Он приклонился ко мне и услышал вопль мой; извлёк меня из страшного рва, из тинистого болота и поставил на камне ноги мои и утвердил стопы мои; и вложил в уста мои новую песнь — хвалу Богу нашему. Увидят многие, и убоятся, и будут уповать на Господа. Блажен человек, который на Господа возлагает надежду свою и не обращаются к гордым и к уклоняющимся ко лжи. (Пс. 39:2-5)
Вельзевул считает расщелины в потолке и сбивается на десятой, когда Астарта целует её в шею и обнимает крепче, отчего хочется просто раствориться в тёплых прикосновениях и больше не возвращаться в этот мир, которому нужно сопротивляться, где постоянно нужно быть начеку, спать с одним открытым глазом… Вельзевул закрывает глаза, зная, что прямо сейчас ничего точно не произойдёт. — Расслабься, — воркует Астарта на ухо, посмеиваясь про себя. Касается подушечками пальцев подбородка, нащупывая быстрый пульс на шее, ведёт легко от ключиц до лона, и Вельзевул резко сгибает ноги в коленях, переворачиваясь на бок. — Не помогаешь. Приходится открыть глаза, чтобы увидеть ухмылку и лукавый огонь посреди серого пепла радужки. — Неужели? — Астарта обнимает, гладит вдоль позвоночника. — Мне вообще стоит пытаться? Вельзевул вздыхает. Она знает, что Астарта не злится, не упрекает, что строгость в её голосе — обострённая забота, давно не связанная чувством долга. — Тебе не нужно так тревожиться, — говорит она и улыбается мягко в доказательство. — Ну а землетрясение в Угарите говорит об обратном. — Это было почти три месяца назад. — И с тех пор я не заметила, чтобы твоё поведение изменилось, — Астарта смотрит почти сурово. Приглаживает пятернёй вечно растрёпанные волосы Вельзевул — словно она всегда в центре урагана. — Не заставляй меня говорить: «Ты можешь мне доверять», — кривляется и не сдерживает смешка. Это действительно забавно. Вельзевул вздыхает снова. Очерчивает контур тонких ярких губ, скользит на острые скулы и переносицу с горбинкой, разглаживает морщинки на лбу и пропускает каштановые прядки между подушечек пальцев, размышляя. Она ещё сама себе в этом не призналась, не приняла до конца, не смирилась, не осознала — и тысячу других не, только отрицать бесполезно. Сказать вслух — словно подписать себе смертный приговор, но Астарта одна из немногих, кому можно рассказать без опаски, у кого можно спросить совета, только поделившись и не добавляя ничего более. — Дагон убьёт меня за то, что я сказала тебе первой. Она убьёт её в принципе. — Скажешь, что я тебя пытала. Астарта ухмыляется, не прочь действиями оправдать свои слова, но прикусывает губу в нетерпении. Не так часто случается что-то настолько интересное, за что Дагон готова убивать. Признаваться — вспоминать о вечной борьбе и сомнениях. Вельзевул всё ещё не уверена, есть ли у неё надежда. Она садится, не выдерживая натиска собственных эмоций. — Я влюбилась. — Чего? — Астарта подрывается следом, широко распахивая глаза от удивления. — В кого? Вельзевул медлит. Ангельское имя комом застревает в груди, и тут же всплывшие представления о том, как этот самый ангел может отреагировать, мешают дышать ровно. Астарта всё понимает и в неверии склоняет голову, отстраняясь от Вельзевул. — Нет. Быть того не может, — выговаривает она, и было бы смешно наблюдать за тем, как кривится её лицо, если бы внутри не поднималась тревога. — Гавриил, — припечатывает, наконец примеряясь с реальностью. — Я думала, ты за меня порадуешься, — выдавливает Вельзевул, пытаясь сбросить напряжение. Она действительно думала, что Астарта её поддержит — хоть как-нибудь, в отличие от Дагон, которая прочтёт лекцию, разобрав чувства по косточкам, и скажет выкинуть из головы это дерьмо. Истории про архангела-грёбаного-Гавриила давно стали любимыми рассказами и внеочередными поводами для шуток, непроходящего удивления и рассуждений с одним давно известным и невесёлым выводом. Влюбиться в ангела — хуже, чем быть проклятым. Но Астарта, растеряв романтику, напоказ выгибает брови и оттягивает нижнюю губу. Потом ахает, хватая Вельзевул за руку: — Стой, значит, Угарит, наш славный город, наше убежище было разрушено из-за этого дурного? Вельзевул пожимает плечами. Сначала он её заинтересовал как первый ангел, которого можно было назвать нормальным, с которым можно было рассчитывать на разговор. Потом наблюдать за ним стало забавно: иногда он словно забывал, кем являлся, и проводить время вместе становилось приятно — просто наблюдать за сражениями и рассуждать о причинах и последствиях. Потом, конечно, он вспоминал и тогда раздражал своими «по Её плану», «согласно Её воле» и «не нам рассуждать об этом», словно не выучил других слов, и они сражались. Спустя сотню лет терпеть это стало невыносимо — до ярости и слепой обиды, но нечто заставляло искать его на Земле, выводить на спор, сеять сомнения в глупой надежде, что он забудет Её наставления и станет самим собой. В Египте, в год казней Вельзевул показалось, что она наконец узнала его настоящего, — и вдруг занудный белопёрый слуга Её оказался таким знакомым… Когда он сказал, что больше не ищет с ней схватки, Вельзевул понадеялась, что у неё есть шанс. А потом, в первом сражении израильтян за новую землю, Гавриил улыбался так, словно они не были знакомы почти тысячу лет, словно она не чувствовала его боль за страдания египтян, словно он никогда не сомневался, молясь на поле нераспустившихся лилий. На что она вообще рассчитывала? А три месяца назад он задумчиво сказал, что лучше бы ей покинуть Ханаан. Она разозлилась, ударила первой — ведь это была её земля! И никакая Богиня больше не смела ей указывать, и уж тем более ангел-недоносок. Гавриил ушёл от драки быстро, отряхивая тунику, словно испачкался, посмотрел неодобрительно и свалил со своим выводком Небесного зверья. Отчаяние неимоверной силы поглотило её тогда — и потому, что сама она никак не смягчала происходящее между ними. Астарта гладит Вельзевул по плечу, успокаивая. Касается губами щеки и пытается улыбнуться ободряюще. — Может, не всё ещё потеряно? Может, однажды Она выкинет новую штуку, и он образумится окончательно? Вельзевул не знает. Суть ноет в бессилии. Ангелы больше не Падают, не отрекаются от Неё — ангелы слепы и безвольны, как и тысячелетия назад, и Вельзевул не понимает, как можно так долго не задаваться вопросами, убеждать себя в том, что всё хорошо в этом мире… Астарта вытягивает ноги и укладывает голову Вельзевул к себе на холодные колени, зарывается пальцами в волосы, перебирает жёсткие пряди. В дверь стучат неровно и громко. — Заканчивайте свои непотребства, я сласти принесла, — кричит Дагон и, не дожидаясь ответа, пинает дверь. — И Муху. Муха как-то взволнованно жужжит в рыжих волосах, а в руках Дагон держит поднос, от которого пахнет корицей и имбирём. Запах отзывается теплотой в желудке, но отрываться от рук Астарты совсем не хочется. Дагон заползает на кровать с ногами, пытаясь посмотреть на Вельзевул через плечо Астарты. — Опять? Та молчит какое-то время, и Вельзевул невольно улыбается, зная, что она боится отвечать, пока Дагон находится в такой непосредственной близости. Муха плавно переползает по плечам, рукам и коленям на кровать и прячется у Вельзевул под ладонью. — Если что, она меня пытала, — бурчит Вельзевул, снимая с себя ответственность. Дагон морщится и отодвигается: — Даже знать не хочу. Астарта показательно стонет, запрокидывая голову. — Хватит строить из себя пуританку, Вельзевул в белопёрую задницу влюбилась! — В какую именно?.. Вельзевул не видит, но знает, что Астарта корчит рожу: — У неё так много белопёрых задниц, с которыми она проводит достаточное количество времени, чтобы влюбиться? — Правда, что ли? — Нет, шутка такая, — отзывается Вельзевул, наконец поднимаясь и, положив Муху уже к себе на колени, тянется за чем-то вкусным с подноса Дагон. — Что это? — Думаю, печенье… — отвечает та ошалело, рассматривая Вельзевул так, словно видит её впервые. Она поджимает губы и даже не ругается, что Астарта узнала первой. Дагон после Падения любви не доверяет, ангелам — тем более. Она знает близость людей и демонов, использует её, лишь скидывая напряжение и злость и не мучая этим друзей; сердце у неё большое и доброе, но, как она сама шутит, одноразовое и очень гордое. — Ладно, — качает Дагон головой, и её взгляд проясняется. Вельзевул задумчиво жуёт печенье, которое покалывает язык пряным. Сладко, вкусно… — Что мы с этим будем делать? — Мы? — она давится крошками. Муха елозит на коленях. Астарта переглядывается с Дагон. — Мы, — кивает та. — Ничего, — отрезает Вельзевул, не желая выворачиваться наизнанку, и дожёвывает печенье. Нужно будет людям рассказать… — С этим ничего не сделаешь. — Пернатого можно совратить, — предлагает Астарта с воодушевлением. — Или убить… Вельзевул смотрит на них строго. Она совсем не хочет, чтобы Гавриил Пал. По крайней мере, из-за их коварного плана. И тем более не хочет его убивать: слишком больно будет потом. Она не готова ещё раз сгореть изнутри и столетиями собирать себя заново. — Но сопли разводить я тебе не дам, — настаивает Дагон. — Я не развожу сопли, — Вельзевул тянется за печеньем, но Дагон убирает поднос дальше, не давая уйти от разговора. Муха с недовольным жужжанием сползает с колен, никем не замеченная. — Просто валяешься с Астартой и ни с того ни с сего устраиваешь землетрясения. — Это из-за Неё. Дагон прерывисто вздыхает. Астарта, подтолкнув Муху к подносу за спиной подруги, касается её пальцев. — Она недостойна переживаний тем более, — говорит та сурово, прерывая падение в болезненные воспоминания. Иногда Вельзевул забывает, что за её мягкостью и тягой к нежному скрывается один из могущественнейших Князей Ада. Та, кто слишком хорошо знает горе, чтобы помнить о нём постоянно. Дагон ставит поднос перед собой и с огромным неудовольствием обнаруживает там Муху, уже сожравшую половину печенья. — Эй! — Я думала, она хочет Вельзевул принести. — Будто ты не знаешь её, — фыркает Вельзевул, забирая довольного фамильяра к себе. Смотрит на Дагон мельком, коротко, но этого хватает, чтобы заметить тяжесть в её глазах, чтобы почувствовать застарелую боль за подругу и опасения. «Мы ещё поговорим об этом серьёзно», — говорит Дагон немо, поговорим без нежных надежд Астарты, полунамёков, недосмыслов и спрятанных воспоминаний, как демон с демоном. Вельзевул совсем не хочется — хочется просто поверить, что у неё всё будет иначе, что она сможет справиться — помочь ему? — что Гавриил поймёт, осознает…* * *
Уриил ступает легко, но каждый шаг чеканит по привычке, и мягкий звук её закрытых сандалий разносится по коридорам эхом, и чуть развеваются полы длинной туники. Голос Метатрона звучал суровее обычного, потому она поняла, что дело не терпит отлагательств. К тому же времена неспокойные: Израиль движется к обещанной земле, и там, и на пути его поджидают пороки, с которыми народу, забывшему страх перед Богиней, справиться будет трудно. Уриил готова светить им огнём и днём и ночью, указывая путь к Вере, оставаться с ними хоть до Армагеддона, если понадобится, но Михаил уверена, что людей нужно испытывать. И всё же сама Архистратиг отправилась — по приказу — помочь новому вождю Израиля взять первый город, а Метатрон просил Уриил о разговоре. Она не наблюдает за временем или количеством шагов, растворяясь в ощущении безвременья и безразмерности — точно в самом Начале. Лишь белые стены коридоров, перила, лестница да пол дают осознать себя материально. И осознать собственное тело, полное силы и ощущений. Кабинет Метатрона всегда казался чем-то сакральным — нитью к Ней. — Здравствуй, Уриил, — улыбается он, поворачиваясь к Уриил лицом и рассматривая. Она приподнимает голову, точно зная, что ни внешность её, ни помыслы с прошлой встречи не изменились. — Приветствую, — отзывается она, терпеливо ожидая, когда Метатрон перейдёт к делу. Он ещё молчит какое-то время, словно обдумывая, что может сказать, а потом коротко вздыхает. — Как ты знаешь, Израиль держит путь в обещанную ему Богиней землю; Она предаст всех врагов в руки их, однако демон, что властен над теми людьми, осложняет дело. Израилю будет трудно, потому как Гавриил до сих пор не справился со своей задачей. — Он говорил, что божество Ханаана — Лорд Вельзевул, Падший серафим. Её сила огромна. — Конечно, — кивает Метатрон и склоняет голову к груди, размышляя. Конечно, он знал о том, Гавриил говорил ему, и Богиня видела. Однако не была ли Она рядом с Гавриилом, не вкладывала ли сил в его руку с занесённым мечом, не благословляла Небесным огнём? Видимо, демон — испытание брата, и нахмурившийся Метатрон, прижавший пальцы к губам, лишь подтверждает догадку. — Гавриил — праведный и верный ангел Её, и противостоит злу усердно и действует лишь с чистыми помыслами, — говорит Уриил. Это правда, что брата одолевали сомнения — она чувствовала, она видела это в его глазах и движениях. Она видела его подле демона в Египте: как они стояли и разговаривали, и никто не пытался ничего предпринять против другого. Она знала, что на его руках было много людской крови и это тревожило его ум так же, как людской вопль тревожил ум Рафаила, как сломила Смерть Азраэль. Иногда она опасалась, что брат уйдёт во тьму вслед за ней. Метатрон улыбается мягко, его глаза светятся золотым. Кое-что, значит, знать не положено… — Конечно, Уриил. Как же иначе? Иначе быть не может. Он говорит ещё о том, что Уриил должна быть готова спуститься к народу с огнём, что путь Израиля лишь начинается и она будет им нужна. Рассказывает о деталях Плана следующих нескольких лет, но Гавриила больше не упоминает, даже демона. Она не переспрашивает, только волнение за брата снова поднимается в груди. Богиня не считает, что ему нужна помощь, но и запрещать — не запрещала, и Уриил могла бы его просто поддержать, сказать, что он всегда может на неё рассчитывать. Может, на этот раз у неё получится. Она дожидается его на нижнем небе, точно зная, что, возвращаясь на Небеса, Гавриил всегда сперва отводит своих зверей. Сначала до неё доносится громкий лай собак, затем бормотание коня и шёпот Гавриила. Он ведёт коня под уздцы, и псы бегают меж их ног, то ли пытаясь укусить, то ли просто догоняя друг друга. Когда брат поднимает голову и видит Уриил, стоящую у входа, то улыбается широко и добро. — Уриил, здравствуй! Рад видеть тебя. — И я рада видеть тебя, брат, — она улыбается ему в ответ и следует за ним к стойлам. — Где ты был сегодня? Брат мрачнеет. — Недалеко от Египта. Там новые войны. У тебя всё спокойно? — Как всегда. Он кивает, заканчивая с животными, и постепенно его лицо становится спокойнее. Уриил думает, что это хороший момент, чтобы сказать ему, что всё будет хорошо, укрепить его дух, пока брат не ушёл к Метатрону. — Я хотела поговорить с тобой. Она старается звучать мягко, но Гавриил напрягается, смотрит на неё с опаской, словно на неверного человека или, того хуже, демона, а не на сестру. Ей кажется, что фиолетовый в его глазах становится темнее, больше не отображая отовсюду льющийся свет. — О чём? — Хотела сказать, что ты обязательно справишься, — только и может выдавить Уриил под его недоверчиво-тяжёлым взглядом. Мысли так пугливо и непристойно для ангела разлетаются в голове, оставляя лишь пустое недоумение. — Да, конечно, — он пытается выглядеть менее грозно, и вот на лице проскальзывает беспокойство. — Что-то случилось? — Всё в порядке, просто… — «Хотела убедиться, что ничего не случилось у тебя». Слова застревают где-то в горле уже знакомым комком. Гавриилу как будто это совсем не нужно. Он снова кивает, улыбается скованно и прощается. Словно сбегает. Уриил прерывисто вздыхает. Быть хорошей, поступать правильно — сложно; сложно с теми, кто сбивается с пути, блуждая в потёмках, и даже внимания на Свет не обращает. Сложно, когда раньше было иначе, когда это самые близкие. Сложно оставаться спокойной, делать вид, что всё в порядке. Но за многие тысячелетия Уриил научилась, выковала своё сердце в Небесном огне и сталью укрепила Суть. Если таков Её План. Сначала Люцифер, первый из ангелов, Светоносный, пошёл против Неё, Пал, открыв врата во зло и ненависть. Уриил общалась с ним меньше, чем Михаил, и он не был им братом, но всё же искренне любила и старалась равняться на него. А он забрал Дагон и то, что — Уриил была уверена — никогда не закончится, не рухнет, не станет неправильным. В прошлом остались все тёплые разговоры с Михаил, словно теперь она не знала ничего, кроме работы. Ушла Азраэль, забыв дорогу на Небеса, забирая души. Рафаил сбежал на Землю к людям, появляясь реже и ещё реже заговаривая: их мнения так часто не совпадали, а споров он больше не терпел. Как говорил с ним Гавриил, Уриил не знала, только и второй брат закрывался, прятался в небе со своими зверьми и демоном; точно она его искусила. Небеса стали слишком холодными, и огня Уриил точно не хватало на всех. Она уже сомневалась в его полезности, да и Мама не просила…