И есть несчастному надежда, и неправда затворяет уста твои. Блажен человек, которого вразумляет Бог, и потому наказания Вседержителя не отвергай, ибо Он причиняет раны — и Сам обвязывает их; Он поражает — и Его же руки врачуют. (Иов. 5:16–18)
Уриил не получала приказа следить за Гавриилом. Метатрон вполне ясно выразился, что брат должен справиться сам, только тревога оказывается сильнее. Конечно, она ему верит, верит Матери и знает, что всё случится согласно Плану, и в конце концов всё будет хорошо… только сейчас — как-то странно щемит за грудиной, огнём вспыхивает Суть, заставляя Уриил быть ближе, знать больше. А Гавриил как будто только отдаляется, на каждый её шаг вперёд делает два назад, улыбается широко, но прячется на Земле или в небе, где не дотянуться до него среди туч и молний. Михаил, слишком сосредоточенная на войне Израиля, совершенно не помогает, полностью согласная с Метатроном и отдавшая судьбу брата в руки Матери и — всё же — неопределённости. Словно нет такой вероятности, что крылья Гавриила покроет сажа и он окажется за чертой. Словно они и так потеряли недостаточно… Решительных действий Уриил сама себе обещает не предпринимать, целиком и полностью уважая Мамину волю. Только Гавриил, обнимаясь с демоном, видимо, никакого уважения не имеет, — когда рушит возложенные на него надежды, когда гнев Мамин на Израиль так велик, когда так много греха на Земле — а он словно и не ангел… Уриил чувствует себя беспомощной в своей тревоге. Она уже провела столетия, не решаясь сделать хоть что-то, что помогло бы близким, ведь если таков замысел, если вся суть в том, чтобы преодолевать страдания и сомнения, то кто она такая чтобы противиться? И потому все неловкие попытки с разговорами были так бесполезны… Уриил сжимает руки в кулаки. Спустя тысячелетия пора бы ей уже решиться хоть на что-то, пора гореть по-настоящему — нести свет не только людям, но и близким. Даже если в конце концов Гавриилу уготовано Пасть, даже если Падут все они и Царствие Божие будет строить кто-то другой — Уриил должна попытаться. Должна убедиться. Она уже никогда не узнает точно, в чём был изначальный замысел до того, как Люцифер расколол Небеса — и изменялся ли он вообще хоть когда-нибудь, но будущее в её руках, ещё не свершённое. В своей комнате Уриил преклоняет колени, широко расправив позолоченные крылья. — Дай мне знак, Мама, ежели путь, что я избрала, неверный, да благослови на доброе дело, говори моими устами истину, неси моими руками Любовь… Безразмерное пространство отзывается тишиной, и крылья трепещут лишь от тяжёлого вздоха. Уриил кладёт ладонь на сердце, Веря, что Мама не оставит ни её, ни брата. Догадываясь, что вряд ли Гавриил будет с ней откровенен, — и эта мысль больно колет в самую Суть, — Уриил отправляется на Землю искать Рафаила. Он должен знать, что происходит на самом деле, если уж не от Гавриила, так от демонов… Иногда Уриил кажется, что Рафаил прячется намеренно, скрывает свои грехи и ищет искупления. Только которое тысячелетие его крылья остаются белыми, Метатрон не поручает ему особых заданий, и сомнения не оставляют на его лице свой отпечаток. Это непонятно, странно и слишком сложно, чтобы задумываться. Уриил просто молится брату, вздохнув в очередной раз, потому что никто не знает, в какой части света он может оказаться прямо сейчас, и как связаться с ним иначе — неизвестно. Но на молитву он отвечает мгновенно, появляясь напротив. — Ури? От него она, наверное, ещё дальше, чем от Гавриила. Рафаил выглядит обеспокоенным, осматривает её бегло цепким взглядом, и удивляется больше, когда не обнаруживает видимых ран. — Что случилось? Ты в порядке? Конечно, ведь единственная причина, по которой она ищет брата — это проблема. — Я хотела поговорить с тобой о Гаврииле, — говорит спокойно, сцепляя руки в замок перед собой. Рафаил напрягается — едва заметно, чуть дёргая распахнутыми крыльями и поправляя ремешок извечной сумки. Тени на лице становятся темнее, хотя сейчас — ясный полдень и открытое пространство возле очередного недавно павшего города. — И о чём именно? — Он стал невероятно близок с демоном Вельзевул. — Надеюсь, это сделало его работу более спокойной. Уриил не понимает, как брат может делать такие выводы, но продолжает терпеливо объяснять, что происходит на самом деле. — Это не грозит ему ничем хорошим. Гавриил может находиться в шаге от Падения, поэтому мы должны помочь ему. — Неужели так сказала Богиня? — искренне удивляется Рафаил. Уриил медлит. — Нет. Она не сказала ничего конкретного. Просто я не хочу потерять и его, — признаётся внезапно стихшим голосом. Надеется, что Рафаил прочтёт в глазах, как ей жаль, что всё вышло именно таким образом, увидит надежду на лучшее — и поддержит. Но он пожимает плечами, и его крылья дёргаются резко. — Если он должен Пасть согласно Её Плану, то мы здесь бессильны, разве нет? — Я знаю, но… — Тебе не о чем волноваться, Ури. Ведь Богиня знает как лучше, — говорит спокойно и мягко, как будто не он здесь младший брат, но с его улыбки словно стекает едкая горечь. — Просто подожди, пока Она приведёт Гавриила туда, куда Ей нужно, пока он не будет готов исполнить своё предназначение. Уриил хмурится, чувствуя приближение опасного, как раскалившийся песок. — Что ты имеешь в виду, Рафаил? — У Неё ведь есть План, и каждый из нас занимает там определённое место. Она ведь Богиня — ничто не может пойти не по Плану, верно же. Рафаил стоит перед ней пятном со смазанными краями, расплывается, как мираж вдалеке — золотистые вьющиеся локоны, спадающие на глаза, сейчас совершенно неясного оттенка, смуглая кожа, грубость которой чувствуется на расстоянии, и потёртая ткань лёгкой длинной туники — только не белоснежной, а грязновато-жёлтой, под цвет песка, дерева и истлевшего города за спиной Уриил, с жухло-зелёным полотнищем, не прикрывающим даже плечи — бесполезным. Смысл слов проникает в Уриил медленно, как яд из укуса, обволакивает сознание, чтоб потом пронзить его острой вспышкой гнева и отвращения. Отчаяния. — Ты говоришь совсем как демон… — Но я же сказал чистую правду, — разводит руками так невинно, как может только искренне верующий ангел. Уриил вздыхает, собираясь с силами. Кивает. Правда бывает разной… — Ты знаешь что-то про Вельзевул? — выговаривает, фокусируя взгляд. Рафаил недовольно сводит брови. — Марбас говорил, что она справедливый Лорд и честно выполняет свою работу. При ней в Аду порядок. — Демон — и справедливость и честность? — не сдерживается Уриил, впрочем, понимая, что на этой информации задерживаться смысла нет. К Гавриилу это относится так мало… — А что-то более весомое? Сплетни, слабые места, с кем она… — хочет сказать «близка», только что демоны знают о близости? Кому могут доверять? Уриил слышит чужой крик в своей голове и выдыхает: — С кем она имеет дело? — Сплетни я не разношу, — с прорезавшейся жёсткостью в голосе цедит Рафаил, разом обретший чёткость на теперь мутном фоне знойного дня. — И если я дружу с демоном, это не значит, что я лезу в их порядки. А даже если я и знаю что-либо, то это тем более не значит, что я стану докладывать об этом. Раздражение огнём поднимается в Уриил, звучит Маминым суровым голосом и смотрит сталью в глазах Михаил. — Мне кажется, ты забыл, на чьей ты стороне. — Ни на чьей, Ури, — выдыхает Рафаил и улыбается тоскливо одним уголком губ. — Я на стороне милосердия — всегда был, есть и буду. Милосердие и только. — Демоны не знают милосердия. Брат дёргается, подаётся вперёд, не скрывая в глазах отчаяния. — А ангелы знают? — восклицает пронзительно, уже не имея сил быть спокойным и мягким, и сыплет вопросами, больно впивающимися в Суть. — Ты — знаешь его? Знала ли ты его в каждом городе, где израильтяне оставляли за собой лишь смерть, или, может, ты знала его в Египте, где не было человека, который не умылся бы слезами горя? Или во время Потопа, когда гибли и ангельские дети тоже? Смотрела ли ты в глаза их родителям? Уриил не смогла бы — потому что все ангелы, что спускались к смертным женщинам, Пали. Она опускает взгляд, прекрасно зная, что милосердия не было — был суровый урок, который люди так и не усвоили. А Рафаил как будто ничего не понимал. — Мы говорим сейчас не об этом, — шепчет Уриил, различая блеск отдельных песчинок и контур собственной тени. — Ладно. Извини, — Рафаил примирительно поднимает ладони и поправляет сумку, будто уже собираясь уходить. — Но всё же я не доносчик. Вельзевул — забота Гавриила, не нужно лезть в это. Уриил горько усмехается и смотрит брату в глаза. — Как ты можешь говорить о милосердии и отставлять своего брата? — Лучшее, что мы можем сделать, это дать ему возможность самому найти свой путь. — В Ад, да? — А что в этом плохого? Она всхлипывает, сдаваясь, и сбегает на Небеса. Белизна облаков и тишина не спасают от искреннего недоумения в глазах брата, настолько пронзительного, что весь Свет и вся Любовь кажутся неправильными, хмурыми, слишком тяжёлыми для этого мира. Несправедливыми. Она выхватывает из ножен меч и рубит пропитанный благодатью воздух, рассыпаясь отчаянием и гневом. Лезвие клинка горит, играя бликами и вспышками на позолоте перьев, и обжигает пальцы, сжимающие рукоять до боли.* * *
Уриил тратит целую вечность на то, чтобы написать письмо; никогда ещё разум не подводил её настолько сильно, не желая находить правильные слова для столь странного послания. Но она надеется ближе подобраться к Вельзевул, иметь возможность контролировать ситуацию — хотя бы проследить, если не повлиять. Поэтому она пишет в Ад единственному демону, которого знает лично — и по счастливому случаю весьма приближённого к Вельзевул ещё с самого Начала. Уриил надеется, что так и осталось. Она продумывает разговор заранее, старается предугадать каждый ответ, каждую реакцию, чтобы не дать застать себя врасплох, не показать Аду больше, чем необходимо, — когда она уже готовится рассказать слишком многое. И потом ждёт, ждёт, ждёт, запрещая себе вспоминать, запрещая мечтать о том, чтобы счастливые моменты, оставшиеся лишь в её голове, стали реальностью. Но чужие прикосновения ощущаются фантомным огнём на коже, тихим шёпотом звучит голос, и от этого никуда не деться. Уриил всматривается в лезвие своего меча, пытаясь изгнать непрошеные мысли, тысячи предположений о том, как могло выйти, будь кто-то из них смелее, непокорнее или преданнее, совершив больше ошибок или исправив… Чужая задорная улыбка блестит миражом, и Уриил прячет меч в ножны. Она не получает ответного письма, но уже наступает время встречи, и она спускается на Землю в отдалённые от людских поселений места, какие, наверное, были забыты даже Мамой. Уриил не отрицает, что прячется от Её всевидящего взора, от самой себя, осознавая, что поступает неправильно. Но кроме тревоги в груди и плотного кома чего-то странного она не чувствует ничего, а потому складывает крылья и оглядывается, готовая к непростому разговору. У берега незнакомой реки просторно и тихо. Солнце только-только поднимается над горизонтом, превращая волны тумана в капли росы на траве и окрашивая сумрачное небо в голубой и розовый. Только вместо нежности цвета — смутная тяжесть облаков, и воздух ещё пахнет темнотой. Чужая Тьма ощущается неровным шлейфом. Уриил замечает рыжую макушку у самой воды. От сгорбленной фигуры в короткой тунике не веет абсолютно ничем, кроме напряжения. На поясе заметны ножны. Когда Уриил подходит ближе и становится сбоку, то замечает, что демон водит тонкой веточкой по воде, но не может сходу разобрать, имеет ли это какой-то смысл. Уриил поводит плечами, возвращая уверенность, и прочищает горло. — Здравствуй, Дагон, — говорит отчётливо, но чувствует, как нечто дрожит в груди. — Говори, что тебе понадобилось, и проваливай, — отрезает демон, даже не поднимая взгляда. Её голос куда грубее, чем Уриил помнит, чуть хриплый и словно шершавый, и теперь она не понимает, как у кого-то с таким голосом мог быть такой звонкий смех и такие нежные стоны. — Тогда ты поможешь мне? Дагон издаёт странный звук, и, когда поворачивает голову, чтобы посмотреть на Уриил, та понимает, что демон смеётся. Ядовито и резко, словно удалась очередная пакость. — Нет, конечно! — восклицает она, и веточка ломается с еле слышным хрустом. — У меня нет ни одной причины, чтобы помогать тебе. Или… — Дагон щурится, смотрит внимательно, пытаясь найти в глазах Уриил ответ на свои невысказанные вопросы, и после в её голосе звучит колючее раздражение и обида. — Ты думаешь, что наше прошлое — это достаточная причина? То самое прошлое, которое ты оборвала словами «не смей больше говорить со мной», «в следующий раз я увижу тебя только для того, чтобы убить» и «ты всё испортила»? Уриил не рассчитывала на это — просто надеялась. Потому что никакой другой демон не стал бы её слушать вовсе. Потому что она не знала, что ещё могла сделать. — Тогда ты сказала, что всё ещё любишь меня и всегда будешь. На мгновение ей кажется, что Дагон встрепенётся и растеряет весь озлобленный запал, вновь став тем ангелом, какого Уриил знала и любила, — и всё будет хорошо. Они всё исправят. Но лицо демона темнеет, как стремительно надвигающаяся гроза, и кажется, что в её зрачках отображается огонь. Она улыбается, обнажая неровные клыки, — и никогда в жизни Уриил не видела улыбки страшнее. — Это не имеет к делу никакого отношения, — цедит Дагон, передразнивая саму Уриил много столетий назад, и отворачивается. Неловко взмахивает рукой, словно хотела вернуться к старому занятию, но ухватиться ей не за что, и она просто складывает руки на голых острых коленях. — Я пришла выслушать тебя из любопытства, поэтому хватит тянуть время. Издеваться будешь над кем-нибудь другим. Уриил наблюдает, как демон вытягивает из подола нитки. Снова прочищает горло, чуть вскидывая подбородок, пытается найти внутри себя былую уверенность. — Вельзевул зашла слишком далеко. Хочу дать ей возможность отступить с миром, не пострадав. — Звучит как «скажи: пусть ураган пройдёт, иначе я ему наваляю», — усмехается Дагон. — Если у тебя дело к Вельзевул — иди к Вельзевул и не будь трусихой. Как думаешь, случится ли драка, и если да, то чем закончится? — из задумчивого её голос становится лукавым. — Ты же своевольничаешь, да? — Я исполняю свой долг. — Разве это не работа Гавриила? Уриил не сразу находится с ответом, невольно вспоминая Рафаила и его такое похожее нежелание помочь. Такое понятное после тысячелетий собственных опущенных рук и взгляда из-за угла. — Ситуацию необходимо контролировать. — Интересно, каким образом? Через меня к Вельзевул подобраться не выйдет, я не идиотка и тем более не предательница. И у тебя нет ничего, что бы ты могла ей предложить взамен её земель и людей. Это действительно большое упущение — у Уриил нет ничего, чем бы она могла повлиять на Адского Лорда, и узнать неоткуда. Конечно, всегда остаётся открытый бой и святая вода, только вот об этом её не просили, и оставить обетованную землю за демоном — невозможно. — Рано или поздно все эти люди будут обращены к Маме или уничтожены. Это уже происходит. — Тогда в чём вопрос? — удивляется Дагон, снова поворачивая голову. Уриил молчит, не желая подставлять брата, раскрывать всю правду. Но лицо Дагон проясняется, и под тонкими губами снова показываются клыки. — О, дело в Гаврииле, верно? — она улыбается хищно, по едва заметной дрожи в глазах Уриил распознав правду. — Твой брат так близок к Падению, и, кажется, Мамочка никак не хочет ему помогать. — Она с ним, — отрезает Уриил, сама не уверенная в сказанном. Голос, такой знакомый, но полностью пропитанный скверной, туманит и отравляет рассудок. — Я лишь забочусь о нём, но куда тебе понять такое. — Действительно. Демонам ваши игры совсем непонятны, — Дагон поднимается и подходит слишком близко. Её глаза оказываются ровно напротив глаз Уриил, горящие и тёмные, и за спиной демона — не крылья, но густая Тьма. Уриил невольно кладёт ладонь на эфес меча, готовясь отразить любой внезапный удар. И мысли скатываются в тревожное «а если?..», ведь Дагон оказалась бесполезной, и в последнюю их встречу Уриил обещала… Пальцы слабеют резко, и слабость же течёт из груди к ногам. Колыхание ветра позволяет почувствовать привычный от Дагон запах реки и шторма. — Отвянь от них, Уриил, — говорит демон озлобленно. — Раз уж ты пришла ко мне и говоришь об этом со мной, то знай, что я не позволю тебе испортить всё снова. Пора бы уже перестать думать за других. — Не говори мне, что мне делать. — Тогда уходи. Она отступает на шаг и складывает руки на груди, уверенная в своём превосходстве. Вокруг Уриил резко становится холодно. Дагон улыбается коротко и садится обратно, скрещивая ноги, ищет что-то во влажной траве, не обращая внимания на утреннюю прохладу и сырость земли. Уриил выдыхает, сдерживая гнев. Сейчас она так легко может расправиться с демоном, ведь никто кроме них не знает истинную причину встречи, а демонов полагается лишь уничтожать. Взятое с собой оружие совсем не вяжется со спокойным поведением Дагон: она готовилась к возможному бою, но теперь что? Уриил уходит, ничего не говоря более, не стараясь понять; в конце концов, она приходила не для убийства. Она душит в себе потревоженные воспоминания, но счастье прошлого так настойчиво прорезается сквозь время, отданное Небесному огню и правилам, и Уриил сдаётся. Сидя на полу в бесконечном пространстве своей комнаты, она вспоминает о других рассветах, которые встречала с блуждающей улыбкой на губах, ёжась от колкого холода и крепче прижимаясь к горячему телу рядом. Дагон смеялась, шутила, что хранительнице огня не может быть холодно, и кутала Уриил в свои крылья, пока та шептала на ухо, что весь её огонь — внутри Дагон. Вся страсть и вся нежность. Они сбегали друг к другу, едва появлялась возможность, и расстаться с каждым разом было всё сложнее, пусть и знали, что новый мир — вечен и блажен. Пробирались друг к другу под кожу всё глубже, сильнее, забывая обо всём. Уриил помнит эти сладко-острые прикосновения, от которых волнами по телу расходилась горячая дрожь, помнит приятную слабость и упоение, с которым они делили удовольствие пополам. Тогда она ещё не знала греховности их чувств, не знала, что впереди их ждёт тяжёлая горечь и безысходность, что Дагон придумает какую-то свою правду и будет верить в неё истово, так, что оставит Небеса, заберёт с собой весь свет и развратит оставшееся, окрасит в чёрное и чуждое. Уриил вспоминает, как близки они были, чтобы никогда впредь не забывать о своём долге.