Управление мёртвыми. Дело № п/п 1

      — Эдик… — горячие губы сплетаются с моими. Борода стала привычной. Запускаю руки под футболку — мокрые живот и грудь, отменная единичка, к слову, и ощутимые мышцы. Сжимаю пылающую плоть. — Эдик!…       — М? — без придыхания, доносится откуда-то слева. Почему ты сбоку, если стоишь передо мной?       Верхняя полка и яркий солнечный свет. Дверь купе. Какого хрена во мне нет хера? Человек на соседнем месте сидит, укутавшись в одеяло, и поедает глазированный сырок. Нет царапин на шее и засосов на лице. Жутко мокро у меня в трусах. Бля-я-я-я-ть…       — Вам что-то снилось? У Вас так глаза бегали под веками. Я думал, что разбудил вибрацией, — телефон лежит рядом с ним на столе.       — Н-да, кошмар, — протираю глаза; спортивки на мне, футболка без лифчика, мокрых пятен на простыне не ощущаю.       — С моим участием? Вы неоднократно кричали моё имя.       А чё ты подслушиваешь? Я кричала, чтобы ты успел вытащить из меня член! А в итоге понятия не имею, чем закончился наш офигенный секс.       — Я прогоняла кота. У моей мамы кот по имени Эд, но мы часто называем его Эдиком. К Вам никакого отношения это не имеет.       — Людям свойственно называть животных русскими именами, но Эдика я никогда не слышал.       И не услышишь.       Полосатая футболка сухая, одеяло скрывает плечи и нижнюю часть туловища, волосы на висках торчат. Отлично спал? Эдик… блять, какой он мне Эдик, если мы не трахались? Кайдановский отодвигает телефон и переводит взгляд на меня: глаза опухшие.       — Как спалось?       — Всю ночь ворочался. Места маловато для меня. Приснился кошмар.       — Тоже кота гоняли? — или меня ебал?       — Коллега… с университета… преподаватель и студентка, знаете ли.       — Это Вы так завуалированно говорите о себе?       — Не имею подобной привычки, к тому же эротические сны с моим участием мне никогда не снятся.       А какого хрена он мне приснился? Который час? Десять утра. Я не пойму: мы трахались ночь или под утро начали?       — Чего чайник не поставили?       — Понятия не имею, когда Вы встаёте. Потом будете меня обвинять, что не даю спать в так называемый выходной.       Ты, блять, мне всю ночь не давал спать!       — Ставьте чайник. Я пошла умываться.       Кайдановский нажимает на кнопку. А, то есть, воду залил до этого, но кипятить не стал. Достаю щётку и пасту, залезаю в ботинки и покидаю купе. Почему так-то? Почему он, а не Генри Кавилл? У меня больше общего с Кавиллом, чем с Кайдановским! Мы оба с Генри любим накаченное тело Кавилла! Захотелось постарше, Мелина? Почему не выбрала Джорджа Клуни или, на худой конец, Брэда Питта? Да, я понимаю, что он симпатичный только в «Истории Бенджамина Баттона», но всё же. Эти люди хотя бы с волосами на голове! От злости чуть не стираю зубы щёткой. Блять, я в ахуе просто! Эротический сон с судебным медиком. А почему не с гробовщиком? Ютились бы в одном гробу. Сука, да хорошо как было с «Эдиком»! Надо проверить трусы — сажусь на унитаз, и, охуеть, потоп в виде выделений! Это пиздец…       Пока меня не было, чайник вскипел, и заработал телевизор. «Москва 24»? Ты, кроме новостей, что-то ещё смотришь?       — Вы будете чай или заваривать лапшу? — Кайдановский сидит и хлебает чай из стакана, а меня никак нельзя дождаться?       — Я сама налью. Можно мне переодеться?       — Понял.       Уходит. Он так и будет ходить в спортивках и детской футболке? Первым делом — поменять нижнее бельё и надеть лифчик. Уже похуй, что он видел, как мои титьки болтаются в свободном падении! Не понимаю, почему я злюсь на него… Кайдановский же не виноват, что меня переклинило. Джинсы, носки, футболка потеплее. Завариваю кофе из пакетика и зову попутчика, который подпирает дверь спиной, стоя в коридоре.       — А Вы так и будете ходить в домашнем? — и мотать членом в серых спортивках.       — Я ещё буду спать, — он укутывается в одеяло и берёт новый глазированный сырок с подоконника.       — Вы в отпуске, что ли?       Вспоминаю, что начало одиннадцатого утра, поэтому переключаю телевизор на тот канал, где и выключала перед сном.       — Что? — Кайдановский смотрит под потолок. — Вы серьёзно? Эта фигня ещё и по утрам идёт?       — Раньше шла и три раза в день, когда я была ребёнком.       — Да Вы и сейчас не особо выросли, — бубнит в стакан.       — Что Вы сказали, Эдуард Карлович?       — А? Нет, ничего.       — Опять за своё?! Лучше бы предложили мне бутерброд.       С выпученными голубыми глазами Кайдановский ставит на стол контейнеры с колбасой и хлебом:       — Сегодня Вы меня… как это? Душите? — принюхивается. — Душнилой от Вас пахнет. Только вот я не понимаю, что такого сделал ночью, что Вы так со мной разговариваете.       Ты меня трахал ночью! А я не знаю, куда ты кончил! Так, соберись, Ева, ты сейчас реально перегибаешь палку. Кайдановский выглядит в твоих глазах, словно что-то тебе должен. Забыли про секс, как это было прекрасно, как он целовался, мял сиськи с жопой и жрал шоколадку. Ты — профайлер, он — судмедэксперт с тёплыми руками. Сука! Между вами ничего не было.       — Простите, я не выспалась. Когда я не высыпаюсь, то утро у меня не задаётся. Хотите шоколадку? — протягиваю ему открытую упаковку. Он вроде бы смягчается и понимает мою тревожность, поэтому из уважения берёт угощение.       — Вас, наверное, разбудил мой телефон.       — А что такое?       — Студент заболел и писал мне утром.       — Из Вашей группы?       — Да, хотел открыть больничный, но я разрешил ему прогулять, ведь впереди выходные — за это время можно выздороветь.       — Строите из себя хорошего куратора? — следует остановиться на втором бутерброде, иначе я сожру всю еду Кайдановского.       — Попутчик хороший из меня не получается, — он отвлекается на телевизор. Проблемы других его волнуют больше. — Что такое «волшебство», о котором они постоянно говорят?       — Секс.       — А-а-а… понятно… — прячет глаза в стакан с чаем. Ясненько, тему секса не поднимаем. — «Малыш-малыш», — гундосит, — у людей нет имён? Сейчас все избегают любимых называть по именам? — «телячьи нежности» не воспринимает. А ночью тебе нравилось, когда я целовала твои щёки и губы. Тогда ты мечтал о моей ласке.       — Эдуард Карлович, Вы страдаете бессонницей?       — Нет, но иногда долго не могу заснуть. А Вы?       — М-нет. А по ночам не ходите?       — Даже в туалет.       Позавтракав, Кайдановский лезет на верхнюю полку за второй подушкой и укладывается спать. Я в ахере. На самом деле, я вижу, как он периодически открывает глаза и смотрит телевизор. Снова громко «ы-кает», показывая, как ему не нравится передача, и «цыкает» от неправильной речи участников. А спонсором моего эротического кошмара и внезапно появившейся биполярки является неделя до месячных. Удобно вести календарь в телефоне. Ебаная овуляция и сексуальный мужик напротив.       Кайдановский кимарит до конца передачи: иногда громко дышит, редко прячется под одеялом, поглядывает на телевизор. Всё же лысый забавный. Вне рабочее время он старается быть человеком, как может, как умеет. Почему Кайдановский развёлся? Возможно, я надумываю, и «Эдик» не такой уж прям любовник, но мне бы не хотелось отпускать мужика, способного настолько удовлетворить меня. А его работа? Ну, каждый зарабатывает так, как может, как умеет.       По столу идёт вибрация. На телефоне Кайдановского высвечивается имя «Рубик». О-о, кажется, сейчас будет интересно.       — М-м, это Рубик…       Я показываю, чтобы он взял телефон и не покидал купе. Кайдановский поднимает трубку, поворачивается спиной ко мне и прячется под одеялом.       — Да? Что тебе нужно? Да, я сплю, Рубик, завидуй молча, — голос Кайдановского слегка приглушён. — Всё нормально. Что? Не говори фигню, — мне кажется, что Рубен на другом конце телефона орёт. — Ты звонишь, чтобы учить меня жизни? Иди работай, Рубик! Я сказал, всё хорошо!       Смолкает. Звонок завершён.       — Проблемы?       — У Рубика с головой проблемы.       А вот это интересно. Рахманов сумел за минуту вывести на нервы друга. Только теперь армянин звонит мне.       — Это мама, — выдумываю и выхожу, чтобы разговор не подслушивали. — Рубен Иванович?       — Мая харошая! Как у Вас дэла? Как ноч? Как утро?       — Порядок. Что Вы наговорили Кайдановскому?       — Сказал, чьтобы нэ смэл обизжат малэнкую дэвочку! Сказал, чьтобы засунул свой дур-р-ацкий характэр глубоко в задныцу! Он э-едэт с джэнщиной, маладой дэвушкой, которой нэприатны э-его старчэскиэ заморочки и з-зудэниэ!       — Ну, честно сказать, сегодня я его немного с утра душу.       — Правылно! Пускай поймьот, какаво это, когда тэбья вэчно утыкают носом в свои нэдостатки! Он эшо тот чорт! Мучайтэ э-его, Эва Алэксандровна. Разрэсшаю.       — Личные счёты, Рубен Иванович?       — Э-э, такого пэнка дольжна удэлат дэвушка, а нэ красивый армянин.       В купе я застаю Кайдановского врасплох. Переодевается. Футболка оголяет живот, скрывая грудь. Пузико выпирает, но это больше возрастное, чем наеденное.       — Думал, что на разговор с матерью Вам потребуется больше времени, — вместо того, чтобы снять футболку, он опускает её.       — О-о, собираетесь всё же начать день? Отлежали спинку?       — Пять минут. Позволите?       Пользуясь случаем, я набираю мать. Разговоры ни о чём. Кайдановский выходит во вчерашних штанах с манжетами на лодыжках и кофте с закатанными рукавами, в руке держит щётку и пасту.       — Благодарю.       — Как твой мужчинка? — спрашивает мать, когда я сижу одна в купе.       — Кажется, подсаживается на «Дом-2».       — О-о, значит точно мужик не от мира сего.       — Да, мам, он другой.       Где-то полчаса мы сидим в полной тишине. Телевизор выключен. Каждый занят своим телефоном. Ян продолжает работать со Львом. Адвокат даёт чистосердечное признание, оставаясь при этом счастливым и загадочным. Ты обманул всех. Возможно, Вайнер тоже стал причиной моей вспыхнувшей сексуальности. Дело в том, что Лев всегда мне нравился, и я безумно расстроилась, когда узнала, что рыжеволосый красавец — гомосексуал. Лучше бы ты так и остался «по мальчикам».       — Можете описать наши завтрашние действия? — Кайдановский снимает очки и отодвигает телефон.       — Мы прибываем на вокзал и оттуда едем в дом престарелых.       — 90 лет. На что Вы надеетесь?       — У него семеро детей, тринадцать внуков и четыре правнука. Жена умерла двадцать один год назад. В доме престарелых цыган находится более десяти лет. Яна бесят его молчание и трясущиеся кисти.       — Почему вы решили докопаться до него?       — Потому что он лжёт, Эдуард Карлович. Молодые ребята умерли, а директор лагеря до сих пор живёт и скрывает правду, прикидываясь беспомощным стариком. Это очень удобно. Так и уходят от правосудия.       — Если он как-то и причастен, Ева Александровна, его не посадят за решётку.       — Значит, пускай доживает свой век, осознавая, что правда известна. Тридцать лет молчания. Я бы сошла с ума. Меня бы сожрала совесть.       — Почему Вы считаете, что он виноват?       — А у Вас не возникли подозрения?       — Подозрения падают на многих людей. Каждый из персонала лагеря может быть замешан. Мне важен ответ на вопрос, как умерла последняя девушка. Вы даёте гарантию, что цыган ответит на него?       — Они все замешаны, — отрываюсь от окна и перевожу взгляд на мужчину, что сидит напротив. — После смерти, скажем так, старого директора с приходом нового персонал пионерского лагеря практически полностью поменялся. До этого там работали люди прямиком из Мурманска. Они приезжали сугубо на летние и зимние смены. Как только Сакиев занял пост директора, то уволил охранников, старых вожатых, уборщиков и работников кухни. Он поставил на их места своих людей, проживающих неподалёку от лагеря.       — Деревенька?       — Ага, та самая. Знаете, кто там проживает? Больше половины населения принадлежит к цыганской национальности. Он окружил себя своими людьми.       — Пионерские лагеря не дают огромную власть.       — Они дают деньги, весьма хорошие. А на деньги можно купить многое, можно купить многих.       — Весь город? Все следственные органы?       — Эдуард Карлович, — перебираю пальцами сложенную обёртку от шоколадки, — Вы же чисто по трупам. Сложилось впечатление, что, кроме мёртвых, судебный медик ничем не интересуется.       Он обкусывает нижнюю губу, смотря куда-то позади меня. Я задела его своими словами. От этого становится неловко.       — Считайте так. Считайте меня таким. Это гораздо легче, чем объяснять, что Ваше впечатление ложное.       — По крайней мере, то, что Вы со мной разговариваете, уже хорошо.       — Я могу замолчать, если Вам не нравится мой голос.       Нравится. Когда ты не зудишь!       — Расскажите про переохлаждение, — необходимо вернуть его внимание к разговору. — Вы обещали в институте.       — Принцип переохлаждения другой. Организм замерзает в целом. В такой момент человек чувствует холод по всему телу. Умереть от переохлаждения можно и весной, и осенью. От холода мозг начинает иначе работать. Возникают галлюцинации, мы переносимся в другое место, ощущая на себе обманчивые температуры. Нам становится жарко, поэтому очень часто умерших от переохлаждения находят обнажёнными. Они раздеваются. Однако понимание происходящего возвращается, холод вновь настигает. Что Вы делаете, чтобы согреться?       — Одеваюсь теплее.       — А если нет в округе ничего? Ни зданий, ни одежды, ни предметов. Человек один в лесу. Он просто ложится или садится и сворачивается. А потом умирает. Это полноценный и длительный процесс. За минуту смерть не приходит.       — Студенты все лежали, за исключением Алисы, но и её тело было распрямлено. Хорошо, — подставляю ладонь под щёку, мне становится интересно, — а, кроме позы, что ещё указывает, что ребята умерли не от переохлаждения?       — Пятна Вишневского. Они не описаны, не упоминаются.       — Это на коже?       — Нет, в желудке, на слизистой. Желудок вытаскивают, промывают слизистую оболочку и смотрят на складки. Часть органа отправляют на гистологию, и, как правило, гистологи подтверждают наличие пятен, потому что они видны и глазом, — Кайдановский вынимает из стакана чайный пакетик. — Плохой пример, но пятна Вишневского схожи с чаинками. Факт в том, что нет описаний исследований. Да, кое-какие органы и кости отправлялись на гистологию, но результаты не зафиксированы. Судмедэксперт настаивает на причине смерти как переохлаждение, но в экспертизе ничего не указывает на это. Высосано из пальца, написано от балды. Было холодно. Почему бы не умереть от холода?       — Эту версию никак нельзя проверить?       — Органы сгнили за тридцать лет, пятна пропали. Выкиньте её из головы.       Пора поговорить о том, что не выходит у меня из головы. Достаю записи из рюкзака, сделанные в институте. Может, поезд по-другому повлияет на Кайдановского и развяжет ему язык?       — Эдуард Карлович, что самое странное в смертях студентов?       — Всё. С точки зрения убийства, думаю, была подготовка. Их не убивали на месте, готовили к смерти.       — Рубен прав? Это пытки и казни?       — Хм, пытки громко сказано. Зачем людей пытают? Чтобы что-то узнать, развязать язык с помощью причинения боли. Разве студенты педагогического университета могут хранить великую тайну? Скажу проще: это мучение, ребят мучили. Некий способ удовлетворения. Я про убийц.       — Убийц было много?       — Это сделал не один человек. Два парня не в состоянии остановить одного ненормального? К тому же Багир был хорошо сложен, спортсмен. Самого Багира держали несколько человек, чтобы сломить.       Кайдановский вынимает из рюкзака пакет с мандаринами. Новый год? Плохое сравнение с учётом того, что студентов убили после Нового года. С медика — фрукты, с меня — печенье.       — С января по апрель, — открываю пачку и кладу на середину стола.       — Да, — сок от мандарина течёт по ногтям. — Они умирали в той последовательности, в какой их и нашли.       — Почему такая уверенность?       — Разложение. Допустим, всех убили в январе. Февраль, — загибает мизинец, — март, — безымянный, — апрель, — средний. — За три месяца тело должно хорошо разложиться. А находили их практически свежими.       — Но они не умирали в тот день, когда их находили?       — Нет, — белые жилки отделяются от мякоти, — трупы обнаружили через пару дней, меньше, чем через неделю после наступления смерти. Это тоже странно, — полностью очищенный мандарин Кайдановский кладёт возле меня; как женщине — приятно. — Почему именно так?       — Что так?       — Как проходили поиски? На протяжении всех трёх месяцев? Если зимняя смена закончилась 12-о или какого там января, то о пропаже заявят в течение нескольких дней. Начинаются поиски, но находят человека через месяц. Всё это время они ищут? Местность не очень большая, труп виден сразу, особенно, привязанный к дереву. Собаки, поисковики с щупами. Щупы — это длинные острые палки, их вонзают в снег, в среднем на полметра. Как не заметить труп в овраге и на склоне? Максимум, тела были припорошены.       — Их разложили по этим местам.       Мандарин сладкий. Сырный «Тук» хрустит на зубах Кайдановского.       — Что-то не то… кто-то докладывал поисковикам или следственным органам, что пора возобновлять поиски. Эдуард Карлович, деньги.       — Но зачем? Убивать, чтобы найти трупы? Совесть замучила убийц? Это не классический маньяк. Кстати, Вам что-то известно о маньяке, которым пугали студентов?       — Да это оказался бомж, ну, какой-то алкоголик, пропивший дом. Он вечно попрошайничал и вечно получал люлей. Ничего такого. Ошивался на овраге, ни к кому не приставал.       — Когда об этом стало известно? После случая со студентами?       — После весны, ближе к лету.       — А появился он вообще когда?       Я смотрю в голубые глаза Кайдановского и делаю пометку на листке, не опуская взгляд на бумагу: «Бомж/маньяк связан с убийствами». Судебный медик ест очередную печеньку, я — последнюю дольку мандарина.       — Они все могут быть связаны, — картинка выстраивается перед глазами. — Следственные органы вызывают поисковиков, судебных медиков, криминалистов. Возможно, не самых лучших и титулованных, но всё же хороших, профессиональных. Находят первого… а вместе с ним и деньги.       — Цыган?       — Он покупает всех. Эдуард Карлович, Вы верите, что аутопсию можно так безобразно провести?       Кайдановский откидывается назад, держа пальцами две печеньки. Ты ведь тоже считаешь, что судмедэкспертов подкупили.       — Ян Андреевич говорил, что пропали какие-то вещи студентов. Вам известно? Я помню, что находили одежду летом, было несколько строк в деле.       — У Иры был фотоаппарат, а у Алисы — фляжка. Ребята вели записи в тетрадях: об отрядах, о детях, о мероприятиях. Багир привёз футбольный мяч с автографом знаменитости. Эти предметы так и не были найдены.       — Понимаете, цыганам не нужны тетради; фотоаппарат, фляжка — да, мяч — с натяжкой. У физрука на руке часы. Вы знаете, что это за часы?       — Электронные.       — «Электроника». Для тех времён это недешёвые и крутые часы. О них мечтали многие дети и подростки. Часы оставили на трупе. Чтобы было понятно, фляжка стоит гораздо дешевле. У ребят были с собой деньги?       — Крайне мало копеек обнаружено в карманах верхней одежды.       — Одежды? Почему не в кошельках? — Кайдановский разводит кисти. — Студенты могли тратить эти деньги? Ближайший магазин где-нибудь есть?       — Палатка неподалёку от деревушки.       — Что с «Запорожцем»? Что за история со свидетелем, который не видел вожатых в автобусе?       — Она спала. А оранжевый «Запорожец» не нашли. У отца Иры синяя машина той же марки. Мужчину допрашивали, хотели приобщить к делу в качестве подозреваемого. Краска, Эдуард Карлович. Автомобиль не перекрашивали. Мы с Яном повторно допрашивали родителей убитых, никто из друзей студентов не приезжал в лагерь, никто их не забирал из лагеря.       — Они могли с кем-то познакомиться. Люди доверчивые. Никогда не знаешь, с кем поведёшься.       К двум часам дня у меня разогревается аппетит. Я ставлю новый чайник и шарю по рюкзаку в поисках нужной мне упаковки. Кайдановский сидит в телефоне, но подсматривает за мной. Ага, с курицей.       — Вы снова есть? — лежит и гундосит.       Подыграю. Он не такой правильный, каким кажется.       — Имею право. Время обеда. У Вас ещё остались бутерброды?       — Не хотите оставить часть еды на завтра? Нам ещё обратно ехать. Боюсь представить, что Вы будете делать, когда припасы закончатся.       — Каннибализм. А Вы на вид не худенький.       — Вам мало крови, которую Вы медленно высасываете из меня.       — Будете? — кидаю в него упаковку «со вкусом говядины» и попадаю по носу. Случайно!       — Пожалуй, откажусь, — надув губы, ставит лоток на стол.       — Кажется, у Вас был сыр в «платочках»?       — Завтрак уже прошёл.       — Вам сложно одолжить мне две штуки?       — Одолжить? — Кайдановский выпучивает глаза. — С возвратом?       — Один. Можно?       «Для сэндвичей» — гласит на упаковке. Заливаю кипятком мой будущий обед, кидаю поверх сыр, который в последствии размешаю с макаронами, и с довольным лицом сажусь на полку — наблюдаю, как обволакивающий запах заваривающейся лапши попадает в огромный нос обидчивого мужчины.       — Из-за одного лотка не заработаете язву желудка.       — А Вас уже ничего не убьёт, — принципиально не смотрит на меня, утыкается в айфон.       Туловище на полке, стопы в ботинках свешены с краю. Боковой карман на штанах выпирает. Живот надулся — подтяжки еле удерживают.       — Огурчиком не угостите даму? — как ужасно звучит.       — Вода ещё осталась в чайнике?       Я выиграла. Кайдановский уходит в туалет с двумя огурцами. В это время «Доширак» со вкусом говядины заваривается.       — Вы покрошили лапшу? — он спрашивает так, будто от моего ответа зависит его судьба.       — Нет. Я давно уже перестала крошить её. Так вкуснее.       — Кому? Вам? — на последнем слове левая бровь поднимается.       — Её можно порезать вилкой, если Вам так принципиально.       Снова какие-то границы. Когда мы говорим не о его работе, он превращается в зазноба, а когда обсуждаем трупы — расцветает. Но я-то не могу постоянно слушать о внутреннем строение мертвеца и о способах покинуть этот мир. Да, не спорю, Кайдановского слушать интересно, но с тобой можно общаться по-человечески? Есть в тебе что-то живое, или только мёртвое наполняет твоё тело?       Два огурца лежат между нами. Я беру один и отгрызаю конец. Кайдановский опять смотрит на меня, как на дуру. Вытаскивает складной нож, всё это время у него было оружие, и разрезает овощ на длинные дольки.       — Соль не взяли? — подкалываю.       — Приятного аппетита.       Пластмассовая вилка накручивает длинную лапшу. От первого укуса у Кайдановского загорается рот — я захерачила ему всю приправу. Кашляет, буквально задыхается.       — Про каннибализм Вы не врали. Перчите меня заранее.       — Люблю остренькое мясцо.       — О-о-о, хо-хо-хо… — он закрывает глаза и проводит руками вниз от скул до подбородка, — такой порции достаточно для язвы, — кашляет и запивает пожар во рту остатками утреннего чая. — Вы и обыкновенную еду готовите настолько остро?       — Приправы и специи для того и служат, чтобы их использовать.       — Не знаю, для чего они служат, но я даже не солю.       Кашляет, как перед смертью. Ой, да не выделывайся ты. Глотает воздух. Сейчас кони двинет. Ещё один тяжёлый вздох, и Кайдановский откидывается назад к стенке. Клёво. Я поверила. Продолжаю есть. Сиськи двигаются — дышит, а значит живой.       — Эдуард Карлович? — не отвечает. — Эдуард Карлович!       Ба-лин. Ты серьёзно? Подхожу к нему: да дышит! Что ещё нужно для жизни? Шея потная, по горлу на грудь течёт пот; круглый воротничок кофты мокрый. Так это от горячей еды!       — Эдуард Карлович… — тереблю его по плечу.       Что делать в данной ситуации?! Пульс? На месте. Пальцы становятся влажными от мокрой шеи. Человек дышит, сердцебиение есть, может, Кайдановский заснул? Он же вечно не высыпается. Первая помощь при потере сознания, обмороке и… всякой подобной чуши, вспоминай, Мелина! Рот в рот… ну нахер. Лишь бы пососаться с «Эдиком»! Беру листки со стола и обмахиваю Кайдановского. Я тебе вентилятор или кондиционер? Ладно, ещё подую вдобавок.       — Эдуард Карлович, Вы тут? — по хую… Поднимаю верхнее веко — левый глаз закатился. Это плохо? Наверное, да. — Эй, — слегка бью по щеке, — эй, подъём, — пощёчина по второй. Приглаживаю волосы на бороде: мокрые и мягкие, кончики немного колются. Значит, рот в рот?…       Тянусь губами.       — Что Вы делаете? — ощущая моё дыхание у рта, Кайдановский открывает глаза и поворачивает голову ко мне.       — Искусственное дыхание.       — Но я дышу, немного, правда, но дышу. У меня кислородное голодание, обморок, потеря сознания из-за жары.       — А что мне нужно было делать?!       — Открыть окно, положить меня на кровать таким образом, чтобы ноги оказались выше головы, смочить тряпочку и протереть лицо. Мне жарко и душно. Вы хлопали по щекам — это хорошо, это правильно. Как вариант, расстегнуть на пострадавшем одежду, Вам было бы достаточно приподнять мою кофту до груди, но Вы с какого-то перепугу решили сделать искусственное дыхание. При обмороке человека может тошнить. Имейте это в виду.       Смотрит на меня с насмешкой. На губах ухмылка, в глазах злорадство. Красный, как помидор. Так напрягся, что аж морщины на лбу пропитались потом, а под усами блестит испарина.       — Случись что со мной, Вы, Ева Александровна, меня не спасёте.       — А Вы с такими проверками когда-нибудь помрёте от «Доширака».       Психанув, сажусь на своё место и в привычной для меня позе продолжаю обедать.       — Я при любых обстоятельствах спасу Вас, — Кайдановский вытирает рукой мокрую бороду. — Сейчас все сидят за столом с поднятой коленкой?       Выбесил. Реально выбесил. Назло ему хлюпаю бульоном и носом.       — Оби-и-делись? — специально спрашивает протяжно, делая акцент на голосе, который мне нравится.       — А Вам, я смотрю, нравится, когда девка молодая бегает, как ошпаренная, с листочками и приводит Вас в чувства.       — Не привлекаю к себе женщин. Это мне уж точно не нужно. А Ваше внимание, — подставляет ребром кисть к горлу, — вот здесь.       — На этом и закончим.       Громко ем огурец и залпом, подставляя лоток ко рту, выпиваю бульон. Вот и пообедали.       — Мне кажется, двое студентов связаны. Одного из парней убили из-за девушки, — Кайдановский отвлекается от еды. Голос спокойный и сосредоточенный, без доли сарказма, как было до этого.       — Что Вы имеете в виду? — откидываюсь назад, подбирая к себе ноги.       — Второй и последняя. В обоих случаях присутствует сексуальный подтекст.       — Вы же сказали, что все ребята были девственниками.       — Я имею в виду не секс, — кажется, я впервые слышу от него это слово. — Вероятно, любовь или неозвученные чувства. Почему изнасиловали только последнюю? Почему следы спермы только у второго?       — Пётр и Ирина были связаны? Влюблены друг в друга?       — Её изнасиловали и оставили жить, а его убили. Она пережила Багира, Петра и свою подругу. Это странно. Вам нужна помощь следствия, а не судебного медика. Разгадать смерти проще, чем мотивы.       — И Вы едете исключительно из-за Иры Корабельщиковой.       — Если бы была разрешена эксгумация, я бы самолично выкопал её труп.       Последующие часы, вплоть до вечера, проходят неожиданно для меня. Я понимаю это только потом. Мы изучаем дело: Кайдановский во второй раз, я — в очередной. Не сидя за столом, а лёжа поперёк на его полке. Съедены «Твикс» и полторы пачки «Тук’а». Использованы два пакетика чая. А от «Милки» с воздушными пузырьками мы оба в восторге. Толстая папка лежит у него на коленях, и для того, чтобы видеть написанное, понятное дело, я сижу плечом к плечу к Кайдановскому. Никакого сексуального подтекста. Секса не было и быть не могло. Порой мы делаем перерывы для того, чтобы размять спины и сходить в туалет. Человек перестаёт быть мужчиной и выглядит в моих глазах исключительно доктором.       «За 26 километров» — ложь, описанная на пятистах страницах. Всё было иначе. Правда скрыта, она известна тому, кто является непосредственным лицом этой истории. К такому выводу мы приходим с Кайдановским.       — Не хотите поужинать? — предлагаю я, всё так же сидя не на своей полке.       — Семь вечера, — он снимает очки. — Не рано ли?       — А потом доедим «Милку».       — Ева Александровна, не поймите меня неправильно, но мы очень много едим в поездке. Нам не хватит на обратный путь.       — Хватит, у меня полно «заварушек».       — А у меня детское питание.       — Я угощаю.       Пока заваривается картошка, Кайдановский говорит по телефону в коридоре. К вечеру пятницы попутчик перестаёт быть душнилой. Мы ужинаем, не задавая вопросов о личном. Не друзья и не коллеги по работе.       — Поезд пребывает в семь утра, — Кайдановский ставит телефон на подзарядку. — Сколько по времени нам ехать до дома престарелых?       — Примерно два часа. У Вас есть билетик на автобус?       — Я не пользуюсь общественным транспортом. У меня машина.       — А я частенько катаюсь с Яном.       В девять вечера спальные места разобраны. На столе стоят стаканы и сладости.       — Вы заведёте будильник? — Кайдановский пьёт детское питание.       — На шесть?       — На половину седьмого.       В 21:30 я переодеваюсь в одиночестве, в это время Кайдановский умывается. Замечаю, что он не взял с собой спальную одежду, хочет переодеться в купе. Разговор с Рубеном приподнимает мне настроение. Рахманов рассказывает о том, что некоего парня «из половинок» сегодня забрала семья, а также спрашивает про «Эдика». «Гораздо-гораздо лучше, чем вчера и утром, хотя мы оба долго к этому шли» — докладываю я. «Э-его сэрцэ таэт, и всэму виной — Вы, Эва Алэксандровна». Нет, Рубен, твой друг вообще не имеет сердца.       Мне захотелось походить по коридору, поэтому с матерью я говорю не в купе.       — Я переоденусь? — выйдя из туалета, шепчет Кайдановский, показывая на дверь.       — Да, конечно.       — Это ты с кем? — воодушевляется мать.       — С попутчиком, мам. Ему нужно переодеться на ночь.       — Надеюсь, он не видел тебя голой?       Он-то меня видел, а я его — нет.       — Мам, мы не преступаем границы.       Пользуясь случаем, иду в туалет, а, вернувшись в купе, наблюдаю удивительную картину. Кайдановский переключил с новостей на другой канал.       — Сейчас Ваше шоу начнётся, — отговаривается он.       Мужчина в полосатой футболке угощает меня лимонным кексом с изюмом и детским питанием. Этим вечером Кайдановского уже не передёргивает от пресловутой заставки шоу о любви.       — Сколько лет оно уже идёт?       Мы оба накрыты одеялами. По примеру Кайдановского я положила себе вторую подушку. Большой свет выключен, шум поезда не слышен, лампа освещает сладости на столе. Жизнь двух разных людей, очередной день подходит к концу.       — С 2004-о года.       — Пятнадцать лет! А где Собчак?       — Её давно уже нет. В смысле, в качестве ведущей.       — А вторая? Как её зовут?       — Бородина? Ксения Бородина?       — Да-да!       — Она появляется периодически. Вы когда-нибудь до этого смотрели «Дом-2»?       — Нет, я всегда переключал канал.       А твоя жена? Каждая вторая женщина России смотрит это телешоу. Пятнадцать лет назад, ладно десять, в то время ты был ещё женат. Не хочу знать, как ты вёл себя в браке. Муж любил жену, а она его не любила. Почему? Какой изъян в тебе ей не нравился?       Он допивает банку и дожидается меня, уходит выкинуть мусор.       — Свет оставить? — Кайдановский указывает на лампу.       — А-а, Вам нужен?       — Мне — нет.       — Выключайте.       В 22:40 Кайдановский кладёт подушки ниже, и его лицо прячется от меня за столом.       — Вы спать?       — Не знаю… может, засну. Когда рано встаёшь, не получается рано засыпать.       Я поворачиваюсь к стенке, но смотрю под потолок на телевизор.       — Спокойной ночи, Ева Александровна.       — Спокойной ночи.       В эту ночь ты мне не приснишься. Когда я захочу, ты не придёшь. Когда я накричу, ты не ответишь. Мы сблизились и одновременно отдалились. Почему мне так не хватает старого душнилы?