Я — Господь, Бог твой, Бог ревнитель, за вину отцов наказывающий детей до третьего и четвёртого рода, ненавидящих Его, и творящий милость до тысячи родов, любящих Его и соблюдающих заповеди Его. (Втор 5:9-10)
Гавриил опаздывает намеренно. Приходить сюда теперь, зная, что увидишь разруху и плач вместо полноты жизни, пусть и греховной, — странно. Но разве он не привык?.. У стен города ещё стоят полуразрушенные леса — восстановить ничего так и не успели; руины домов, наспех выложенные стены из необработанных булыжников, кострища… Единственное, что кажется нетронутым — храмы и стелы, возле которых уже складывают трупы проигравших, окропляют их кровью жертвенники и дороги. Гавриил спускает гончих с повода, оставляет Агора пастись и, зная, что для него самого работы нет, отправляется на поиски Вельзевул по следам Тьмы. Она не одна, он чувствует это и кладёт руку на меч, готовясь к непредвиденному. По пустым и тёмным улицам струится запах крови и смерти, изредка шныряют люди, спеша урвать добычу из завоёванного города; тучи гудят в предвкушении дождя. Гавриил идёт к пустующей части города, сильнее всего пострадавшей от землетрясения, и находит двух демонов, сидящих на жертвенном камне у разрушенной стелы. Вельзевул сидит к нему спиной, распустив крылья, а острое лицо второго демона с волнами медных волос и в медной же тунике и полотнище ему оказывается знакомо. Ещё в бытность ангелом Дагон близко дружила с Уриил, и сестра говорила, что её волосы похожи на огонь. Гавриил слышал от Вельзевул, каким демоном она стала, и теперь, когда образы накладываются один на другой, Гавриилу хочется умыться святой водой, чтобы забыть воспоминания о первой из битв. — Смотри, кто пришёл, — кисло улыбается Дагон, что-то жуя, толкая Вельзевул в плечо. Та оборачивается и дёргает крыльями. Видеть его явно не желали. Гавриил чувствует себя неуютно. — Присоединишься? Она поднимает руку с чем-то небольшим и коричневым — видимо, то, что жевали сами демоны. Вельзевул тянет её за локоть. — Бесполезно. Ну чего застыл, а? — кричит она уже громче. Гавриил расправляет плечи и подходит ближе, вставая так, чтобы видеть лица обеих. Между ними оказывается миска с чем-то съестным, пахнущим имбирём и корицей. — Пируете на людских костях? — У нас траур, — поправляет Дагон. — Если ваши люди продолжат уничтожать друг друга, израильтянам будет легко покорить эти земли. — Прекрати о своих землях, — Вельзевул морщится. — Если собрался говорить об этом всём, то проваливай и не порть мне настроение сильнее. Гавриил улыбается, понимая, что Вельзевул не хочет признавать начало конца своей власти, но губы кривятся. Должно быть, ей очень обидно, только торжество истины оказывается сильнее. — Куда делся твой боевой дух? — спрашивает с вызовом. — Или задирать Её не так весело? Она тяжело вздыхает, откладывая съестное. — Я не шаталась среди них эти сорок лет, — говорит медленно и поразительно спокойно. — И в Египте меня не было с ними, и других демонов тоже, так что прекрати вешать грехи вашего слабого народа на нас. — Неплохо было бы уметь признавать свои ошибки, — встревает Дагон, улыбаясь кончиками губ и не переставая жевать. Её поведение раздражает. Гавриил не знал её хорошо, они встречались лишь несколько раз и едва ли перебросились десятком слов. — Мне смешно от того, что эти слова говорит демон, — цедит, смотря Дагон в глаза: зелёные, но такие же чистые, как у Вельзевул, словно нет в них ненависти и жестокости, нет порока. Но они, демоны, сидят у чуждого истине жертвенника, отворачивают людей от Матери и пьют их кровь. — Не хочешь раскаяться? Вельзевул сжимает зубы, и Гавриил замечает, как напрягаются её крылья. Дагон пожимает плечами: — Может и хотела бы, да только нам сразу сказали, что пытаться бесполезно. Неужели наш грех так велик в сравнении со всеми людскими? Их Мама до сих пор не оставляет. Он замирает, не находя достойного ответа. Он чувствует демоническую ревность, но не смеет указать на неё, зная, что упрёк вернётся. Никто из небожителей не жаловал людей, никто не заботился о них по собственной воле — лишь следуя Маминым наставлениям и не имея права ослушаться. — Может, — наконец выговаривает, чеканя слова, — если бы вы были искренни, Она бы вас простила. — Хватит! — обрывает их обоих Вельзевул, и в глазах её разгорается огонь. Она смотрит на Дагон тяжело, словно напоминает ей о чём-то тайном, о негласном правиле не открывать ангелам своего сожаления; но взгляд её болезнен, и Дагон сникает, откидываясь на обрубок стелы. Потом Вельзевул встаёт, приближаясь к Гавриилу. — А ты — заткнись. Не прошу тебя думать над своими словами, просто заткнись и уйди. — Не указывай мне. Она сжимает кулаки и привстаёт, тянется к нему, шепча: — Если ударю тебя я, ты ударишь в ответ, и тогда Дагон не останется в стороне. Будем честны: опозориться перед кем-то ещё ты не хочешь, — уже улыбается и отходит на шаг назад, наблюдая на его лице праведный гнев, смешивающийся с уязвлённой гордостью. Гавриилу кажется, что он может разрубить демона одним ударом меча, если спросит у Мамы благословения. Только вряд ли Она поможет теперь — спустя почти тысячу лет, когда его слабоволие становится тяжким испытанием Её народу. Гавриил отступает, стараясь не смотреть демонам в глаза, но замечает ехидную улыбку Дагон. С ней одной он мог бы справиться даже в городе, полным неверных людей и порока. От необходимости отвечать его спасает раздавшийся вдали лай, и довольные гончие очень скоро оказываются подле его ног, заинтересованно смотря на нового демона. Пакс и Мис приветливо виляют хвостами. — Какие собачки, — тянет Дагон. — Им бы немного огня на шёрстку, и почти как наши адские. Гавриил сдерживает раздражение, злясь и на себя: сколько раз зарекался искать встречи с демоном, хоть это и стало обыденностью, как заходить к Метатрону после работы на Земле, как подкармливать Агора, спрашивать о делах Уриил и Рафаила при встрече… Но от демонов нельзя ждать ничего хорошего. Словно он когда-нибудь вообще ждал. — Пошли, — велит Гавриил псам и уходит, не слушая, что ему скажут в ответ. Он чувствует себя заплутавшим, оступившемся. А вроде снова ощущал в себе силы Верить, не сомневаться… На Небесах его встречает Михаил, лишая всякой надежды привести мысли в порядок. Но она не выглядит взволнованной или озадаченной, а её спокойное выражение лица сбивает с толку сильнее. Она ещё облачена в чешуйчатые доспехи после встречи с Иисусом, сыном Навина. — Через семь дней падёт Иерихон, — говорит она. — Будь готов возвестить об этом.* * *
Последний раз Гавриил держал тромбон в руках, когда трубил о Потопе, оповещая Ноя. До этого — во время Восстания, когда Дворец, сейчас растворённый среди других помещений Небес, окружили мятежные ангелы. Люцифер стоял перед ступенями, преклонив колено, пока к нему не спустилась Михаил. Они говорили о чём-то тихо, потом он сорвался на крик и попытался взбежать. Михаил обнажила свой меч, перекрывая ему дорогу, и ропот прокатился по толпе. Гавриил стоял на балконе, сжимая инструмент в руках, и с трудом различал лица тех, кто пришёл, но страх неизвестного и ужасного полз меж распахнутых крыльев. «Труби, Гавриил, труби», — сказала Мама, и он вострубил, зажмурившись. И внизу грянул бой, оглушив своей неистовостью и яростью. — Труби, Гавриил, труби, — говорит ему Михаил сейчас, и он набирает полную грудь ненужного, отравленного страхом и гневом воздуха, прижимает мундштук к губам и трубит. Трубит, уже не слыша вторящих ему голосов рога и людских криков, не слыша воя гончих и грохота падающих каменных стен. Трубит, зажмурившись до слёз и онемевших рук, скрывая дрожь, трубит, пытаясь не видеть на внутренней стороне век окровавленные ангельские крылья, расходящиеся под ногами неверных облака и бледное лицо Михаил, не слышать гром Маминых слов: «Отныне и навеки непрощаемы они будут, не будет в них Моей Любви, не будет у них Света Моего и Милости Моей, коль отвернулись они от Истины Моей» — и плача Павших. Когда воздух заканчивается, тише вокруг не становится. Обнажённый город гудит от страха и ненависти, задыхается в пыли и крови. Таков План. Таков удел тех, кто отверг Господа от сердца своего — кто никогда не пытался… И всё же двое юношей выводят из города местную девушку с её семейством. Михаил рассказывала, что она укрыла у себя израильтян. Гончие поскуливают у ног Гавриила, спрашивая разрешения, но он придерживает их подле себя, не желая потом входить в город один. — Можешь пустить их, Гавриил. Уже прошло достаточно времени, — отзывается Михаил, не отрывая пристального взгляда от разрушения. Пробивающиеся сквозь тучи лучи солнца отражаются на её доспехах, на эфесе меча. Она стоит, словно идол, что никогда не будет знать разрушения, — олицетворение праведности и верности. Никогда в её глазах Гавриил не видел сомнений, никогда не видел, чтобы рука её или голос дрожали — даже когда Падал Люцифер. — Я пойду с ними после. Михаил смотрит на него вопросительно. — Мама же сказала, что жертв среди Израиля не будет. Конечно, нет. Но в городе наверняка будет Вельзевул. Будет ли она одна, будет ли изображать праздное горе? Но говорить Михаил о том, что он хочет увидеться с демоном, и лгать, что попытается сразить его, значит снова заводить разговор о том, почему их противостояние длится уже столько лет, Гавриил не желает. После очередного очень странного разговора с Уриил он вообще старается появляться на Небесах как можно реже — и ещё реже пересекаться с другими ангелами. Старается не чувствовать оттянутых тоской крыльев, когда вспоминает их дружбу в самом Начале. Сказать сестре, что её попытки быть ближе — нелепы и пугающи, что её надежде давно пора истлеть, выше его сил. Он невольно сжимает кулаки и с удивлением обнаруживает в правой руке тромбон. Избавляется от него чудом и прочищает горло. — Я привык быть с ними. И это не ложь, но слова оседают на языке горьким. Михаил пожимает плечами, не имея привычки дышать, но не спорит. — Тогда жду тебя на Небесах. Гавриил кивает ей на прощание. В очередной раз он заходит в Ад на Земле. Он лишь догадывается, как должно выглядеть и ощущаться место, где нет ни капли праведности, нет Любви и Веры, где скопились все Смертные Грехи, но уверен, что этот город, как Содом с Гоморрой, как казнённый Египет — очень похож. В поисках Тьмы Вельзевул Гавриил прислушивается ко всему чутко, и от чужих эмоций начинает мутить. Горько-кислый страх, от которого сводит в отвращении мышцы, от которого не спрятаться даже за крыльями, и жгучая злость, слепой гнев, такой далёкий от праведного, всеобъемлющий, неистовый… Но отовсюду раздаются крики «Во имя Бога!», «Господь с нами!», «Слава Господу, Богу нашему!», «За Израиль!», и Гавриил спешит идти дальше. Он им не верит и душит желание помолиться Азраэль, чтобы та забрала эти нечестивые злые души, или дать команду псам, чтобы пожрали их вовсе. Юстиц появляется из-за угла, найдя очередную жертву, и, словно прочитав мысли Гавриила, тычется окровавленной мордой в ладонь, лижет пальцы. Гавриил присаживается рядом с ним и треплет холку. — Отговариваешь меня? Пёс гавкает и виляет хвостом, идёт вперёд, заводя Гавриила в один из дворов. Там ходит израильтянин, то ли заканчивая драку, то ли проверяя, не осталось ли кого в живых. Юстиц смотрит на него радостно и снова лает. Гавриил вздыхает. — Мама считает это правильным. Не отступай от Плана. Он уводит расстроенного пса подальше от израильтянина, подталкивает к уже мёртвым телам. — Ищи, Юстиц. Давай. Тот, конечно, не может ослушаться приказа. Почти просьбы. Гавриил не знает, что бы он почувствовал, если бы пёс поступил по-своему. Позволила бы Мама? Наказала бы?.. Только Вельзевул нигде нет. Гавриил не верит, что она не пришла, не нашла даже сейчас повода поглумиться над ним и заставить вспоминать все молитвы, чтобы отвратить от себя нечистое. Гавриил не верит, что отсутствие демона так его удивляет, что он ходит по улицам до самого вечера, пытаясь нащупать Тьму, чтобы на словах противостоять Вельзевул, искать хорошее объяснение всему происходящему и верить. Если Вельзевул спросит его о Иерихоне, о Плане, что он скажет? Но сегодня одиночество гложет сердце, всё тонет в шуме битвы и смерти, и невысказанное разъедает изнутри. Гавриил выходит из города, но ещё не возвращается на Небеса, надеясь увидеть Вельзевул. Что же, он привык к ней так же, как привык скакать по небу с гончими, как привык не расставаться с Агором, куда бы ни пошёл на Земле. Привык слишком сильно — делить с ней сомнения, пусть всегда и споря, привык удивляться её голубым глазам и восхищаться её силой — когда никто не замечал. Не могла же она не прийти из-за Михаил? Или из-за его перепалки с Дагон в падшем Угарите? Или из-за предложения уйти — так разве не прав он был, если Мама всё равно предаст весь Ханаан в руки израильтян? Гавриил умывает лицо руками. Не должно его трогать поведение какого-то демона, не должно так волновать. Только он решил, что с нечистивыми мыслями покончено… Он оборачивается и замечает у стены чёрное пятно. Фигура сидит, прижав колени к груди, и шесть её крыльев стелются грудой перьев вокруг. Гавриил застывает в полуобороте. Вельзевул поднимает на него взгляд и горько улыбается одними уголками губ, машет кистью руки. Подойти к ней? Или оставить, не тратить время и силы, ведь он уже уходил, а она могла прийти и раньше, если хотела. Если могла. Но он уже стоит слишком долго, и Пакс, ведя носом по земле, идёт обратно к городу, взглядом подзывая остальных. Можно отбросить всё и просто поговорить. Не думать о том, что правильно или нет. Хоть раз в жизни — сейчас, когда всё внутри так особенно противоречиво, раздавлено и болезненно. Он велит гончим идти прочь, не мешая, а сам идёт к Вельзевул. Она смеряет его оценивающим взглядом, когда он встаёт напротив, прикрывает глаза ладонью от закатного солнца. — Поздравляю, белопёрый, — кисло улыбается она, и в голосе сквозит горечь, от которой Гавриилу хочется сказать, что не с чем. Ведь не его эта победа, точно не израильтян, и вряд ли даже Мамина… Это просто проигрыш. — Выглядишь не слишком довольным. Он только вздыхает. Снова показывает перед демоном свою слабость: почему перед ней он не может притвориться так же умело, как перед Михаил? Вельзевул коротко смеётся, будто действительно понимая его. — Не присядешь? Кажется, ты уже достаточно испачкался. Его туника и правда перестала быть белоснежной, пока он ходил по городу, то тут, то там прижимаясь к пыльным стенам, смазывая пятна крови или ступая в её лужи, в грязь, совершенно забыв о чудесах. Гавриил садится рядом с Вельзевул на расстоянии локтя, и она поджимает крылья. Впервые с момента их знакомства Гавриил может разглядеть её крылья. И то, что он раньше принимал за язвы и нарывы, выглядывающие из-под взъерошенных перьев, оказывается пустыми глазницами. Он никогда не задумывался, что стало с тысячами тысяч глаз Падших серафимов. Вельзевул поджимает крыло. — Что смотришь? Гавриил сглатывает горечь и сожаление. Тонкие веки обожжены, от буквально расплавленной кожи остались светлые, будто бы влажные линии рубцов с въевшимся золотом слёз и прожилками скверны. Вельзевул закатывает свои обычные глаза. — Не смотри так, словно Эдем разрушили. Я рада больше не Видеть абсолютно всё. Так проще. Но всё равно было больно. Падать — больно. Умирать просто так — больно. Гавриилу сейчас — больно где-то за грудиной, в самой Сути. Вельзевул смотрит на него удивлённо, и тихая улыбка мелькает на её лице. Удовлетворённая. Словно именно этого демон и добивалась. Он не успевает подумать над этим, понять, как она спрашивает совсем отвлечённое от их разговора: — Ты умеешь играть что-то красивое? — Что? — На тромбоне своём. Не марш, не похоронное, что-то… Она запинается, видимо, пытаясь подобрать эпитет, и взгляд её обращён в темнеющее небо. Холмы вокруг Иерихона окрашиваются в рыжий и розоватый, как разбавленная кровь, деревья тонут во мраке острыми пятнами. Гавриил радуется, что не может видеть самого города — его проклятых останков на фоне кровавого пожара. — Не уверен, что у нас с тобой одинаковое понимание красоты, — бормочет он, прерывая затянувшееся молчание. — Труби… труби, Гаври-ил! — вдруг поёт Вельзевул нежно и хрупко, прикрывая глаза, отчего у Гавриила снова сжимается Суть. — Я слышала тебя на Небесах. Я не видела твоего лица, но когда услышала, то поняла, что была права, что сейчас настанет конец. Ты вострубишь, когда наступит Армагеддон? Ему так внезапно сильно хочется сказать, что тот вовсе не наступит… Но он кивает, поджимая губы. От Вельзевул веет ужасной тоской, которую она даже не пытается скрыть, и это так непохоже на неё. Так непохоже на демонов. — Тебе же плевать на этих людей. Она отрывается от стены и смотрит на него пристально. Теперь в её глазах лёд и трещины. — Может быть, — пожимает плечами и приоткрывает рот, чтобы продолжить, но снова запинается. Потом вздыхает прерывисто, шурша перьями о стену. — Они просто уничтожили этот город. Убили каждого — и воинов, и женщин, и стариков, и детей, — говорит она ровно, но Гавриил чувствует её — и свою — дрожь. Он не понимает, к чему ведёт Вельзевул. — Они не взяли ничего с собой, не остались здесь жить, не сровняют стены с землёй, чтобы потом устроить пастбище или поле или построить новый город. Разве вот это вот всё — Любовь? Вопрос хлёстко бьёт по самой Сути, и Гавриил напрягается, взглядом упирается в точку на вершине холма, где стоял с Михаил; рядом бродят псы. Он выдавливает из себя ответ, что поджигает всё внутри. — Это возмездие. — За что? Она же никогда на них внимания не обращала, они узнали о Её существовании через слухи и легенды; а племена на других материках — там же вообще ничего. Ни явлений, ни пророков, ни слухов. — Но они и не страдают, — возражает и уже жалеет, что пришёл к ней. Отчаянно хочет — до испуга и холодеющих ладоней, — чтобы разговор скорее закончился. — Ты просто не понимаешь. — Ну объясни тогда! — вскидывается Вельзевул и разворачивается к нему всем телом. — Правда, расскажи мне. Вот я — демон, готова слушать и внимать, преклоняюсь перед силой Её. Объясняй, как ангел. В голове дрожит отупляющая пустота. И Гавриил произносит давно заученные фразы, вызубренные слова, что просто запомнил, — но если хоть кто-нибудь объяснил бы ему самому. — Всё, что происходит — происходит согласно Плану, чтобы однажды воцарилось на Земле Царствие Божие и не знали люди больше зла. Израиль — Её избранный народ, что прославит Её среди людей, принесёт миру Свет и Любовь… Он всё ещё не смотрит на Вельзевул, не видит её лица, но знает, как она недовольна, чувствует её сгущающуюся Тьму и раздражённый рой. — А до того вз-зе люди з-згинут, — цедит она озлобленно. — Но всё, что не делается, всё к лучшему, да? — Именно так. — Да пошёл ты с Ней далеко и надолго. Вельзевул поднимается рывком и исчезает. Гавриил упирается затылком в стену, складывая руки в молитвенном жесте. Тьма снова остаётся с ним и острым отвращением сворачивается у сердца.