Луноворот. Дикая вишня

      После того, как Наруто повесил трубку, Сакура долго слушала гудки, будто это могло успокоить всполошившиеся мысли.       «Он смотрел на портреты Хокаге и кого-то из них считал дедом».        «Я сын Каге Менмы».        «Прости меня, мама… Не смог, чтоб для тебя каждый день был в радость».        «Даттебар-ро-о!»       Вот уж точно даттебаро. Лучше и не скажешь.       Сакура аккуратно положила трубку на телефон, вернула аппарат на столик и присела на краешек дивана. Как же так?       Сын Менмы и той, другой Сакуры из параллельного мира, у которой была подвеска в форме цветка? Внук Минато Намикадзе?       Такое вообще возможно? Почему об этом говорил Мицуки? Откуда у мальчика эти секретные сведения?       Если только не имел места быть обмен сознаниями, как утверждал Наруто. Но Наруто искал, кто из ближайшего и не очень окружения мог занять тело Мицуки, а если это парень из реально существующего параллельного мира, куда Сакуру когда-то закинуло?       Решительно ничего не понятно!       И обсудить, вот незадача, не с кем. Сакура просто-напросто не имела права разглашать информацию! На это дело наложила гриф секретности сама Цунадэ-шишо в её бытность Хокаге. И могла его снять либо она, с разрешения на то действующего Каге, либо после её смерти действующий Каге, опять же, если бы счёл нужным.       Но Цунадэ находилась далеко, кажется, в игорных домах Страны Чая. Какаши-сенсей, тоже свидетель секретного доклада, а значит тот, с кем можно поделиться, ещё позавчера выпросил у Сакуры направление на лечебные источники. Оставалась Шизуне-сан, но не с ней же обсуждать случившийся каламбур! Она только усмехнётся, мол, я всегда повторяла, Наруто для тебя перспективная пара, следовало в своё время к нему присмотреться, лучше синица в руках, чем журавль в небе, а ты слишком гордая и упёртая, и всё в том же духе.       Да и не поняла бы её Шизуне. Она не была в том мире, она не видела своими глазами.       А был Наруто. И по всему выходило, что только ему Сакура и могла поведать свои догадки, но как вы это себе представляете?        «Наруто, кажется, у нас мальчик. И он в беде».       Бред какой-то. Она абсолютно точно рожала в жизни только раз, и девочку, которая засела сейчас в соседней комнате с полицейскими сводками. Совсем не бережёт зрение. Очередное задание, очередная ступенька к званию Хокаге. Упрямая, впрочем, есть в кого.       А ведь тот мальчик тоже может быть упрямым. И непредсказуемым. И непоседливым, совсем как Боруто, который вчера на голову свалился со своим рискованным сжатым расенганом. И что пришелец может натворить в лаборатории Орочимару, и самое страшное, что Орочимару может натворить с ним…       И, увы, этот ребёнок совсем не Саске-кун, постоять за себя не сумеет. Это Саске, как выяснилось, спасать не надо было ни ей, ни тем более Наруто, он сам себя спас.       Телефон вновь затрезвонил. Как всегда что-то недоговорил! Сакура, погружённая в мысли, сняла трубку, машинально спросила:       — Ну что ещё, Наруто?       — Есть задание, — донёсся собранный серьёзный голос. И сердце заколотилось в горле. Сакура побелевшими пальцами сжала трубку.       Саске-кун…       Он даже не сбился с ровного тона, не показал, что раздосадовался, услышав чужое имя:       — У тебя найдётся в завтрашнем графике пара минут?       Ни имён, ни банального: «Как дела?» Не может говорить. Или как всегда осторожничает.       — С-слушаю, — а вот её голос дрогнул. Лицо покраснело, и пульс участился оттого, что она банально слышит его голос, как и в юности пробирающий до мурашек.       — Ящер прислал посыльного ястреба с просьбой. Устрой ящеру встречу с обезьяной. Завтра через час после прибытия. Окулист обмолвилась, что в Накамори есть хороший кабинет практики.       Эмоции мешали мысли в кашу. Сакура, как девчонка, плыла и нервничала до вспотевших ладошек. Когда же она привыкнет и перестанет так остро реагировать?       А разум шиноби между тем чётко фиксировал инструкции.       — Сделаю, — отчеканила она. И добавила: — А у нас… у нас всё хорошо.       Почему, почему же она как не в своей тарелке? А Саске-кун сейчас просто повесит трубку. Он сообщил, что хотел. В лишней информации от жены никогда не нуждался.       — Я рад, — донеслось неожиданное, как будто даже тёплое. — Берегите себя.       И опять гудки. Её сокомандники торопятся жить каждый своей жизнью, а Сакура снова оставлена на обочине.       Ящер — Орочимару. У Саске-куна, значит, находится время переписываться с саннином посредством ястребиной почты, а родной семье хватит и одного-единственного делового звонка? Хотя неудивительно. Если разобраться, от Скрытого Звука до столицы Огня куда ближе, чем от той же столицы до Конохи. Ястребу это расстояние нипочем.       Обезьяна… Из всех Сарутоби Саске-кун хорошо знал только Конохамару, вряд ли бы ему понадобилась Куренай — уровень иллюзий Учиха куда выше — а уж остальных членов клана он и подавно не счёл нужным запоминать. Через час после прибытия… Из столицы Звука, Инарису, вроде ходит какой-то дневной экспресс. Значит, нужно узнать расписание его прибытия в Коноху и отсчитать час. Отлично, время встречи уже есть, осталось определиться с координатами места. Окулист — под таким кодовым именем проходила Карин. Она навела Орочимару на мысль о каком-то помещении в Накамори, деревеньке под Конохой. Вряд ли это склады, тогда Саске дал бы более точные указания. Что-то простое, первое, что приходит на ум. Лапшичная или закусочная… в общем, какой-то общепит. Надо спросить у доченьки, она не так давно была там с миссией.       Сакура закусила губу, выплывая из делового настроя в реальность. Орочимару хочет встретиться с Конохамару. Уж точно не чтобы попросить прощения за Третьего Хокаге. А что их ещё может связывать, кроме Мицуки? Для одного — сын, для другого — ученик.       Орочимару что-то понял! И начал действовать!       Она подхватила телефонный справочник с комода, где по соседству стояли семейные фотографии и снимок родной седьмой команды. Необходимо найти телефон железнодорожного вокзала и спросить, когда завтра прибывает поезд из Звука. А заодно вызвонить Конохамару.       Но сперва успокоиться. Жар ещё плясал под кожей, щёки пылали. Сакура обмахнулась телефонным справочником, как веером, и задумалась.       Утро Боруто началось в полчетвёртого ночи. Сарада вытащила его и Каваки ловить преступника, того самого извращенца, кто подкарауливал бывших ниндзя-пользователей Стихии Ветра и резал на них одежду. Как выяснила Сарада, нападения случились в промежуток между четырьмя и пятью часами утра, как раз когда сон самый крепкий. И она же предложила ловить на живца.       — Ну я пользователь Ветра, — зевнул невыспавшийся Боруто, пока Каваки с лицом кирпичом вешал на ухо гарнитуру. — Думаешь, на меня клюнут?       — Ты не подходишь под совокупный портрет жертвы, — отрезала Сарада, проверяя, легко ли выходит кунай из перевязи на бедре. В воздухе пахло недавним ночным дождём, рассвет ещё не занялся. Где-то лениво переругивались собаки. — Но ты будешь под хенге.       Под нос Боруто сунули фотку, сдёрнутую с личного дела или медицинской карточки, поди разбери, откуда Сарада её нарыла. Боруто не уточнял, но подозревал, что гендзюцнутый шаринган открывает любые двери.       — По описанию нам сгодится. Шиноби мелкой Скрытой Деревни, со службы попёрли за систематическое пьянство, — пояснила Сарада, пока Каваки придвинулся ближе, изучая снимок. — Средних лет, владеет Футоном. Таких стихийников в Конохе на самом деле не много, куда распространённее предрасположенность к Огню. Боруто, жахнешь по площади типа случайно Лезвиями Ветра и пройдёшь шатающимся шагом под хенге по всему Торговому проспекту. Мы будем тебя вести, я страхую со стороны чётных крыш, Каваки — нечётных.       — А полиция в курсах? — Боруто сосредоточился на фото и сложил печать. Чакра со сна слушалась неважнецки, покров хенге расплывался, как мираж над раскалённым асфальтом.       — Не краше моих клонов, — не удержался от шпильки Каваки. Ну братан, ну-у!       — Хочу побеседовать с этим маньяком лично, — с не менее маньячным видом засверкала очками Сарада.       Ясно. Отрабатывает все версии с Мицуки. Значит, если они схватят преступника, Боруто будет отвлекать Каваки, пока Сарада без лишних ушей, которые могут настучать куда не надо, побеседует с пойманным. Может, и посредством шарингана. Что-то её нехило взвинтила эта ситуация, да и Боруто был сам не свой, потому что понял то, до чего Сарада ещё не дошла. И вчера весь вечер проходил настолько прибитым, что маман и Хима несколько раз спрашивали, не случилось ли чего. Батя, к слову, тоже витал в облаках, но от расспросов его, да и Боруто заодно, спас вернувшийся с тренировки Каваки.       Торговый проспект — это не развесёлый Лягушачий квартал, где питейные заведения и соответствующая публика квакают от рассвета до рассвета. И не Новый район, где ночные клубы огнями подсвечивают небо над скалой Хокаге. Торговый проспект — это сердце старой Конохи, и он проходит через всю Деревню от окраинных стен до резиденции в центре, словно спица колеса. И глухим утром тут было глухо, как в погребе. Фонари горели исправно, но лавки и магазины спали с закрытыми ставнями, ветер гонял по дороге обрывки упаковок и рекламных флаеров, прохожих не наблюдалось, и лишь по углам и подворотням клубились тени, доносились подозрительные шорохи и тянуло вонью из мусорных контейнеров.       Боруто было скучновато, и если честно, тянуло в сон, обратно в мягкую постельку, которую он даже заправить не успел, когда Сарада запустила в его окно камешек, вызывая на задание. Ещё и идти следовало медленно, заплетая ноги. Боруто громко рыгнул, принялся рьяно чесать ухо, а на деле переключил гарнитуру на односторонний приём с Сарадой. Она на второй линии. Тогда надо нажать вторую по счёту кнопку дважды.       — Сарада? — шепнул он, почти не разжимая губ. Чихнул и спрятал нос в высокий ворот замызганной красной рубахи.       — Что-то заметил? — напряглась она. Боруто её не чувствовал, но знал, что сокомандница рядом. А вот Каваки ощущал, не на уровне чакры, как-то ещё глубже и тоньше, словно между ними нить натянулась. Опять какие-то ооцуцушьи приблуды.       — Мне надо тебе кой-чё сказать. Наедине, без Каваки. Точнее, кой в чём признаться, — остановился посреди улицы, вытрясая из гета камушек. Под ярким светом фонаря. Ну смотрите, какая удобная мишень!       — Что опять натворил?       — Ничё я не натворил! — возмутился Боруто, пряча громкий возглас за надсадным кашлем. Не переигрывает ли он? — Прост эт личное, только между нами!       Сарада помолчала. В тишине натужно скрипели дощатые поддоны для овощей.       — Нашёл время! — наконец отозвалась Сарада, странно смягчившись.       — Но эт вправду очень важно, ттебаса! Я как понял… всю ночь не спал, знаешь, как я психую? Поэтому пжалста, выслушай! Именно щаз, потом может быть поздно. Сарада, — он вздохнул. — Сарада, я…       Вдали оглушительно прогудел поезд. Может, на нём отбывали на задание Ино-Шика-Чо? Легко представить их троицу на диванчике, спящих вповалку друг на дружке. А вот в седьмой команде без Мицуки уже не то…       — Боруто… — прошептала Сарада. — Ты чего… Зачем?.. В чём ты хочешь признаться?       — Блин, ну я хочу, чтоб ты знала! Дело в том, что я догнал… Что Мицуки меня…       Где-то громко хлопнули металлические ворота. Тьфу ты…       — Так ты о себе и Мицуки… — глухо протянула Сарада.       — Ага, именно! Мицуки меня предал!       С ближайшей крыши прямо перед носом Боруто упал кусок расколотой черепицы. Следом в гарнитуре прошипело недовольное:       — Шаннаро! — и чуть позже: — С чего ты взял?       — Как с чего, как с чего, с того самого! — запыхтел Боруто, прикрывая рот рукой якобы зевая. Зевать хотелось по-настоящему. — Я расшифровал послание, оно нифига не нам, мы его случайно перехватили! Солнце не спит и сияет ярко, Но внутри него ты дремлешь в фазе медленного сна, Так восстанавливайся скорее, чтобы мы, преданные слуги, Поприветствовали восход Ооцуцуки.       — «Цуки» — не «луна». Это намёк на Ооцуцуки. И ваще это послание для Момошики! И ваще не знаю, как и когда, но Мицуки им продался!       — Ты уверен?       — Эт ж очевидно! — запальчиво заявил Боруто, останавливаясь и чеша круглое пузо, с которого штаны точно бы скатились, если бы не подтяжки.       — Но Мицуки не мог…       — А ты представляешь, мне-то как? Что мне теперь, спасать его? Навещать у Орочимару? Или держаться подальше? Или поговорить? Да, я б с ним потолковал! Всю душу б вытряс и заставил поверить, что он не прав! Я глаз не сомкнул, думал, думал, могли ли его с самого начала ко мне подослать, чтоб, если чё, спасти Момошики?       Сарада молчала. Нет, она молодец, но где ей понять, каково это — жить в постоянном страхе потерять себя! Это раньше смерть казалась чем-то далёким и не про Боруто, а сейчас придвинулась вплотную. И пусть Момошики станет жить в его теле вечно, самого Боруто уже не будет, и не надо петь мантры про единение с природой, вечный круговорот сущего, что смерти нет. Если ты перерождаешься чем-то иным, это уже не ты. Боруто даже не попадёт в Чистый Мир, если такой в принципе есть, он исчезнет, перестанет думать, жить, веселиться с друзьями, есть бургеры, кататься на поездах. И окружающие, которым до смерти как до южного полюса, не осознавали, а Боруто чувствовал этот ледяной ужас. И пытался уболтать себя, что оно не страшно, что до рождения его тоже не существовало, он не мыслил и ведь не пугался же тогда! Но не помогало. Даже засыпать, отключать сознание хоть на миг было боязно, но стократ хуже убивать собственными руками неповинных, уж лучше сгинуть самому! Как остро желалось жить, как безрассудно желалось рисковать своей конченой жизнью назло всем! Он заливал Саске-сану, что готов умереть, но возвращаться в небытие не хотелось до усрачки. Что толку, что Боруто, как говорят на похоронах, будут помнить близкие, что он останется в чьих-то сердцах, какая разница, если именно та личность, которая осознаёт себя Боруто Узумаки, прекратится?       — Быть не может… — в голос Сарады вернулись железобетонные нотки. И это встряхнуло, как всегда встряхивали верные друзья, вырывая Боруто из омута тяжких раздумий. — Когда Мицуки к нам перевёлся, никто не предполагал, что ты станешь сосудом для Момошики. Хотя мне всегда казалось странным, почему Орочимару поручил ему за тобой таскаться… Я всё думала, чтобы завоевать расположение Хокаге… А вдруг… Нет, стой, Боруто, всё не так! Вспомни, Мицуки тебя всегда защищал… и зачем ему подставляться с тем побегом в Страну Земли, если у него была цель присматривать за тобой? И на Кару он работать не мог, иначе Дипа не пытался бы его убить, да и Боро тоже.       — Урашики вроде как наблюдал за нашей планетой, наведывался постоянно, но не факт. Вдруг Урашики завербовал Мицуки?       — Нет, я не верю! Слишком притянуто за уши! Мицуки не раз доказывал, что он нам друг, и вообще… Если только его тоже не захватил какой-то Ооцуцуки…       — А мне-то чё терь делать, я не пойму? Забить на Мицуки и прекратить расследование? Не лезть в это дело?       — Ты правда хочешь соскочить?!       Боруто даже не краем глаза, а шестым чувством уловил движение со стороны Сарады. Что-то маленькое мягко ударилось о ногу, откатилось на два метра. А затем на это нечто приземлился Каваки, только в половину своего роста, и закрыл собой. Раздался взрыв.       Боруто осознал себя уже в прыжке, уносящимся из зоны поражения. Огня не было. Дымовая завеса из ленты фуин, скатанной в клубок, взорвалась едким дымом со странным запахом. Но дым стелился по земле, а не взвился ввысь, потому что микро-клон Каваки, уже развоплотившийся, принял удар на себя.       Боруто закрыл рукавом нос, стараясь лишний раз не дышать.       — Хватай их! — заорал Каваки, приземляясь рядом и мгновенно уносясь на крышу Сарады. — Двое, в масках! Сарада уже преследует.       — Пасиб, братан, твой микроклонище — зачёт!       Каваки на ходу цыкнул.       Ночной ветер со всполохами рассвета ударил в лицо, спасибо, очки и кепка оберегли. Боруто припустил за Каваки, в очередной раз благодарный, что тот его спас. Так вот почему в отчётах говорилось, что от одежды потерпевших пахнет дымом. Не просто дымом… Кажется, это нечто с усыплялкой. И если Боруто не распознал запаха, хотя их в Академии натаскивали, значит, сработано не в Конохе.       Кого, кого же преследовать? Каваки мчался уверенно, видел цель, Боруто стартовал с мусорного бака, как с трамплина, взлетел на соседний пристрой, подпрыгнул, отталкиваясь ногами от стен и взмывая в небо. За расступившимися зданиями открылся вид на парк. Огонёк у какой-то закусочной на колёсах. Лязг стали.       Сарада уже с кем-то схлестнулась!       Как же она там одна, если врагов двое?       Боруто поднажал, Каваки на ходу модифицировал руку. Ветви акации чуть было не расцарапали лицо.       Запоздало Боруто включил гарнитуру на общий приём. Каваки, оказалось, орал прямо в ухо:       — …один жопу рву! Я кому гаркнул, справа движение, две тени! А вы ушами хлопали! Сарада, отойди!       Она с перенастроенной гарнитурой не слышала, а Каваки уже кастовал Огненный Шар. Сейчас и её заденет…       — Стихия Воды — Бушующее Море!       Боруто сам не понял, как это у него вырвалось. Каваки окатило с головы до ног. Со стороны парка свистнуло отправленное в полёт оружие, потом — смачное чавканье нокаута. Раздался тоненький вскрик.       Слева взметнулась в небо сигнальная ракета. Полиция!       В ухе раздался противный треск — гарнитуру Каваки закоротило. Но братана и без того было прекрасно слышно:       — Ты чё творишь, козёл?!       — Стоять! Полиция!       Ну они бы ещё громче завопили, чтобы все преступники были в курсе и слиняли!       Боруто сиганул через ограду и свалился рядом с Сарадой, тяжело дышавшей, встрепанной, разминающей кулак. Аж икнулось. Перед ней на земле валялись два незнакомца, невысокие, в белых глиняных масках, и первой мыслью было, что седьмая команда ненароком загасила АНБУ и сорвала им дело. А после из кустов с треском вывалились двое полицейских.       — Всем оставаться на своих местах!       — Вяжите, — Сарада небрежно ткнула кунаем в сторону пойманных. — Взамен разрешите присутствовать при допросе.       — А вы… — обернулся полицейский к Боруто.       — Наш баран, — ответил за него мокрый Каваки, отвесил подзатыльник, мигом сбивая маскировку. — И его допрошу уже я, какого хрена, а?! Я его шкурень спасаю, а он меня мочит?       Конохамару зашёл в пивную «Вечный зов» в деревушке Накамори как раз в тот момент, когда у местных трудяг с лесопилки закончился обеденный перерыв. Лесорубы и рамщики тянулись к выходу, оставляя после себя в помещении запахи кофе, сигарет и чего-то остро-перчёного. За стойкой у дверей ковырялись в сладких моти две хихикающие девушки, Конохамару их помнил по недавнему заданию, всегда тут сидели, наверное, объявили охоту на будущих мужей. А за столиком у подсобки, под полками с тыквенными бутылками, скучал молодой мужчина с коротким ёжиком светлых волос. И лишь по жёлтым нечеловеческим глазам и фиолетовым стрелкам (о, теперь Конохамару в этом шарил!) угадывался тот, кто назначил эту встречу.       Вчера после съёмок Конохамару обнаружил на домашнем телефоне аж три непринятых звонка из квартиры Учиха. Естественно, заволновался, решив, что это Сарада и что явно ничего хорошего не произошло. Перезвонил сразу, несмотря на поздний час, и как же удивился, когда ему ответила Сакура! Правда, ничего хорошего и она не принесла.       Конохамару бы демонстративно проигнорировал просьбу старого Змея. Ему-то это зачем? Никогда между ними не было тёплых отношений, вообще никаких отношений, если быть точнее. По-хорошему Конохамару следовало гореть жаждой кровной мести, Мирай бы точно так поступила, воспитанная в традициях клана и привязанная к понятиям долга сильнее, чем к собственным чувствам и желаниям. Но досадной булавкой засело под кожей вчерашнее сообщение Наруто о том, что Мицуки приболел и отбыл в Отогакуре. Стал бы брательник выпытывать у Конохамару, не замечал ли он странностей за учеником, если бы ничего экстраординарного не стряслось? Однозначно, нет.       В теории Мицуки — единственное, что могло одинаково интересовать и Конохамару, и Орочимару. Опять бунтует пацан?       Но Конохамару ощущал ответственность за тех, кого обучил. Он не мог ни прийти.       Он привычно оценил помещение, запоминая входы и выходы на случай отступления и на предмет возможных ловушек, затем отодвинул тяжёлый стул, царапнув ножками по полу, и уселся напротив.       — Приветствую, — прошипел Змей, уткнувшись носом в — неслыханное дело! — кружку с пивом. Соответствовал образу, что ли?       — Приветствую, — кисло откликнулся Конохамару. Видел бы его дед сейчас… Нет, лучше не надо!       — Хоба! — донеслось от барной стойки, из-за которой едва выглядывал низенький худой старикашка. — Чего заказывать будете, господин хороший? Вы ж у нас с инпектецией были!       — Да, я помню, коре, — кивнул Конохамару. — Лисий удон с сыром, — и добавил, глядя на Орочимару: — Рекомендую, весьма годно.       — Благодарю, но сегодня предпочитаю пивоваренную продукцию, — тот отсалютовал кружкой.       — Имбирное только не бери, оно здесь не очень, — разговорился Конохамару, не иначе, от перенапряжения. Водилась за ним нервная болтливость.       — Учту.       От удона ароматно пахло соусом терияки и вялеными томатами. Сыр не слипался и не тянулся, был именно той температуры и консистенции, что надо. В Конохе так не умели, а хозяин, помнится, хвастался, что добыл рецепт аж из самого Водоворота.       — Будем соблюдать правила этикета и побеседуем сперва о качестве еды, погоде и успехах Мицуки? — спросил Орочимару, потягивая своё пенное.       Вкус гречишной лапши куда-то пропал.       — Сразу к делу, — подобрался Конохамару, внешне продолжая спокойно уписывать удон. Два шиноби случайно встретились и обсуждают прежние деньки. Ничего удивительного. — Я отпросился с задания всего на три часа.       — У тебя есть контракт с обитателями Обезьяньего Храма?       В тишине только моросящий дождик шелестел по крыше — на улице опять собрались тучи. Конохамару прямо посмотрел в змеиные буркалы:       — Дед успел обучить.       И пусть обезьяны панически боятся змей, Конохамару не отводил взгляда. Нет, вызов он не бросал. Кто старое помянет — тому глаз вон. А кто забудет — тому оба.       — Твой призыв владеет техникой Обезьяньего Ян Запечатывания?       Конохамару, накручивая на палочки лапшу, отметил и то, что не обращаются к нему уважительно, как следовало бы к сенсею сына, но с такими-то учениками и родителями не видать обращения на «вы» как собственных ушей, и что Орочимару зачем-то понадобилась абсолютная ловушка. Которая сдерживает не только физическую цель, но и духовную.       — Допустим.       — Я знаю все дзюцу мира, но это не людская техника, она подвластна лишь изобретшим её мутировавшим шимпанзе. И мне требуется умение запечатывать душу в клетку.       — Не лучше ли Шинигами? — хмыкнул Конохамару, косясь на бордовую занавеску с гербом Узушио, отделяющую подсобку от основного зла.       Шинигами — не бог, а громкое название для техники Узумаки, так сказать визуализация фуин Поглощающей Печати Мёртвого Демона и обратной её версии — Высвобождения. Конохамару знал, как это использовать. Техникой владела основательница Храма Масок госпожа Мито, от неё — дед, от деда — Энма, а от Энмы — Конохамару. Но всегда, когда речь заходила о Шинигами, холодок вымораживал разум, потому что…       — Слишком велик смертельный риск для пользователя, — пояснил Орочимару. — Я, конечно, умею обходить это ограничение, которое Узумаки наложили, чтобы абы кто не пользовался техникой. Но нет. Затратно. Если выбора не останется, конечно… Ну да впрочем Обезьянье Ян Запечатывание — равноценная по концептуальности вещь. Мицуки рассказывал, что ты силён в фуиндзюцу. Думаю, это наилучший вариант для запечатывания души.       — Чьей души? — уточнил Конохамару. Они обсуждали чью-то смерть. Можно верить в Чистый Мир, но при подобных запечатываниях ду́ши вечно останутся в ловушке небытия, уничтоженные, сведённые к нулю. Даже врагам такого не пожелаешь. Даже Орочимару.       — Это касается Мицуки.       Снова удар под дых. Каково Конохамару пришлось, когда с молчаливого одобрения брательника Наруто, между прочим, он, сам того не зная, был назначен сенсеем сына убийцы деда, привязался к мальчишке, а спустя долгое время узнал о его происхождении. Да ещё при таких обстоятельствах, когда все старейшины и бывшие Хокаге единогласно голосовали за объявление пацана нукенином. И как хотелось отвернуться, сказать, что это не его, Конохамару, дело, вырвать совместные воспоминания из сердца и забыть как страшный сон… Но не смог. Не забыл. Когда-то он пришёл к выводу, что у Орочимару были причины, свои счёты с дедом. Всё-таки Конохамару давно не глупый малолетний достопочтимый внук, уже что-то в жизни да понимает, и даже самых родных и близких не идеализирует. Не этому ли учил его дядя Асума, что нельзя принимать на веру слова кого бы то ни было, не исследовав самому, не составив своё мнение. С отцом Асума был слегонца на ножах, как шептались в клане, возможно, поэтому дядя и говорил, что когда Третий уходил с поста Хокаге, общественность видела преемником кого-то из саннинов, и чаша весов склонялась не к расхлябанным Цунадэ и Джирайе, а в сторону Змея. Но старейшины Конохи и дед жаждали сохранить власть, потому самостоятельный Орочимару их бы не устроил, и был назначен молодой зелёный Минато Намикадзе, безотцовщина, за которым не стоял именитый клан и которым можно было бы манипулировать. А в случае чего спихнуть на него политические неудачи, уж очень неспокойная царила тогда обстановка, шаткая. Вероятно, и домыслам дяди не следовало слепо верить, вдруг злословил, но ведь и на истину было похоже!       Конечно, грызня за власть — далеко не всё, Орочимару не настолько мелочный. Истоки вражды между Хирузеном Сарутоби и разобидевшимся Змеем куда глубже, где-то на уровне конфликта учителя и ученика, но о том никому, кроме них, неизвестно. Но если разногласия, явные и тайные, вылились в жгучую ненависть, то и Мицуки следовало бы ненавидеть Конохамару по закону кровной мести.       Но змеёныш, превосходно зная историю и в трактовке Конохи, и в трактовке Ото, видел в Конохамару не побег родового древа Сарутоби со всеми вытекающими, а просто человека. Уважал, как личность, интересовался, перенимал знания.       И не мог без нужды напасть на стражу ворот и порвать с Листом! Он не настолько импульсивен, ему подобное поведение несвойственно, уж сенсею ли не знать!        Что же, позволить Мицуки уйти в Скрытый Камень? Но если оступается ученик, не вина ли это нерадивого учителя?       И Конохамару самовольно пошёл разбираться. Предварительно высказав Наруто всё, что думает о тихушничестве некоторых, и выслушав в ответ отмазки: «Да я просто не знал, как это тебе сказать!» И разобрался ведь. И пусть сначала пересиливал себя, ломал, стараясь не замечать змеиные черты в Мицуки, и всё равно видя как на ладони, но после запретил себе самообманываться, что ученик — всё тот же генин из приёмной семьи Отогакуре. Покойный Цучикаге Ооноки разглагольствовал, что у пацана нет основы. Бил по больному прицельно. А теперь и Конохамару туда же, эту самую основу не замечая, в мыслях разрушая? Нет уж, Мицуки не только сам по себе, такой, какой он есть, он ещё и сын саннина Орочимару, и это его фундамент, и фундамент крепкий, на коем базируется личность, которой с позиции учителя можно гордиться. Мицуки — совокупность всего сразу. И в конце концов, брательник Наруто учил видеть в каждом самое важное, кем бы он ни был, откуда бы ни пришёл и что бы ни натворил. Конохамару вообще повезло с наставниками, благодаря им он и стал тем, кем есть. Надеялся, будущим мудрым Хокаге.       И пусть не сразу, но он нашёл путь, по которому можно взаимодействовать с собственным генином. Лучшим генином. Распустив нюни на прощальном обеде с учениками, Конохамару абсолютно искренне и разлуку с Мицуки переживал, так же, как и с Сарадой, и с Боруто. Они стали чем-то бо́льшим, чем командой.       И если Мицуки грозит опасность…       — Что с ним, коре? — удон был забыт.       Орочимару покачал головой:       — Я могу быть уверен, что ты поставишь его интересы превыше всего, и отчётов в Коноху в том числе?       — Ты, кажется, доверил мне, как сенсею, своего пацана и просил приглядеть за ним. Тогда, после разрушения лаборатории по выращиванию Божественного Древа.       Орочимару хмыкнул, и Конохамару сощурился. Ему почудилось, или у того правда залегли круги под глазами? Опять же, неделя съёмок поразительно многому научила в плане чтения по лицам.       И взгляд Змея, сфокусированный на дальней стене… Погружён в размышления. Вероятно, о времени собственного ученичества у деда. Как странно порой складывается жизнь, у неё пошлейшее чувство юмора.       — Душ-ша Мицуки больна. В процессе лечения может потребоваться извлечь из неё инородный объект, который вызывает недуг… И изолировать душу от тела в специально спроектированную камеру для изучения, исцеления. И тогда, боюсь, мне потребуется Ян Запечатывание или похожие техники. Плана действий нет, возможно, справимся и малой кровью, но если возникнет необходимость, я могу вызвать тебя?       — Я могу в свою очередь рассчитывать, что это поможет Мицуки?       — Я не банк, гарантий не даю. Но если я не попытаюсь, всё останется как есть. То есть плохо.       Конохамару отставил тарелку с лапшой, аккуратно сложив палочки рядом на подставку. Вздохнул, размышляя над тем, что осталось недосказанным.       — Если это на благо Мицуки, мог бы и не спрашивать. Я помогу.       — Хируз-с-сен был гением своего поколения, — пошелестел вдруг Орочимару, и снова что-то скользко-змеиное закралось в душу. — Так называли его современники, имея в виду количество освоенных техник. За долгие, долгие годы я пришёл к выводу, что гениальность — не есть маркер достойного человека. Нельзя всё мерить талантом и им же оправдывать. И я рад, что эволюция в конкретно взятой вашей семье сработала поступательно по восходящей. Что потомки Хирузена во всех отнош-шениях превзошли его.       Под потолком «Вечного зова», над балкой, где крепился вентилятор с огромными, лениво вращающимися лопастями, прикорнула белолобая летучая мышь. Точнее, делала вид, что дремлет. Этот вид отличался тем, что слышал не только ультразвук, но и низкие частоты, доступные человеку.       А в пяти километрах от посёлка, на берегу реки под зонтом сидела Сакура и задумчиво смотрела, как круги от капель дождя появляются на рябой поверхности Нака и исчезают, напоминая о мимолётности мгновений. На её плечо опирался Кохаку Яманака, глаза закрыты, дыхание ровное, а разум далеко, в хрупком тельце белолобой летучей мыши.       Больше того, Кохаку поддерживал мысленный канал между собой, Конохамару и разлюбезной начальницей Сакурой Учиха-сама. А Сакура крепко держала его руки, чтобы не расплелась сложенная пальцами печать концентрации.       Видел бы её сейчас Саске-кун! Впрочем, не выказал бы никаких чувств, развернулся и ушёл. Его действия легко предугадать. Но мысли — невозможно.       Конохамару уже покинул заведение, но не настолько отдалился, чтобы выйти из поля действия ментальной техники.        «Всё услышала?» — донёсся его вопрос.        «Да. Спасибо за помощь!»        «Не за что. Сакура, что происходит? Ты понимаешь, что я этого так не оставлю?»        «Конохамару, пожалуйста, ничего пока не предпринимай! Я попробую реализовать один план. И конечно, как только станет возможно, всё расскажу. И если понадобится помощь… я помню, обращусь».        «Не нравится мне это, коре».        «Знаю. Я тоже не в восторге. Но доверься мне, прошу!»        «Ну… Тебе я доверяю больше, чем Змею…»       Сакура благодарно кивнула.       Небо, хоть и застланное облаками, было светлым. Дождевая влага заставляла ёжиться и крепче сжимать подмышкой ручку зонта. Тёплый, почти горячий бок Кохаку приятно согревал. Сакура отпросилась с работы после обеда и заодно на правах начальства выдернула со смены их многообещающего ординатора Кохаку. Наверняка теперь не отвяжется от понимающих расспросов Сукуи. И пусть.       Кажется, вскоре Сакуре придётся совершить и бо́льшие безрассудства.       Она просто не могла оставить всё как есть! Орочимару в курсе событий, во всяком случае, его слова только подтвердили догадки Сакуры. Тем более в списке лекарств, найденных в квартире Мицуки, который предоставила вчера доченька, не было ничего серьёзнее витаминов, ничего, что могло бы повлиять на рассудок. Значит, и правда обмен разумами... Но Орочимару будет спасать Мицуки, уничтожая при этом чужое сознание, что заперто внутри. Сознание мальчика, который называл Каге Менму отцом, а её, Сакуру, матерью. Она с содроганием вспоминала ту неделю сиротской жизни в ином мире, те фотографии погибших смертью храбрых родителей, что защитили свою Коноху от вторжения. Несладко той Сакуре пришлось. И теперь жизнь её сына… (может, единственного сына!.. может, та Сакура аналогично не видит Менму годами!..) в руках её, Сакуры.       Совсем запутаешься!       Но разве у неё есть моральное право не помочь этому мальчику и не вернуть его домой, к маме? Вдруг он — единственная семья, свет в окошке, что есть у её двойника? Как бы сама Сакура переживала, случись такое с Сарадой?       А ведь она больше двух лет назад и ринулась возвращать ушедшую доченьку, сбежав с больничного, наплевав на подкосившееся здоровье. А сейчас… ну неужели ей трудно дойти до отдела кадров и взять отпуск из неотгуленных дней, недель, месяцев — сколько их там накопилось? А пациенты… что ж, есть Сукуи, Шизуне-сан, Ио-сан, Хошо-сан, Йоказе-сан — в госпитале много прекрасных ирьёнинов помимо Сакуры.       И пока что она никому ничего не скажет, потому что её сочтут сумасшедшей. И неизбежно пойдут пересуды о том, что их с Наруто, оказывается, может связывать нечто большее, чем многолетняя служба в одном отряде. Нет уж, она во всём разберётся! Сама, одна. Не привыкать.