Что хвалишься злодейством, сильный? Милость Божия всегда со мной. Гибель замышляет язык твой; как отточенная бритва, он у тебя, коварный! Ты любишь больше зло, нежели добро, больше ложь, нежели говорить правду; ты любишь всякие гибельные речи, язык коварный. (Пс 51:3-6)
Уриил сидит в одном из внутренних садов Небес, наиболее отдалённом от главного зала и кабинета Метатрона. Здесь никогда не бывало ангелов, что приходили в тень первобытных растений для успокоения Сути или разговоров, не желая шататься по коридорам или сидеть на Земле. Сама Уриил не посещала такие места уже очень давно — заглядывала однажды после Восстания, но, обнаружив, что ничего в их облике не осталось от прежних садов и простора, перестала. Сейчас здесь тесно. Пожалуй, единственные места на Небесах, имеющее границы со всех сторон — даже сверху, где густые кроны деревьев заслоняют облака, даже там, где росли баобабы и секвойи, прекрасные гиганты среди деревьев, заставляющие Уриил чувствовать себя ничтожной, — что уж говорить о людях. В этом саду растут ветхие и совсем молодые сосны, тонкие осины и кусты пузыреплодника с белыми пушистыми соцветиями; у вздыбившихся корней лежат обломанные ветки, словно обглоданные кости, укрытые желтоватой, сухой хвоей, и то тут, то там распускаются перья папоротника щитовника и кочедыжника вперемешку с ярким чистотелом и снытью с белыми шапками. Контраст зелёного и огненного, жёлтого, белого и бордового завораживает. Из-за последних цветов и терпкого запаха хвои кажется, что это место не может находиться на Небесах, среди белоснежных стен, плиток, тумана и звенящих отголосков Музыки Сфер, давно смолкшей. Воспоминания плавно скользят в голове Уриил, не вспыхивают, не давят, лишь тихо шепчут и улыбаются, скатываются одинокой слезой по щеке. Лицо Уриил остаётся сухим и пустым. Под деревьями остались лишь призраки, за которыми негоже гнаться архангелу, и она просто ждёт, когда всполохи рыжего и медного исчезнут из её памяти. Возможно, ей стоило выбрать другое место, подальше от того, к чему Дагон, бывший ангел начала, приложила свою руку. Метатрон сказал, что Адам дал имя каждой траве и каждому зверю, но едва ли первый человек видел хоть сотую часть из всего созданного. Время, не обременённое работой, тянется слишком медленно и полнится ненужными вещами. От молитв уже свело горло, как бывало лишь раз — и больше Уриил не хотелось. — Уриил! Слишком резкий окрик сестры заставляет вздрогнуть и обернуться. Уриил шуршит крыльями, вставая со скамьи. Михаил появляется под проёмом арки, и на её лице обычное спокойствие и лёгкая строгость. — Здравствуй, сестра, — улыбается Уриил. — Здравствуй, — выдыхает та коротко. — У Мамы есть для тебя небольшое поручение, и Метатрон попросил меня передать его тебе. Она оглядывает сад, намекая на его отдалённость, но не спрашивает, почему Уриил выбрала это место. — Тяжела стала рука мадианитян над Израилем, и оттого весьма возопил он, — слово в слово повторяет Михаил за Метатроном. — Мама смилостивилась и посылает тебя вернуть Израилю Веру, дабы предала Она врагов их в руки к ним. Уриил улыбается и кивает, принимая Мамину волю словно благословение. — Будь осторожна, — наставляет сестра, объяснив подробности. — Пусть никто давно не видел Вельзевул, но это не значит, что она не может вылезти сейчас. Взгляд Михаил становится тяжёлым подобно камню, напоминая о том злосчастном письме. Благодатный Небесный огонь обжигает под кожей, и Уриил расправляет плечи и смотрит на сестру со спокойным достоинством, стараясь не опускать головы. Да, она крупно просчиталась, да, отправляясь на встречу с демоном, она была под властью странных, предательских эмоций, однако она действовала исключительно во благо и виниться ей не в чем, кроме воспоминаний, но это — её личная тяжба, с которой она справляется. Метатрон тогда мягко объяснил ей всю неприемлемость и недостоинство её поступка, просил — как и Михаил потом — оставить это дело. Как Рафаил и Дагон до них, один — словно с ума сошедший, другая — не знавшая никаких законов. Поговорить с самим Гавриилом в открытую не удалось. Ещё ни разу он своими действиями не давал повода усомниться в своей верности и благосклонности, однако бездействием и мыслями, что читались в его фиолетовых глазах, когда он ни на кого не смотрел… И его ужасающих объятий с демоном не видел никто, кроме Уриил и Мамы. Говорил ли Метатрон с братом, предупреждал ли? Что сказал, о чём просил? Смог ли достучаться? Уриил не знала, насколько далеко Гавриил зашёл в своих сомнениях, и потому не могла спросить прямо; от прочих вопросов он увиливал подобно рыбёшке из рук человека и смотрел так, словно обещал уничтожить, если подойдёт слишком близко. Ей оставалось лишь молиться. То, что именно она, а не брат отправляется сейчас выполнить это поручение, Уриил считает ответом.* * *
Вельзевул в работу уходит с головой. Богиня, не особо усердствующая в том, чтобы властвовать над израильтянами единолично и вечно, не тревожит душу, и никто из ангелов больше не делает глупых вещей. Она не пытается встретиться с Гавриилом, не поднимаясь на поверхность, и он не ищет её тем более. Думать — слишком тяжело, ещё тяжелее, когда сквозь рассуждения прорываются мечты, неуёмные, волнительные. Вельзевул надеется, что они осуществятся, — лишь бы стать сильнее, терпеливее, ведь не может быть настолько безжалостно мироздание. Не может быть настолько глуп Гавриил — ведь он слушал и слышал, и понимал, сам тянулся, только страх сковывал его мысли и движения. Сейчас Вельзевул лишь боится, что оказалась слишком самонадеянной, и ни одно её слово, ни один поступок не имел смысла. Боится Пасть во второй раз, хоть теперь ей нет нужды за что-либо держаться. В работе время сливается в бесконечное полотно, и Вельзевул, успокаиваясь и размышляя, как лучше поступить дальше, даже не жалуется на завалы бумаг, беспрестанные встречи с герцогами, баронами и безымянными демонами, чьим единственным достижением в жизни был небольшой храм или святилище где-нибудь в Греции или Скандинавии да несколько тешащих самолюбие легенд. И это лишь то, что касалось нового чина непосредственно. А потом ей докладывают, что Богиню наконец заинтересовали страдания её народа и на Землю спустилась архангел Уриил. Спустя сотню лет. Вельзевул почти смеётся над этим, потому что ничего другого не остаётся. Иногда она думает, что Она безумна, и, наверное, это всё объясняет. Ведь как не сойти с ума, зная каждую вероятность и дёргая за нити миллионов жизней, нашёптывая на ухо? Вряд ли Она именно этим и занимается, лишь проснётся раз в тысячу лет, посмотрит на мир, о порядках которого успела забыть, даст пинка и уснёт обратно, ругаясь на неверных детей Своих. Вельзевул решает, что сейчас самое время, чтобы прогуляться по Земле, — за что она потом поплатится перед самой собой. Может, ещё и перед Дагон. Уриил разговаривает с мужчиной под дубом в Офре, и под конец разговора тот падает на колени, обнимая ноги архангела, сокрытые длинной туникой и закрытыми сандалиями. Уриил поднимает его, коснувшись спины остриём меча, что-то говорит, и мужчина принимается таскать еду к корням дерева. Очередное бессмысленное чудо и жертва из честолюбия. Пищу поглощает огонь, распространившийся от меча, что Уриил вонзила в землю, и Вельзевул морщится. Ждёт окончания представления, когда её наконец-то заметят, но пока мужчина не уходит в дом, Уриил не смотрит по сторонам, не оглядывается, чтобы выяснить источник Тьмы, которую не могла не почувствовать, и даже не рассматривает скудное окружение обнищавших израильтян. Вельзевул не может оставаться в стороне, точно зная, за чем пришла архангел, и, невидимая для людей, подходит к Уриил. — Какая занятная встреча, — протягивает, останавливаясь на условно безопасном расстоянии. Эта ангел едва ли уступала Гавриилу в странностях, однако была куда более быстра на расправу своим огнём. Единственный ангел, способный повелевать пламенем. — Демон, — слетает с её губ презрительное и очевидное, и её золотые глаза смотрят с нескрываемым гневом. Вельзевул впечатлена. Она хорошо помнит мягкие черты лица Уриил, темноту кожи и курчавой шапки волос — такую же мягкую, плавную, не то что жёсткая чернь демонических крыльев и Тьмы; теперь она с трудом понимает, что может привлекать в ней, если знать её нутро. Впрочем, первые дни и вечность перед ними были огромной ложью. — Теперь ты сносишь жертвенники? Тебе придётся постараться, если Она хочет, чтобы ты очистила Израиль, — усмехается Вельзевул, прекрасно зная, что получит в ответ на каждое своё слово. С Гавриилом это было похоже на игру, но в грубости слов Уриил и недовольном выражении её лица нет ничего забавного. Может, дело в том, что Гавриил не гнал её силой — лишь забирал души, уже преданные Богиней, и приносил новости. Даже их драки всегда оставались игрой. — Если такова будет Мамина воля, я лично выжгу каждый идол на всей Земле и каждое неверное сердце. — Конечно. Предадите смерти всякого неугодного. В этом суть Армагеддона, верно? Вельзевул не делает вид, что плохо понимает, и голос её звучит хриплым скрежетом не хитрого искусителя, но того, кто идёт напролом. В конце концов, это её работа. Такая бесполезная сейчас, потому что ни один мускул не дрожит на лице Уриил, не дёргаются зрачки и уголки губ. Она не меняет позы. Молчит. Вельзевул понимает, что её не получится ни на чём подловить, — слишком уверенную в своей и Маминой правоте, слишком ослеплённую благодатью и страшащуюся оглянуться назад, на все свои преступления. Слёзы Дагон больно обжигают нутро, но подруга не будет рада, если Вельзевул заикнётся об этом сейчас. — Ваша сестра одна из Всадников Апокалипсиса, первая и ведущая, — говорит она медленно, но Уриил еë перебивает: — Только Гавриил зовёт её сестрой, она даже не архангел. Ангел Смерти, как и Люцифер — никто, никому не подчиняющиеся, не имеющие чина, и теперь оба отвергнутые. Раньше Вельзевул думала, что из них могла бы выйти чудесная пара, если бы они хоть раз поговорили после первой смерти. Вельзевул улыбается, пряча за оскалом дёрнувшуюся от упоминания Гавриила Суть. Так странно слышать о нём от другого ангела, словно никто, кроме неё не знает его настоящего, и Вельзевул гонит это чувство от себя дальше. Бессмысленно говорить об этом с Уриил. — Людей винят за бессмысленные убийства, испытывают голодом и болезнями, наказывают ими и смертью, — развивает она мысль настойчивым тоном. — Так забавно, что вы все верите, будто Царствие Небесное наступит после конца света, который принесёт эта четвёрка. — Есть разница между разрушением и перерождением, — отзывается Уриил, чуть морщась, и Вельзевул удивляется тому, с какой лёгкостью говорит архангел — до жжения под кожей. — Будет ли перерождение во благо… Вельзевул ухмыляется, ожидая слов про «Её воля есть благо» и тому подобное, и почти смеётся, когда Уриил действительно говорит это, окидывая её уничижительным взглядом. Потом уходит, вероятно, не желая дальше продолжать разговор. Мужчина же, с которым она говорила ранее, не торопится выполнять наказание ангела Господнего, и Вельзевул чувствует его страх. Здесь не поймут, если он решит разрушить её жертвенник, не посчитают это благим делом, растерзают, лишь бы не злить бога. Вельзевул наблюдает за человеческим смятением с улыбкой, оставаясь до самой ночи. Бродит вместе с ним, то поднимающим глаза к небу, то пристально вглядывающегося в резьбу на стеле и краску на коре дуба. Когда все в городе затихают, он приходит с десятью рабами, держа в руке топор, и преклоняет перед жертвенником колено. Вельзевул усаживается на алтаре. — Ты был хорошим богом много лет, — говорит мужчина хрипло, опустив голову. — Но ты не мой бог, не бог наших отцов, и не защитил нас от врагов наших. Вспоминая слова Гавриила, сказанные в падшем Угарите, — и каждый раз, когда случались битвы между племенами этой земли, — Вельзевул не сдерживается. Её не должны были волновать люди, и уж тем более мнение ангела, которого сейчас даже нет здесь, мнение Уриил, которая не говорила ничего, и равнодушной ко всему Богини. Но Вельзевул прочищает горло и говорит так, чтобы её слышали: — Враги ваши так же служат мне, и даже лучше, не оглядываясь на других и не предавая веру своих отцов, — она слегка лукавит, но то были две поганые овцы из десятков стад. Наблюдать ужас и благоговение на лицах людей — одно из самых восхитительных зрелищ. Небольшую кучку словно ветер сшибает с ног, и, уткнувшись лбами в землю, бормоча молитвы, они трясутся от страха, теперь не смея коснуться топоров и лопат. Вельзевул встаёт и, держа мужчину за плечо, с силой поднимает его на ноги, заставляет смотреть себе в глаза, хоть человек и видит лишь всполохи теней. — Как звать тебя, отчаявшийся? Его лицо становится бледнее лунного света и на лбу проступает испарина. — Гедеон. — Делай что хочешь, Гедеон, только знай, что это ничего не даст. Бог отцов твоих уйдёт так же, как и пришёл, и заберёт твою свободу в уплату. Он не решается ответить что-либо, губы подрагивают, и к подбородку стекает капля пота. Вельзевул отпускает его и отходит назад. Она внимательно следит за тем, что человек сделает дальше, но не надеется, что он уйдёт в дом и забудет о Богине, как о ночном кошмаре — лишь бы Баал, мистический и ложный, что держал его своей рукой, не покарал. Ей бы хотелось, чтобы Гавриил посмотрел вместе с ней. Она обязательно ему расскажет. — Меня ждёт смерть? — задушенно спрашивает мужчина, за весь разговор, кажется, не глотнувший воздуха, перепуганный тем, в кого, кажется, до конца не верил. Верил ли он истинно в Богиню до сегодняшнего дня? — Конечно ждёт, она ждёт всех, терпеливо, и всегда дожидается. — Она ждёт меня завтра? — Может быть, — Вельзевул пожимает плечами. — Может, и нет. Но жизнь под сенью лицемерного бога тебя точно ждёт. Мужчина обдумывает её слова долго, пока рабы не смеют поднять головы. Кто-то всхлипывает и зажимает рот рукой. Ночной воздух становится прохладным, и Вельзевул вдруг чувствует непреодолимую тягу к полёту… Мужчина медленно поднимает с земли топор и крепко сжимает рукоять. — Все боги одинаковы, — шепчет он, подходя к дереву, медлит доли мгновения, и желваки напрягаются на его лице. Потом он замахивается с пронзительным криком, и остриё глубоко впивается в ствол дуба. Звук вязнет во тьме. Вельзевул расправляет крылья, но остаётся смотреть, как стучит железо о дерево, как грохочет, разрушаясь, камень, как жужжит её собственная Тьма. Ей не тягаться с самой Богиней, никогда не сравниться по силе, но в глубине зреет чувство собственного превосходства, жжёт глаза слезами, которые никогда не прольются. Может, однажды мир увидит несправедливость, однажды на Земле воцарится настоящая любовь, и не будет ни войн, ни бесчестия, ни лжи, ни жестокости, и ангелы станут истинными защитниками людей — от них самих. Когда люди уходят, Вельзевул опаляет разрушенный жертвенник Адским огнём, а к утру возвращается Уриил, не скрывающая победной улыбки. Только люди, увидев сделанное, и правда ищут ответственного, угрожая расчленить его, предать огню и скормить псам, в насмешку принести в жертву тому богу, которому он служит. Они приходят к дому мужчины, и виновный выходит из-за плеча отца и, хитрый человек, просит Баала самого вступиться за себя и покарать за разрушенный жертвенник. Вновь преклоняет колени, становясь лицом к Вельзевул, хоть и не видя её и не зная, что она здесь. Уриил усмехается: — Давай, сейчас самое время высунуть голову, чтобы её отсекли. Вельзевул улыбается мягко, подходя к мужчине, что оказался умнее, чем она думала. Она сдерживается, чтобы не передёрнуть плечами, не снять с себя человеческую оболочку, захлёбываясь бессильной яростью и чуждостью происходящего, — она хотела бы говорить сейчас с Гавриилом, показать именно ему. Что бы она ни сказала сейчас, Уриил не поймёт этого, не оценит, и сердце её не сожмётся. — Любовь бога, как и всякая любовь, не знает страха, а значит, и ревности. Она снова поднимает мужчину с колен, в первый и последний раз заступаясь за его жизнь. Всё остальное — на совести Богини. Вельзевул оглядывается на Уриил и не может понять, что написано на её лице. Ни сомнений, ни гнева, лишь лёгкое раздражение — Вельзевул покусилась на святое для каждого ангела. — Ты не бог любви, — говорит Уриил ровным голосом, заглушая гомон толпы. — Ты демон. — Какая разница? Но архангел её больше не слушает, уходя разговаривать с новым пророком. Вельзевул возвращается в Ад, чувствуя себя уязвлённой и обессиленной. Оказывается, она очень скучает по Гавриилу.* * *
Уриил отдаёт Метатрону отчёт о сделанном и ждёт, что он спросит о Вельзевул, но он лишь мягко улыбается и благодарит за работу. Высказывать беспокойство о брате кажется лишним сейчас — ведь Мама всё знает. Мама уже всё сказала и ничего не добавляет более. Но на сердце у Уриил тяжко, и она возвращается в тот сад, из которого ушла, и сталкивается с Гавриилом. Она приветствует его с обычной улыбкой, но брат отвечает сквозь зубы, и пронзительный взгляд потемневших фиолетовых глаз вселяет в Уриил внезапное неуютное чувство. Словно она в чём-то виновата, словно коснулась некой тайны, о которой знать было нельзя. Но Гавриил не говорит ничего более, и Уриил уходит первая, передёргивая плечами и скорее сбрасывая с себя странное ощущение. Она не сделала ничего неправильного. В саду, к своему удивлению, она застаёт Михаил. Сестра сидит на скамье, серьёзная и задумчивая, вертит в руках тёмный лист пузыреплодника. На Земле его ещё не вывели, но Дагон дала ему прозвище Владыка. Уриил же звала его Дьяволом. Она садится рядом и приветствует Михаил. Та отвечает как всегда спокойной улыбкой, нисколько не удивляясь внезапному приходу сестры. Она не спрашивает, как всё прошло, ведь уже знает, что назавтра поведёт Израиль в бой против мадианитян. — Вельзевул пришла помешать мне и посмеяться, — делится Уриил. Михаил хмурится и выкидывает лист в траву, поворачиваясь. — Что смешного она нашла в проявлении силы Божьей и своём унижении? — Она безумный демон, но умеющая этим безумием управлять, и потому самый опасный из демонов, — выдыхает Уриил, наконец-то обличая свои смятённые чувства. Вельзевул выглядела как угодно, но только не униженной. Зато было чувство, что это Уриил на самом деле проиграла демону в нечаянно начатой битве. Какой абсурд. — Она смела говорить мне о любви и спрашивать, принесёт ли Армагеддон благо. — Это лишь наглость и невежество, сестра, хоть и перешедшие всякие разумные границы. Гавриил должен поставить эту выскочку на место, а если не он, так это сделает Мама, когда придёт время Израилю стать великим. Это должно случиться совсем скоро. Уриил, заглядывая в потемневшие пасмурные глаза Михаил, боится спрашивать, что тогда будет с их братом. Она знает, как грешны её мысли, только сомневается, что он справится в одиночку, если уже так глубоко увяз. Что ещё могла говорить ему Адский Лорд, что обещать? И насколько он верил ей? Михаил улыбается, излучая благодать и уверенность. Уриил улыбается ей в ответ и провожает на Землю. Но проходит достаточно времени, полного людских бесчинств и поклонения ложным богам, прежде чем Мама жалеет Израиль снова и рукой праведного сокрушает аммонитян и прочих. Уриил чувствует странное волнение и сомневается, что теперь Вельзевул проявила слабость или подчинилась страху перед Богиней и праведностью.