Кричите громким голосом, ибо он бог; может быть, он задумался, или занят чем-либо, или в дороге, а может быть, и спит, так он проснётся! (3 Цар 18:27)
Израиль утопает в крови и ложной вере так глубоко, как, кажется, не тонули люди во времена Потопа, и это приводит Вельзевул в восторг, полный безумного восхищения тем, как люди умеют угробить сами себя. Ей нужно лишь однажды одарить какого-нибудь важного человека богатством и жирным скотом, чтобы остальные, увидев это, попросили её тоже, забыв о Богине. Демоны не мучат людей сложными рассуждениями и тысячами правил — они дают лёгкую наживу, и в конце концов становится неважным, какова была цена за это, когда от Неё столетиями можно ничего не дождаться — и не дождаться во веки веков, если человек — простой смертный, которому не суждено сделать ничего великого, и его собственные дети забудут его имя через два колена. Вельзевул смеётся хрипло и неловко, заставляя себя не оглядываться на Гавриила. Он должен порицать подобное, и ему горестно смотреть на пустые и жестокие смерти, на истощённые лица и полные страха сердца. И пусть не всё это заслуга демонов, умевших вовремя вмешаться, но подчас Вельзевул бывает более жестокой, чем Мать. С той лишь разницей, что она не обещала ни милосердия, ни добра. Это становится ещё одной вещью, которую Гавриил задвигает в глубь разума, скапливая события, раскладывая их по сундукам и разбирая на части, пытаясь осмыслить и найти свою правду, своё место во всём этом. Вельзевул берёт его за руку и улыбается. И он целует её волосы, понимая, что, что бы не случилось с ним, он всегда будет рядом с ней. Они сидят на холме у берега пересохшей реки. Трава вокруг выжжена солнцем, ветки редких деревьев и кустов голые и сухие, озлобленные на свою несправедливую смерть, а высушенная земля стала горячим и колючим песком, и только солнце светит ослепительно ярко. Вельзевул говорит, что теперь эта земля напоминает ей Адские пустоши. Какая ирония. — Они столько боролись с местными — и только для того, чтобы пойти их дорогой, — усмехается она горько, по капле показывая, что на самом деле ей небезразлично происходящее. Она знает, что снова потеряет людей — жрецов-каннибалов и просто тех, кто был на её стороне; знает так же и то, что это не уменьшит пороков на Земле. Богиня проиграет тоже. Но ощущение, что кара Господня будет слишком велика — особенно теперь, когда Гавриил рядом, не отпускает и дрожью проходится вдоль костей. Вельзевул откидывается Гавриилу на грудь, утопая в его объятиях, и он накрывает её руки своими. — Они идиоты, если думают, что Богиня не воздаст за это, когда Она уже снова начала раскидываться знамениями, — продолжает она ворчливо и спрашивает: — Как звали того человека? — Илия, — отвечает с прерывистым вздохом. — Ангелы говорят, что он вернёт Веру людям и укрепит её. Вельзевул фыркает: — У него не получится, даже если он убьёт меня. По крайней мере, надолго. — Я вижу, что ты храбришься и шутишь, — шепчет Гавриил, притягивая её к себе ближе, — но умирать не смей. Она смеётся коротко, расслабляясь, и он целует её в макушку и смотрит поверх головы на человека, что на другом берегу реки по слову царя блуждает в поисках корма скоту, собирает ломкие травинки, как песчинки на строительство дворца. В пещерах недалеко отсюда он укрывает Божьих пророков. И так странно в нём смешалась вера Богине, уже, наверное, истлевающая, и страх перед Ней и перед царём, который не просто служил иному богу, но и творил ужасное даже на вкус демонов, неприемлемое. Гавриил не чувствует к человеку отвращения — ведь тот всего лишь пытается выжить; только вряд ли он осознаёт, что верность Ей — это тоже выживание, особенно сейчас. Потом меж холмов появляется другой человек. Он идёт быстро и уверенно — пришелец из далёкой земли, в которой не знали голода, думает Гавриил, пока фигура не приближается, и он не узнаёт в страннике пророка Илию. Смутная тревога закрадывается внутрь. — Смотри, — говорит он Вельзевул, указывая на пророка. — Это он. Вельзевул подаётся вперёд. Она тоже чувствует это — приближение кары Господней для неверных. Илия подходит к человеку у реки и говорит с ним, и тот отвечает пророку запальчиво; обрывки его слов, пропитанных жалобой и страхом, долетают до Гавриила и Вельзевул. Волнение в ней забавно мешается с любопытством. — Он не хочет идти к царю, — с улыбкой говорит она. — А тот слишком горд, чтобы пойти сам. И всё же человек доносит царю о пророке, и они оба возмущены тем, что стоят друг перед другом. В царе — бравада и зарождающийся страх перед высшими силами, в Илие же искреннее раздражение и праведный гнев, что передались ему от Богини; и это он указывает царю собрать людей, он говорит о правилах. Вельзевул выпутывается из объятий и встаёт, поджимая губы. Гавриил встаёт следом и видит на её лице досаду и пугающую решимость. — Разрушится ли Её план, если я сейчас приду к этим людям и убью их, кроме царя? Какое знамение это будет для Израиля? Гавриил берёт её за руку, останавливая, заставляя посмотреть себе в глаза, а не на Илию, что-то ещё рассказывающего другому человеку. — Не думаю, что это хорошая идея. Одно дело — забрать души, которые уже исполнили свою роль, и совсем другое — убить пророка, который лишь собирается сказать о воле Богини. Вельзевул снова фыркает, но теперь без веселья в голосе. Конечно, она знает, что лучше не вмешиваться — она Богине ничего противопоставить не может. Так или иначе, с дурными или хорошими последствиями, но Её воля исполнится. Но то, что двигало Вельзевул в самом начале, что толкнуло за Люцифером, берёт над сомнениями верх, мешается с обидой и просит пойти и сделать хоть что-то, что поможет избавиться от дряного чувства безволия. Бросить ещё один вызов, может, бесполезный, может, нет. Гавриил сжимает её пальцы. — Если всё должно случиться сейчас, то здесь будет Метатрон и, должно быть, мои сёстры, — предупреждает, взглядом просит остановиться. Вельзевул немо спрашивает, хочет ли уйти он. — Я не хочу, чтобы они высказывались о тебе, — настаивает Гавриил, не отпуская её рук. — Я боюсь, что будет драка. Как бы ни были велики их разногласия, он не смог бы биться против сестёр — но и оставлять Вельзевул одну не станет. — Там будут мои жрецы, — говорит она, словно оправдываясь. Но это действительно всегда было делом принципа — с тех пор, как её призвали в первый раз. — И если они будут молить меня, я должна прийти. Я знаю, что ты не хочешь участвовать в этом противостоянии, и я не прошу тебя. Она подходит к нему ближе и пытается улыбнуться, перехватывает его за запястья и водит большим пальцем по тыльной стороне ладони. Гавриил вздыхает шумно и смотрит на их сцепленные руки, смотрит на босые ноги Вельзевул, чуть утопающие в песке. Отчего-то он знает, что это не закончится так легко, как раньше, словно на кон поставлено нечто большее, чем простая власть над душами, большее, чем борьба добра и зла, которые самими собой не являлись. Гавриил слишком боится, что наказание за его грех — не чёрные крылья, не отчуждение от сестёр и Небес, не Падение — а кровь Вельзевул и её переломанные крылья. — Я пойду с тобой. Я обещал, — он улыбается сквозь серьёзность, но у Вельзевул кривятся губы, и она склоняет голову к плечу. Выдыхает и обнимает Гавриила, медленно водя ладонями по его спине. — Иногда мне кажется, что ты пообещал слишком много, — шепчет, и он обнимает её в ответ. — И что это обещание ничем не легче твоего долга перед Ней. — Ты сама сказала, что это не одно и то же, потому как обещание тебе я принёс, осознавая все последствия. Мама же никогда не была откровенна со мной, даже если никогда не обманывала. Но разве главное не в том, что я хотел так поступить? — Я не хотела, чтобы ты был между двух огней. — Я всё равно бы был, — он почти усмехается. — И было бы даже хуже. Теперь же у меня развязаны руки, чтобы помочь тебе без ненужных угрызений совести. Вельзевул вздыхает, понимая, о чём говорит Гавриил. Она вспоминает, как сама делала похожий выбор, но тогда она рубила сплеча, потому что делала это лишь из чувства справедливости и жажды свободы: она не шла к любви, не выбирала безопасный для неё путь. Она вспоминает покой, который пришёл, когда все раны зажили, и успокаивается сейчас, доверяя Гавриилу.* * *
На широкой и плоской горе Кармил, выжженной солнцем, среди остатков сухих деревьев и колючек, слишком много людей. Каннибалы, жрецы Астарты и Дагон, высунувшие головы Божьи пророки и даже простые люди стоят вокруг Илии и царя. — Если Господь есть Бог, то последуйте ему, а если Ваал, то ему последуйте, — с отчаянным жаром вещает Илия, и Гавриил знает, что сердце его горит за народ. И между тем за его спиной — Метатрон, воплощение Богини на Земле, рядом Уриил и Михаил, а значит, представление не закончится мирно. Недалеко от тропы, по которой Вельзевул с Гавриилом поднялись на гору, стоят двое демонов, одетых легко и вооружённых; Гавриил узнаёт Дагон, но она не в длинной тунике и без полотнища, в каком он видел её раньше. Вельзевул направляется к ним решительно, как Лорд к своим подчинённым, но лишь заметив Гавриила, не отступающего от Вельзевул даже сейчас, демоны напрягаются почти одновременно. И вот это уже не игра и не шутка, когда они втроём переглядываются между собой — это их битва, и Гавриил чувствует себя лишним. — Ропот прошёлся по всему Израилю, — говорит Дагон Вельзевул, — царь собрал всех жрецов и пророков, и мы решили взглянуть. — И вооружение оказалось нелишним, — тихо добавляет второй демон, поднимая взгляд на Михаил и Уриил. Дагон поводит плечами, словно сбрасывая с себя дрожь. Вельзевул смотрит на Гавриила, и он замечает в её глазах просьбу — о мире. Он не может поручиться за своих сестёр и за Мать, которая может придумать что угодно, но обещает уберечь Вельзевул. — Только не говори мне попридержать клинки, — вздыхает демон, неизвестный Гавриилу. В ней чувствуется почти та же мощь, что и от Вельзевул, но он не знает в лицо всех Адских Князей — Падших серафимов. — Ты же не просто так притащила его сюда, — она кивает на Гавриила, не скрывая раздражения во взгляде. — Гавриил, это Астарта, — со странной усмешкой вздыхает Вельзевул и строго смотрит на свою подругу. — Он сам пришёл. И да, я прошу придержать клинки, может, эти, — она качает головой в сторону архангелов, — будут разумны хоть раз в жизни. — Нет, — мрачно цедит Дагон, и Гавриил готов поклясться, что взгляд её направлен точно Уриил в глаза. И Уриил смотрит на неё в ответ, поджав губы. Смотрит на Гавриила лишь мельком, замечая его присутствие, и потом отворачивается вовсе. — Если ты действительно хочешь вмешаться, — говорит он Вельзевул, не отрывая взгляда от сестёр, — то они не станут сдерживаться. Но он всё ещё надеется, что Вельзевул сможет вовремя отступить. Илия просит каннибалов соорудить жертвенник своему богу, чтобы испытать его. Он ещё не знает, что Вельзевул, продирающаяся сквозь толпу ближе, ответит, но это понимают Уриил и Михаил, одетые в доспехи, блестящие в поредевших от облаков лучах солнца, и держащие руки так близко к ножнам. Уриил переглядывается с сестрой, смотрит на Метатрона в поисках наставления, но тот молчит, поджав губы и сложив руки на груди, ожидая, пока люди закончат и увидят Божье явление: его голос и огонь Уриил. Что же. Если она заменяла брата в работе с пророками, если он должен был противостоять Адскому Лорду, то Уриил не даст ей склонить людей на свою сторону. Она проходит мимо Илии и жрецов-каннибалов, таскающих камни, выписывающих на них руны, и встаёт напротив Вельзевул, не давая ей подойти ближе. На брата она не смотрит, но краем глаза запоминает, где стоят Дагон и Астарта. — И снова здравствуй, — тянет Вельзевул, скалясь. — Проваливай отсюда, нечестивая тварь, — выплёвывает Уриил. — Сегодня я не буду столь терпелива, если ты станешь противиться Божьей воле. — Мне не нужно твоё терпение. Но здесь мои жрецы готовятся воззвать ко мне, а божественный свет не ослепил меня и не оглушил, чтобы я не вняла их просьбе. Вельзевул смотрит через плечо Уриил на жертвенники, уже почти готовые, улыбается, предвкушая молитву из четырёх с половиной сотен голосов — и то, как Гавриил посмотрит на её величие… но Уриил не может допустить провала, не может оступиться сейчас, когда решается судьба Израиля, и, моля Маму дать ей сил, бьёт Вельзевул в челюсть. И промахивается. — Уриил! — восклицает Гавриил, встряхивая сестру за плечи, встав между ней и вовремя отшатнувшейся Вельзевул. — Вот так вот сразу? — усмехается она, выходя из-за Гавриила. Уриил скидывает руки брата, но не отходит назад. Их кругом обступают Михаил, Дагон и Астарта, выжидающие и напряжённые. Людская суета становится незаметной, и толпа, словно чувствуя присутствие высших сил, огибает их, не мешая. — Проваливай и ты отсюда, — цедит Уриил, прожигая Гавриила взглядом. — Не лезь, коль отрёкся. Гавриил теряет надежду на лучший исход, но смотрит на сестру и говорит медленно и тяжело. — Не думай, что если начнётся драка, то я останусь в стороне. — И на чьей же стороне ты будешь? Гавриил распахивает крылья, не желая отвечать, но защищая Вельзевул, но Уриил принимает это за слова, и огонь праведного гнева разгорается в её глазах. Она бьёт снова, но Гавриил успевает увернуться и отталкивает сестру от себя. Столетия боёв с Вельзевул научили его быть быстрее, ловчее, только Уриил выхватывает меч и замахивается — остриё нацелено на вынырнувшую из-под крыла Гавриила Вельзевул. У неё в руках уже призванное из Ада копьё, которым она отбивает выпад; следя за Уриил, она не может посмотреть на Гавриила, чтобы свалил он, не поднимал руку на родных, чтобы не мучился от того, что позволил им вредить ей; она хочет выкрикнуть это, наплевав на его гордость, когда Гавриил теснит Уриил прочь, наступая на неё сбоку и так глупо подставляя руки под лезвие, — и тут же вынужден уворачиваться от Михаил, её меча и крыльев. Краем глаза Вельзевул замечает Дагон и Астарту, обнаживших своё оружие, подступающих к ангелам справа. Уриил распускает крылья, защищаясь от скользящего удара Дагон, едва не выбивая ятаган из её рук; Астарта просачивается вглубь свалки со своими кинжалами, заставляя Михаил отойти. Трое с половиной против двоих — нечестно, но Вельзевул до последнего надеялась, что призрачные семейные узы архангелов станут важнее этого. Она уводит Уриил на себя, оставляя Гавриила за своей спиной, и почему-то отбивать удары архангела, который многим слабее её, — и всё ещё так глупо пытаясь быть аккуратной, — сейчас слишком тяжело. Она слышит гневные окрики Гавриила, и ей приходится раскрыть крылья, чтобы не подпустить его к драке; по правую руку — Дагон, они справятся… А потом гул и рокот проносятся между ними, оглушая. Кто-то вскрикивает, и слышится грохот падающего тела, шорох перьев, и Вельзевул замечает, как нечто отшвыривает Дагон далеко назад, и сама едва не подставляется под меч Уриил. — Прекратите! — слышит она забытый голос Метатрона, а затем чувствует его обжигающую руку на своём горле, и всё меркнет в ослепительной вспышке боли, и она успевает лишь инстинктивно спрятать крылья. — Вельзевул! — звенит отчаянное над ухом, пока она падает, снова проваливается сквозь облака, не в силах взмахнуть израненными крыльями. Гавриил ловит её и прижимает к груди, мягко опуская на землю, но взгляд его всё ещё направлен на Метатрона — и в его глазах давно забытый родной Свет. Метатрон исчезает в нём, растворяется, и Гавриил закрывает Вельзевул крыльями, склоняется над ней, пытаясь укрыть своим телом, и как молитву шепчет в полузабытье от пронизавшего страха: — Вель, Вель, нет, не смей… Он уже не обращает внимание ни на уменьшающийся след Метатрона, ни на разъярённых сестёр, ни на разбросанных демонов. Чёрно-алый ожог расползается по шее Вельзевул, разъедая кожу, обнажая обугленные углы нижней челюсти и вздымающуюся от судорожного дыхание трахею. Ужас и отчаяние обуревают Гавриила, выступают слезами на глазах, и он скулит, прося всё сущее не забирать Вель, дать ей сил выжить, и сжимает её руку, внезапно ставшую ещё тоньше. Кровь из открытой раны заливает одежду и выглядит слишком яркой на побледневшей коже. — Но-ма-о, — хрипит Вельзевул, дико улыбаясь. — Всё но-мально. «Где?» — хочется вопить Гавриилу, но из горла вырывается что-то бессвязное. — Вель… — просит он и молится единственному созданию, которое может услышать его сейчас и внять ему.* * *
Уриил промаргивается, ослеплённая, и не понимает, почему Метатрон просил их всех остановиться с отчаянием в голосе, какого она никогда не слышала прежде — и голос словно не принадлежал ему — не принадлежал Матери. Кричал ли это он или Гавриил, который теперь склонился над раненым демоном? Оправившиеся Дагон и Астарта переглядываются, удобнее перехватывают оружие и медленно подходят ближе — не нападая, но не давая напасть на беззащитную теперь Вельзевул и Гавриила, который может лишь защищаться крыльями. И демоны, все как один умеющие управлять огнём, всё ещё могут помешать плану. Уриил бросается в бой первая, и Михаил следует за ней. Демонам сложно держаться вместе, чтобы равно распределять силы — серафим и начало против двух архангелов, а Дагон уже когда-то проигрывала Уриил один на один. Она заносит меч, заставляя Дагон блокировать удар, но уводит руку влево — к Астарте, и вонзает лезвие в землю под ногами демона, отрезая её Небесным огнём. Перекатывается, уходя от атаки Дагон, и обходит её со спины; той приходится вертеться, отбиваясь от Уриил с одной стороны и Михаил с другой — слишком изнурительно, улавливая движения сквозь слезящиеся глаза и стараясь уйти от обжигающей огненной стены. Дагон душит в себе страх, отступая так, что архангелы теперь идут на неё плечом к плечу, а спрятанные за спиной крылья вновь прожигает застарелая боль. Астарта нападает на Михаил справа внезапно, и Дагон замечает ярко-красный ожог на её плече, тлеющий рукав рубахи. Астарта бьётся неистово, памятью вернувшись на тысячелетия назад, — когда вокруг была не толпа молящихся на разные лады людишек и прожжённая солнцем земля, а так же сражающиеся ангелы, окровавленные белые перья и облака. Только сама Дагон мстить не хочет, сжимается под мыслью об этом, и пропускает удар, рассекающий кожу на плече. Боль прожигает до самой Сути, пусть Уриил и обещала это сделать, и Дагон верила. Она рычит и наступает с яростной обидой, а в голове вместо звона лезвий собственный крик. «Как ты могла?», «Неужели я ничего не значу для тебя?», «Зачем ты заставляешь меня биться с тобой?», «Я люблю тебя!» Дагон хочет выкинуть оружие с горы — своё и Уриил, встать перед ней на колени и попросить о любви. Больше ей ничего не нужно. Отчаяние слепит глаза, и Дагон не успевает увернуться, путается в шагах, подставляя под остриё меча грудь и получая широкий кровоточащий порез. Она расправляет крылья, больше не волнуясь о них, и короткими взмахами вкладывает в ответный удар больше силы — ломая Уриил, так страшась той боли, что придёт с проигрышем. За её спиной не только раненная Вельзевул, но и все демоны, весь Ад и вся свобода, доставшаяся такой дорогой ценой. Они скрещивают мечи, и Уриил приходится опуститься на одно колено, чтобы удержаться, и даже крылья не помогают против неожиданно рьяного напора Дагон. Она гарпией нависает над Уриил, и глаза той превращаются в расплавленное гневом золото. Небо заслоняют чёрно-рыжие крылья. «Почему вода, Дагон?», — спрашивала Уриил, проводя пальцами меж рыжеватых перьев, очерчивая границу, где огненный цвет мягчел, светлел и становился белым. «Для равновесия, наверное, — пожимала она плечами и оборачивалась, чтобы посмотреть Уриил в глаза с лукавой улыбкой: — С тобой-то я только сильнее разгораюсь». Усилие крыльв помогает увести меч Уриил в сторону, со скрипом лезвий клинки врезаются в землю, но Дагон изворачивается, распрямляясь, и рубит по инерции, — и ятаган косо врезается в плечо Уриил, проскользнув по наплечнику, и сваливает её на землю. Дагон отнимает оружие слабеющими руками, не отрывая взгляда от глубокой раны, лишившей Уриил возможности двигать рукой и крылом, но приставляет остриё к её шее, стоит Уриил пошевелиться от боли, стиснув зубы и подняв на Дагон мутный взгляд. — Опять медлишь, — морщится Уриил и прочищает горло. — Падение ничему тебя не научило. Адский огонь с яростью вырывается наружу. — Заткнись! — ревёт Дагон, вжимая ятаган и невольно пуская кровь. Дёргается, видя, как смешанная с потом алая капля стекает куда-то вбок, падает на пыльную землю. Всего одна против огромного пятна на белой одежде и рассечённых мышц. Всхлипывает. — Не смей просить меня сражаться против тебя, слышишь? Заткнись и не смей мне больше ничего говорить, ты всё уже сказала! Она замахивается, и только онемение в руке не даёт ей опустить ятаган и вонзать, вонзать его в тело Уриил, рубить, иссекая из него боль и отчаяние — какие без ударов чувствовала Дагон. Она захлёбывается, видя это мокрыми от слёз глазами и ненавидя себя за подобное. — Я люблю тебя, и я не хотела быть ублюдком, что калечит свою любовь! Ты бросила меня, предала — и теперь я должна убивать тебя, чтобы защитить своих друзей и свободу! Какого хера ты заставила меня быть такой? Зачем ты выкинула всё, чтобы теперь я была злом? Я не зло, не зло, не зло — я любила тебя и только, я хотела уверен-ности! — всхлипывает снова, бросив взгляд на рану, оставленную собственными руками, и рыдания льются безудержным потоком. — Ненавижу тебя за это! Ненавижу, дрянь! Ненавижу, что люблю! Дагон падает рядом и, откинув меч, бьёт кулаком Уриил по голове, прекращая драку и свои метания. Но плач рвётся из груди, и сил, чтобы подняться, уже не осталось, а ведь рядом ещё дерётся Астарта, за спиной умирает Вельзевул… Дагон хочет взять Уриил за руку и вылечить её молитвами, но возвращает окровавленный ятаган в ножны, упирается ослабевшими руками в землю и встаёт, вытирая слёзы и оглядываясь; взглядом натыкается на Астарту: извалявшуюся в грязи, со сломанным крылом и залитым кровью правым глазом, с неловкой растерянностью на покрасневшем от битвы лице; Михаил без движения лежит чуть поодаль. Ещё дальше — уже готовый жертвенник и молящиеся рядом жрецы. Зажечь бы огонь — за чем они и пришли сюда, за чем они сражались, так больно и бессмысленно. Рьяное внутри Дагон борется с каким-то наивным: если не трогать, не раздражать Её сильнее, то хуже не будет. Дагон прерывисто вздыхает, невольно морща нос и ёжась от холода; она не заметила, когда на небе успели собраться тучи. На Уриил, теперь разбитую и беспомощную, лежащую на собственном окровавленном крыле, смотреть снова страшно. — Вельз, — хрипит Астарта и кивает головой в сторону. Возле чёрно-фиолетового пятна Дагон с удивлением обнаруживает ещё две фигуры — маленького Марбаса и какого-то ангела. Идёт к ним, хромая от слабости в ногах, и едва не падает, но Астарта вовремя подставляет плечо. В голове звенит. — Что с ней? — спрашивает она чужим голосом так тихо, что сомневается, что её кто-то услышит. Но ангел встаёт и грустно улыбается. — Её обожгло Небесным огнём. Не смертельно, но крайне тяжело для человеческой оболочки. Марбас уже оказал первую помощь, теперь ей нужно восстановиться, и лучше это сделать в Аду. Дагон замечает, как дёргаются чёрно-фиолетовые крылья, и не понимает, какой ещё демон пришёл сюда — таких крыльев не было ни у кого в Аду. Потом вспоминает. Смотрит на бледную Вельзевул, на её хмурое лицо и повязку на её шее от губ до груди, с пятнами крови, черни и чего-то белёсо-жёлтого, на сцепленные руки — её и Гавриила, лежащие на её животе; земля под Вельзевул мокрая. И никто никуда не бежит, не плачет, Марбас смешливо ворчит рядом, возясь со своими скляночками. Кто его вообще позвал и когда успел? Неожиданно плечо Астарты каменеет, и она, вытянувшись, протягивает ангелу руку, представляясь, и добавляет дрогнувшим голосом: — Спасибо. Ангел снова улыбается — мягко и с неожиданным воодушевлением, пожимает протянутую руку, представляясь в ответ: — Я архангел Рафаил, лекарь и брат Гавриила, — потом он смотрит на Дагон, всё ещё слабо понимающую, что происходит и объясняет: — Гавриил позвал меня молитвой, а я позвал Марбаса. — И не сметь повторять этот фокус, дамы, это секретная связь врачующего сообщества, — отвечает тот сразу же, и Рафаил тихо посмеивается. Кажется, они давно и хорошо знакомы. Лекарь… — Уриил нужна помощь, — говорит Дагон, чувствуя, как беспокойство и стыд расползаются по венам, как снова подступают слёзы. Рафаил в мгновение становится серьёзным. Он подхватывает сумку с земли и идёт к Уриил, оглядывается в поисках Михаил. — С Архистратигом всё в порядке, — успокаивает его Астарта. — Ушибы, лёгкий порез, и я всего лишь вырубила её, чтобы не мешала. — Почему не убила? — сухо спрашивает Рафаил, садясь возле сестры и освобождая рану от одежды и доспехов. Впервые Дагон хочется зажмуриться от вида идеально рассечённых краёв кожи, выглядывающих мышц и блестящей от крови кости — и всё это сейчас напоминает месиво из ненависти и чувства вины. Астарта поводит плечами и хмурится, сжимает кулаки и разжимает, вздыхая. — Гавриил бы расстроился, а Вельз любит Гавриила, так что… Я дождусь вашего Падения, — выплёвывает она со злостью и оглядывается — на крылья Гавриила. — Я уже не Паду, — отзывается Рафаил спокойно, не отрываясь от обработки раны. Она словно становится всё хуже и хуже на вид. — Я ни на стороне ангелов, ни на стороне демонов — я на стороне милосердия и жизни. — Как будто сам себя уговариваешь. — Напоминаю. — Твои крылья тоже чёрные? — зачем-то спрашивает Дагон, вдруг почувствовав шальную надежду — непонятно на что. Непонятно зачем — когда она мечом разделила их с Уриил на «до» и «после», и плевать, что та сделала это ещё раньше. — Нет. Рафаил вздыхает. Приматывает руку Уриил к телу, чем-то промакивает ранку на её горле. — Рана очень тяжёлая, и я смогу закончить с ней только на Небесах, — он поднимает на Дагон взгляд, полный тоски и горечи — сожаления, от которого у неё всё внутри переворачивается. — Мне жаль, — говорит, и голос звучит сочувствующе и мягко. Искренне. У Дагон сдавливает грудь, и она отворачивается, осознавая: все слышали, о чём она кричала. Утешает лишь то, что никому из присутствующих это не даёт никакой выгоды, — если только Рафаил с Гавриилом не окажутся не теми, за кого себя выдавали. Потом она слышит ругань Марбаса и, резко обернувшись в его сторону, видит, что Вельзевул уже стоит на ногах и пытается размахивать руками, что-то беззвучно бормоча. Гавриил поддерживает её под локти, такой же бледный, как и она сама, и ничего не понимающий. Дагон подходит к ним, слишком обеспокоенная, и тут же оказывается втянута в спор. — Ну вот скажи ей, — возмущается Марбас, указывая на Вельзевул; та смотрит озлобленно и не менее возмущённо. — Развоплотиться захотелось? Вельзевул приоткрывает рот, но её одёргивает Гавриил. — Не нужно разговаривать, Вель, не с твоей раной точно. — А са-а о-у, — возражает она упрямо на выдохе, но выпутываться из рук Гавриила не спешит. Марбас фыркает. — Ага, так я тебе и позволил. Так, дамы, хватайте её под руки и тащите в Ад, ещё не хватало, чтобы она в межпространстве застряла. — Ас-а-ан-ова-са… — Вель! Гавриил неловко дёргает крыльями, словно думая, что они помогут ему уберечь Вельзевул теперь, — а потом поднимает взгляд и смотрит на Дагон с отчаянной мольбой и грустью, от которой становится неуютно. Она предпочла бы держаться от Гавриила подальше — и Вельзевул забрать с собой, но он просит о помощи — для неё, выглядя так, словно это его обожгли, влезли под рёбра и выдернули что-то очень важное. Это у Дагон выдрали что-то важное, растоптали и прожевали и кое-как засунули обратно. Она берёт Вельзевул под руку, не обращая внимания на гневный взгляд подруги. С другой стороны помогает Астарта, и Гавриил наконец опускает крылья. Кажется, их свело судорогой. Своих Дагон даже не чувствует. — Отли-ично, — тянет Марбас, расправляя крылья, и смотрит на Гавриила: — Иди помоги Рафу, там два архангела в отключке, — и свистяще усмехается, а Гавриил вздрагивает, загнанно глядя на своих сестёр и брата. Дагон впервые хочется ударить Марбаса за насмешку, а он добавляет тише, но не менее восхищённо, и качает головой: — Вот разговоров-то в Аду будет. Вельзевул злобно фыркает и поводит плечом. Закрыть бы глаза и провалиться в темноту на пару десятков лет.