Управление мёртвыми. Дело № п/п 1

      — …вот, что произошло в 1983-м году.       Я блокирую телефон в правом кармане куртки и сажусь, подаваясь вперёд туловищем:       — Н-да-а-а…       — Нравится такой расклад?       — Не так я себе представлял.       — Я тоже.       Ева рассказывала мне, что видела Кайдановского после аутопсии, напарница ясно выразилась, что он выглядел, мягко скажем, неважно, но чтобы так. У него лицо белое, и глаза из голубых превратились в чёрные, не говоря уже об опухших веках и глубоких впадинах от очков. Я работал со многими судебными медиками, присутствовал на вскрытиях, видел распиленную грудную клетку, но обратную сторону их профессии мне, к счастью, не удалось наблюдать. У Кайдановского до сих пор трясутся руки, лежащие на столе.       Я встаю со стула и оттягиваю под шеей галстук. Хорошо в кабинете без Рубена — тихо и холодно. Большой телефон в маленьком кармане утяжеляет куртку. Ещё раз сказанная правда прокручивается в голове. Логично, до жути логично. Почему меня так привлекают кости и черепа позади стола Рубена? Второй раз они приковывают мой взор.       — Знаете, Эдуард Карлович, на страницах же были подсказки…       — Да, особенно по Вашей части, — он говорит мне в затылок. — На моём месте перед Сакиевым должны были быть Вы. Я услышал подтверждение причин смерти, а мотивы и ход действий убийц меня не интересовали. Наверное, поэтому я спокойно отнёсся к раскрытому секрету.       — Переохлаждение… — вырывается нервный смешок.       — Вы про последнюю? Жаль. Слишком просто. Запутать следствие так просто.       — А Вам подавай таких, как Ясинский? — я оборачиваюсь, задействуя голову и шею, обе руки стоят у меня на поясе.       — Его смерть интересна.       Фотография обычного трупа. Молодой парень лежит на снегу, а внутри под майкой растянутый позвоночник.       — Существует ли в мире идеальное убийство, преступление? — смотрю в окно на проезжающие автомобили вдалеке.       — Если бы существовало, я бы остался без работы. Меня учили, и я до сих пор учусь управлять мёртвыми. Меня учили не бояться смерти. Мне вдолбили в голову, что каждая смерть и каждый мертвец не должны быть тайными и недосказанными.       — Как Вы относитесь к эвтаназии?       — Крайне отрицательно.       — Почему? — меня более не привлекает жизнь улицы, а волнует мнение эксперта.       — Это низкий поступок. Решение не умирающего, а человека, который пообещал ухаживать за нуждающимся. Например, родственник. Когда нам что-то надоедает, мы бросаем это. Вот и тут так же: не больной устал болеть, а ты устал сидеть возле него.       — Даже лейкемия?       — Она лечится, Ян Андреевич.       — Она не лечится… Меня уверяли, что лейкемию можно вылечить, более того, её лечили, а потом отправили человека домой — умирать.       — У Вас онкология?       Я вновь смотрю на кости. Они не гниют в земле, показывают себя за стеклом. «Только кремация. Не хочу, чтобы черви сжирали меня».       — Ян Андреевич, я знаю случаи, когда люди с последней стадией рака, со множеством метастаз выздоравливали, и они даже не заикались об эвтаназии.       — Это всё, что у Вас есть — знания и много практики. Ни одна смерть Вас не удивит, ни одна смерть Вас не страшит. В реальности же, Эдуард Карлович, жизнь невыносимо несправедлива, — я вытираю слезу, которая течёт у меня вдоль носа, и поворачиваюсь к Кайдановскому. — Спасибо за проделанную работу, — пачка денег ложится на стол. — Столько хватит?       Сорок тысяч: крупными и мелкими купюрами. Половина моей зарплаты и часть пособия онкобольного. Подавитесь своей десяткой!       — Нет, — Кайдановский смотрит на деньги и качает головой.       — Ещё столько же? — паршивец! Жадный, как и все.       — Я взялся за дело не из-за денег, к тому же Вы предлагали тридцать тысяч.       Убираю в карман две пятёрки:       — Так лучше?       — Ян Андреевич, у меня был тяжёлый день, простите. По вторникам я не работаю в институте. Думаю, наша встреча подошла к концу. Благодарю за возможность поучаствовать в столь старом деле, и отдельное спасибо за уикенд в Мурманске.       Он ждёт, когда деньги исчезнут со стола. Благородный рыцарь в синей форме. Я бы не выдержал поездки с тобой в Мурманск. Бедная Ева.       — У Евы Александровны всё хорошо? — спрашивает неуверенно перед моим выходом из кабинета.       — Она на больничном. Лежит дома с температурой тридцать девять. Отлично съездили в Мурманск, Эдуард Карлович, просто замечательно! Нужно много раз подумать, прежде чем отпускать с Вами напарницу.       — Нужно тщательно подбирать напарников, — высокомерно, — молодая девушка на эту должность явно не подходит.       — А она возлагала на Вас надежды, — его глаза превращаются в человеческие: голубые. — Всего наилучшего, Эдуард Карлович.       На выходе со мной прощаются медсестра и Рубен, но я их не замечаю, потому что кручу на пальце обручальное кольцо.       В офисе я прослушиваю запись, подлинную историю, и в семь вечера еду домой. Она ещё передвигается и делает вид, что болезнь её не тревожит. Илья разогревает ужин, мой сын в 10 лет стоит у газовой плиты. Семейная трапеза давно перестала быть особенной. Чаще мы говорим о хорошем, потому что плохого в нашей жизни достаточно. Прошлой весной ей поставили диагноз, а летом — приговор. Как сказать сыну, что его мать умирает? Ужасно просто. Так и сказать: «Твоя мама умирает». Раньше Илья после школы всегда гулял с друзьями, сваливая ответственность за подаренную ему собаку на меня и жену. Мой сын начал взрослеть прошлой весной.       — Па, я погуляю с собакой? — он стоит в проёме между коридором и кухней; на нём джинсы и водолазка, в руке — ошейник.       — Конечно, только будь, пожалуйста, осторожен.       Наш вест-хайленд-терьер не приучен к комбинезонам, но Илья каким-то образом сумел изменить пёсика. Я гуляю с собакой по утрам, сын — днём и вечером, хотя вестик привык к двухразовому выгулу. Ты бежишь из дома, чтобы выплакаться.       — Хочешь, пойдём вместе? — она выходит из ванной комнаты, где только что освободила желудок от ужина и раковых частичек.       — Не, мам. Иди отдыхай, мы бегаем, а ты не сможешь быстро ходить.       С улыбкой на лице и белой собакой в разноцветном комбинезоне сын убегает из квартиры.       — Совсем плохо? — я тушу сигарету в пепельнице, жена садится ко мне за стол.       — Можешь сделать укол? Пока Илюши нет, не хочу, чтобы он чуял эту вонь.       Лекарство для раковых больных. Кто бы мог знать, что ожидающих смерть лечат мёртвыми? У соседа с одиннадцатого этажа болела собака — рак гортани, врачи прописали питомцу лекарство, и, на удивление, пёс прожил ещё несколько лет. Мою жену спасает ветеринар, а не онколог. Препарат изготовлен из переработанных останков, костей, и пахнет соответствующе. Один укол, и через пару минут больной станет немного полегче.       — Ты какой-то задумчивый, — замечает Люда и берёт меня за руку. — Раньше ты всегда рассказывал о том, что произошло на работе.       Я перестал это делать, чтобы не травмировать тебя. Твоё состояние ухудшается день ото дня.       — «За 26 километров» закрыто, окончательно. Судмедэксперт дал «показания».       — Что он сказал?       Я беру с тумбы телефон и включаю запись. С каждым произнесённым словом Кайдановского лицо жены искажается. Она хватается за меня, как за последнюю надежду.       — …вот, что произошло в 1983-м году, — признание кончается.       Люда закрывает лицо руками, я слышу, как она плачет:       — Тридцать шесть лет… Ян, неужели так всё и было?       — Кайдановский не станет врать.       — Ты заплатил ему?       — Он отказался. Скажи, что мы будем делать? Нельзя обнародовать запись, иначе подставим судмедэксперта, а с ним лучше не шутить.       — Надо позвонить тёте Свете и связаться с Алей в доме престарелых.       Год назад, когда жена общалась по телефону с родственниками из Мурманска, её тётя Светлана Корабельщикова сообщила, что Алевтина Мохова заболела Альцгеймером. Я всегда знал, ещё до женитьбы, что в семье Люды в 1983-м году произошла трагедия. Жена говорила, что это тайна, с которой им придётся смириться на всю оставшуюся жизнь. Однако внезапная болезнь матери Багира меня насторожила, и я нехотя, но взялся за расследование давнего дела. Два месяца назад Светлана Корабельщикова связалась со мной и сказала, что ей приснилась дочь Ира, двоюродная сестра моей Люды. Когда Иры не стало, Людмиле Корабельщиковой было три года. Моя жена не доживёт до 40 лет. Могу я исполнить долг криминалиста, прибегнув к подручным средствам? Могу я поступить, как любящий муж?       — Позвоним завтра? Я отвезу Илью в школу, а на работу поеду попозже. Мы вместе сообщим твоей тёте об Ире и остальных.       — Да, — соглашается Люда, — так и сделаем.       Вернулся сын с собакой — надо идти мыть грязные лапы.       — Хорошо погуляли?       — Да, мам.       Белая «клякса» бежит за ребёнком в его комнату. Илья обнимет собаку и снова заплачет.       Я беру на руки жену и несу в нашу спальню. Знаю, что ты сильная, раз передвигаешься дома на одной ноге. «Не нужен протез. Вот ещё, будешь тратиться, чтобы после моей смерти выкинуть деревянную ногу». Лейкемия поразила её нижние конечности: левая не выдержала первой, правая работает за двоих.       — Стало лучше после укола? — я укладываю Люду в кровать и накрываю одеялом культю.       — Да, надеюсь, ночью буду спать.       — А на душе стало лучше?       — И всё же почему Сакиев рассказал правду именно доктору?       В порыве ненависти я сказал цыгану на первой встрече, кем являюсь убитой студентке — он посмеялся и процедил, что Корабельщикова заслужила смерть. Как оказалось, были на то причины.       — Может, почуял в нём неладное.       — Голос у судмедэксперта не как у маньяка.       — Ты не знаешь его наверняка, да и я тоже.       — Ян, — она кладёт руку мне на щёку, — как же глупо получилось. Этого можно было избежать.       — Самое страшное, когда люди не понимают друг друга. Поговорить — не судьба, нужно сразу браться за оружие.       — Глупо, как же глупо получилось.       — Думаешь, то время так сильно отличается от современного? Если бы это произошло сейчас, преступление ничем не отличалось.       — Знаешь, что самое отвратительное? Сакиева тоже можно понять.       Я же сказал, что это личное дело.