Мне не должно быть так одиноко без тебя

Весь ужин Уилл чувствует себя отруганным ребенком. Галлюцинации перестали ему докучать, и дни, когда ему являлся Гаррет Джейкоб Хоббс в компании пернатого оленя, заставляя терять время, давно в прошлом. Теперь если они и возникают, Уилл точно осознает, что они лишь блики его воображения: надоедливые, но безвредные. Но сейчас, в тускло освещенной столовой, где Ганнибал Лектер сознательно отсутствует, даже сидя прямо перед ним и наслаждаясь каждой секундой личного его ада, Грэм видит смеющуюся Леду. Уилл смотрит в бездну нерешенных вопросов, чувств и откровений и видит, как они извиваются в яме, словно черви. — А как же Алана? — не выдерживает он в итоге. Он пытается вложить в свой тон толику озабоченности больше из нелогичного чувства долга, чем из реального беспокойства, просто потому, что так должен вести себя порядочный человек. Для Аланы действительно лучше будет остаться в стороне, и, честно говоря, сейчас, трепыхаясь в беспорядочном ворохе собственных проблем, Уилл не может заставить себя действительно о ней беспокоиться. Ганнибал в ответ смотрит на него с возмутительно довольным видом, так, будто теперь может заглянуть внутрь его мозга и узнать каждую мелочь, которая заботит Уилла. Так, словно ему известны все мысли, гнездящиеся в его разуме, и понятен запутанный клубок уязвимости, противоречивых эмоций и двойственности сознания. — Ах, доктор Блум, — хмыкает он, не сводя глаз со своего бокала вина и поворачивая его так, чтобы полюбоваться игрой света. Интонации выдают, что Алана волнует его не более, чем случайный встречный. — Мне пришлось сообщить ей, что в отсутствие воспоминаний я, к сожалению, не почувствовал к ней влечения и не заинтересован в том, чтобы наши отношения продолжались, — доктор замолкает, чтобы сделать глоток вина. Его нижняя губа окрашивается в рубиновый цвет, и Ганнибал облизывает ее кончиком языка, прежде чем снова перевести взгляд на Уилла. Капельки крови просачиваются в его радужки. — Я также сказал ей, что ждать возвращения моих воспоминаний бессмысленно и она вольна вступить в любые другие отношения. Если мои воспоминания вернутся, то мы сможем обсудить этот вопрос еще раз. Бровь Уилла изгибается в удивлении. Он чувствует, как облегчение расцветает в его груди, и позволяет себе насладиться им какое-то мгновение, прежде чем попытаться неохотно спихнуть в яму ко всем прочим эмоциям, которых он не должен чувствовать. — Как вежливо, — усмехается Грэм, протыкая кусок утки. (И он знает, что это действительно утка) Ганнибал безжалостен в своих манипуляциях, и Уиллу до сих пор неясно, как он должен относиться к тому, что теперь не находится в центре их воздействия, а является их причиной. Радоваться, наверное. Улыбка Уилла — лишь тень на его лице, но отрицать ее наличие сложно. Сбрасывать чувства в яму становится все труднее — в ней давно уже слишком тесно. Может быть, Уиллу стоит спрятать это удовольствие в карман, чтоб иногда, между делом, покатать его между пальцев, сгладить прикосновениями. Пока оно не станет смертельно-острым. — Мне бы не хотелось разбивать ей сердце. Это было бы грубо, — с долей иронии произносит Ганнибал. Уилл кивает, до самого конца ужина снова и снова находя взглядом Леду.

***

В какой-то момент, после десерта, они перемещаются в кабинет, предпочтя вину более крепкие напитки. Мягкого шума алкоголя недостаточно, чтобы сделать Уилла смелее, но его точно слишком много для того, чтобы вести машину — раздражающе бесполезная стадия. В камине зажжен огонь. Ночь снаружи кажется бесконечной, а путь обратно в Вулф Трап — еще длиннее. Уилл замирает у камина. Ганнибал, всегда настроенный на его тихое внутреннее смятение, точно диковинный компас, подходит ближе. Уилл не оборачивается — он тоже, как и Ганнибал, прекрасно настроен на монстра в комнате. Но он вздыхает, едва заметно склонив голову, и Ганнибал принимает его приглашение, бесстыдно проходясь носом вдоль шеи. Он не приближается настолько, чтобы они соприкоснулись, но близость и без того вибрирует между ними вспышками электричества, а атомы напряжения щекочут кожу статическими разрядами. Когда Ганнибал вкладывает столь необходимый ему второй стакан бурбона в ладонь, Грэм принимает его. — Чем пахнет страх? — тихо спрашивает он. — Это то, что ты ощущаешь, Уилл? — Скорее, это коктейль чувств — их слишком много, чтобы дать им название, — Уилл подносит стакан к губам и через мгновение пожимает плечами. — Тревога? Он чувствует тепло тела Ганнибала позади себя куда ярче, чем жар камина, чувствует мягкие очертания улыбки Ганнибала в миллиметрах от кожи только по тому, как меняется воздух. Ганнибал не спрашивает разрешения прикоснуться — он просто кладет руку на талию Уилла и кончиком носа проводит обжигающую черту по его шее, глубоко вдыхая. — Твой страх едкий, — отвечает он, уткнувшись носом в чувствительное место под ухом, и медленно проводит двумя пальцами вверх по грудине Уилла, едва касаясь. — Нервозность и ожидание. Они заставляют твой желудок сжиматься, вплетая намеки на желудочный сок в запах твоей кожи. — Звучит не очень. Должно быть, это ужасно пахнет, — едва слышно хмыкает Уилл, настойчиво пытаясь казаться равнодушным. Его усилия идут прахом, смытые предательским тихим стоном в момент, когда Ганнибал просовывает палец под рубашку между пуговицами на груди. Ганнибал издает задумчивый звук, снова обнюхивая Уилла. В этот раз ближе к затылку. — Многие вещи можно найти одновременно и ужасными, и прекрасными. — Как мой ужасный лосьон после бритья? Пауза, еще один вдох. Уилл чувствует, как оживает каждое нервное окончание его кожи. Ганнибал ловкими пальцами расстегивает первые две пуговицы на его рубашке, и Грэм ловит себя на том, что снова возвращается к своей самой безумной привычке — позволять Ганнибалу делать с ним все, что ему захочется. — Этот запах происходит из самой глубокой, самой теплой части тебя. Он часть того, что создало твое тело. Он твой по сути своей — твои эмоции и плоть, и получить возможность ощутить его на тебе… — Ганнибал замолкает на полуслове, что для него нонсенс, делая очередной глубокий вдох. Способность пошатнуть самоконтроль такого чудовищного человека, как Ганнибал, расколоть его до потери дара речи — пока он не забудет сам себя — опьяняет, и Уилл мысленно улыбается этому достижению. — Я не погрешу против истины, сказав, что это самый чудесный запах, который я когда-либо ощущал. Ганнибал разводит пальцы, прижимая ладонь к ключицам Уилла. Он надавливает едва ощутимо, но Уилл легко откидывается назад, касаясь спиной его груди. Он чувствует, как сердце Ганнибала грохочет ему в лопатки, быстро и сбивчиво, и помогает ему переместить руку к груди, туда, где Ганнибал сможет почувствовать эхо его бьющегося сердца так же отчетливо. — Ты помнил свое имя, когда очнулся в больнице? — через силу произносит Уилл. Тяжесть эмоций забивает ему легкие. — Нет, — тихо отвечает Ганнибал, прижимая губы к точке на его шее, где трепещет пульс. — Врачи сообщили мне мое имя, и у меня не было причин сомневаться в этой информации. Но знание этого пришло ко мне только на третий день, — безмолвный, Уилл скользит пальцами по ладони Ганнибала, чувствуя, как сердце все быстрее гонит адреналин по венам. Он боится закрыть глаза, боится увидеть смесь всех своих неназванных чувств, выползающих из переполненной бездны. — Я не помнил себя, и все же, когда ты только вошел в эту дверь, я точно знал, что ты мне дорог. Я знал, что хочу тебя и что не остановлюсь, пока ты не будешь со мной. — Каково это? — спрашивает Уилл, вяло удивляясь, что его голос не дрогнул. — Не знать себя, но знать, что я для тебя значу? Ганнибал свободной рукой хватает его за рубашку, прижимаясь к спине. Он обнимает его обеими руками, и их тела наконец соприкасаются полностью. Уилл откидывает голову назад. Алкоголь и присутствие Ганнибала провоцируют в нем мелкую дрожь. — Волнующе, — выдыхает Ганнибал. — И ужасающе. Я ненавидел каждую секунду этого чувства. Я ненавидел каждый миг, когда жаждал тебя, и ненавижу каждое мгновение, когда ты не рядом. «Я тоже», — думает Уилл, закрывая глаза и оставляя стакан бурбона над камином. Он сжимает руку Ганнибала в своей, перекидывая другую руку через плечо, и скользит пальцами в волосы доктора, чтобы притянуть его ближе. — «Господи, я тоже». Осознание того, как сильно он хочет, как жадно он жаждет — всегда жаждал — внимания Ганнибала, его присутствия, его прикосновений, озаряет поразительной вспышкой. Как патологически ему нравится проводить время с Ганнибалом. Как Ганнибал манипулировал их отношениями и миром вокруг, чтобы у него не осталось ничего более. Как он приучил Уилла хотеть только то, что принадлежит ему. И с ужасающим удовлетворением он вдруг понимает, что Ганнибал больше никогда не будет принадлежать никому другому. Что он, Уилл, сможет владеть им единолично, владеть каждым его жестом, каждым словом, каждым его чувством и взглядом. Это все будет принадлежать только ему. Он станет центром его мира, если только согласится сыграть в его игру. Ганнибал никого больше не узнает и никого никогда не вспомнит. Он присвоит себе Ганнибала Лектера, точно так же, как Ганнибал присвоил его. Только сейчас Уилл осознает масштабы того, что Ганнибал предлагает ему, масштабы той власти, которую он отдал бы Ганнибалу, и то, насколько далеко он готов зайти, чтобы ему угодить. Это звучит как справедливый обмен, учитывая все обстоятельства. Уилл чувствует внутри себя чудовищную боль и впервые вместо того, чтобы игнорировать, принимает ее. — Хорошо, — шепчет он, поворачиваясь в руках Ганнибала, и тяжело выдыхает в чужие губы. — Я согласен. «Folie à deux». На лице Ганнибала мелькает проблеск боли, но он исчезает, как тень, сменяясь сперва горьковатым принятием, а затем ярким желанием, когда Уилл сокращает оставшееся между ними расстояние. Они целуются так, словно уже тысячу раз целовали друг друга, так, словно это что-то давно желанное и привычное. Они не медлят и не исследуют — Уилл использует первую же возможность, чтобы нырнуть языком в этот опасный рот и в мучительной жажде прижимается к губам Ганнибала, пока тот не встречает его с таким же яростным пылом. — Я слишком пьян, чтобы вести машину, — наполовину лжет Уилл, раскапывая горячие угли желания, которые он когда-то сбросил в яму. — У меня есть гостевая комната, приготовленная для тебя, — бормочет Ганнибал, пытаясь пометить ладонями каждый дюйм кожи, до которого он только может дотянуться. Уилл позволяет ему это и наслаждается, корчась в жадных руках. — Попробуй еще раз, — Уилл тянет Ганнибала за волосы, чуть отодвигая, чтобы они могли посмотреть друг другу в глаза. Он чувствует, как рвутся волосы Ганнибала, когда он пытается снова дотянуться до его рта, и видит, как темнеют его опасные глаза, глаза минотавра, добровольно запертого в лабиринте его разума. Единственный свет исходит от зажженного камина, и в этом призрачном свете Уилл не может различить, какого они сейчас цвета. — Моя кровать достаточно большая для двоих. — Так-то лучше. Уилл позволяет Ганнибалу потянуть себя вверх по лестнице, позволяет проникнуть руками под одежду, оставляя на коже следы от тупых ногтей и отпечатки пальцев. Он позволяет ему высасывать синяки на своей шее и целовать, пока их губы не распухнут. Они задыхаются словами, давясь полуправдой. «Я скучаю по тебе», — почти срывается с кончика языка Уилла. Он прикусывает верхнюю губу Ганнибала, надеясь, что доктор отплатит ему тем же и отгрызет ему язык, прежде чем Уилл сможет это произнести. Ему кажется, что это признание, произнесенное вслух, может привести к концу света. Или, может, все будет иначе, и вместо апокалиптического взрыва, знаменующего конец времен, вместо кровавого дождя и вспышки пламени из самого центра Земли после этих слов появится освобожденный Дьявол, прорвавшийся с самого последнего круга Ада. И если это случится, если Ганнибал протянет ему руку, представ перед ним, как Мефистофель перед Фаустом… Для Фауста это не кончилось хорошо. Для Уилла все кончится еще хуже, и от него останется только тень, покрытая кровавыми отпечатками рук Ганнибала. Такие люди, как они, не заслуживают «долго и счастливо». Такие люди, как Уилл, не умеют так жить. Такие люди, как они, обречены прожить свою жизнь в крови и хаосе, вырезая друг из друга все новые и новые куски плоти, всегда в пограничном состоянии, в котором ненависть и любовь сплетаются воедино, неспособные отличить боль от удовольствия. Но сейчас Уилл целует его, принимая ту эфемерную грезу, в которой они смогут быть вместе без рек крови на руках; в которой единственный оставленный ими след — их одежда, рассыпавшаяся от кабинета до второго этажа, а пиджак Ганнибала стал первой из их многочисленных жертв. Грезу, где рубашка Уилла, трепыхаясь, парит с вершины лестницы вниз, а его ремень ненадежно покачивается на перилах. Уилл использует эту возможность любить друг друга, когда Ганнибал осторожно укладывает его на кровать. Грэм едва может разглядеть его в темноте, но если сосредоточится достаточно сильно, то он сможет различить блеск глаз Ганнибала и темно-красный цвет его радужек, похожий на тусклый далекий огонек среди тьмы. Тело Ганнибала над ним не чудовищно. Надежность и нежность сквозят в каждом прикосновении, как и сила человека, отдающего столько же, сколько взял. Это то же самое, что Уилл представлял в мимолетных полуфантазиях, которые порой мерцали в голове в те далёкие, мирные времена, когда Ганнибал еще выглядел безобидно. В ту пору он думал об этих больших и ласковых ладонях на теле, гадая, согласился бы Ганнибал оставить на нем рубцы и засосы, если бы он достаточно вежливо попросил. Уилл задается вопросом, как он выглядит для Ганнибала сейчас, когда уже знает об опасности под костюмом, когда его зрачки расширены, а лихорадочный румянец на щеках заразил грудь. Когда Ганнибал может посмотреть на него и увидеть. — Я никогда… с мужчиной, — шепчет Уилл в тепло его шеи. Он проводит руками вверх и вниз по широкой спине, восхищаясь сильными мускулами его рук, крепкими ягодицами, пребывая в восторге от того, как Ганнибал укрывает его, будто одеяло. Он обнимает Уилла так крепко, словно готов вскрыть себе грудь и затащить Уилла внутрь. Близость максимизирует количество теплой кожи, великолепно прижатой к его собственной, и неторопливое трение. Твердость члена Ганнибала и то, как горячо он скользит по поверхности его живота, восхищает Уилла. Время от времени его член задевает изгиб бедер, пятная жемчугом смазки кожу. — Мы не будем торопиться. Сегодня все только так, — шепчет в ответ Ганнибал, уткнувшись носом в его волосы. Он двигает бедрами в медленном, бесконечном ритме, который обещает свести их обоих с ума. И это все точно так же, как и представлял себе Уилл в той прошлой жизни, в те тихие времена, когда единственной тенью на его совести было желание к другу. Тогда Уилл думал в основном о том, каково это — целовать Ганнибала. Сможет ли он почувствовать жесткость щетины и так ли отличаются мужские губы от женских. В те несколько раз, когда он позволял своим мыслям уйти дальше, ему виделись большие сильные руки, прикасающиеся к нему с такой нежностью, что на глаза наворачиваются слезы, тихие стоны Ганнибала ему в ухо, его низкий голос, шепчущий сладкую чепуху, сорванное дыхание с жаркими выдохами удовольствия, желание, переполняющее их обоих. Уилл слышит тихий звук, что издают их члены, скользя друг по другу, влажный и непристойный, что так резко контрастирует с тем, как трепетно Ганнибал целует Уилла в щеки, в лицо, в волосы. Он прикасается к нему так благоговейно, словно не может себе поверить. Это чистое удовольствие, это яркий искренний образ любви, который, как они оба знают, является ложью. Уилл двигает бедрами, и удовольствие все слаще вспыхивает в его позвоночнике, острое и горячее, охватывающее жжением легкие и туманящее зрение. Он вонзает ногти в сильные мускулы спины Ганнибала, вознаграждая себя низким, хищным стоном, что в ответ срывается с его губ. Это прекрасный фарс, горько-сладкий с солеными слезами, покалывающими глаза. Горько-сладкое ощущение прекрасных рук Ганнибала, крепко сжимающих его плоть и смягчающих поцелуи, которые Уилл безуспешно пытается сделать жестокими. Ганнибал стонет каждый раз, когда Уилл проводит зубами по его коже, когда кусает его губы в бессмысленной, самоубийственной потребности соблазнить монстра. «Я скучаю по тебе» Уиллу интересно, как пахнет эта фраза. Сможет ли Ганнибал почувствовать ее запах на его коже? Унижение, страх, нерешительность, боязнь и тоска… Как пахнет для Ганнибала все то, что запуталось в его внутренностях, искаженное темными водами наслаждения? Уилл снова прикусывает губы Ганнибала, желая пустить ему кровь, а затем хватает за волосы и откидывает его голову назад ровно настолько, чтобы посмотреть в лицо. Он ищет алые всполохи в его глазах, продолжая беспорядочно покачивать бедрами, но в полумраке комнаты видит в них только глухую тоску. Видит губы, приоткрытые в готовом сорваться с них его имени, и искаженный агонией лоб, пока Ганнибал продолжает тереться о влажный, липкий живот Уилла. — Пожалуйста, — шепчет Уилл, прижимая его обратно, в уютное место между шеей и плечом. Он крепче стискивает пряди чужих волос, умоляя о капельке правды. Ганнибал знает, о чем он просит, он уверен. Уилл почти чувствует, как болят сейчас его зубы от желания вонзиться в нежную кожу, пустить ему кровь и попробовать его на вкус самым изощренным образом, как ему не терпится испить его жизнь и явить себя настоящего хоть на миг. Не имеет значения, что Уилл больше его не увидит — Ганнибал уже согласился отречься от своей правды ради него, но ему нужно знать, что Уилл не забудет, что у прирученного им существа есть зубы. Это будет честная сделка. И Уилл хочет, чтобы эти опасные руки сейчас разорвали его на части, но не так, как других его жертв. Он хочет, чтобы эти длинные пальцы погрузились глубоко в его тело, исследуя и перестраивая его изнутри по своему вкусу, пока Ганнибал, пусть даже на краткое мгновение, не будет удовлетворен. Он так многого хочет с Ганнибалом. Он хочет, чтобы этот прекрасный фарс между ними длился. Он хочет добрых рук и сладких поцелуев Ганнибала. Любви Ганнибала или представления мира о любви. Он хочет, чтобы острые кромки зубов вонзались в его кожу, а заряженная атмосфера вокруг них заставляла Уилла чувствовать, будто его преследуют. Он жаждет неумолимой, всеобъемлющей, всепоглощающей одержимости Ганнибала и бессмертной, ядовитой, собственнической его любви. Уилл хочет всего, и понимание этого сводит его с ума. Часть его все еще злится, будет злиться всегда. Эта часть Уилла ненавидит то, как его тело реагирует на прикосновения Ганнибала (как оно всегда реагировало на прикосновения, голос, присутствие Ганнибала), как его член дергается, наполняется и истекает с каждым новым движением его бедер. Ненавидит, как его возбуждение резко достигает апогея, когда пальцы Ганнибала впиваются в его задницу. Ненавидит, как глубокие стоны Ганнибала заставляют его ноги дрожать и каждый из его поцелуев вызывает бабочек в животе. Уилл и ненавидит его и любит. Удовольствие, всегда приправленное болью, и боль с неизменными оттенками удовольствия. Это все слишком, и Уилл балансирует на грани сенсорной перегрузки. Руки Ганнибала повсюду, его рот ненасытен, и Ганнибал — как истинное воплощение гедонизма — тащит Уилла за собой. Уилл не хочет больше задумываться над всем этим. — Пожалуйста, — повторяет он, игнорируя вялый протест морали и прижимая Ганнибала к своей шее. «Пожалуйста» умоляет он вместо «Я скучаю по тебе». Уилл не может заставить себя выдохнуть это, но проводит одной рукой Ганнибала между своих ног и дальше, туда, где его внутренний голод перетекает в глубокую боль, а тело сжимается вокруг пустоты. — Уилл, — его имя срывается с губ Ганнибала в прерывистом вздохе, благоговейном и греховном одновременно. Он чувствует, как мышцы Ганнибала напрягаются в попытке сдержаться, но это не помогает. Только не здесь, не в сумраке спальни, не в том единственном месте, где они могут сделать это без лжи. — У нас еще будет нежность, — шепчет Уилл, целясь губами в рот Ганнибала и промахиваясь, но целуя найденное губами место с той же страстью. Он прижимается мокрым лицом к Ганнибалу, не в силах понять, пот это или слезы, и если слезы, то только ли его собственные. — Пожалуйста, — умоляет он, отчаянно двигая бедрами навстречу чужим пальцам, и Ганнибал в ответ стонет, как раненый зверь. Звук его стона исходит словно из самых недр земли и сотрясает стены. Уилл не в силах сдержать свой протестующий, огорченный возглас, когда Ганнибал совершает немыслимое и вырывается из его хватки. Воздух слишком холоден для скользкой от пота кожи, и потеря контакта похожа на потерю половины себя. Уилл надеется, что Ганнибалу так же больно, и хочет, чтобы Ганнибал почувствовал тот же синдром фантомной конечности, что испытывает Уилл каждый раз, когда они не рядом. Раздается какофония звуков, когда Ганнибал что-то ищет в ящике прикроватной тумбочки. Уилл впервые видит, как Ганнибал делает что-то несовершенное, неуклюжее. Он слышит, как громко выдвигается ящик от поспешных жестоко отчаянных жестов, слышит звон вещей, раскатившихся по безупречному полу, и ему хочется рассмеяться от осознания, что он так глубоко изменил Ганнибала Лектера. Но тело Ганнибала внезапно снова оказывается над ним, и Уилл тут же забывает обо всем, кроме того, как правильно снова прикасаться друг к другу. Он все еще тверд и пуст. Жаждущий и нуждающийся. — Мне это нужно, пожалуйста, — стонет Уилл, чувствуя, как скользкие пальцы упираются между ягодиц. Ему хочется плакать от облегчения, но этого недостаточно. — Пожалуйста, — настаивает он. Это должно быть неловко — то, как сломленно звучит его голос и как настойчиво он просит погибели, но альтернатива — озвучить «Я скучаю по тебе», и он не готов к этому. Уилл вообще не уверен, что когда-либо сможет произнести это. Сказанные, эти слова будут означать выбор. — Я не хочу причинять тебе боль, — голос Ганнибала хриплый, и Уилл невольно почти улыбается в ответ. Разве это не самая забавная вещь, которую он когда-либо говорил? После всего, что он сделал с Уиллом, Ганнибал проводит черту именно здесь и именно тогда, когда Уилл больше всего нуждается в боли. — Я хочу, чтобы ты это сделал, — отвечает Уилл, раздвигая ноги до стона мышц, а затем еще больше — руками. Реакция Ганнибала незамедлительна, и два гладких пальца входят в него, игнорируя сопротивление тела. Смазка недолго остается холодной, быстро нагреваясь от обжигающего тепла внутренних стенок, и Ганнибал стонет, как будто это в него проникают; он вздрагивает и замирает неподвижно, как будто это он получает от этого удовольствие. (И, может быть, так и есть. Наконец-то он смог прикоснуться к внутренностям Уилла самым нежным и безопасным для него образом) Это не должно наполнить сердце Уилла теплом, но это так, и в этот раз он не злится на себя и не пинает этот тихий жар в бесконечную чертову яму вещей, с которыми он не готов разбираться. Он оставляет чувство себе и обнимает его всем своим существом, а потом настойчиво притягивает Ганнибала к своим губам, целует, кусает и скользит языком ему в рот, боясь, что, оформившись в слова, этот жар сорвется с его губ и спустит с цепи зверя, которого Уилл не может контролировать. Ганнибал вздыхает в ответ, тая от его прикосновений и осторожно двигая пальцами. Он растягивает Уилла с клиническим опытом, нарочно избегая его простаты, и Уилл ненавидит и обожает его за это в равной степени, зная, что кончит, как только это случится. Уилл хочет продлить это настолько, насколько возможно, одновременно желая, чтобы Ганнибал оказался глубоко внутри него прямо сейчас. — Пожалуйста, — говорит Уилл в опухшие губы Ганнибала. Он запускает пальцы в его волосы, крепче прижимая к себе, и обхватывает ногами его талию. Его «пожалуйста» больше не звучит как мольба. Это приказ, и «пожалуйста» означает «сейчас, немедленно». Наступает момент ужасной пустоты, глубокой жадной боли, которую Уилл никогда раньше не чувствовал, и он клянется, что может умереть от нее. Но затем Ганнибал прижимается к нему и заполняет, не обращая внимания на сопротивление мышц. Уилл мог бы заплакать от облегчения, если бы только это не было так чертовски больно. Горло Уилла непроизвольно сжимается в борьбе за глоток воздуха, и он сжимает кулак в воздухе, запрокидывая голову назад. Он чувствует Ганнибала так глубоко внутри себя, безжалостно вторгшегося в его тело, чувствует себя настолько полным, что не может дышать. Еще больше слез подступает к ресницам — он не уверен, когда именно он начал плакать всерьез. Он только знает, что плачет от чистой боли и эйфории единения. Ему больно. Не только физически. Что-то болит внутри, проникая в грудь и за ребра, туда, где его сердце бьется отчаянным стаккато от напряжения, проламывая клетки запертых чувств. — Тебе нужно время, чтобы успокоиться, — выдыхает Ганнибал, но его собственные слова не мешают ему все глубже вторгаться в тело Уилла короткими, прерывистыми движениями. Уилл рассмеялся бы, если бы мог набрать в легкие хоть немного чертова воздуха. Вместо этого он обнимает Ганнибала и побуждает его продолжать неуверенным движением бедер, отчего острая боль снова пронзает позвоночник. Удовольствие вплетается в боль, когда Ганнибал наконец начинает двигаться, скользя внутрь и наружу длинными, неспешными толчками. Его руки крепче сжимают Уилла, пока он шепчет ему на ухо тихие извинения. Уиллу хочется закатить на это глаза, но взамен он просто подхватывает толчки Ганнибала своими, и они встречаются на полпути. Это так больно, но так хорошо, как мало что еще во вселенной. Так хорошо, как в чёртовой жизни Уилла никогда еще не бывало. Уилл теряется в этом — в нарастающем удовольствии и ритме, который они находят инстинктивно, без усилий. Мокрые шлепки бедер Ганнибала о его бедра наполняют комнату, дыхание прерывисто срывается с его губ вместе с цветистой чепухой, каскадом льющейся из его рта на французском и итальянском. Уилл отключается от смысла, сосредотачиваясь только на звуке его голоса, точно зная, что это его способ произнести то, что Уилл еще не готов услышать. Уилл благодарен себе за невольные стоны, которые вырываются из его легких с каждым толчком чужих бедер, не давая ему озвучить и свои предательские мысли. Я скучаю по тебе. Ты мне нужен. Я хочу, чтобы ты вернулся. Уилл не может говорить, но слова между ними никогда не значили ничего, кроме лжи и боли. Он умоляет Ганнибала всем телом, сжимаясь вокруг него, и чувствует, как в ответ дергаются бедра Ганнибала, выдавая, насколько он близко. У Уилла нет возможности говорить, но он тащит Ганнибала за волосы к своей шее и удерживает его там, пока не убеждается, что Ганнибал почти не может дышать. Он требует от монстра снять костюм, содрать с себя кожу и пометить его наконец. Уилл тоже не может дышать, когда Ганнибал ускоряет движения, приподнимая бедра Уилла с кровати и укладывая их себе на колени. Теперь он куда ближе, и раз за разом ласкает членом то самое место внутри, от прикосновения к которому в глазах Уилла содрогаются стены спальни. Оргазм накрывает его внезапно и неумолимо, как только Уилл ощущает острые зубы у горла, а трение живота Ганнибала о его член становится слишком сладким, пересиливая боль процесса. Ганнибал следует за ним почти тут же, с судорожным всхлипом сжимая Уилла крепче и кончая, как только на сжатых зубах появляется привкус крови. Во мраке спальни они целуются, обнаженные, мокрые от крови и слез, спермы и пота. Во мраке Уиллу удается мельком увидеть монстра, и его кроваво-красные глаза гармонируют с его перепачканными кровью губами. Тонкие линии лунного света проникают в их маленький мир сквозь занавески и делают его бездонно-черным. В этой тьме, нависая над ним, точно зверь, Ганнибал убирает влажные локоны с его вспотевшего лба и клеймит его поцелуем. Слезы иссякли, и поэтому Уилл в ответ лишь прижимает Ганнибала как можно ближе, как можно сильнее, и тот, закутав их в простынь, нежно и благоговейно, как новорожденный котенок, лижет укус на сгибе его плеча. Уилл может поклясться, что слышит удовлетворенное мурлыканье Ганнибала, но он так устал, что не уверен, что это не галлюцинация. Тем не менее, он нежно проводит пальцами по волосам Ганнибала и тихо стонет с каждым новым движением языка. Они так и засыпают. Ганнибал, глубоко уткнувшийся лицом ему в шею, начинает посапывать, и тихие выдохи щекочут кожу бескостного Уилла. Они засыпают в сокрушительных и кровавых объятиях, как того и заслуживают их отношения.