нее и вовсе слышно недовольное шипение мужчины, которое прекращается как только дергается ручка. Он все такой же как прежде: короткая прическа, выбритые виски, мятая футболка зеленого цвета, заляпанные штаны, которые велики и держатся на добром слове на боках, и тапочки в дырках. Как будто и не переодевался ни разу за все года. — Джейн..., — произносит он ее имя едва шевеля губами. Не верит, что видит перед собой. Кого. Думает, что все еще спит, поэтому несколько раз моргает и протирает глаза. — Привет, Джо, — также хрипит, как и отец, девушка, ведь недавно, прям при сыне, выкурила сигарету. Целую пачку за последние 9 часов. Было бы больше – выкурила бы больше. Мужчина мнется на пороге не зная что делать. Рот приоткрыт от удивления, поднявшийся в округе ветрище нещадно бьет по сухим и тонким губам. Джейн всегда хотелось увеличить свои, потому что, к несчастью, они были точь в точь такими же как у отца: в детстве она брала мамину помаду и рисовала их линию поверх контура, получалось красиво. Ну, она так думала. «Ты похожа на обезьяну, юная леди» причитала ей бывшая Робертс. Теперь она не Робертс, а Джейн не юная и совсем не леди. — Проходи, — наконец просыпается морпех и буквально отпрыгивает от прохода, все еще слегка пошатываясь. Дает пространство войти дочери с сыном и большим рюкзаком, который уже расходится в некоторых местах по швам. На остановках она выкинула пару трусов и джинсов, что прихватила с собой – вещи Джима. Или Деборы. Или хер знает кого еще. Дом все такой же трухлявый. Не только снаружи, но и внутри. Как ему за столько лет удалось превратить шикарный, по меркам пятидесятых, одноэтажный дом с целой верандой в заброшенное подобие лачуги одному только Богу известно. Если он все-таки есть. Гости проходят вперед, сначала на кухню. Проходят мимо гостиной, в которой последние пару лет спит Джо – дойти до спальни всегда было проблемой – и Джейн даже прикрывает воротником кофты нос Джейсона. Еще не дай Бог нюхнет что-то не то. Опять Бог. Джим начинает расспрашивать. Не сразу, постепенно. Видно, что он никак не ожидал увидеть дочь спустя столько лет. Да еще и с внуком. Хотя мужчина до последнего сомневался есть ли он у него вообще. Вдруг Джейн подумала и сделала аборт? Или эти горе-родители сдали малыша в приют? Свои мысли морпех не озвучивает, ждет продолжения внезапной вечеринки. — Я буду присылать деньги, — говорит Джейн, когда укладывает спать Джейсона в своей бывшей спальне и возвращается на кухню. За столом неподвижно остается сидеть Джо, пуская в холодную кружку с кофе бычки от сигарет. Достает вторую пачку. — Дело не в деньгах. Ему нужен родитель, — это первое слово, которое он говорит ей в этот день. Девушка ухмыляется. Не скрывает этого. — Мне нужен был родитель, — тут же выхватывает из его ручки пачку, за тем и зажигалку, не дав даже закурить. — Ты мне должен. Как там у морпехов у вас? Semper Fi? Всегда верен своим? А вы не придумали какую-нить фишку типа «быть верным семье»? Настоящей семье? Мужчина снова молчит. Хоть и слова прорываются сквозь зубы, хочется воскликнуть, отрицать. Как она вообще смеет говорить про «верность»? Она знает хоть что это такое? — Где твой сын? Твой первый ребенок? Ты хотя бы интересовался? Джейн Робертс бьет без ножа. Вся боль, что копилась с детства, вырвалась наружу. Себе маленькая Джейн никогда такого не позволяла. Не когда отец поздно возвращался с работы, хотя обещал вместе сделать с ней подделку. Не когда мать помогла разочароваться в нем. Не когда Джейн потеряла живого отца. — Я заберу его как только все наладится, — она докуривает сигарету и бессовестно тушит ее об заплеванный стол. — Зачем ты мне все это говоришь? — теперь ухмыляется морпех, наконец смотрит ей в глаза, пусть и прорывается тут же опустить их. Но военная выдержка дает еще пару секунд. — А мне надо было оставить его под дверью? Как щенка? — голос срывается на слезы, которые Джейн тушит. Тушит как вторую, а затем и третью сигарету в порыве объяснить, что так будет лучше, так будет правильнее. — Без меня будет лучше, — произносит она уже перешагивая порог обратно, в этот холодный непонятный мир. Хоть на дворе уже весна. — Ты в этом уверена? — Нет. Но я должна пообещать. Хотя бы себе.