***
В коробке оставалась парочка нигде не пригодившихся украшений, которые Антон на всякий случай всунул на немного неуместные части ткани. Это не казалось страшным нарушением, ведь из-за не устаканивающегося настроения парень немного напортачил с общей картиной. Он так старался, что нервно собираясь с мыслями, потратил на это даже больше времени, чем нужно. Он не замечал Рому, который сел у стены под своим творением и, в отличие от блондина, как раз поглядывал за робко перемещающейся фигурой. Когда Петров закончил, он немного покрутил головой в поисках хулигана, не сразу поняв, что тот расселся на полу. Антону было немного некомфортно, но явно не злостно и не противно находиться сейчас рядом с Ромой. — Ты уже всё? — блондин проговорил это то ли удивлённо, то ли просто растерянно от неожиданности. — Ну, да, вроде как... — хулиган неуверенно перевёл взгляд на свой кусок зала, ожидая колкости по поводу того, какой он неаккуратный. Не свойственные Пятифанову сомнения на свой счёт появлялись только рядом с ним. Однако, сбыться этим ожиданиям не было суждено. Антон проследовал своим взглядом туда же, куда смотрел и хулиган, но ничего не сказал, только удостоверившись в готовности работы и кивнув головой. — Надо к директору. — нехотя подметил блондин. — Надо... — также нехотя согласился Рома, слегка разминая плечи. Блондин подошёл к парню и протянул ему руку. Пятифанов схватился за ладонь и легко поднялся, кивая головой в знак благодарности, но руку не отпустил. Антон не успел среагировать, и лишь нахмурился, уставившись на не отпускающую его чужую кисть. — Помнишь мы тогда танцевали? — в хищных глазах вновь мимолетным блеском промчался огонёк. — И? — Петров дал волю своему выражению лица и теперь наглядно демонстрировал свое замешательство во всех красках. — Я думаю это было не по правилам. — чуть тише сказал Рома. — Ты же знал, что нужно делать. — Петров с недоумением вскинул брови. — А как танцевать, не зная движений? — Рома на такое лишь хмыкнул, отвечая легкой улыбкой. — Так, значит, не умеешь? — Антон на услышанное лишь кратко вздохнул, перекладывая руку в чужой ладони в верное положение. Когда Пятифанов поумерит свой пыл, и перестанет в более-менее спокойной ситуации вынуждать вставать на тот же путь слепой игры? Умело нервирует своим поведением даже тогда, когда от эмоций, согласно ощущениям, за день уже ничего не осталось. Блондин молча согласился на танец, не скрывая презрительного подтекста, читаемого в глазах. Сколько будут продолжаться эти игры гордости и упрямства? Нежность светлого лица пропадала, стоит Антону сцепиться взглядами с наглым, самодовольным Пятифановым. Беловолосый подошел ближе, и они вновь встали в стойку для парных танцев. Пусть огонь азарта уже поутих, и глубина их мироощущения в данный момент состояла из преобладающей усталости, они всё равно станцуют потому, что такого шанса больше может и не быть. Но этого они себе не скажут. Язык тела. Язык, подделать который сложнее произнесенных слов. Когда пальцы сами нежно соскальзывают, аккуратно касаясь чужого плеча, и оставляют на нем резонирующее ощущение вибрации. Язык тела. Язык, который не подчиняется твоим желаниям, он исходит из твоих чувств, он демонстрирует сокрытые от всеобщего обозрения тайники. Он оголяет красоту твоей истинной истории, ворует дыхание и наполняет пространство твоими движениями. Тело никогда не врет. И не соврет сейчас.Agape
Их исполнение не было сфокусировано на триумфальной реакции зрителей, они выступали для себя, и с каждым новым шагом чувство затмевающей разум раздраженности утихало, оставляя после себя играющий с воздухом шлейф удовольствия. Каждый новый выдох, каждое новое движение - наполнялись особенным ощущением плавности. Они не танцевали друг с другом, они становились единым организмом, который зависит от действий обоих. Заявленной импровизацией Пятифанов заставил Антона отключить возможность критически мыслить и анализировать, и благодаря сдерживаемым ранее эмоциям, он смог вложить в парное выступление те чувства, которых от себя и не ожидал. Танцем управлял Рома. Своими мимолетными движениями и импульсами он давал прочувствовать необходимые дальше шаги. В прошлый раз они танцевали явно медленнее, сейчас, скорость шагов и оборотов вокруг себя заметно ускорилась, стала волнительнее. Он тоже вкладывал в это больше, чем хотел бы. Они оба не замечали то, что обнажали в этом слишком много честных, подлинных, величественных эмоций. Антон уже понял, что когда Пятифанов останавливается, а его корпус аккуратно подается вперед, нужно изгибаться в спине сильнее, отклоняясь верхней частью, и заканчивать динамичность стойки движением головы. А после, Рома продолжал кружить его, сильнее сжимая ладонь беловолосого юноши. Он оставил все переживания, и прикрывая глаза, внезапно для самого себя, позабыл о гордости. Изящное раскрытие рук и безмолвное кружение двоих вокруг одной, статичной точки. Позволил управлять собой и творить искусство, которое не суждено никому увидеть потому, что шедевр всегда творится там, где от него этого не ожидают. Петров чувствует, как его тело наполняется нехарактерным для него спокойствием, пока мышцы противоречат этому ощущению. Они до предела накалены. Антон чётко чувствует, как потягивают его руки, которые наполняются, словно сосуд, непередаваемым объемом и пластичностью. Парень становится неотъемлемой частью своего партнера, он становится его дополнением, без которого этот танец - не был бы даже приближенно чем-то бóльшим, чем просто танец. Прямую, будто трость, спину периодически пронзало болевыми ощущениями, касаясь и лопаток. Но Антон не реагировал на эту боль, не хмурился и не сбивался. Юноша принимал её как эстетически важнейшую деталь, которая сделает его во всех аспектах лучше. Беловолосый потерял момент, когда исполнение парного танца стало для него душой, мелодичной и важнейшей частью, не успел понять, в какую секунду так сильно прочувствовал происходящее. Но сейчас, парень доверяет себе и Роме, он доверяет всему миру, продолжая наполнять пустое пространство собой и своей особенной грацией. Идеальный прогиб, глубокие чувства и старательные, выведенные в абсолютный максимум движения - вот, что казалось бессмертным. А всё остальное - пустое и глупое. Антон послушно прокручивался под рукой Пятифанова тогда, когда его движения намекали на предстоящее. Пушистые волосы развивались в унисон всем поворотам головы, аккуратно то вздымаясь, то падая обратно к утонченному, светлому лицу. Из-за скорости и вовлеченности в процесс, Петров уже не понимал, дышит ли он, существует ли, чувствует ли что-то, но с точным осознанием ощущал чистейшее вожделение быть пристрастием, быть творением, центральным художественным образом. Скорость танца вновь увеличилась, вид вокруг - лишь размытая перед глазами палитра цветов. Серия быстрых, беспощадных поворотов продолжалась, пока Антон добавлял собственному исполнению невероятной чувственности свободной рукой, чертил вокруг себя круги, периодически плавно поднимая её вверх. Нет времени переводить дыхание. Взмах руки в воздух. Легкое головокружение. Кульминация. Двойка поворотов вновь сужает расстояние между ними. С каждым новым ударом сердца и с очередным поворотом танец заставляет сломить себя и в ту же секунду поймать в падении к его ногам. Мягкость подъемов, красочность прорезающих воздух движений рук, аккуратность всего исполнения, раскрепощенность в нежности - всё это общему танцу подарил Антон. И он продолжает невзирая на душевные терзания и физическую боль, творить и показывать свои чувства. Другие, не такие простые для осознания, но глубокие, искренние чувства. Рома тоже устал, и Антон это чувствовал, но каждый хотел закончить внезапно начатую композицию сотканную из неподдельного старания, упрямства и легкости. Они - чувственность. Они - искусство. Он - его инструмент. А он - его вдохновение. Светлые бровки немного хмурятся, когда поясница вновь отзывается болью. Чувства внутри парней расстилаются теплые, чарующие, но одновременно с этим они сжигают их обоих, стирают в пыль и убивают громогласно заявленную стойкость. Тяжело становится не только физически, но и в груди появляется неподъемный металлический пласт, который надо пронести с собой, заканчивая танец с гордо поднятой головой. Последние шаги дались особенно сложно, но по завершении танца, по телу промчался табун многозначительных мурашек. Антон наконец повернул голову на Рому, резко открывая глаза. Он не знал, что хотел увидеть, не слышал ничего, кроме ускоренного темпа собственного сердца и неритмичного, рваного дыхания, чтобы насытиться хоть каким-то количеством воздуха, которого критически не хватало. В этой стойке они и замерли, стараясь отдышаться. Замерли удивленными глазами друг на друге в попытках реабилитировать дыхание. Они оба не до конца смогли понять случившееся, находясь под влиянием состояния аффекта. Музыки не было, но в момент всего танца, каждый был готов поклясться, что слышал её. И она точно отражала их волнительную сдержанность, их непонятное влечение друг к другу, их силу и возможный максимум. Антон чувствовал, что от переполнивших его грудную клетку эмоций, глаза заблестели от влаги. Раскрасневшиеся щеки обжигали. Вкупе с появившейся неловкостью, стало слишком душно и тесно. Одновременно парни разорвали стойку, отчасти стыдливо упирая глаза в пол. И что это было? Резким движением Петров протер глаза рукой. Всё начиналось игриво, подавалось с щепоткой издевательства, воюющего азарта, а закончилось громким взрывом других чувств, наконец вырвавшихся из клетки. Сейчас от них остался лишь осадок, и именно он переполняет голову лишними мыслями. Рома молча отошел к двери, забирая вещи. А Антон остался стоять и смотреть ему в затылок слегка округленными от удивления глазами. Что происходит? Хотелось убежать, скрыться, оторвать эту чёртову украшенную штору и укрыть себя ею с головой. Выстроенная собственноручно защита пропала, а на смену ей пришло осознание собственной уязвимости. Слишком большое замешательство нависало в груди, изнеможение окутывало тело. Этот зал наполнился чем-то невероятным, неосязаемым, но нависшая в тишине хрупкость всё равно оставалась фантомными ощущениями на коже. Через резкий выдох, Антон наконец отворачивается. Снежинки из папье-маше, булавки, запах ткани, звук паркета - всё стало каким-то другим и требовало к себе более трепетного внимания. Чувствует ли он то же самое? Обернувшись через плечо, блондин снова посмотрел на Пятифанова, но тут же отвернулся. Странно, неправильно и непонятно, но Антон чувствует себя живым. Равнозначно человеку, который воскрес и воспрял духом после череды тяжелых жизненных моментов. Петров все еще уязвим - но больше не так слаб. И он не знает почему именно сейчас чувствует такой приток невероятных возможностей и гладких, спокойных и размеренных ожиданий от будущего. Окружающее пространство накрыло пеленой особенного восприятия, мир, однажды враждебный, сейчас ощущается безопасным. Только вот резкая смена таких противоречивых и ранее устойчивых вещей всё равно пугает. Парни пытались хоть куда-то себя деть, вспоминая любые возможные действия, которыми можно заполнить и заменить эту неуютность. И оба, к великому сожалению, упёрлись в так тщательно избегаемую мысль о директоре. — Пойдём. — Рома в чуть ускоренном по сравнению со своим обычным шагом темпе, двинулся в сторону выхода. — Мгм. — выстраданно выдал Антон, скорее для себя и чтобы не привлекать внимание внезапным молчанием. Всю атмосферу не смог бы описать ни один, ни другой - в ней было столько нюансов и ответвлений на индивидуальное восприятие и абстрактные мысли вперемешку с ощущениями, что слов и времени понадобилось бы безмерное количество. Дорога до кабинета директора казалась нервной, но негативного подтекста в ней ни в коем разе не читалось. Нужно было приготовиться к наступлению вряд ли радостно настроенных родителей и измученного руководящего состава. Второй поход в это не самое приятное место завершилось более благополучно. Рома даже придержал блондину дверь. Ребята вернулись в злосчастный кабинет, и не прошло даже пары минут, в помещение уже вошли родители Петрова. — Добрый день, Карина Алексеевна. — проговорила директриса, спокойно оглядывая пришедших родителей Антона. — Здравствуйте. — устало ответила женщина, бросая строгий, колкий взгляд на сына. — А вот вы обычно не приходили, приятный сюрприз. Дмитрий ..? — продолжила Юлия Иванова, оглядывая Петрова старшего. — Анатольевич. У меня командировки, потому и не появляюсь. — с тем же легким раздражением и изнеможением ответил мужчина. — Прекрасно. И Вам добрый день, Ваше присутствие очень вовремя. — размеренный взгляд упал на Антона, который увидев своих родителей в кабинете захотел сквозь землю провалиться, но исчезнуть из поля их зрения. — Что мы с вами делать будем, господа учащиеся девятого "В" класса? — спросила женщина, вновь усаживаясь на кресло. Вопрос был риторическим, но Роме хотелось вставить свои пять копеек. — Надеюсь, ничего незаконного. — Карина ахнула на такую своевольность, которую показал одноклассник собственного сына. — Не стыдно так себя вести? — со всем презрением выпалила она. Парень ответил взглядом, который напрямую демонстрировал всё его безразличие по отношению к женщине и к её мнению. Уже шёпотом она продолжила возмущаться, "не понимая, в каком хлеву его растили". С по-прежнему спокойным лицом, директриса лишь приподняла брови, не отводя взгляд с поверхности своего стола. Она тяжело выдохнула, после чего встретилась взглядом с нахальным Пятифановским выражением лица. — Вы, Роман, и сами прекрасно справитесь с деланием "чего-нибудь незаконного", и сами этим себе навредите - это я Вам практически гарантирую. Послышался робкий стук в дверь, а после громкого: — Войдите! — в кабинете уже оказалась Ольга Пятифанова. — Прошу прощения за опоздание, на работе задержали. Что учудил снова? — мать Ромы была уже к подобным происшествиям закалена и подготовлена. С самого детства сынишку приходилось забирать в худшем случае из полицейского участка, а в лучшем, из кабинета директора. — Ну, в вашем случае ничего удивительного, если честно. — ответила Юлия Ивановна, пока Ольга с удивлением села на ближайший стул, оглядывая Антона. В её лице читаемым недопониманием играло осознание того, что главным источником проблем оказался не хулиганский сынишка. — В общем-то, уважаемые родители, сегодня у нас был день самоуправления, как вы, я полагаю, знаете. — Антон, облокотившись на спинку стула, немного съехал вниз, желая хоть таким маленьким жестом почувствовать крупицу безопасности. — Начнем с того, что ваши сорванцы нам кабинет химии оставили в осколках после проведения опыта. — Карина вновь шумно ахнула, пока отец немного нахмурился. Ольга же продолжала сидеть с достаточно невозмутимым выражением лица. — После, наши многоуважаемые временные учителя, должны были провести урок физкультуры, на котором случился весь перфоманс, иначе назвать язык не повернется! — уже более эмоционально говорила Юлия Ивановна, вскидывая тонкие брови. — Петров в юбке решил занятие провести, потом они прогнали детей, не дали им поиграть в волейбол, играли сами, прошу заметить, так еще и драку учудили! — протараторила директриса, строго оглядывая провинившихся. Антон был искренне рад, что выражение лица собственной матери увидеть не может. Но, он мог во всех красках представить то, что она не только удивлена, но и постепенно приближается к состоянию повышенной агрессии. Отец её эмоциональное состояние со всем энтузиазмом подхватит, и что ожидает блондина по завершении воспитательного диалога с Юлией Ивановной - ему неизвестно. — В этом.. Точно нет никакой ошибки? Мой сын.. Каким образом, какая драка, какая юбка, вы посмотрите на него! — вмешалась Карина, в голове которой никаким образом не укладывалось такое представление от собственного сына, отличавшегося стеснительностью и отчужденностью от потасовок. — Никакой ошибки нет, уверяю. — отчеканила директриса. — Если у вас это в норме, не значит ли это, что влияние вашего сынишки так сказалось на моем? — Петрова метнула острый, пронизывающий все тело взгляд в сторону Ольги. — Его никто не заставлял. Да и я, как видите, не в юбках хожу, каким образом он у меня такого понабраться мог? — моментально вмешался Рома, желая защитить мать и отвести внезапно появившиеся в его сторону обвинения. — Антон, ты не хочешь всем нам рассказать, что это было? — вдруг заговорил отец. Блондин лишь неуверенно повернул на него свою голову, сталкиваясь с тем самым взглядом, который раньше сулил громкую ругань на кухне, синяки на маме, оглушительный плач сестры, и от него по телу пробежали мурашки. Страх смешался со странным проявлением агрессии, которая нацелена была скорее на свою безысходность в данной ситуации. — Антон? — переспросила Карина, ошарашенно глядя на сына. А он не хотел ничего говорить, да и не знал, какие слова подойдут. Блондин чувствовал себя загнанным в угол, забитым котенком, у которого даже сил на произношение примитивных слов нет. Паническая дрожь покрывала кончики пальцев, окутывала плечи ощущением невероятной тяжести. Не хотелось говорить, давление достигало предела, пробивало поток. — Антон?! — вторила мать, но уже более строгим и резким голосом. Конец той самой счастливой сказки, которая посетила некогда печальную семью Петровых. Антон ощущал надвигающуюся беду, в голове резкой болью всплывали страшные картинки родительских ссор. Спрятаться, свернуться в клубочек, вот, чего искренне хотелось блондину. Что за эгоизм плещется в родителях, который и побуждает прилюдно задавать такие вопросы? Почему нельзя проникнуться человеческим уважением к собственному сыну, не вынуждая мямлить в присутствии других людей? За что они так жестоки к тому, кто является их ребенком, неотъемлемой частью созданной через боль и удушающие старания семьи? Почувствовав как на глаза наворачиваются слезы, Петров вскочил со стула, бросая рваное: — Извините. — и выбежал из кабинета, унося свое присутствие в любое другое место. Блондин не мог справиться с собственным ярчайшим желанием бежать. Умчаться прочь, спрятаться куда-нибудь, где отсутствует давление со стороны близких людей, которое оставляет отвратительное ощущение застрявшего кома в горле. Непроизвольные истеричные вздохи будто бы выбивали из груди. Антон приложил ладонь ко рту, стараясь сдержать эти странные порывы в себе. По крайней мере пока он не нашел укромное место давать волю таким чувствам - нельзя. По коридору эхом раздавался спешный и нервный звук бега. Колючее и омерзительное ощущение въедалось в мозг, сдавливало виски и вынуждало нахмуриться. Завернув к лестнице, Антон спешно перепрыгивал ступени, подбегая к туалету. Это был единственный и самый очевидный вариант для уединения, конечно, нет никакой гарантии, что покой твой никто не нарушит, но всяко лучше общего школьного коридора. Громко захлопнув за собой дверь, блондин облокотился спиной на стену, сползая по ней к полу. Холодная и неприятная поверхность касалась оголенных частей кожи, оставляя после себя брезгливую дрожь в мышцах. Нахмурившись, Петров склонил голову, разрешая своим чувствам огромной волной вырваться наружу и снести все стоявшие ранее принципы. Горячие слезы проворными ручьями скатывались по ледяным щекам и обжигали их. Руками Антон обхватил собственные колени, прижимая их к себе. Холодно, тошно и мерзко. Светлые брови непроизвольно изгибались домиком. Этот день разрушил защитный, но всё еще фальшивый купол, оголяя чувствительность и доверие Петрова перед сложными, пугающими обстоятельствами. Потерял в себе стойкость и самоуверенность, пусть эти качества не были сполна настоящими, они помогали жить с каким-никаким равновесием и размеренным взглядом на то, что будет дальше. А теперь, когда Антона лицом ткнули в собственную сентиментальность, про которую он уже и забыл, дальнейшие шаги спутались, а однажды ровный путь - превратился в темный лабиринт. Блондин запутался в первую очередь в игре с собой, он перешел опасную грань, уверенно двинулся дальше, и врет теперь не окружающим, а себе. Тряхнув головой, Антон прикусил нижнюю губу, продолжая вздрагивать и неритмично вдыхать._______
— Хорошие из вас воспитатели, ничего не скажешь. — после этой реплики Ромы, все уставились на него. Он звучал агрессивно, чем для людей вникших в ситуацию выдал бы волнение за Антона. Но не особо заинтересованные в чувствах "детей" "взрослые", находившиеся в кабинете, подумали, что парень как всегда хочет повыпендриваться. — Даже ответить ничего не хотите? — По что отвечать грубияну. — парировала Петрова. Дима молчаливо наблюдал за ситуацией, медленно раздражаясь всё больше. Пятифанова же лениво ждала, как дальше разовьётся ситуация, до которой ей в целом было мало дела. Директриса лишь очередной раз подняла брови в возмущении. Оставленная без их дополнений реплика повисла в воздухе как будто всеми согласованная. Парень только вздохнул. — Пойду, что ли, разберусь с ним. — пытаясь сделать акцент на виновности всех кроме него, а не на своей обеспокоенности, произнёс парень. Он сделал из ситуации их общую проблему, которую надо решить - это казалось самым разумным на данный момент выходом из ситуации. И он, важный, будто взял на себя ответственность за масштабные провинности всех присутствующих, ретировался из кабинета. Выйдя в коридор, парень немного расслабился от ощущения свободы от этих взглядов, но ненадолго, ведь помнил цель вылазки. Ситуация абсолютно не располагала к каким бы то ни было позитивным ощущениям, поэтому как ему воздействовать на Антона, парень не понимал также - от слова совсем. Не знал ни куда пойти, ни что делать, ведь эта напускная чрезмерная уверенность в себе не подкреплялась действительным осознанием положения дел. Хулиган решил действовать наугад и согласно возможной логике. « — Побежать по знакомым кабинетам слишком гениально даже для него, из школы без вещей посреди учебного дня он вряд ли бы отважился свалить, а шататься по коридорам в нашем с ним плачевном положении - может, даже худшее решение. » — после этих незамысловатых раздумий парень двинулся в сторону ближайшей уборной, надеясь найти Антона там. « — Вот же не думал, что школьный туалет будет так часто фигурировать в ключевых событиях моей жизни. » — усмехнулся он сам про себя. Сначала Пятифанов подумал, что ему показалось, но подойдя ближе к двери злополучной комнатушки, от которой даже до него доносились запах мокрого кафеля и звук подтекающего крана, он прислушался внимательнее. За всеми выдающими неисправность каморки звуками, парень услышал всхлип. Ещё один. В груди кольнуло. Он мимолётом вспомнил, как оказался в похожей ситуации, где даже Бяша был не в силах никак помочь. Стряхнув с себя эти мысли, Рома подобрался и физически, и внутренне - про себя, распахивая дверь. — Ну привет. — резво выдал Пятифанов, после чего кратко прокашлялся и показательно осмотрелся. — Очень необычный выбор. Долго думал? — сначала блондин не реагировал, замерев в позе, из-за которой не было видно его лица. — Серьёзно, сли-и-ишком клишировано. — парень не привык к подобным ситуациям, а как решать их без оборота в шутку - забыл. Нежничать было бы как-то не к месту, на иронию парень не реагирует, только всхлипывать стал потише и более нервно. Как действовать дальше - даже непонятнее, чем было изначально. — Это ж я, не кусаюсь. — тут же отвесив себе мысленную оплеуху, хулиган попытался замять разговор на подобные ещё более удручающие темы. Похоже, что переть придётся тараном - напрямую. — Что именно тебя так... Довело? — Антон поднял на хулигана свой оголтелый взгляд. — Не твоё дело! — на последнем слове голос дрогнул, окончательно выдавая состояние мальчика этой истеричной ноткой. Но негативная реакция в этой ситуации показалась Роме лучше никакой. — Ты давай потише, а то особо заинтересованные прибегут, да начнётся здесь. — Антона будто озарило мыслью, не появившейся в его голове чуть раньше, после чего он и правда начал весьма и весьма медленно, но затихать. Подействовало это или присутствие нужного человека - не было ясно никому. Блондин просто беспомощно смотрел в глаза Ромы, не надеясь найти в них поддержки, а скорее демонстрируя результат его глупых, по мнению Петрова, "издевательств". Состояние для объективного восприятия реальности явно не лучшее. Учитывая ещё и положение, в котором никто не мог адекватно рассмотреть всё с нужных сторон. Блондин смотрел на Пятифанова снизу вверх сквозь слёзы, глазами, которые полны разочарования и, возможно, отчаяния. В них читались и привкус злости, и недоверие вместе с желанием довериться. Всё это можно было разобрать, взглянув на парня, но вся гамма эмоций непонятно скакала из стороны в сторону; всё рябило на фоне друг друга и сбивало с толку. — Лучше бы кого другого послали. — сквозь тяжелый выдох сказал Антон, на что Рома удивлённо приподнял бровь. — Херово ты людей успокаиваешь. — у хулигана, как принято выражаться, с души упал камень. Он почувствовал бóльшую свободу действий, ведь привычная реакция на попытки "отшутить" негатив в дружеском ключе всё-таки появилась. Пятифанов усмехнулся, ненароком подходя ближе и прислоняясь спиной около Антона к стене. Хулиган будто подпёр кафельную плитку, сгибая колено и поднимая тем самым ботинок на поверхность стены. Блондин проследил за его движениями и поднял голову, пытаясь из своего положение разглядеть последующие изменения в выражении Роминого лица. — Пусть меня кто попробует хоть куда-нибудь послать - сам знаешь, что дальше будет и куда он сам направится. Как минимум, догадываться должен. — эта фраза вызвала у Антона неприятные ощущения своей колкостью и привычной хулигану напыщенностью. Вот только роль это сыграло небольшую, ведь он сразу задался вопросом: «Невзначай это сказанная шутка, или он правда пришёл сюда по своей собственной воле..?» — "Кто с мечом к нам придёт, от меча и погибнет!" — понимая, что затягивает с паузой, решил поумничать первой пришедшей в голову цитатой Антон. — Чё бля? — Это... — блондин шмыгнул носом и многозначительно продолжил, слегка улыбаясь — ...не "чё бля", а крылатое выражение. Александра Невского цитата. — Пятифанов удосужился-таки опустить на парня взгляд. — Всё-всё. Пятёрка тебе, Петров. Са.... А, ты уже сидишь. — оба зашлись несколько облегчённым смехом. Блондин вытер рукавом нос. Затем приподнял очки и протёр глаза. Рома терпеливо ждал, стоя в не меняющейся позе и грузно возвышаясь над собеседником. Это тоже немного напрягало Антона, но не то, чтобы сильно. Выждав определённую паузу, хулиган протянул руку сидящему парню. В этот момент оба настолько смутились от одинаковой ассоциации, что не подали виду о том, как в голове всплыло ещё свежее воспоминание. Блондин ухватился за ладонь и быстро поднялся с холодного пола, стараясь не слишком приблизиться в этот момент к Роме. Парни молча двинулись в сторону кабинета, который за уходящий день успел знатно потрепать им нервы. Семейство Петровых создавало в общем и целом суровый вид. По крайней мере старшие её представили, которые готовы, казалось, разорвать своего сына на месте, чей вид в свою очередь вызывал разве что сочувствие и желание успокоительно погладить по голове. Со стороны хрупкость Антона заметно преувеличивалась за счёт контраста с жёсткостью одной даже Карины, из-за чего парень напоминал "Малыша" из советского мультфильма. Для пущего эффекта не хватало только, чтобы мать по-хозяйски грубо вцепилась в руку и повела так сына до самого дома, бросая на него едкие, укоризненные взгляды. « — И чтобы всё это на виду у одноклассников, а ещё старших и даже младших классов. Вот песня была бы. Хотя... и сейчас не намного лучше. » — думалось Петрову-младшему. Он не мог перестать рефлексировать, абсолютно запутавшись абсолютно во всём. Но ни сцена в кабинете директора, ни дорога до дома не сравнимы с тем, что ждало его за порогом по приходе в родное гнездо. Блондин было удивился, почему мать так спокойно снимает свою верхнюю одежду и разувается - даже не хотел далеко отходить, дабы не вызывать лишнего бешенства с её стороны, ведь напряжение в её движениях всё же было. Но стоило ей снять последнюю перчатку, как этой же грубой тканью женщина влепила сыну звонкую пощёчину. Парень опешил. Никогда раньше в семье рукоприкладство не выходило за рамки родительских разборок между собой. Антон думал, что у этих людей хватает чести хотя бы на то, чтобы не трогать своих детей. Парень мог судить о том, как часто в семьях любят воспитывать "силой" по рассказам знакомых или случайно услышанных где-то на улице, даже от учителей, которые советовали так и приструнять маленьких наглецов. Но он не думал, что это коснётся его собственной семьи. Наперёд задаваясь вопросом о безопасности своей сестры блондин даже не мог представить, что у них хватит совести на нарушение этой незримой, но очень значимой для него границы, которая, казалось, очевидна. Отец, по "традиции", которая никто уже давно не помнит, как появилась, ждал всех с серьёзным разговором именно за столом. Ненавистно посмотрев на мать, Антон ни с того ни с сего вспомнил о словах Ромы, и двинулся в сторону кухни. Когда же все, разгорячённые донельзя, уселись за стол, глава семейства начал своё (видимо заранее заготовленное) повествование. — Антон. — суровый, тяжёлый взгляд пронизал парня, но он, вместо привычного панического страха, начал пропитываться ненавистью ко всему ныне происходящему. — Да? — блондин старался сохранять непринуждённый вид и такой же тон. Эта реакция будто ещё больше нервировала мужчину, чьи ноздри, казалось, с каждым злобным глубоким вздохом расширялись всё сильнее. — Мы так и не поговорили по-человечески в присутствии этой истеричной директрисы, с которой я не могу не согласиться только в том, что ты идиот. — мать, даже не оглядываясь на отца, будто для массивности напряжения, тоже сверлила своим холодным взглядом. — Ты... — отец повысил голос на тон — ...хоть когда-нибудь начнёшь думать о том, что мы тоже люди?! « — Вот уж вряд ли. » — не то с безмолвной усмешкой, не то со злобой подумал Антон. Он понимал, что вставлять свои пять копеек сейчас не стоит даже пытаться. Что бы ты ни попытался сказать, отец только повысит голос, даже не останавливаясь и не прислушиваясь. — Тебя, умника, похоже, надо было всё-таки лупить как сидорову козу всё детство, а то и до старости похлёстывать, чтобы не рассиживался без дела долго. — парня не смущали оскорбления в свою сторону, к ним он уже давно привык. Но дважды за день затронутая тема физического насилия вывела из себя. — Замолчи! — в этот раз перебить себя не дал уже Антон, закричавший на весь дом. Он даже привстал из-за стола, опираясь руками о его край. Косвенно заботясь о защите Оли, он даже не задумался о возможном вреде от своего истошного крика. Следом над столом поднялся отец, всей своей мощной фигурой воздымаясь, кажется, надо всеми и всем сразу. — Ты меня перебивать не смей, щенок. — отчеканил отец, наклоняясь корпусом вперед. Дом вмиг окутало липкой грязью. Это место из зарождающейся обители спокойствия за секунду превратилось в мерзкое поле битвы, на которой Антон - главная цель хищных орлов. Петров искренне не сможет понять такое отречение и нежелание хотя бы попытаться услышать собственного сына. Голубые разбитые глаза метались от одного родителя к другому, выискивая хотя бы щепотку поддержки и понимания, но эти качества канули в бездну несбывшихся мечтаний, которые теперь можно представлять разве что во сне. Не желая ничего говорить, Антон принял удушающий факт того, что этот день - разломанный вдребезги образ сильного человека. Он больше не может бороться в одиночку со всеми невзгодами, он больше не может терпеть столько несправедливых жестов по отношению к нему. Почему из всех возможных вариантов, крайним выбрали именно его? Резко развернувшись, Петров молча ушел к себе в комнату, чувствуя подступающее напряжение, которое точно вырвется градом очередных слёз. Не хотелось никого видеть, не было желания выслушивать слова поддержки звонкого голосочка Оли. Всё рухнуло и обломками светлой веры в лучшее упало к Антону в ноги, приравниваясь по ценности максимум к мусору. Блондин устал уважать чужие чувства, думать наперед и взвешивать произнесенные слова потому, что он кажется единственным, кто подобное старается делать для сохранения лучших взаимоотношений. Все плевали на него, почему он не может наплевать на всех? Нет, Антон не такой. Он не сможет наплевать на всех. Он умеет любить. Блондин с усталым вздохом упал на кровать, вжимаясь лицом в подушку. Этот день измотал его и уничтожил, и лучшим заключением, которое даст ему отдохнуть, может стать внезапная болезнь, из-за которой можно будет пару дней отсутствовать в школе. Но если от школьного быта спастись еще возможно, то вот сбежать из собственного дома и родителей - вряд ли выйдет.