Управление мёртвыми. Дело № п/п 1

      «ДМН Рахманов Р.И. и Эдик» — гласит табличка.       Это прикол, или седовласый очкарик и впрямь просто «Эдик»?       Ян пожимает плечами и говорит глазами: «У каждого свои заморочки».       Я слышу его голос. Мягкий, расслабленный. Конечно, сейчас ты не на суде. Девушка с ресепшена, довольно милой наружности, пропускает нас в кабинет. Синяя футболка: треугольный вырез, рукава до середины бицепса, что-то белое торчит, вторая футболка с круглым воротником? А я думала, ты носишь халат. Где спрятана клетчатая рубашка, в которой ты был в первой половине дня?       Мертвечиной не пахнет. А должно бы? Что-то сладенькое витает в воздухе. Дерево на полу, дерево на стенах. Никакой современности, за исключением компьютеров, принтеров и кожаных кресел на колёсиках. Цветочки на подоконниках. Белый холодильник в углу стоит. Одно окно приоткрыто, другое наглухо закрыто.       За вторым столом сидит мужчина: чёрные густые волосы на голове, жёсткая борода на половину круглого лица, большие карие глаза с длинными ресницами, зелёная футболка. Какие мохнатые предплечья! Волосы торчат на груди.       — Газпадин и газпажа полицэйскиэ, — человек направляется к нам с вытянутой рукой и улыбкой, голос приятный и мелодичный, — как радозно ваз видэт в нашэм инзтидутэ, — ярко выраженный армянский акцент, — доктор мэдицзинских наук Рубэн Иваныч Ракхманов, — он жмёт руку Яна, — здрав-в-ствуйтэ, — смотрит на меня, — здрав-в-ствуйтэ, прэкрасная газпажа полицэйскайа. Чьто вам подсказат? — указывает на стул подле своего стола. — С чэм позжаловали?       — Мы к Эдуарду Кайдановскому, — говорит криминалист и переводит взгляд на человека с залысиной.       Он расслаблен в кресле, взирает на нас с интересом, но к себе не приглашает. Рассматривает. Меня или моего напарника?       — Вах! Опьят чьто-то начудил этот старый пэн! — показывает на коллегу. — И на сэкундочку е-эго нэлзя отпустыт!       — Присядь, пожалуйста, — лысый пригвождает взглядом Рубена, — иначе наболтаешь, что тебя закуют в наручники. Ты очень возбуждённый, это не красит людей, — озирает нас. — Вы не похожи на полицейских. Обманываете граждан?       Он не узнал, не запомнил мужчину и женщину, но сразу же раскусил. Поддельные документы дают пропуск в любые места.       — Мы виделись с Вами, Эдуард Карлович, — начинает Ян. — Отличное выступление на суде. Нам понравилось.       — До такой степени, что нашли информацию обо мне?       В качестве судмедэ́ксперта работает в институте. В качестве доцента значится в университете. «Трупником» служит четверть века, за это время написал десятки книг по медицине.       — Информация в открытом доступе. Она выложена для оказания услуг. Мы с напарницей хотели бы…       — Приобщить Вас к одному делу, — влезаю я, иначе Ян сейчас на полчаса закатит триаду, — в качестве независимого э́ксперта.       Последнее моё слово режет слух Рубену: он хрустит нижней челюстью. За его спиной находится стеллаж с человеческими костями и черепами, а за «Эдиком» — книги.       — Мы можем поговорить? — Ян незаметно проходится подушечками пальцев по толстой верёвке, стягивающей папку.       — Нет, — язык упирается в нижнюю губу, — достаточно подработок. Дел хватает сполна. У нас в стране я — единственный судебный медик? Вот, — показывает на коллегу, — пожалуйста, Рубен Иванович не знает, чем себя занять. Ручаюсь. Профессионал. Стаж работы 20 лет. Только имейте в виду: он очень любит сладкое и свою супругу.       — Чьто такоэ говориш, э? — Рубен садится в кресло. — Конэшно, мэжду чурчхэлой и Ваанкой я выбэру длиннонагýю богиню нэбэсной красоты, жуюшую виноградную сладост, чьтобы губы э-ео были эшо слашэ, — закидывает ноги на стол: зелёные кроксы и штаны, белые носки. — Вам каго-то нужьно вскрыт? Сдэлаю со скидкой и за пят мынут. Я сэгоднья ужэ проводил аутописю, но ничэго, мнэ это в радост.       Аутопися? Еле сдерживаюсь, извините.       — Рубен Иванович, — Ян кладёт руку на грудь, — при всём уважении к Вам и Вашему профессионализму. Дело не во вскрытии, а в бумагах.       — Э-э! Бумажэнная валакита нэ ко мнэ. Я болшэ, — он берёт блестящий скальпель из стаканчика с ручками, — по раздэлыванию мязца.       — Вы даже не выслушаете нас? — Рубен очарователен, но пришли мы к другому медику. — Уделите десять минут.       — Вам не с кем поговорить? — слишком резкий тон, надменный. — Поговорите друг с другом, — подбородок задран, губы неестественно точно выговаривают звуки. — Напарники всегда находят общий язык.       — Мы с Эдьом нашли наш язык в пэрвый жэ дэн.       Чувак в синей футболке, плевать, что ты мне в отцы годишься. Не набивай себе цену.       — Отлично болтаете, Эдуард Карлович, — чуть-чуть надавим. — Наверное, Вас для этого «покупают», ведь в секционном зале судмедэ́ксперт молчит. Или Вы шепчетесь с мёртвыми?       Тонкие губы слегка вытягиваются. Глаза перестают ехидно смеяться, а подбородок опускается параллельно деревянной столешницы. Левый локоть лежит на подлокотнике, правая кисть упирается в пластмассовую ручку кресла. Сосредоточен. Не отводит взгляда от меня. Дыхание не учащается — футболка не двигается на груди. Дужки очков сжимают виски? Глаза словно выдвинуты вперёд далеко за надбровные дуги. В подставке ручки и карандаши. Ты же не вытащишь скальпель из-за спины?       — Могу я узнать Ваше имя?       — Ева Мелина.       — А по отчеству?       — Не доросла ещё.       — И не выросли из кожаной куртки. Всё же я настаиваю на отчестве.       Она тонкая, в ней множество карманов — это удобно. И пожилые люди носят кожаные куртки. Проблемы?       — Ева Александровна.       — Кажется, Вы прикидываетесь «полицейской». Я не спрашиваю, присутствовали ли Вы при аутопсии, я задаю вопрос: видели ли Вы труп своими глазами, а не на фотографии?       — У каждого человека умирает родственник.       Голова чуть наклонена. Появляется интерес во взгляде. Нет, ты не задашь провокационный вопрос.       — Это дело очень старое, — Ян идёт в наступление к деревянному столу, — 1980-е года, — здоровая папка ложится на столешницу и раскрывается. — Здесь собраны все улики, допросы свидетелей и родственников погибших, заключения трёх судмедэ́кспертов…       — Зачем Вы всё это мне рассказываете, ведь я не берусь за работу?       Закаржецкий тупит. Что ты стоишь истуканом? Мы его теряем!       — А Вы верите в сны? — шаг вперёд. Криминалист тебя более не привлекает. Ты слушаешь меня. Твои брови расслабляются. — Верите, что мёртвые таким образом могут общаться с живыми? — два шага. Голубые глаза всё ближе и ближе. — Как ещё заявить о себе? Как попросить помощи? Как высказать свои мысли и страхи? — я стою, а ты сидишь — это не значит, что девушка выше мужчины, это не значит, что я прощупываю тебя, как человека. Просто помоги. Не мне, а тем, кто нуждается. Открой правду, которая хранится вот уже тридцать лет. — Когда Вы проводите вскрытие, души в мертвеце нет. Перед Вами внутренности: органы и кости. Они расскажут многое, но не саму суть. Вы религиозны?       — Судебная медицина, она же rechstmedezine, — «рехстмедецине» звучит на немецком удивительно не грубо, — занимается не только мёртвыми, но и пока ещё живыми. Ни один мой надрез не является ритуальным, — не моргаешь, — я не кромсаю тело, только кожу и жировую прослойку, дабы через мышцы и мясо пробраться к костям, чтобы после их распилить. Мёртвые не преследуют, они сопровождают. Некоторые люди слишком восприимчивы к словам и картинкам перед глазами. Сны не что иное, как наши желания, воспоминания и опасения.       Я ставлю руки на стол, но приблизиться к доктору не имеет смысла:       — Когда мёртвый на протяжении года приходит к матери и просит…       — Мэртвэц, — голос Рубена за спиной, — нэ будэт приходит к матэри просто так. Я пообэщал своим дэтьям и жэнэ, чьто нэ при каких условиах нэ стану навэщат их в обличиэ духа. Мая мама умэрла сэм лэт назад, и я нэ разу нэ видэл е-эо во снах.       — Рубик, иди покури, — тихо произносит Кайдановский.       — А-у?       — Я сказал: иди покури, — чуть громче.       — Эдь, я нэ хочу курыт!       — Я хочу, — голубые глаза под очками сверлят коллегу.       Рубен молча встаёт с кресла и достаёт из шкафа лёгкую куртку:       — Мои вэщи нэ трогайтэ, поджалуста, — произносит перед тем, как покинуть кабинет.       Кажется, в помещении становится сразу слишком тихо и холодно. Горячий и громкий судмедэ́ксперт. Такое вообще возможно?       — Кто вы такие?       — Ян Андреевич Закаржецкий, криминалист, — напарник кивает.       Я сажусь на стул для посетителей:       — Профайлер.       — Полиц-е-е-йские, — протягивает и обречённо выдыхает э́ксперт. — Вы хотя бы работали с полицейскими?       — Бывало ни раз, — высокий брюнет отходит от стола к середине кабинета и в своей привычной манере ставит руки на пояс.       Бицепсы отчётливо видны из-под коротких рукавов футболки. Светлые волосы на предплечьях, длинные. Неглубокие морщины вокруг глаз. Кожа на шее старческая. Часы на левом запястье: ремешок металлический. Колец нет. Цепочку под горлом не носит. Ресницы бесцветные. Волосы в бороде не однотонные, где-то серые, где-то белые. Ярко выраженные усы и бородка, на щеках хорошо отросшая щетина. Кисти не мужественные, больше смахивают на женские: ладошки небольшие, пальцы короткие, ногти удлинённые, отрасли на миллиметр, или намеренно подстригает не до конца.       Указательный палец правой руки дотрагивается до уголка раскрытой папки.       — Что от меня требуется?       — Ответить на вопрос: как погибли молодые люди, кто их убил, — пытаюсь говорить спокойно, не отталкивающе. Помоги. Ты ведь заинтересован.       — На второй вопрос не имею права отвечать. Это не моя работа. Три эксперта не установили причины смерти?       — Они все говорят разное, — Ян рассматривает черепа и кости за стеклянными дверцами. Кайдановский настораживается незваным интересующимся. — Три судмедэ́ксперта независимо провели экспертизы, каждый из них думал, что он единственный, кто занимается этим делом. Мы намеренно не сообщали им о «настоящих» двух медиках, кто работали непосредственно на месте преступления и вскрывали трупы.       — И того: пять человек? — Кайдановский поджимает губы. — У каждого своё мнение, но не настолько же.       — Травмы слишком разношёрстные, Эдуард Карлович. У каждого своя смерть.       Ян, о чём ты думаешь, раз тебя притягивают мёртвые, а не живые в кабинете?       — Это дело засекречено, — привлекаю взгляд Кайдановского к себе, — до сих пор никого не обвинили в смерти четырёх студентов. В 1983-м году…       Указательный палец левой руки поднят. Останавливает меня, не перебивает.       — Я могу прочитать историю в деле, — он проводит большим пальцем снизу вверх, перебирая каждую страницу, — краткий пересказ мне не нужен. Лучше скажите то, что не зафиксировано.       — С криминалистической точки зрения отсутствует множество личных вещей погибших, что уже не указывает на теорию о том, якобы молодые переубивали друг друга. Извините, это указано в деле, но никто не обращает на данное замечание внимание. Такое ощущение, будто криминалист вообще не выезжал на место преступления, а клепал отчёт где-то, сидя в кабинете.       Ян отрывается от костей и заимствует у Рубена стул. Напарник садится возле меня.       — Что скажет профайлер? Что говорят Вам мимика и жесты мёртвых?       Синяя футболка. Я вспоминаю зелёную одежду пухлого э́ксперта. Похоже на форму, как в больнице, когда хирурги проводят операцию. Рубен сегодня вскрывал умершего, значит и человек в синей футболке делал то же самое.       — Скажу правду. У матери одного из погибших диагностирован Альцгеймер тяжёлой формы. Именно этой женщине сын говорит во снах, дословно: «Они появились из ниоткуда». Мать описывает убитого точно таким, каким его и нашли: раны на лице, порванная одежда. Однако в морге она видела труп голым. Безусловно, ей никто не показывал снимки с места происшествия и не отдавал отчёт вскрытия. Как профайлер, могу отметить, что болезнь женщины на лицо, но лжи в словах и мимике нет. Ещё странность: сны появились год назад, именно в этот период диагностирован Альцгеймер сразу же тяжёлой формы. Ничто не предвещало заболеванию.       — Два месяца назад, — подхватывает Закаржецкий, — матери убитой девушки приснилась дочь, шепчущая: «Они появились из ниоткуда». Всё сходится: травмы, одежда, последующая болезнь. Я проверил, обе матери не контактировали друг с другом, вообще, родители погибших студентов ни разу не пересекались и не созванивались за последние тридцать лет.       — Призраки мёртвых детей спровоцировали болезни? — нет сарказма, нет скептицизма в голосе Кайдановского.       — Эдуард Карлович, мы с напарником не верим в призраков и духов, не верим в их воздействие на живых людей. Нам кажется, что…       В кабинет возвращается Рубен, чем привлекает к себе внимание:       — Вы эшо нэ всо? — вешает куртку в шкаф. — Ладно, поговорю с Зиначкой, — через секунду он уходит.       — Простите за Рубика, — Кайдановский качает головой. — Он неисправим.       По-моему, армянин прикольный.       — А разве все армяне не в стоматологии и пластической хирургии? — меня действительно волнует этот вопрос.       — Его оттуда выгнали.       По деревянному столу проходит вибрация. Судмэ́дэксперт в синей футболке смотрит на экран телефона, верхняя губа дёргается, нажимает на убавление громкости и кладёт сотовый экраном вниз.       — Вы общались с этими женщинами, страдающими слабоумием?       Я достаю телефон из внутреннего кармана куртки, снимаю блокировку и передаю Кайдановскому. Тебе осталось только нажать «воспроизвести». Я подготовилась заранее.       Мать говорит о том, каким чудесным ребёнком был её сын. Ему — 22, и он мечтает стать учителем физкультуры. Красивый, спортивный, подтянутый. Парни 80-х кардинально отличаются от нынешней молодёжи. Мать говорит об ужасе, что увидела в морге. «Это не мой мальчик», — сквозь слёзы. — «Он уезжал совсем другим». А затем лицо женщины меняется, в истории появляются сны. «На нём спортивный костюм, разорванный, кеды в грязи. Глаз болтается на кровавой ниточке, и губы отсутствуют. Его голос неестественный. У Багира был грубый тембр, а сейчас он хрипит. Я слышу, как булькает горло. Мой мальчик произносит фразу: «Они появились из ниоткуда». Кто?! Кто мог такое сотворить с моим сыном?! Мне не разрешают съездить на кладбище, в этому году я не посещу его могилу. Пожалуйста, пожалуйста, привезите ему тульский пряник и бутылку молока. Он очень любил пряники с молоком».       — Сколько лет этой женщине? — Кайдановский отдаёт телефон.       — 78.       — Мы понимаем, — Ян приподнимает кисть, — что возраст весьма и весьма сомнительный.       — Отличный возраст для деменции. Пускай это видео остаётся в развлекательном формате.       Ты не поверил? Нет в тебе человечности.       Становится жарко в кабинете.       — Мозжно я тут тихонэчко посизжу? Мэсшат нэ буду.       — Зина выгнала? — Кайдановский обводит мои глаза и перемещает свои на коллегу у меня за спиной.       — Я э-ей мэсшал.       Лысый кивает, и армянин занимает место за своим столом. И снова вибрация. И снова ты не рад этому звонку. На этот раз раздражения на лице больше.       — Возьмите телефон, — разрешает или настаивает Ян. — Мы не станем подслушивать. У каждого свои звонки и звонящие.       — Лучше этого не делать, — взгляд исподлобья.       — Да отвэт, и она от тэбья отстанэт!       Женщина? У тебя есть женщина?       — Рубик, ты мешаешь.       Судмедэ́ксперт в зелёной форме кладёт стопы на стол и откидывается на спинку кресла, поднимая руки за голову.       Чёткий «тук-тук», и в кабинете нас пятеро. Та самая «Зиначка».       — Эдуард Карлович, опять. Я сказала, что Вы сегодня не работаете. Так мне задали встречный вопрос: «А когда будет работать»?       Челюсти сжаты. Глаза глубоко уходят в череп. Тебя бесят эти звонки, да? Лютой ненависти на лице нет, однако ты взбешён. Борода скрывает носогубные морщины. Если бы твоя кожа была гладкой, рот от злобы сжал капкан.       — Командировка. Скажи, что меня отослали в командировку. Придумай, куда-нибудь. За границу.       Медсестра выслушивает Кайдановского и покидает кабинет.       — Выклучы тэлэфон!       — Он всегда должен быть включён. Могут позвонить с университета, с сайта. В конце концов, почему я должен отключать сотовый?       — Заблакируй е-эо! Болшэ нэ будэт звонит-т!       — Ненужная подработка? — Ян сверкает глазами и поднимает брови.       — Бывшая жена.       Ты прячешься от бывшей супруги? Бежишь, как мальчишка? Проблемы с противоположным полом? Не платишь алименты? Хотя, если у тебя и есть дети, то они явно переросли возраст несовершеннолетия.       — Оставляйте дело, — рука Кайдановского закрывает папку. — Почитаю на досуге, когда будет время.       — Пообещайте, что возьмётесь за него, — моя ладонь накрывает его кисть — тёплую и мягкую.       — Пообещать? С какой стати? Кому? Людям, которые начинают со лжи-и? — звук «и» намерено произносится растянуто и твёрдо, подобно грубому «ы». — Крими́налисту и прóфайлеру?       — Сколько Вам заплатить? — спрашивает Ян. — Тридцать тысяч? Пятьдесят? Полицейские при работе с Вами платят из своего кармана?       — Вы не полицейские, — смотрит на Закаржецкого и вытаскивает руку из-под моей. Ладонь ощущает шершавую бумагу вместо гладкой кожи. — Не мне судить, какие вы специалисты в своих областях, да и как-то меня это не интересует. Достаточно того, как вы оба произносите мою должность. Судмедэ́ксперт — такого слова нет. Судебно-медицинский экспéрт, экспéрт, судмедэкспéрт. Удивительно, как люди, вроде вас, работающие с такими, как мы с Рубеном Ивановичем, не имеют ни капли уважения, но при первой необходимости везут труп в судебно-медицинский институт и лезут в секционный зал без очереди.       — Извините, — шёпотом говорит Ян. — Мы исправимся.       Кайдановский завязывает тяжёлую папку и убирает в стол. Берёт маленькую бумажку с ручкой.       — Мой номер, — кладёт листочек между мной и Яном. — За день я не прочитаю дело, возможно, к следующей неделе. Не звоните попусту и обязательно представьтесь. По понедельникам у меня пары в университете. Если я не подхожу к телефону, значит время лекции или аутопсии. И впредь без лжи.       — Вам оставить наши номера? — Ян забирает бумажку.       — Они мне не нужны. Нет привычки звонить первым.       — А если Вы обнаружите что-то серьёзное? — интересуюсь я.       — Значит, дождусь вашего звонка. Это дело интересует вас, а не меня.       — Можэтэ дат свои номэра мнэ, — Рубен улыбается. Не представляю тебя в секционном зале.       По коридору бегает медсестра Зина в наушниках и заглядывает в каждый кабинет, забирая пробирки. Анализы. Она машет нам рукой на прощание, а меня пробивает дрожь, представляя, что где-то там находятся морг и секционные.       Выйдя на улицу, Ян первым делом закуривает.       — И чё мы всё медэ́ксперт и медэ́ксперт, как дураки? Опозорились на всю голову.       — Привычка, — столб дыма освобождается изо рта, — дурацкая привычка ставить ударения, как попало. Мы же почему-то говорим «шинэль» вместо шинель. Ев, там же «е» под ударением, а мы упорно произносим «э».       — Эдуард Карлович Кайдановский, — задумчиво произношу я, оглядывая машину Яна. — Как думаешь, справится?       — Такие, как он, любят загадки и сложные дела. Кайдановский многое повидал на секционном столе, обыденность надоедает. Я уверен, он проанализирует каждое слово в деле. Пары дней будет достаточно.       — Нужно было взять телефончик Рубена Ивановича, — смотрю на Яна с улыбкой, — поболтали бы на досуге, возможно, узнали бы что-то интересное о его друге «Эдике». Дай бумажку, забью новый контакт в мобильник.       — «Эдик» просто доктор, не человек. Судмедэксперты хуже криминалистов, хуже полицейских, адвокатов и судей. Особый контингент ненормальных людей, прикрывающихся белым халатом и дипломом об окончании медицинского учреждения.       Маленькая бумажка и одиннадцать цифр. Красивый почерк: ровный, чёткий, понятный.       Напряги мозги, включи свои знания и помоги матерям умерших студентов.