Жертвоприношение

Смотри на деяния Божьи: ибо кто может выпрямить то, что Он сделал кривым? В дни благополучия пользуйся благом, а в дни несчастья размышляй: то и другое сделал Бог для того, чтобы человек ничего не могу сказать против Него. (Еккл 7:13–14)

      Вельзевул с самого начала знала, что это была дурная идея. Она предлагала Дагон остаться, хотела пойти сама — вот весело бы вышло, — но подруга упёрлась, сжимая письмо так крепко, что пальцы побелели, и хмурясь. Единственное, что смогла сделать Вельзевул — это уговорить Дагон взять с собой оружие, переодеться для боя и дать обещание, что если что-то пойдёт не так, то она попросит о помощи; договорились о времени. Оставшись в Аду, Вельзевул считала минуты, и по прошествии сорока поднялась наверх. Дагон рыдала на берегу реки, обняв себя за колени и не замечая ничего вокруг. Вельзевул медлила, не зная, дать ли ей время выплеснуть эмоции, верно, копившиеся столетиями, ведь она явно не хотела быть замеченной, но сочувствие пересилило, и Вельзевул села рядом, пряча Дагон у себя в объятиях. Гладила её по волосам и спине, успокаивая, но не находя слов.       Дагон говорила сама, причитала, выплакиваясь, про небесных ублюдков, гадские Маменькины правила и несправедливость; про то, что изменить прошлое она бы всё равно не хотела, что если бы не Она со своими наставлениями, всё было бы хорошо; про то, что если бы Уриил извинилась…       Последний раз Вельзевул видела слёзы Дагон после Падения — в первый и единственный раз, в момент великого отчаяния и слабости каждого Павшего, собиравшего себя заново. И гнев поднимался в Вельзевул стремительно, отдавал испугом и шоком от осознания того, что та боль, первая боль, может вернуться так легко, что сердце бьётся так просто у сильнейших из них. Но Вельзевул могла только сжать зубы и крепче обнять Дагон.       — Потерять её — хуже, чем Падать, — всхлипнула та, уже успокаиваясь, и колкая тревога пробрала Вельзевул до костей. Насколько темна может быть обратная сторона любви?       Сейчас они сидят в зале Совета, и всё как будто бы нормально. Само заседание уже давно закончилось, закончился и официальный пир, который Вельзевул решила устроить, чтобы развеселить народ, и теперь за столом осталась только их тесная компания: Дагон, Астарта, Асмодей с Лилит и Левиафан с Маммоном. Все сползлись к главе стола; Астарта свернулась клубком на пустующем троне Люцифера, ближе подобравшись к Вельзевул, всегда сидевшей от Дьявола по правую руку, — и ещё правее расположилась Дагон. Куча кресел, оставленная ушедшими Князьями и их приближёнными герцогами, как обычно оказывается опрокинута или сломана бесами, таскающими сначала документы, а потом еду; теперь вымоченная в чёрной смоле древесина медленно исчезает в желудках тысяч термитов герцога Дантилиона, который, вероятно, остался под столом играть в кости с Аббадоном, Голодом и Войной, заглянувшими под конец заседания «на несколько мгновений». И, судя по сквозняку и храпу, они все давно вырубились от крепкой настойки Велиала, спаивающего всех, чтобы поскорее освободиться.       Астарта оживлённо беседует о Греции с Асмодеем, который сидит слева и чуть дальше, а Лилит, устроившись у него на коленях, заигрывает с Левиафаном, сидящим напротив; Маммон, сев на стол рядом с Дагон, всё ещё возмущается ей об идее выдавать бесам-Эрикам награду за работу из жертвенных сокровищ. Идею предложил Сатана, которому по ошибке доставалось много чего ему совершенно ненужного, и после рьяных споров Вельзевул отложила это на рассмотрение Люциферу. Дагон кивает головой, уворачиваясь от взмахов трёх пар рук, и, кажется, впервые действительно слушает запальчивые рассуждения Маммона. Вельзевул наблюдает за всем отстранённо, иногда вставляя пару слов и следя за тем, чтобы тарантул Маммона Хмарик не добрался до Мухи, бесчинствующей среди остатков еды на столе. Принести на Совет фамильяров — знак доверия, пусть многие из животных и не ладят между собой.       Вельзевул изо всех сил старается не думать о произошедшем, и это время представляется ей блаженством. А может, она выпила слишком много вина, не следя за тем, что в кубок подливала Астарта.       Выдохнув, Маммон склоняет голову к плечу и складывает верхние руки на груди, а нижние упирает в бока. Смотрит на Дагон внимательно:       — Что с тобой стряслось сегодня?       — Нормально всё, Маммон, — с лёгкостью отмахивается она и пожимает плечами. Но Вельзевул по её глазам видит, что подруга умело прячет ещё колючую боль внутри, запирает-задавливает, чтобы не мешало.       — Не надо скрываться от меня, дорогая, — говорит Маммон ласково, склоняясь ближе к Дагон. — Это из-за того ангела, да?       Она только вздыхает, зная, что возражать бесполезно.       Вельзевул подробности на весь Совет не разглашала, но такое событие скрыть было невозможно. Кто-то что-то видел, кто-то что-то слышал, и понемногу, но все знали о том, что некий ангел отправлял письмо в Ад. Большинство, конечно, решили что это был Гавриил, и Вельзевул не спешила их разубеждать, ведь о её противостоянии с архангелом были наслышаны многие. Близкие знали, что на встречу отправилась Дагон, и от их вопросов Вельзевул только отмахивалась, ссылаясь на подготовку к заседанию и пиру. На самом деле она даже не могла точно сказать, кто вообще знал об Уриил и Дагон, потому что после никто об этом никому не рассказывал — кроме Астарты.       Вельзевул удалось замять эту тему в начале заседания и поднимать её сейчас снова совершенно не хочется. Но Маммон весьма настойчив в своём любопытстве и поддержке.       — Что, этот белопёрый увалень с выводком псов решил затрахать не только тебя, Вельз? — в голосе Маммона скользит усмешка — неуверенная попытка ободрить Дагон. Та даже улыбается, а Астарта еле сдерживает смешок, и Маммон распрямляется.       Он легко подхватывает Дагон под руки и крепко прижимает к своей груди, вызывая возмущённые хрипы. Дагон безуспешно пытается вырваться, стуча по массивной спине такими маленькими ручками в сравнении с Маммоном, пока он ласково ворчит, поглаживая её по голове:       — Не печалься, моя дорогая, однажды мы нагнём этих белозадых прихвостней Мамаши и покажем им, где поистине жарко.       Вельзевул, посмеиваясь, хлопает его по верхнему плечу:       — Хватит, Маммон, ты её задушишь.       — Правда?       Он отнимает от себя Дагон, легко удерживая её на весу, и недоверчиво вглядывается в её раскрасневшееся лицо, на котором показное недовольство читается слишком явно.       — Может, опустишь меня? — хрипит она, но строгость в голосе не сохраняет, и уже через секунду смеётся над встревоженным лицом Маммона, который поспешно сажает её обратно в кресло.       Он прочищает горло, посмеиваясь сам, закидывает ногу на ногу и, посадив вертящегося рядом Хмарика на плечо, смотрит на Вельзевул:       — Так зачем белоголовому придурку понадобилась ты? Это же неслыханное дело, Вельз, разве не следовало всё же рассмотреть это на Совете? — говорит, возвращаясь к тому, с чего Князья в нетерпении начали Совет, заставив Дагон прерывисто вздохнуть и поджать губы в раздражении.       — Я же уже сказала, что это дело недостойно общего внимания. Это лишь в пределах Ханаана, Финикии и павшего Хеттуса, возня за веру, не более.       Пифон справедливо заметил, что когда Израиль окрепнет, эта возня может завладеть всем миром. Вельзевул сказала, что предупредит Люцифера лично. Но все понимали, что если в дело будут вмешиваться ангелы, попросту истребляя народ, то шансов у них немного. И ещё меньше, если Она возьмётся за дело лично.       К чему же тогда План с Армагеддоном?       Никто не принял его с распростёртыми объятиями. Зачем-то Богиня сохранила им жизни тысячелетия назад и позволила развращать людской род — хотя по большей части лишь выведывая у людей, на какие грехи те способны, и постоянно ставя Её слова под сомнения. Теперь человечество ждёт смерть, а небожителей — решающее сражение, и Вельзевул даже не собирается гадать, кто победит. Случится ли конец света вообще — если однажды он был создан, чтобы быть?       Вельзевул искренне считает, что всем стоит поискать смысл не в жизни, а в смерти.       — Ладно, я не вмешиваюсь, — Маммон поднимает руки, показывая ладони, — разбирайся с этим как считаешь нужным. Но если люди перестанут таскать мне красивые вещицы, я расстроюсь и спрошу с тебя.       Он подмигивает лукаво, и Вельзевул впервые чувствует, что хочется спрятаться от этого взгляда, но сейчас лишь улыбается в ответ, не желая обижать друга и выворачивать чувства, в которых сама не до конца разобралась.       — Ты же знаешь, что кроме съестного у нас ничего нет, — шутит Дагон и цепляется за эту тему, живо втягивая остальных в спор о том, на что Вельзевул расщедрится быстрее: еду, объятия или дырки от своего копья.       Астарта придвигается вплотную, перевешиваясь через угловатый подлокотник трона, и кладёт голову Вельзевул на плечо так, что волосы от её дыхания щекочут ухо; смеётся. И Вельзевул, счастливая забыться, смеётся вместе с ними, шутит и спорит, то переводя стрелки, то играя в суровость. Так скверно начавшийся день расцветает живой радостью. Им нечасто удаётся собраться всем вместе и поговорить легко о том, что не тревожит душу, отчего не болит за грудиной, просто расслабиться и представить, что мир прекрасен целиком и полностью, и нет в нём боли, лжи и несправедливости, не задаваться постоянно вопросами, теребя края так худо заживающей раны. Когда-то они Пали за эти вопросы, гордились тем, что могут их задавать, а сейчас каждый из Высших демонов желает лишь покоя, такого недостижимого и призрачного, как рассветная дымка. В кругу друзей он становится осязаемым.       Впрочем, в последнее время Вельзевул не ищет их общества сознательно.       Иногда она представляет, что они скажут, если она признается, ведь ангелов в Аду не жалуют. Маммон завалит тысячью предложений о том, как получить из этого выгоду, — и вместе с тем растеряется, осознав, что это настоящие чувства. Левиафан покачает головой, сочувствуя. Асмодей и Лилит станут давать советы, как соблазнить ангела — и не только в сексуальном плане. Вельзевул знает друзей слишком хорошо — и не хочет слушать о Гаврииле ни от кого из них — даже от Дагон с Астартой. Хочет забыть о нём совсем, если было бы можно, и одновременно так отчаянно не желает терять его — хоть он и не с ней. Это режет по сердцу глубже самого острого ножа, и Вельзевул утопает в кресле, отстраняясь от беседы и прикосновений Астарты.       Та понимает всё без слов. Смотрит грустно и улыбается так же. Шепчет одними губами:       — Всё будет хорошо, — и только касается пальцами её запястья, прежде чем отвернуться и заполнить место Вельзевул, прикрывая её внезапную печаль.       Вельзевул даже саму себя слушать не хочет, раздираемая между привязанностью к подруге и желанием спрятаться; и где-то на фоне мелькает образ Гавриила.       Он такой чужой для них всех — для самого Ада, и, кажется, со своими тёмными зверями и отстранённым взглядом, он чужой и на Небесах. Она видела это в том, как он смотрел на людские битвы и как сам сражался с ней, как обращался со своими зверями, как слушал её и как дёргался, стоило ей заговорить о чём-то, что касалось Небес, как они разговаривали о каких-то приземлённых вещах, что давало им обоим спокойствие, возможность не думать о непостижимом; но в итоге он всё равно всё сводил к этому, пытаясь обдумать и понять, а Вельзевул начинала пробивать лбом его броню. В конце концов она просто привыкла к нему, хотя сама не знала как: как нечто столь раздражающее может стать таким приятным? Даже долгожданным. И она соврёт, если скажет, что его звери не казались ей восхитительными, особенно псы, которые, кажется, вовсе не были орудием Богини, как она подумала поначалу, а имели собственное вполне осознанное мнение и желания. Почему-то Вельзевул думает, что гончие — на их стороне, на стороне свободы.       И всё же, став привычным и желанным, Гавриил остаётся невозможно далёким. Белой птицей среди того, что окружало Вельзевул десятками веков — то ли спасением, то ли ядом. Он вытесняет всё, что раньше было приятным и приемлемым, заставляя гнаться за недостижимым. Вельзевул сама чувствует себя чужой среди друзей, и чувство это выгрызает её изнутри.       Дольше всех Вельзевул знала Астарту, за исключением первого серафима Иехоэля и Люцифера. Позже познакомилась с другими — и, как удивительно, все они Пали, вслед за Первым из ангелов. Пифон, Велиал, Левиафан, Асмодей, Сатана, Мерехим, Бельфегор, Аббадон, Астарта, Маммон. Не со всеми Вельзевул была близка, но в первые времена повторяла их имена как мантру, как молитву, вспоминая спокойные дни на Небесах, тихую вечность, когда никто не знал о боли и зле, а теперь наставил мечи и друг на друга в борьбе за выживание. С Дагон Вельзевул познакомилась сразу после Падения, и та стала единственным существом, которому можно было доверять. Первые Адские битвы за власть продлились недолго — пока Люцифер не очнулся от агонии и скорби. Потом они учились дружбе заново, учились строить что-то там, где было ничего и ещё меньше, ибо кроме друг друга у них не было никого.       Теперь же они медленно растворяются под натиском ожидания чего-то нового, как будто более сильного, и Вельзевул страшно видеть в этом уловку Божественного.       Она вырывается из сумбура мыслей, лишь когда шум оживлённой беседы прерывают приятно удивлённые возгласы. Лилит тянет лукаво:       — И кто же наконец соизволил почтить нас своим присутствием!       Люцифер отвечает бывшей жене такой же лукавой улыбкой, подходя ближе:       — Эту почесть тебе бы следовало воспринимать с большим уважением.       Он одаривает её жарким взглядом, словно не замечая, как Асмодей крепче сжимает Лилит в своих объятиях. Удивительно, что его ревность распространяется лишь на Люцифера.       — Ты весьма вовремя, владыка, — беззлобно скалится Левиафан, отодвигая от себя пустое блюдо и опираясь локтями о стол. — Мы уже почти прикончили всё вино и обсудили все сплетни.       — А остальные, видимо, сбежали после самых скучных.       Зал наполняется глухим смехом, и Маммон, ползком передвинувшись на противоположный край стола, рассказывает о том, как чуть не уснул, и тут же вспоминает о своём возмущении и не упускает возможности лично пожаловаться Люциферу. Левиафан с Асмодеем в один голос просят Маммона умолкнуть, но Люцифер, не снимая извечной лёгкой ухмылки с тонких губ, слушает внимательно и, вопреки ожиданию, говорит, что мысль не совсем провальная. Лилит смеётся, Дагон шутит про еду, а между Князьями разгорается новый спор, под который Люцифер тягучим шагом подходит к Вельзевул и локтями опирается о спинку своего трона, нависая над Астартой. Та пытается слиться с кроваво-бордовой обивкой, и неизвестно откуда появившаяся сколопендра Зару прижимается к рукам хозяйки. Муха устраивается на краю стола, обгладывая перепелиный скелет.       — А теперь расскажи мне по-настоящему важные вещи.       Важного не очень много. Решив срочные вопросы о стычках мелких бесов и рядовых ангелов, разобрав отчёты о партиях новых душ и в очередной раз сломав голову и содрав голоса о распределении грешников по Кругам, Вельзевул наконец вынесла предложение об учреждении нового чина — Ложных богов. Чтобы являться людям не по личной прихоти, а намеренно затягивая оступившихся и распространяя своё слово, как Божьи пророки распространяли Веру. Обсуждение заняло большее количество времени: определить структуру, распределить должности и организовать работу… В который раз обсудить пересечение между чинами — взять хотя бы Астарту, руководящую чином Клеветы и вместе с тем — многоликое божество греков, филистимлян, амореев, хананеев и не счесть кого ещё…       Вельзевул пересказывает основные детали. Люцифер приходит в восторг и одобряет чин в любом виде, доверяя Вельзевул. Её идея — её решения.       Её собственный чин!       Потом он улыбается обманчиво мягко, оглядывает Дагон и смотрит Вельзевул в глаза.       — А что там с ангелом?       Вопрос ставит в тупик, и она, переспрашивая, даже не сразу понимает, о ком идёт речь. Люцифер периодически уточнял у неё лично, как обстоят дела с Гавриилом — хотя у него оставались какие-то тайные связи наверху. Ей не стоило надеяться, что сегодня он не захочет узнать подробности.       — С тем, с кем сегодня встречалась на рассвете Дагон. Это был Гавриил?       Вельзевул переглядывается с ней, и по одному этому жесту Люцифер понимает ответ.       — Уриил… — восклицает он недоверчиво. Дагон невольно тушуется. — Что ей понадобилось от тебя?       По чистому счастью никто из прочих уже не обращает на них внимания.       Конечно, Люцифер знал эту историю — он знал всё, что происходило на Небесах и, вероятно, знает до сих пор.       Дагон прочищает горло.       — Она надеялась, что наша прежняя связь станет достаточной причиной, чтоб я сдала ей Вельзевул. Ей не нравится ситуация с Гавриилом, но, насколько я поняла, Богиня не имеет к этому отношения. Возможно, это даже не касается людей…       Люцифер смотрит на Вельзевул удивлённо, с прищуром. И, Дьявол, понимает больше, чем нужно.       — Надеюсь, у тебя всё под контролем? — спрашивает он, напрягаясь, и в один момент превращается из расслабленного господина, играющего в друзей, в сурового владыку Ада, контролирующего всё и вся.       — Всё, что в моей власти, — выдыхает Вельзевул, страшась заглядывать снова туда, где не может ни на что повлиять. Где не поможет и Люцифер, всегда знающий что сказать или сделать, даже когда положение кажется безвыходным. Вельзевул уже хочет рассказать ему про покорённые израильтянами земли, об опасениях Пифона и прочих, обсудить наконец их провал, но взгляд Люцифера стекленеет, и он распрямляется резко, собираясь уйти.       — Хорошо, — кивает, зачёсывая тёмную чёлку и о чём-то размышляя. — Хорошо… Будь аккуратна.       Вельзевул знает, что на ближайшие пару месяцев — в лучшем случае — он потерян для них и общего дела, и, наблюдая, как он, не прощаясь и не оборачиваясь, покидает зал Советов, вздыхает, не желая взваливать на себя заботу обо всём, что случится и уже происходит. Но когда-то давно она выдрала зубами эту должность и теперь не имеет права оставить. Тогда она хотела иметь возможность что-то изменить, сейчас это кажется недостижимым и бесполезным.       Сам собой перед глазами возникает полный презрения взгляд Гавриила и его беспомощные слова.       Вельзевул чувствует, что больше не может оставаться здесь — на виду у всех.       — Пожалуй, я тоже пойду. Мы приятно провели время, но после Совета дел лишь прибавилось, — говорит она, поднимаясь и сгребая Муху со стола.       — Разве ты не останешься с нами? — подаёт голос Асмодей, отрываясь от какого-то вялого разговора о делах, и теперь все смотрят на неё. Аббадон всхрапывает под столом, и Вельзевул в очередной раз поражается, как компания до сих пор не проснулась от шума.       — Развлекайтесь, — вздыхает она, выдавливая из себя улыбку. — Долгий отдых — не привилегия Лорда.       Хотя кому-то могло показаться иначе.       Её слова — правда лишь наполовину. Она не задерживается уже очень давно, не чувствуя желания — особенно теперь, когда невысказанные чувства к Гавриилу тяготят Суть и совесть. Работа — лишь удачное совпадение, в кои-то веки желанное и даже интересное, возможность занять голову и не думать о том, как гнев и боль сковывают сердце, как липкий страх ползёт по позвоночнику, врываясь в память собственным голосом. «Ублюдок». Она ведь знала, чем всё закончится. Знала, что объятия — мимолётная иллюзия, способ сделать её уязвимой, подставить, — и рассказ Дагон о том, что сказала Уриил, лишь подтверждает опасения.       Хоть Вельзевул и не верит, что Гавриил сделал это специально. Ей стоило быть внимательнее.