Вот, Я повелеваю тебе: будь твёрд и мужествен, не страшись и не ужасайся; ибо с тобой Господь, Бог твой, везде, куда ни пойдёшь. (Нав 1:9)
Вельзевул дожидается Дагон в храме Азота довольная и сытая: ей удалось полакомиться жертвенными фруктами и хлебом, но за мёдом пришлось идти самой — в лес, и в качестве воздаяния за сложности поиска она могла наблюдать за сражениями мух и пчёл. Несколько сот она приносит сюда, зная, что Дагон, любящая эту сладость, сама в улей не полезет. Неделю назад они в очередной раз договорились с Голодом — то есть она, Дагон и Астарта, не пойми почему взявшие на себя труд и удовольствие бытия языческих богов и потому иногда ответственные за то, чтобы люди здесь не умерли и от Неё держались подальше. И пока евреи обитали в Египте, уже забывая об обещанной земле обетованной, дел было немного — и можно было наслаждаться подношениями, сбегая от унылости и тесноты Адских коридоров. В храме Вельзевул оставляет двери раскрытыми и гасит факелы, и теперь ночной воздух гуляет тихим сквозняком от стены к стене, принося с улицы свежесть темноты и стрёкот насекомых. Она сидит подле главного идола с подносом, забрав с жертвенника во дворе фрукты, лепёшки и кувшины с вином, но оставив мясо, которое уже успело опротиветь. К тому же Дагон была здесь днём, а значит, можно хозяйничать. Вельзевул часто не хватает обычного спокойствия, когда никто от неё ничего не требует сиюминутно, когда есть место для разворота и полного размаха крыльев, когда в голове не остаётся судорожных, напряжённых мыслей, и можно закрыть глаза, ощущая себя в безопасности. В подобии безопасности. Как оказалось, работа языческим божеством подразумевает встречи с ангелами чаще, чем обычно. И до сего момента — с ангелами, которые лишь раздражали, мешали, выводили из себя своей суетно фонящей благодатью, слепой праведностью и непониманием ситуации, но не были полноценной угрозой жизни. Лишь спокойствию. И которых она безнаказанно истребляла. Сейчас можно забыть обо всём этом и насладиться приятным вечером с близкими созданиями, присматривая за Адом глазами Мухи. Вельзевул вдыхает полной грудью, чуть улыбаясь наполняющей тело прохладе и запаху реки. Едва шуршат чужие крылья, и эхом отдаются гулкие шаги двух пар ног. — Сын! — напоказ рокочет Дагон, заходя в святилище, и её улыбка прорезает сумерки помещения. Следом, пританцовывая, ступает Астарта, восклицая нарочито высоким голосом: — Муж мой и брат! — Отец! — восклицает Вельзевул низко, с трудом сдерживая смех и пытаясь отвесить учтивый поклон, не меняя позы. — Возлюбленная сестра моя и жена! Она дотягивается до руки подошедшей Астарты шутливо, касаясь губами тыльной стороны ладони, и тянет на себя. Шутка, возникшая по людской глупости, неумению и чёрт не ведает чему ещё, не надоедает уже которую сотню лет. — Я ненадолго, — говорит Астарта, но всё же садится, боком прижимаясь к Вельзевул в поисках тепла. Та привычно приобнимает её рукой. — Послушаю новости и пойду: ещё остался Урук, куда я пригласила Асмодея и Лилит. Дагон падает рядом, смеясь, и облокачивается о постамент, на котором стоит идол. — Что за гробницу ты здесь устроила? — морщится она и взмахом руки зажигает пламя. — Не видно же, что в рот класть… — Обжоры, — фыркает Астарта, но сама берёт с подноса виноград и наливает в кубок вина. — Мы заведуем Грехом Чревоугодия, — в который раз поправляет Вельзевул и улыбается, наблюдая, как на подносе Дагон высматривает тряпицы, в которые завёрнуты соты, и с довольством облизывается. Она выуживает сладость аккуратно и запихивает в рот столько, что мёд капает с её губ на подбородок. — Фпафибо! — жмурится Дагон, и Астарта протягивает ей кувшин со сладким гранатовым вином. Вельзевул подъедает сушёные финики, готовясь слушать сбивчивые рассказы подруг, прекрасно зная, что за недолгий путь от места их встречи успело случится многое. Они делятся вечными шутками про их идолов, гадая, кто был вусмерть хмельным: демоны или люди, их увидевшие; рассказывают про новый храм в Угарите, и Вельзевул замечает, что там можно будет устроить постоянное место встреч; Астарта сплетничает про грехи евреев в Египте, Дагон же делится историей про Левиафана, которая, скорее всего, будет удостоена увековечения в легендах. — Кавется, он хочет к нам присоединиться. Пустим? — она лукаво поигрывает бровями. — Как себя вести будет, — подыгрывает Астарта. Вельзевул закидывает в рот виноград, задумываясь, и наливает себе вина. — Вообще неплохо было бы привлечь к этому других демонов, укрепить позиции. Дагон пожимает плечами: не время работу обсуждать, и Вельзевул вспоминает то интересное, что случилось с ней. — Не поверите, кого я встретила вчера, — Астарта открывает рот, чтобы предположить, но Дагон протестующе мычит, не желая угадывать. — Помните Гавриила с псами и крылатой лошадкой? — Я же о нём тебе и рассказывала, — быстро воодушевляется Дагон, — нёсся на своём крылатом пони и превращал моих бесов в пюре. — И он ещё вроде с Архистратигом близок, — добавляет тише Астарта. — Насчёт последнего не знаю, — пожимает плечами Вельзевул и продолжает: — Спустился с Небес, сказал, «разобраться» со мной должен. И молча смотрел, как я вожусь с жертвой, как я ем, спрашивал, с чего это я тут урожай обещаю, а в Кадисе и Вавилоне якобы нет — ещё и про Вавилон и Хаттус знает, — а после просто ушёл восвояси. — Дурной какой-то. Дагон лишь молча качает головой и долго пьёт вино, смачивая першащее от мёда и хлеба горло. — Я тоже так подумала. Про вкусности его спросила: перепадёт или нет, а он даже ответил. Архангел, в его отделанной пурпуром — под цвет глаз — тунике и с едва мерцающей аурой благодати, встаёт перед глазами серьёзный, сдержанный и так странно вписавшийся в ритуал — белое пятно острова посреди океана. Дагон ставит кувшин, облизывая капли вина с губ. Гавриил очень внимательно наблюдал за её окровавленными губами. — А коняшку видела? — интересуется Дагон. — Или псов его? — Не-а, один пришёл, даже крыльев не распустил. Но меч был при нём. — Точно дурной, — повторяет Астарта, укладываясь к Вельзевул на колени. Она кивает, продолжая мысль и бездумно перебирая волнистые пряди подруги: — Ещё и имени моего настоящего не знал. Про Вавилон знал, а про то, что я Лорд — ничего, у него на лице всё написано было. И она удивляется искренне, слишком живо, не понимая, как так могло выйти. Она пришла однажды от скуки, и люди дали ей имя; они несли его в чужие земли, путали значение и буквы, приписывали всё новые силы, а она продолжала приходить даже тогда, когда они уже забыли, кого звали на самом деле. Приходили Дагон и Астарта, приходили другие демоны, каких история не запомнит, отзываясь на ярые молитвы и чужие личины, выбирая себе по вкусу, и спустя столько времени уже трудно было понять, кто скрывался за людскими выдумками — и скрывался ли вообще. То, что об этом прознали Небеса, Вельзевул не волновало совсем, но почему Гавриилу не сказали, с кем он должен встретиться на самом деле, вызывало множество вопросов и нехорошее предчувствие. — Кажется, Там своих совсем ценить перестали, — предполагает она и допивает вино из кубка. Дагон ухмыляется: — Может, снова пополнение? — Только новеньких не хватало, — сдавленно стонет Вельзевул, откидываясь на стену. — Такого ненормального под боком лучше не иметь. — Как знать, — улыбается Астарта, смотря на Вельзевул снизу вверх. — Врагов нужно знать хорошо. — Он тоже об этом сказал. Что неразумно вступать в схватку, ничего о противнике не зная. — И правда не ценят. А что ушёл — может, испугался? — Нет, я их страх за версту чую. Он как будто даже не понял, что меня нужно бояться. Дагон оглядывает её с ног до головы с широкой усмешкой. — Хорошо, что он тебя сейчас не видит. — Глазам бы не поверил, да и всё, — отмахивается Вельзевул, но Астарта берёт её руку в свою, успокаивая. Застарелая обида на ангельскую категоричность гложет под грудиной тихой злостью. — Но я буду за ним наблюдать. Обещал встретиться в мой последний день. — День Армагеддона, — мрачно вставляет Дагон, намекая, что это будет последним его днём. И всё же расходятся они все вместе, едва успевая проводить Астарту до Урука — и приходится задержаться, чтобы поздороваться с Асмодеем и Лилит. Ночь плавно превращается в утро под гул праздника и тёплые разговоры. Не хватает лишь Левиафана и Маммона, занятых своими рабочими делами. И всё же ностальгия окутывает Вельзевул с ног до головы, вызывая рассеянную улыбку и вытесняя всё прочее, неважное.* * *
Вельзевул Гавриила напрягает. Заставляет подбираться и отращивать глаза на затылке — но он всего лишь архангел и подобных чудес творить не умеет. Когда он приходит на Землю с гончими, скачет с ними над кровавыми битвами, — она рядом. В первый раз он замечает её не сразу и, осознав, едва не падает с коня на устланное трупами поле. Вельзевул сидит среди них, спрятав крылья и прижав колени к груди, облокачиваясь о спину мёртвого коня, и смотрит прямо на Гавриила. Он не может не посмотреть ей в глаза в ответ, хотя до того была возможность сделать вид, что так и не заметил наблюдения за собой, и просто уйти. Но в одно мгновение он осознаёт, что Вельзевул была здесь с самого начала сражения и, может, она тому виной, пусть эти земли лежали через океан от её обители; осознаёт, что не хочет раздумывать над словами, которые должен сказать ей. И в конце концов, поймав её лукавую улыбку, просто возвращается на Небеса, словно этой встречи и не было. Но он видел её пронзительно-голубые глаза, она улыбалась ему, она следила за ним, и он это понял. Она поняла, что он понял. Это знание Тьмой поселяется в его сердце, и Гавриил, не желая нести это на Небеса, скачет в дом Адама и Евы. Дома там уже, конечно, давно нет: он обветшал и покосился, когда умерли его хозяева, а сын их Сиф был занят своей семьёй; его смял под собой Великий Потоп, он утонул в иле и песке, но Гавриил точно помнит то место, куда когда-то, смилостивившись, пришла Мама, чтобы принять жертву у юного Авеля. Где он молился о том, чтобы сердце его брата смягчилось. Где сам Гавриил впервые оседлал Агора. Здесь всё ещё простираются зелёные степи, молодая поросль едва окрепла, и под ярко-голубым небом всё кажется безмятежным. Ярко-голубым, как глаза Вельзевул. Гавриил бродит вокруг недолго, сооружая жертвенник, но разжечь огня он не может и нет у него никакой жертвы, кроме собственного покаяния. И дело уже не в демоне. Разве в ответе Гавриил за то, куда приходят нечестивые создания и что делают? Да, если он их не убил. Но это уже другая история. Хотя, на самом деле, лишь часть одной большой — сомнений. Гавриил смотрит вокруг: лёгкий ветер мягко колышет ещё не распустившиеся бутоны огненных лилий, и Агор увлечённо жуёт их сочные листья, махая хвостом; между игривым лаем гончих слышится стрёкот кузнечиков. Ничего не случилось, а он здесь, сидит на коленях, испытывая вину за мысли и бездействие. Он чувствует себя потерянным в этом поле, в битвах, за которыми подбирает души, в тёмных крыльях Агора и молитвах всех других ангелов. Словам Метатрона почему-то не верит: укоряющим, жёстким, таким непохожим на Мамины, хоть и более понятным. Не верит его отсутствующей Сути, ведь он — всего лишь Глас Божий, даже не ангел. Гавриил склоняется над жертвенником, расправив крылья. — Прости меня за сомнения мои, Мама, — шепчет тихо, — прости за поведение, ангела недостойное, прости крамольные мысли. Укажи мне путь истинный, верни в руки Свои да дай сил волю Твою исполнить. Он вздыхает прерывисто, когда слова иссякают, а мутно-чёрные образы худших дней застилают глаза. Смерти, горя человечества и сухих слёз Азраэль, молчания Михаил, что за тысячи лет не произнесла имени Люцифера, горькой улыбки Рафаила и огня на крыльях Уриил. С губ срывается бесшумное и жалобное: — Поговори со мной, Мам, пожалуйста. Вельзевул, наблюдавшая за ним издалека, слов не разбирает, но точно уверяется в том, что сам с собой архангел не дружит. А лошадка у него красивая.* * *
Во второй раз на пасмурном и далёком острове с дикими серыми людьми Гавриил высматривает Вельзевул нарочно. Теперь она смотрит за воюющими, но Гавриил не обманывается: ему прийти незамеченным не удалось. Он спускает с повода гончих и ведёт Агора к каменным сооружениям, среди которых расположилась демон. Она не обращает на то внимание, пока Агор не встаёт на дыбы, не желая находиться здесь и быть привязанным к каменной глыбе, и не цокает копытами. — Что ты здесь забыла, нечестивая тварь? — окликает демона Гавриил, и она медленно разворачивается к нему лицом, отходя от огромной арки. Наверное, очередные капища… — Любопытство. Вельзевул пожимает плечами и оглядывает Гавриила, будто пытаясь найти в нём что-то новое. Но его туника всё так же белоснежно чиста, обувь не стопталась, спина прямая и взгляд суров. И сама Вельзевул будто бы перенеслась сюда прямиком из той ночи, где они встретились впервые, только теперь её оголённое плечо и щёку не украшает пёстрый ритуальный узор. — Разве тебе есть дело до этих племён? — она кивает в сторону стихающей битвы. Гавриил давно приучился не слушать яростные людские вопли и предсмертные стоны, лязг клинков и свист стрел, ржание коней, а движение масс, живых и мёртвых, бурление победивших он подмечает не глядя. — Я исполняю Божественную волю. Вельзевул фыркает. — Долгосрочный план? Кстати, когда там мой последний день? — усмехается и склоняет голову набок. Насмехается. Гавриил поджимает губы. Он не планировал драки и, на самом деле, мог этого не делать — мог просто загнать её на край Земли, но стало бы это решением проблемы? К тому же этот хмурый день — прекрасное время, чтобы один из демонов умер. Рывком он обнажает меч. — Могу устроить его сегодня. Вельзевул оживляется: расправляет плечи и кривит губы в улыбке, но вздыхает притворно: — Как жаль, что я не захватила оружие. Сделаешь одолжение? Пусть это будет тренировкой. Мне хотелось бы видеть тебя с моим копьём в груди, а не скучно спалённым Адским огнём. Гавриил сжимает меч крепче, пытаясь понять, действительно ли она может поджечь его сейчас. Он вообще слабо представляет, как демоны управляют огнём и насколько эта возможность зависит от их силы. Он не знает, насколько сильна Вельзевул. Переоценивать соперника бывает так же опасно, как недооценивать — бояться его или быть слишком самонадеянным. — Нападай, — велит он и выходит в центр сооружения, внутренне готовясь ко всему и гадая, выглядит ли его меч достаточно опасным для Вельзевул, чтобы она не бросалась на него грудью и не пыталась взять голыми руками. Что ещё она может сделать? Если не брать в расчёт их силы небожителей, то перевес в его сторону очевиден. Но Вельзевул может использовать свою миниатюрность, подныривая под руки, легко кувыркаясь и нападая со спины, впрочем, рискуя напороться на остриё меча и получить многочисленные порезы. Если драться в полную силу, они могут подняться в воздух помимо прочего, и здесь два огромных крыла Гавриила против её шести будут почти бесполезны. Если она вообще может летать. И всегда остаётся Адский огонь, действие которого неизвестно. Что ж… Вельзевул идёт прямо, и лезвие клинка разрезает её образ пополам. Гавриил едва ли не стонет: значит, сейчас случится что-то непредвиденное, угрожая достоинству по меньшей мере и жизни — по большей. Но она останавливается в шаге — иначе остриё упёрлось бы ей в переносицу. Руки она держит за спиной. — Это же Небесный клинок, верно? Гавриил сдерживает раздражение. — Какая тебе разница? — А какая разница в смерти и развоплощении? Хочется закатить глаза. — Это Небесный клинок, — тот самый, что может гореть праведным Небесным огнём. — Ты будешь драться? — А ты? — улыбается. Гавриил заносит меч и бьёт, но Вельзевул уворачивается ожидаемо, отходя в сторону и ближе к нему. Он наносит следующий удар в развороте, но снова безрезультатно, и какое-то время продолжает резать воздух вокруг демона, пока она ускользает от кары почти со смехом. Но он не может не заметить, как её грудь стала вздыматься чаще и раскраснелись щёки. Неужели она устаёт так быстро? Вельзевул отскакивает назад на несколько локтей и скалится: — Это всё на что ты способен? — Хотел задать тебе тот же вопрос, — парирует он, останавливаясь, но ему даже дыхания переводить не нужно. Он мог бы в голос петь молитвы и быть столь же сосредоточенным и бодрым. Впрочем, живой и ни разу не раненный демон — не повод для гордости. — Будешь бегать до скончания времён? — Это другой вопрос. Гнев Гавриил сдерживает с трудом. Но ему всё ещё хватает ума, чтобы рассчитывать удары, а не бросаться на демона в слепом желании поскорее её прикончить. И всё же ей удаётся подобраться достаточно близко и ударить кулаком под рёбра, вызывая сдавленный вздох. И теперь её движения перестают походить на человеческие: она движется змеёй, будто бы сливается с окружающим пространством, избегая лезвия, и Гавриил ощущает Тьму. Не ту колкую, что почувствовал в ханаанском лесу, но рычащую и скалящуюся, готовую поглотить его целиком. Он стискивает зубы, пытаясь уследить за Вельзевул и не оказаться прижатым к камням; Агор беспокойно вскидывается где-то на периферии зрения. Она донимает Гавриила тычками и смазанными ударами, на которые можно было бы и не обращать внимание, если б чуждые прикосновения не облепляли подобно мушиному рою. Он начинает теряться в беспорядке боя — а противник лишь один, не имеющий возможности атаковать серьёзно. Но права на ошибку нет. Гавриилу удаётся ударить Вельзевул мечом плашмя, но она лишь ухмыляется, будто бы это доставляет ей удовольствие. А потом теряется из виду и в другое мгновение выныривает словно из воздуха, снизу выбивая меч из рук. Подхватывает его и тут же оказывается вне досягаемости. — Вау! — выдыхает Вельзевул, рассматривая заполученное оружие, будто не веря, что ей удалось. Гавриил смотрит на неё с открытым ртом, онемев. В груди стынет унизительный крик «Отдай!», но сделать он ничего не может. Внутри что-то медленно сгорает: Небесное оружие в руках демона. Гавриил — самый недостойный из всех ангелов Её. — Тяжёлый, — бормочет демон, перекидывая меч из одной руки в другую. — Не под тебя заточен, — вырывается озлобленное, и Гавриил наконец подбирается и расправляет крылья. Это выходит за рамки дозволенного. Он пытается вернуть себе меч с помощью чуда, но лишь натыкается на непреодолимую мутную стену. Нечто склизкое и тёмное глушит связь, словно Гавриил враз разучился быть ангелом. Попытка призвать ритуальный клинок с Небес оказывается такой же неудачной, и Тьма обжигает нутро. Демонические происки!.. — Твоих рук дело? — кричит он, подходя к Вельзевул. Она уничижительно смеётся и почти любовно проводит рукой по ближайшему мегалиту. — Это сделали люди не так давно. Не знаю, намеренно ли, понимая, как расположение таких булыжников в этом месте будет влиять на силы небожителей, или по очередной глупости своей, но теперь я могу использовать это в своих целях. Ехидную улыбку хочется стереть с её лица немедленно, но Гавриил давится осознанием, что попал в такую простую ловушку. Как он не заметил? Почему не был осторожен? — Это подло, — цедит он, сжимая кулаки. — Но не могла же я позволить тебе мухлевать. Ну что, теперь проверим, каков ты в защите? Гавриил думает, что это очередная безумная шутка, но лицо Вельзевул предельно серьёзно, и она наступает сразу, разрушая надежды на то, что она не управится с неподходящим клинком, обжигающим ладони. Но она держит его на манер палаша, намертво вцепившись, и неровным выходит лишь первый удар. Уклоняться от собственного меча, меча, с которым он прошёл Восстание и сразил не одну демоническую тварь, — унизительно. Странно. Шокирующе до неспособности управлять крыльями и плывущим перед глазами миром. Или это Тьма. Вельзевул неотвратима в атаке, раздражая ещё сильнее. Она начисто игнорирует крылья, как удобную цель, но попытки Гавриила достать её с размаху и сбить с ног проваливаются все. Меч не отягощает её движений, но заставляет быть изворотливее, уже не растрачивая силы на ухмылки. Тьма дёргает Гавриила за перья, лишая равновесия и уверенности, и в какой-то момент он шипит от рези в плече. Посмотреть не может, уворачиваясь от следующего удара и спиной врезаясь в камень, но чувствует, как горячая кровь стекает на локоть. Вельзевул снова отдаляется, тяжело дыша. — Как думаешь, могу я засчитать это за победу? Гавриил сглатывает усталость и желание просто попросить свой меч обратно. Он приближается, намереваясь наконец забрать оружие и не понимая, почему не предпринял попытки раньше, поддавшись игре Вельзевул. Но демон пятится — в сторону привязанного к каменной глыбе Агора, и Гавриил замирает. Агор рвёт поводья, пытаясь уйти от надвигающейся угрозы. — Да ладно, — тянет Вельзевул, облокачиваясь о камень, и, уперев остриё меча в землю, складывает руки на эфесе. — Красивый он у тебя. Только почему тёмный такой? — Не твоё собачье дело, — огрызается, сгорая внутри от необходимости быть настолько осторожным — плясать под чужую дудку, и чью? Проклятого Лорда Ада… — Как звать, тоже не скажешь? — она натыкается на его разъярённый взгляд и пожимает плечами. — Как хочешь. Оценил мои силы? — её голос звучит угрожающе, гудит и словно эхом отдаётся от мегалитов. — И теперь никогда не з-забывай, с кем имеешь дело, белопёрый. Вельзевул берёт меч, и на мгновение Гавриил замирает, опасаясь ужасного, но она лишь подкидывает его в воздух, возвращая. От удивления Гавриил едва ловит меч, пропускает момент, когда демон расправляет крылья и исчезает, а с плеч сваливается тяжесть всего мира, и можно свободнее вздохнуть и расслабить крылья. Из-за пределов круга доносится лай гончих. Потом Гавриил долго-долго смотрит на кровь Вельзевул, оставшуюся на рукояти, прежде чем счистить святой водой.