Управление мёртвыми. Дело № п/п 1

      Как мы и договорились, я звоню медику за час до встречи, но вместо Кайдановского подходит Рахманов.       — Приэзжайтэ! — орёт в трубку Рубен. — Этот хрэн сэйчас проводит мою аутописю, но к вашэму приэзду будэт ужэ заканчиват. Со мной, газпажа профайлэр, Вы нэ саскучитэс!       — Крепись, напарник, — говорю Яну за рулём.       — Нами займётся Рубен Иванович?       — Ага.       — Я готов полдня провести с армянином, лишь бы получить ответ на вопрос о смерти студентов.       Ты готов делать всё, чтобы не появляться дома. Четыре месяца. Ещё летом Ян был совсем другим.       Остаётся пара километров, когда Закаржецкому звонят.       — Да, слушаю? Как сегодня? Сейчас? — Ян смотрит на меня. — Нет, она не приедет. Сколько у меня есть времени? Хорошо, я подъеду. Кто будет присутствовать? Понял.       Обе руки впиваются в руль. Зубы скрипят под губами. Что-то идёт не по плану.       — Ев, выслушай внимательно Кайдановского. Я не смогу присутствовать при разговоре.       — Что случилось?       — Анна обрела сознание. Её лечащий врач хочет провести эксперимент прямо сейчас.       — Он с ума сошёл? Она ещё не готова! Прошла неделя после убийств. Анна нестабильна, какую правду из неё хочет вытащить врач?       — Эту самую правду будет вытаскивать Лев.       — Лев?! — я так дёргаюсь, что ремень безопасности тянет меня обратно к сиденью.       — Да, поэтому тебя там не должно быть. Врач хочет, чтобы Анна доверилась близкому человеку, другу, с которым будет чувствовать себя в безопасности, вспоминая события последней недели. Ты, Лев и Анна знакомы. Его сдержанность против твоей вспыльчивости.       — Врачу на эксперименте не нужен профайлер, определяющий ложь по мимике и жестам, он предпочитает криминалиста…       — Потому что я веду дело Анны, Ева. Улики! Мои улики против слов девушки.       — Ян, пожалуйста, вычисли убийцу. Моя подруга не сумасшедшая.       Закаржецкий высаживает меня у научно-исследовательского института и о отправляется в клинику для душевнобольных. Лев, она тебе доверится.       — Рубен Иванович, — на столе стоит пакет со сладостями и кружка с чаем.       — Газпажа пройфайлэр! — он сейчас подойдёт и поцелует, как делают все армяне! Вместо этого Рубен отодвигает стул и протягивает руку. — Как радозтно Вас видэт! Я успэл по Вам соскучица! А гдэ Ваш коллэга?       — Срочные дела, — сажусь в качестве гостя за стол к медику.       — Угосчайтэс! Толко сэгоднья привьоз из Армэнии! — куча разной пахлавы. У меня не слипнется одно место?       Стол Кайдановского пустует. Компьютер выключен, стопки бумаг лежат с краю. У шкафа стоят чёрно-коричневые ботинки дерби плейн тоу: твёрдые задники, закруглённые мысы без швов. Отличный выбор. Заломов нет на обуви; ходит аккуратно.       — А Эдуард Карлович? — отвлекаю Рубена от чаепития.       — В «Сэкционном залэ № 5». Этот хрэн испортил мнэ настроэниэ эщо вчэра! Позвонил Барсэгу и сказал, чьто вы прибудэтэ, — а кто такой Барсег? — Нэт, конэшна, испортил нэ этим. Эдьу дали группу в унивэрситэтэ! Тэпэр по вторникам он прэподаот! А как жэ я? Два днья бэз нэго! Почэму я работай пьят днэй в нэдэлю, а он толко тры?       — Он совмещает две работы, а Вы только на одной, — какая вкусная пахлава!       — Я говорыл э-ему уходит с унивэрситэта! Зачэм работат за дэсьят тыщ? Сдудэнты? Э? От них столко проблэм!       — Может, ему нравится преподавать?       — Чьто там прэподават? Рассказал, показал на трупэ — и всьо. Так этому пну дали группу! Какой из нэго… э-э-э, — Рубен щёлкает пальцами, — как это? Классный руководытэл?       — Куратор? Куратор группы?       — Да-а-а! Посьлушайтэ, какой из нэго куратор? Он толко о сэбэ можэт заботица.       Рубен очень разговорчивый. От него можно узнать много интересного.       — Кайдановский — хороший специалист? — что ты делаешь? Ты подливаешь мне чай?       — Скажу по сэкрэту, — склонившись над кружкой, человек в зелёной форме ещё больше становится ниже, — он очэн скурпулозэн. Аутописю проводит долго, но качэствэнно. Я-то обычно «чык-чык» и всьо, а Эдь тшатэлно дэлаэт каждэй надрэз. Нэнавидит промахи и ошибки, да и к сэбэ очэн трэбоватэлэн. А Вы с какой цэлью интэрэсуэтэс? М? — чёрные брови быстро двигаются, и от их движений появляются глубокие морщины на лбу.       — Хочу быть уверенна, что мы с Яном Андреевичем не промахнулись насчёт судмедэксперта.       — Он читал вашу папку, — чёрная борода поглощает белые крошки, — постоянно сидэл с опушэной головой над нэй. Вы сумэли э-его заинтэрэсоват, — кусочек сладости утопает во рту. — Наконэц-то э-его простытутка пэрэстала звонит!       — Что? — я замираю с ободком кружки на губах.       — Жэна. Надоэла мнэ постоянная вибрацыя тэлэфона и уставшая от ложы Заничка.       — Вам не нравится бывшая жена Кайдановского? Кстати, Вы давно знакомы с… — хотела сказать: «с лысым», — с коллегой?       — Шэснацат лэт бок о бок. Я познакомилсья с ним, когда он был жэнат. Ужэ тогда я говорил э-ему, чьто это нэнормално, чьто жэна избэгаэт мужа, а Эдь говорил, что лубит Элину. Э-э, нэ буду ничэго рассказыват, это нэ моя бывшая жэна, моя бывшая жэна — та ешо стэрва.       — У Вас было несколько браков?       — Тры, — показывает пальцами; у Рубена и фаланги волосатые! — Толко послэдный стал щастливым. А Вы замузжэм?       — А-а, нет, и никогда не была.       — Зрья. Вы красивая и молодая. И кавалэра у Вас нэту?       — Не-а. Я часто сижу на работе. Нет времени с кем-то встречаться.       — А Ваш коллэга? Приятный музжчына, солыдный.       — О, нет, Ян Андреевич женат, у него семья, ребёнок.       — Почэму жэ он такой нещастный?       — Не имею права влезать в чужую жизнь. Если человек хочет, сам расскажет.       — Этим Вы с Эдьом похожы. Работа-работа-работа. А когда лубит? Кстати, он сэйчас свободэн, у нэго нэт джэнщины, — говорит, словно вдалбливает в меня эту информацию. — Толко он нэмолодой и нэ красавэц, а в цэлом, чэловэк нэплахой, но сложьный.       Армяне — все сводники? Им по барабану, кого сводить друг с другом? По их мнению на каждую женщину найдётся свой мужчина и наоборот.       — Пока я не вижу смысла в замужестве. Хочется твёрдо стоять на ногах: иметь карьеру, деньги, жильё.       — Точно так жэ говорила Элына Кайдановская. Она хотэла построит карьэру, и э-ей было нэважьно, чьто в кашэлкэ всэгда лэжат дэнги, о дома ждьот лубящий мужь. И чьто в итогэ? Ни карьэры, ни дома, ни мужа, ни лубови. Она погналас за мэчтой и потэряла всьо. Толко вот страдаэт Эдь, а нэ Элына.       — Рубен Иванович, а можно Ваш телефончик? — на всякий случай.       — Конэшна! С хорошыми людмы почэму нэ поболтат?       Кабинет слишком огромен для маленького судмедэксперта. Чего-то не хватает. Окошки закрыты, но левое должно быть приоткрыто. Это территория двух людей. Книги и экспонаты не подходят армянину, не его атрибутика. Заставленность пространства огораживает простор, границы воздвигает тот, кто требует одиночества. И всё же они дополняют друг друга. Один медик не может существовать без другого. Рубику слишком жарко без «Эдика». Никто не выносит бесконечного лета.       — Простите…       — Да, красавыца?       — А где туалет?       — Сэйчас выходитэ и идьотэ направо, впэрьод-впэрьод по коридору, а потом рэзко налэво нэ ходитэ — там сэкционныэ, ходитэ направо — там туалэт.       Кажется, в институте давно не было ремонта. Я как будто в СССР. Не хватает запаха затхлости. Краска на стенах очень старая, множество трещин и отлупленных кусков. Паркет на полу давно не циклевали. Потолки высокие, на вид более трёх метров. Другая эпоха. Стенды, а внутри за стёклами — схемы. Люди, но неживые. Мир мёртвых. Не думаю, что квартира или дом Рубена выглядит точно так же, а вот Кайдановского… это его внутренний мир.       Вперёд-вперёд по коридору. Деревяшки под ногами скрипят. Выход на улицу: чёрный или запасной. Арка, вторая арка. Путь мертвеца на железной каталке. В больницах распашные двери, но трупам не препятствуют. Через второй вход завозят «пациентов» на аутопсию. Я иду по пути, по которому везут умерших.       Паркет под ногами исчезает, и появляется белая плитка. Если посмотришь налево — увидишь секционные. Серый коридор, как длинный отросток в организме. В голове морозно, как в холодильнике. У каждого входа в кабинет лавочка. У каждой двери табличка с номером. Я не вижу указателя «№ 5», но он там, где расположился человек в синей форме. Он сидит с опущенными плечами и кривой спиной. Дышит ртом. Глаза потуплены. Я пересекаю половину коридора и останавливаюсь рядом с залом «№ 6». Наверное, мне нельзя быть здесь без бахил?       Кайдановский переводит взгляд со стены на меня. Борода взъерошена. Волосы на висках торчат в стороны. Следы от грубых очков под глазами, но сейчас на лице нет увеличительных стёкол. Я не чувствую запаха в коридоре. Здесь вообще отсутствует запах.       — Здрасьте, — говорю тихо, дабы не потревожить мёртвых, и машу рукой.       — Я заставил Вас ждать. Извините. Рубик очень обидчивый, — тебе тяжело говорить. Усталость или моральное истощение? Кайдановский откидывает голову назад и упирается лысой макушкой в стену.       Занимаю место рядом с медиком, но не слишком близко, а на другом конце лавочки. Вблизи его лицо мокрое. Судебный эксперт поворачивает ко мне голову. Чёрные мешки под голубыми глазами.       — Он Вас замучил?       — Нет, Ваш коллега довольно милый человек.       — Рубик обиделся на меня. Стоило мне зайти в кабинет, так он заявил, что я должен сегодня вскрыть всех его «пациентов», — Кайдановский смотрит на часы. — Четыре часа дня. Первый позади. Рахманов уже рассказал Вам про мою вторую работу?       — Вас можно поздравить с повышением?       Он качает головой и сильно закрывает глаза:       — Пятью тысячами в кармане больше, пятью — меньше. Денег мне всегда хватает, я никогда не жалуюсь. И подумать не мог, что когда-нибудь буду жаловаться на детей.       — Всё так плохо?       — Двадцать три человека: тринадцать мальчиков и десять девочек. Что с ними делать — понятия не имею.       — Вы справитесь. Из Вас получится классный куратор.       Нас разделяет десяток сантиметров. Я чувствую на себе его тяжёлое дыхание. Вот она — усталость, самая настоящая. Вот она — обратная сторона медицины.       — Прошу прощения. Я ужасно выгляжу, — Кайдановский приглаживает бороду. — В маске тяжело дышать, пот постоянно капает с усов.       — А как же Рубен Иванович? У него борода похлеще, чем у Вас.       — Рубик умудряется прятать в маске сладости и жевать их во время вскрытия.       Я не сдерживаюсь и смеюсь, а ты улыбаешься. Странно, но сейчас твоя улыбка искренняя. Руки свешены между коленей — подушечки пальцев морщинистые.       — Что произошло? — киваю на стену, за которой стоит секционный стол.       — Человек убил человека. Сын зарубил топором отца. Всякое бывает.       — И что теперь будет?       — Ничего. Сын страдает слабоумием, он несовершеннолетний. Отца хоронить некому. Вот такие судьбы у живого и мёртвого.       — Это прозвучит странно, но я бы хотела увидеть аутопсию в Вашем исполнении.       — Я Вам не разрешаю присутствовать на вскрытии.       — Почему?       — Это запрещено. Любая смерть страшна.       — А если я достану разрешение?       Он снова закрывает глаза и качает головой. «Нет» — не категоричное, но всё же «нет». От Кайдановского ничем пахнет, даже пóтом, а я продолжаю искать запахи трупов.       — Потерпите Рубика ещё десять минут. Мне нужно привести себя в более менее приемлемый вид. Почему у меня такое ощущение, будто Вы приехали одна?       — Потому что Вы считаете, будь я с напарником, то выбрала его общество, а не Ваше.       — Наверное, так оно и есть.       Из секционного коридора я иду прямо — в туалет, а Кайдановский сворачивает направо, видимо, в душевую. В кабинете «ДМН Рахманова Р.И. и Эдика» медэксперт в зелёной форме мешает ложкой чай.       — Эдь ужэ закончыл?       — Да, — чувствую себя виноватой, потому что оставила Рубена в одиночестве, променяв разговоры по душам на бездушного «трупника».       Однако армянин ничуть не обижается. Он идёт к столу Кайдановского и вытаскивает из ящика кружку, по дороге назад ставит вскипать чайник. А через минуту начинается мой ад.       — Будущый рок-звэзда! — на видео молодой парень в кепке с козырьком назад, топлесс; барабанные палочки, притягательный взгляд карих глаз. Бесподобен, но меня посадят за совращение малолетних. — Мой старшэнкий, Барсэг. Скажу по сэкрэту, наша Зиначка по нэму сохнэт, — громкая музыка, вспотевший барабанщик и быстрые накаченные руки. Рубен, давайте следующего, потому что ну я не могу устоять! — Это моя малышка Лусишка, — маленькая девочка обнимает отца, полная копия папы, — а это наш алабайчик Понпон, сэмдэсьят кило вэсит, прэдставльяэтэ! А э-ему толко годик! Лусишка привэзла из Армэнии этим лэтом. Утащила у дэда, моэго отца, — следующее видео. — Моя жэна, — Рубен танцует под армянскую музыку с высокой женщиной: волосы чернющие, талия, грудь — всё при ней; на целую голову выше супруга. — Лубов всэй моэй жьизни! Обоз-жаю! И нэ скажэш, чьто э-ей — 46 лэт. Украла моьо сэрцэ сэмнацат лэт назад и хранит э-его в своэй сумачкэ. Вах! Как лублу э-ео.       Это здорово. У Рубена большая семья: жена, четверо детей. В их доме всегда играет музыка, и пахнет сладостями. Никто не поверит, что мужчина передо мной — судебно-медицинский эксперт. В его теле кипит кровь, в то время как…       В кабинет заходит Кайдановский: синяя форма и кроксы, белая футболка, волосы на висках не торчат, борода приглажена. Он залезает в шкаф и надевает белый халат.       — Представльяэтэ, — Рубен касается моего плеча и указывает на коллегу, — этот пэн сэгоднья пришьол в подтьяжках! Соскы свои пригладил двумья рэзынками и ходил по кабинэту, как началнык!       — Удивительно, что тебя волнуют мои соски, — Кайдановский садится за стол и берёт кружку чая.       — Я ношу рэмни или штаны на рэзынкэ! И вообщэ, молчы! Достатошно сэгоднья ужэ наговорил!       — Ты достаточно наговорил Еве Александровне? Будь здесь Ян Андреевич, твой армянский пыл помалкивал бы.       — Э! Я нэ боюс джэнщин в присутствии музжчын! Чьто такоэ говориш? Я всэм рад в этом кабинэтэ! Кромэ тэбья.       — Значит, это хорошо, что теперь я работаю меньше в институте? Тебе же не нравится второе имя на табличке. Можешь со спокойной душой убирать «Эдика», — надменная ухмылка. Кайдановский вытаскивает из сумки толстую папку — знак того, чтобы я пересела к нему.       Рубен берёт очередную пахлаву из целлофанового пакетика и кивает мне. Всё, что происходило в кабинете до появления Кайдановского — тайна, наш общий секрет. Я покидаю территорию Рахманова и пересаживаюсь за стол к Эдуарду Карловичу.       — Ты дольго нэ распоясывайсья. Тэбэ эшо писать отчоты об отравлэнных и моьом трупэ.       — Стесняюсь спросить, что будет делать доктор медицинских наук Рахманов?       — Свэрлит тэбья взгльядом и мэсшат работат!