***
Проснулся Антон крепко прижатым в чужих объятиях. Хватка Ромы была прямо таки невозможной для побега из неё. Петров попытался аккуратно выбраться из объятий, немного поморщившись от тянущих непривычных ощущений в пояснице. Движения со стороны Антона, по его же плану, должны были растормошить Пятифанова, но его умение пропадать в беспробудном сне будет удивлять каждое новое утро. Придвинувшись к лицу Пятифанова, Антон принялся мечтательно оглядывать лицо, которое уже никогда не вырезать из памяти. Он готов опаздывать на первый урок, но любоваться очаровательным Ромой, пропадающего в сладком сне. Его вздрагивающие темные ресницы, немного надутые губы, расслабленно сомкнутые глаза - всё создавало невероятную картину, которой Петров был готов вдоволь наслаждаться каждое утро. Резко пододвинувшись вперед, Антон звонко чмокнул спящего, заливаясь смущенным смехом. Пятифанов слабо поморщился, постепенно возвращаясь на орбиту и переваривая случившееся секундой назад. Слабая улыбка, показавшаяся на заспанном лице, доложила Антону, что способ для пробуждения Пятифанова в виде поцелуя действенный, и работает лучше будильника. — Я из-за тебя совсем от рук отобьюсь, опаздывать постоянно буду. — прошептал Петров, оставляя мягкий поцелуй на скуле Ромы. — Да и плевать, главное, что вместе опаздывать будем. — пробурчал Пятифанов, зарываясь лицом в подушку. — Давай вставай, всё равно пятница. Отоспишься на выходных. — Антон предпринял еще одну безобидную попытку выбраться, но Рома никак не планировал его отпускать. — Ну давай еще полежим, ты теплый такой. — Петров тяжело выдохнул, утыкаясь лицом в родное плечо. Нет смысла бороться, особенно тогда, когда ты и сам не против остаться. Мысленно прикинув оставшееся свободное время, Антон послушно устроился рядом. Пока у Ромы в планах было подремать, Петров пытался вдоволь налюбоваться таким Пятифановым, его Пятифановым. Утро для Ромы было неспешным, впрочем, точно таким же, как и всегда. Пока Антон его расслабленности не разделял: пытался быстро позавтракать, обрадовался, что вчера успел сходить в душ, и сегодня этого делать не придется, настойчиво внушал Роме, что ему необходимо ежедневно брать все учебники, а не только те, что лежат к нему поближе. И это всё происходило, практически, в один и тот же момент. Вышли ребята уже с опозданием, что еще сильнее напрягло Петрова. — Ты же понимаешь, что из всего класса наверняка опоздали только мы вдвоём? — поскрипывающий под ногами снег проминался под торопливыми шагами Антона. — Конспирологи из нас, видимо, не лучше Бяши. — Рома искренне усмехнулся. — Ну это, во всяком случае, очень слабое доказательство нашей взаимосвязи. — абсолютная непринужденность каким-то чудесным способом влияла и на Петрова. Пятифанов успешно делился своим настроением, успокаивая Антона. К середине пути даже Петров поубавил скорость своего шага, преспокойно оглядывая проплывающие мимо деревья. Услышав со стороны Ромы задумчивое мычание, - как показалось изначально - Антон заинтересованно дёрнул головой. Его взору открылся Пятифанов, который явно ворошил память с особой силой. — И никто не хотел, быть виноватым без вина... — тихонько пел Пятифанов, хмуря брови и смотря себе под ноги. — И никто не хотел руками жар загребать... — Что? — Антон был приятно удивлен и вдохновлен услышанным. — Да я вспомнить пытаюсь... — Стой, напой еще! — загоревшиеся глаза Петрова с безграничным энтузиазмом смотрели прямо на Рому. — А без музыки на миру смерть не красна, а без музыки не хочется про-па-дать. — более скованно, но не менее впечатляюще для Антона протянул Пятифанов. — Ты не говорил, что ты поешь! — делано возмутился Петров, но его истинное мнение обнажали играющие искры в глазах. — А я и не пою, просто задумался. — У тебя очень хорошо получается, Рома. — голос Пятифанова и вправду очень гармонично вписался в стиль песни. Небольшая хриплость с льющимися басом, который мелодично держался на одной ноте, сыграли на струнах сердца Антона особенное произведение. Протягивая гласные бархатным голосом, Пятифанов заполнял тихую глушь леса, пока посвистывающий ветер выступал природным аккомпанементом. — Почему ты раньше не рассказывал? — Да и как-то к слову не приходилось, знаешь ли. Рома точно тот человек, что будет постоянно удивлять своими возможностями, которые, казалось бы, не под стать парню с подобным авторитетом. Антон издавна разглядел в нём этот особенный шарм, наполненный различными увлечениями и амбициями. — Спой дальше, пожалуйста. — Я не помню дальше. — Спой другую тогда, которую помнишь. — Рома нерешительно поморщился, но мельком глянув на Антона, показательно сдался. — Только если ты не будешь преувеличивать мои возможности, не ожидай оперного пения! — Пятифанов махнул рукой, пока Петров завороженно закивал. Прогулка продолжалась еще более неспешно, и Антон со всем удовольствием наслаждался совсем другим звучанием его любви. Школа и необходимость в ней появиться напрочь позабылись, пока постукивающие друг об друга ветви провожали проходящих по протоптанным снежным дорожкам. — Мы не можем похвастаться мудростью глаз и умелыми жестами рук. — Ромин голос заполонял собой абсолютно всё место в рассудке Антона, успешно вымещая все побочные мысли. Голубые глаза Пятифанова вдумчиво скользили по темному небу. Ты-то похвастаться можешь. — Hам не нyжно всё это, чтобы дpyг дpyга понять. — еще не пробудившаяся природа вокруг благоволила, укрывая парней в умиротворенную тишь. — Сигареты в руках, чай на столе, так замыкается круг. — мечтательный взгляд Пятифанова скрывал в себе столько смысла, что одно понимание проявления такой взрослости у шестнадцатилетнего парня могло навести на печальные мысли. Сколько надо повидать, чтобы за тебя говорил твой наполненный тоскливым сожалением взгляд? И сколько нужно отдать, чтобы его понять? Его глаза точно о чем-то жалели, искренне выискивая ответ на чистом синем полотне над головой. Искали совсем не отчаянно, не в рваных попытках смотреть из стороны в сторону, чтобы зацепиться за вмиг блеснувшую звезду. Они принимали отсутствие знаков, но с теплящейся в груди надеждой безразлично продолжали наблюдать, хоть и без того видно, что небо абсолютное чистое, и никаких подсказок не даст. — И вдруг нам становится страшно что-то менять. — никогда бы не подумал, что Рома умеет петь! Антон пока не разобрался во всем количестве ощущаемого от полученной информации, но был уверен, что любая песня, которая звучит голосом Ромы, будет входить в список его любимых. — Перемен требуют наши сердца. Перемен требуют наши глаза. Жаль, что дорога не могла продолжаться бесконечно, и перемены всё-таки наступили. Школьное здание медленно выплыло из-за деревьев, намекая ребятам, что пора доставать из рюкзаков маски равнодушия и расходиться. Пятифанов остался перекурить, пока Антон торопливо зашагал к зданию. — В нашем смехе, и в наших слезах, и в пульсации вен. — Рома вновь поднял взгляд на небо, неаккуратно стряхивая пепел с сигареты. — Перемен, мы ждём перемен.***
Школьный день тянулся беспрерывным клубком черных нитей, образовывающим тысячу узлов меж людьми. Рома чувствовал себя обреченным на неумолимо надвигающуюся на него трагедию, на которую впервые в жизни невозможно закрыть глаза. Тревога плотно засела в груди, и Пятифанов тратил необъятное количество сил, когда улыбался Антону. Рядом с ним нужно быть сильным, ведь никто иной, как Рома, подтолкнул Петрова к пропасти месяц назад. Только зайдя в здание, Пятифанов недоверчиво оглядывал все доски с объявлениями, висящие в коридорах, испытующе осматривал реакцию окружающих, но не нашёл ни единого намека на их осведомленность. Только пропитанные ядом взгляды Смирновой, которая вспыхивала сокрушающим пожаром из раза в раз, когда встречалась глазами с Пятифановым, служили напоминанием, что это только начало. Начало конца. Дробь, которую выбивал об пол каблучок Смирновой, мог тысячу раз отражаться в сознании, укрывая пространство звонким эхом. Невозможно раздражало то, что ситуация однажды вышла из-под контроля, и рушится сейчас на голову градом из тяжелых кирпичей. Сделанное уже сделано, поздняк жалеть. — с безучастным равнодушием проговаривал Пятифанов, когда наблюдал за чьими-то нервными срывами, искренне считая такое поведение бессмысленным. Оказывается, в его жизни был недостаток того самого смысла, чтобы значимость появилась абсолютно во всём: в спутанных следах на снегу в тени, в волнительных переглядках, в ритмичном дыхании. Блеснув ехидной улыбкой перед четвертым уроком, Смирнова испарилась. И не было девушки до того долго, что даже к уроку математики она не соизволила явиться. Только дурак не догадается, что будет происходить в эти проклятые сорок пять минут. Занеся руку в воздух, Рома задержал её, выжидая внимание учительницы. — Пятифанов, если это не наполненные смыслом комментарии по поводу темы урока, я даже слушать не хочу! Чего тебе? — раздраженно выпалила учительница, возвращая съехавшие очки на переносицу указательным пальцем. — Можно выйти? — скучающе выдал Рома, облокачиваясь на спинку стула так, что он качнулся под весом его тела. — Нет, тебе только сидеть и внимать, Пятифанов! — Рома обреченно выдохнул, уложив руки на парту. Подтолкнув локтем соседа по парте и друга по совместительству, Пятифанов немного сгорбился рядом с ним, переходя на шепот. — Ты можешь отпроситься и найти Смирнову? — Бяша непонятливо нахмурился, забегав глазами полными замешательства. — Там... сложная история... — бурят несколько нервно и резко дернул головой, тысячу и один раз слыша "сложная история, понимаешь, там, в общем...". — Если сохранность твоей тайны так важна, что ты не можешь поделиться ею с братаном, то каким, бля, образом я повлияю на ситуацию, на? — Рома понимающе закивал, напряженно потирая лоб. — Блять, просто найди её и... — Пятифанов выдержал паузу, во время которой нерешительно завис. — руки ей переломай нахуй... — заключил он, вызывая у Бяши смешки. — Шикарный план, Ромыч. — саркастически протянул бурят. — Ладно, давай так. — более серьезно Пятифанов пододвинулся, тяжело выдыхая. — Найдешь Катю и она тебе всё расскажет, ты поймешь, а если попросишь, она даже покажет. Вот только не дай ей сделать то, что она наверняка делает сейчас, просёк? — Бяша еще долго смотрел на лакированную поверхность парты так, словно она откроет все ответы на бесчисленное количество его вопросов, но потом кратко кивнул. Он не зря считает себя лучшим другом Ромы, и не проглядеть видимое волнение и отказаться просто не мог. Еще одна рука поднялась вверх и застыла там в ожидании. — Господи, еще один! — взмахнув руками, учительница неприкрыто негодовала. — Ну? Удиви меня! — Можно выйти? — беззастенчиво Бяша расплылся в улыбке, хлопая глазами. — Вы точно доведёте меня до могилы, девятый класс! Ну иди уже, иди! — махнув рукой, учительница отвернулась лицом к доске, продолжая неприятно скрипеть мелом во время написания какого-то уравнения. Бурят практически подскочил с места, торопливо направляясь к выходу из класса. Роме оставалось только надеяться на то, что его друг справится с действительно важной миссией. Но волнительное потряхивание унять никак не удавалось, ведь дополнительным фактором послужило понимание, что самый лучший и близкий друг вынужден узнавать такие сложные подробности из уст Смирновой. Пятифанову его тайна не принадлежит, мир не устроен так, чтобы он мог рассказать о своей любви тогда, когда ему захочется, и не волноваться за последующие после признания действия людей. Его любовь - достояние общественности, которым эта общественность будет крутить так, как захочет. Включён в это всё может быть и шантаж, который был пережит благодаря особо хитрой, но от этого не особенно умной, одноклассницы. Или более губительная реакция всей школы, которая вот-вот узнает все детали личной жизни главного хулигана, которые, по идее, никоим образом их волновать не должны. Отвратительные стандарты, омерзительное вмешательство и, главное, абсолютно бессмысленное. Чего люди вокруг будут пытаться добиться? И чего смогут? Рома до почившего шестого класса был таким же парнем-статистом, которого приучили реагировать аналогично всем остальным. Ему поставили четкие рамки, предельно доходчиво объяснив что такое хорошо, и что такое плохо. Наказуемое - непременно означало плохое, а похвальное - безусловно хорошее. Вот только с такими разделениями тебе приходиться самостоятельно переваривать по мере взросления то, что идёт вразрез с упорно заталкиваемыми в тебя устоями с самого детства. Мир не делится на белое и чёрное - так просто не бывает. Мир разный, иногда столь сильно, что удивленно таращишься на собственные руки, которые волнительно дрожат от присутствия одного белокурого парнишки в классе. Растерянно хлопаешь глазами, слыша ускорившееся сердцебиение, пытаясь связать это с правильными вариантами реакции твоего организма. А неправильный пугает столь сильно, что кажется один его намек на реальность догадки, приравнивается к пытке. Осознание своей любви - длительные мучения, которые не приносят ничего, кроме боли. Первая неправильная любовь не кажется порхающим в груди чувством, она изначально обречена. Одно из правил игры в неправильную любовь, о котором тебе никто не доложит и не сформулирует прямо, гласит: люби так, чтобы никто не видел. Сильно сомкнув глаза, Рома и не заметил, как всё это время хмурился, находясь под давлением непрекращающихся мыслей, которые обвили шею режущей удавкой. Хотелось жадно вдохнуть полной грудью, преодолевая невыносимый шторм тревожных чувств. Страшно то, что на безумно волнующие вопросы нет ответа. Что будет с ними? Что будет с Антоном? Что скажет Бяша? Что сделает Смирнова? Несколькими минутами раннее хорошим исходом было бы чьё-то внезапное нападение на Катю, что помешало бы её планам. Но это никоим образом не изменило бы суть положения, лишь оттянуло неизбежное. Плохой же вариант подразумевал успешное воплощение всего плана со всеми вытекающими из этого последствиями. Теперь же, в любом из вариантов появились непонятные Пятифанову теоретические итоги. И сам страх, который поселился в стойкой, нерушимой душе Ромы - пугал. Не воспитывал он себя человеком, падким на переживания. Он должен был быть могущественнее Атланта в первую очередь ради собственного блага. Одно дело, когда за свои проделки ты отвечаешь сам, другое, когда за них будет в той же мере страдать самый близкий тебе человек. Прижав ладони к глазам, Пятифанов старался ровно и спокойно дышать, пытаясь побороть в себе желание перевернуть парту и стремглав выбежать из кабинета в поисках Смирновой. Если бы не последний вызов к директору, - после которого по очевидным причинам любая выходка будет притянуто за уши рассматриваться как ужаснейший проступок, лишь бы исключить проказника-Пятифанова из школы - он бы так и поступил. А исключение из школы, которая во всём посёлке, где живет Рома, единственная, чревато не самым перспективным будущим. Хоть оно и так не столь светлое и прекрасное. Разве что светлое и нефильтрованное, подумалось Роме, которому оставалось только полупечально отшучиваться в своей же голове в надежде немного отвлечься. Бяша не появлялся вовсе, и Пятифанов мысленно надеялся на то, что парнишка просто прогуливается по коридорам, не желая присутствовать на уроке математики. Каждую минуту будто бы нарочно оттягивали, замедляя время до того момента, пока оно окончательно не остановится. Страх сковывал, одним своим наличием вызывая неприкрытую злость на мир, на случившееся, и на себя. Оглушающая трель звонка заполнила коридоры, вытаскивая всех ожидающих этот клич, из прострации. Но только так страстно ждущего Рому удручила скоротечность времени. Как иронично. Общее столпотворение жадно пыталось выбраться, пока Антон с неприкрытым волнением оглядывал застывшего в напряжении Пятифанова, неизменно сидящего за партой. Рома поймал его взгляд и махнул рукой, мол - "ничего, иди". Но Петров недоверчиво нахмурился, склонив голову набок. Проходящая мимо Морозова взяла Антона за руку, аккуратно потянув к коридору, и судя по её активным мимическим жестам, уже начала что-то рассказывать. Чудесно. Рома с деланой уверенностью вышел в коридор, первым делом выискивая взглядом загулявшего Бяшу. Рюкзак друга дополнительной ношей висел на другом плече, но, учитывая одинаковое отношение товарищей к учебе, оба их баула суммарно не набирали привычную тяжесть одной полной сумки. Небрежно положив оба рюкзака в следующем кабинете на их парте, Рома принял решение продолжать поиски, а не дожидаться чуда, мучаясь в догадках. Пятифанов прогуливался вдоль однотипных коридоров, пропадая в балагане собственных мыслей. Бегающие всполошенные учителя что-то твердили о разбитом стекле, о каких-то осколках, но парень воспринимал любые голоса как приглушенное дополнение ко всему в целом, дурацкому окружающему его, не обращая на любые возможные детали никакого внимания. Через несколько минут Рома уже и забыл, какие конкретно коридоры проверял на наличие бурята, и потому ходил кругами вновь и вновь. Это могло повторяться нескончаемым цикличным сюжетом, во время которого один девятиклассник бренно разгуливает по школе, выглядя, как бредущий на каторгу, абсолютно неповинный человек, если бы не прозвенел звонок. Бьющая по вискам трель могла бы воскресить усопшего своим отвратительным звоном, но Пятифанов просто остановился, так же равнодушно смотря себе под ноги. Бяша числится без вести пропавшим, Рома без пяти минут мертвец, и хуже всего из этого то, что состояние Пятифанова увидел Антон, итоги просто удивительные. Толкучка, созданная другими ребятами, которые стремительно пробирались к необходимым кабинетам, не повлияла на Рому. Пару раз Пятифанова задевали плечом, девчонки помладше врезались ему в грудь, за чем следовали брошенные вскользь невнятные извинения, что на парня не оказывало абсолютно никакого эффекта. Он продолжал скучающе оглядывать стены, вдоль которых за всю перемену прошёл по ощущениям тысячу раз - не меньше. Их единственное отличие друг от друга - разное местоположение трещин, которые витиеватой паутинкой покрывают осыпающуюся штукатурку. Зайдя в ближайший туалет, Рома уселся на подоконник, параллельно с чем поджёг сигарету. Дым колеблющимся ручейком поднимался вверх и скоротечно растворялся, оставляя в небольшой комнатке завесу сигаретного облака. Пепел падал куда-то за батарею, где плитку с каждой новой минутой украшало всё бóльшее количество маленьких клочков истлевшей бумаги. Просидел так Пятифанов четверть часа, курил и оглядывал отражающуюся поверхность керамики на стенах. Его нейтральное выражение лица годами скрывало множество бунтующих эмоций, и успешно справлялось с этой задачей сейчас. Пятифанов потратил все оставшиеся силы, чтобы встать и дойти до нужного кабинета, в котором проходит его урок. Не было уверенности, что хотелось увидеть больше - Бяшу или их общую пустующую парту. Грудь саднило предсказуемыми опасениями, что пропажа друга вызвана его же реакцией на услышанное от Смирновой. А вот Екатерину определённо хотелось видеть только в роли виновницы торжества на поминках, за злосчастной дверью в кабинет. Резко дёрнув ручкой, Рома, по знакомой всем тактике, спросил разрешение войти тогда, когда уже зашёл. Обычно это действие сопровождалось наглой улыбкой и плящущими в бойком взгляде искорками. Сейчас же всё абсолютно иначе. Первой в глаза бросилась Смирнова, сидящая за своей партой столь непринужденно и незаинтересованно, будто бы не в её пакостливых намерениях было раскрытие важнейшей тайны. Одно её личико раздражало с такой силой, что кулаки сжимались сами по себе. Катя явно завершила начатое, ожидая реакции публики. Следом Бяша, разложившийся на парте так, будто вот-вот уснёт. Молчаливо взволнованный парадоксальным сочетанием поведения обоих участников действа, Рома аккуратно сел рядом, потормошил друга по плечу и одной своей вздернутой бровью задал необходимый вопрос. — О, Ромыч, а ты где был? — бурят не выглядел человеком, узнавшим страшный секрет, или запасся огромным количеством терпения. — Это я у тебя спросить хочу, куда ты делся, блять? — прошипел Пятифанов, раскрывая всю степень своего раздражения. — Я покурить вышел, думал, ты догонишь, на... — Да похуй. С ней... — Рома бегло указал пальцем на сидящую впереди Смирнову так, чтобы жест ухватил Бяша, но и не обращая на него лишнего, ненужного внимания. — разобрался? — Я не нашёл её, так бы раньше вернулся. — пожав плечами, бурят скучающе поглядывал на висящие в кабинете часы, пока Рома изнутри закипал. Хотелось ругаться, выплеснуть переполняющую грудь злобу, разбить костяшки, устроить всемирный погром - ничего из этого не могло сравниться по ценности происшествия с тем, что уже произошло. Пятифанов хмуро уперся лбом в ладонь, пытаясь унять подергивающие от злости мышцы. — Пятифанов! Чего расселся-то?! Пришёл посреди урока, теперь будешь припеваючи сидеть и болтать? Ещё чего?! Быстро учебник с тетрадью на парту, глаза на доску и рот на замок! — протараторила учительница биологии, будто бы назло подливая масло в горящий синим пламенем пожар. Сквозь сильно стиснутые зубы Рома выдохнул, размещая рюкзак на коленях. В нём нельзя было потеряться - парочка учебников (да и то, тех, что настоятельно попросил взять Антон), несколько не подписанных тетрадей, и валяющаяся на дне сумки ручка. Кинув рюкзак в ноги, Рома заметил торчащую из взятого учебника импровизированную закладку. Краешек листочка собрал на себе весь фокус внимания парня. Пятифанов практически поддался импульсу, громогласно кричащему выкинуть тяжелую книгу в окно, да так, чтобы стекло лопнуло и окинуло класс хаотично разбросанными острыми осколками. Чтобы эта записка оказалась в каком-нибудь глубоком сугробе, затерялась и исчезла. Учебник остался сокрытым под партой, и Пятифанов приоткрыл его на нужной странице, чтобы достать оставленную записку. Парень не планировал её читать, клочок бумаги показательно был бы выкинут в другой конец класса. За шелестом странички, оставленный листочек выскользнул и изящно приземлился на пол. Пятифанов незаинтересованно хмыкнул, даже обрадовавшись такой скоротечной гибели очередной записки, за которыми никогда не скрывалось хороших новостей. Пока не опустил взгляд на пол и не увидел фотокарточку. В этот миг сердце подскочило, ударив по вискам с оглушительным звоном. Резко двинувшись и неприятно проскрипев стулом по полу, Пятифанов уронил с грохотом упавший учебник на фотокарточку. Уронил - специально, а вот громко вышло из-за размашистых и спешных движений. Когда класс окутало глухим хлопком приземлившейся тяжелой книжки, Пятифанов сильно сомкнул глаза, практически морщась от устремленных на него глаз учительницы, увидеть которые он не успел, но уже отчётливо представил. — Извините. — рвано сказал Рома, наклоняясь за упавшим учебником. Парень аккуратно приподнял его, предварительно прижав фотокарточку к спинке книжки пальцем. Всё компрометирующее незамедлительно отправилось во внутренний маленький кармашек рюкзака. Смирнова развернулась, не давая времени на размышления и на построение своих догадок. Она говорила шепотом, но это не мешало Бяше досконально расслышать всё произнесённое. — Я это сделала не ради тебя, Пятифанов. — отрезала Катя. За пеленой слепой злости Рома и не видел темных кругов под зеленью глаз. — Вообще никаких выводов не делай, молча радуйся и исчезни, договорились? — Пятифанов в примирительном жесте поднял обе руки и задержал в воздухе. — Договорились. — грех жаловаться. За острыми зелеными глазами не проглядеть момент, послуживший переломным. Катя успешно скрывала все признаки того, что её сердце окончательно разбилось, хоть до этого она исправно терпела глубокие надрывы, огибающие пульсирующую рану. На репетиции Смирнова не появилась потому, что заперлась в ближайшем свободном классе. На связке ключей, который дала девушке мать, к счастью, оказался нужный, и Катя провела около часа в заслуженном одиночестве. Её пробирало такой злостью, что острые ногти впивались в мягкую плоть ладошки, обжигая кожу. За считанные секунды в девичьей голове возник план дальнейших действий: Катя решила заявиться в школу раньше обычного, максимально кратко написать о "недоразумении" на доске, прикреплив скотчем фотокарточку к зеленой поверхности. После, в этом нерушимом плане девушка должна была оттянуть приход учительницы, поглядывая на первых зашедших в кабинет. Рома - он первым не явился бы ни при каких условиях, а вот Антон - запросто. Но и его появление можно было проконтролировать, отрезая всевозможные благоприятные для парней выходы из этой ситуации. Потому некоторые девушки, что входили в скромный круг свиты Екатерины, и особо громкие парни, должны были быть заранее осведомлены о завтрашнем "классном часе", который будет проходить за двадцать минут до начала урока. Конечно же, потом Смирнова глупо похлопает глазками, сделает вид, что перепутала время и даты, состроив из себя натуральную дурочку. Но по приходе домой, Катя буквально мечтала взвыть от смешавшейся боли и нежелания принимать положение. Горячо любимая гордость была задета столь сильно, что безвозвратно укрывала хладнокровной мстительностью каждый уголок её сознания. Этого недостаточно! Уничтожить было необходимо в первую очередь Антона, которого бы сломало такое стечение обстоятельств, и он самостоятельно испортил бы любые взаимоотношения с Ромой. Значит, после демонстрации фотокарточки, нужно было постараться разболтать эту информацию всем известным ей заядлым сплетницам, которые оповестят каждую полудохлую крысу в подвале о главной новости. Смирнова нарезала круги по комнате, измеряла её в спешных, громких шагах, впиваясь пальцами в растрепанную косу. Грудь раздирало острой болью, которую девушка успешно скрывала за проявляемой злостью. Но злоба поутихла, наконец открывая Екатерине истинную причину такой слепой мстительности. Усевшись на кровать, девушка прижала колени к груди, уткнувшись лбом в колени. Смирнова долго бежала от понимания, что во всей истории единственный человек, которого хочется пожалеть - она. Откровенная и чистая любовь девушки была отвергнута, но не так, как делают это обычные парни, которым может быть попросту не интересна конкретная особа. Катя чувствовала себя второсортной пустышкой, которую не затмила другая девичья красота, с которой можно было бы посоперничать, но затмил бездарный парень. Максимум его "индивидуальности" скрывалось в генетическом отклонении, проявившемся в белых волосах - по сугубо личному мнению Смирновой список на этом заканчивался. Ступор от осознания такой любви между парнями, замешательство, непринятие увиденного, попытки изменить и исправить Рому - всё было пережито с такой неприязнью к себе, что Екатерина с каждым новым днем теряла былую уверенность. Девушка смотрела в небольшое зеркальце по вечерам, оглядывая свои густые распущенные волосы, которые ровными прядками огибали острые черты лица. Она вглядывалась в свои измученные глаза, предельно честно признаваясь себе в том, что она - низшее звено во всей иерархии, которое старательно пытается выбраться из грязи, в которую сама себя загнала. В один из вечеров это зеркало практически треснуло в крепкой хватке рук Екатерины, пока не оказалось размашистым движением выброшено в стену. Звонкий хруст окинул небольшую комнату, осколки разлетелись подобием фейерверка, падая на деревянный пол, на одеяло и на ковёр. Девушка печально оглядывала куски зеркала, а в голове повторяющимся механическим голосом твердила себе: семь лет неудач - это ничего, ты уже шестнадцать лет неудачница. Все время, что она проводила с Пятифановым, чётко демонстрировало ей бессмысленность всей идеи. Каждый жест Ромы, раскрывающий его неприязнь к ней она улавливала с особой чуткостью, но сама себе твердила, что "показалось". Такими же комментариями она провожала мечтательные взгляды Пятифанова, устремленные Антону. Точно так же отвечала себе, когда сталкивалась с осознанием своей никчемности, и твердила одно и то же слово, видя несчастные глаза Ромы. Показалось, просто показалось, мне всё кажется. Отчаянно врала себе, пряталась от давления, которое прижимало её к сырой почве, до хруста сдавливая рёбра. Но он не полюбит её. Не полюбит, сколько бы она ни старалась. Не полюбит, даже если она полностью изменит тактику, состроив из себя романтичную особу. Хотя, наверное, показалось, может, всё еще впереди? Но настал момент, который вмиг доказал, что у Екатерины не было никаких шансов с самого начала. Болью оборачивалось осознание, превращаясь в гудящий острый звук, преследовавший девушку весь день. Наворачивающиеся слёзы сдерживались любыми силами, пока Смирнова не оказалась в своей комнате. В пятницу Катя пришла раньше остальных, даже обзвонила ребят и сообщила о классном часе, который будет проходить перед уроками, но так и застыла с фотокарточкой в руке. Рома улыбался, смотрел на взъерошенные белые волосы, пока Антон прижимался к его плечу. Их ладошки соприкасались, а пальцы аккуратно переплетались меж собой. Обрисовывающие рыжие полосы солнечного цвета контуром проходились по двум фигурам, оставляя в глазах каждого игривые блики. Эта фотокарточка не могла принести столько боли, в ней было сокрыто счастье. Сжав её посильнее, девушка убежала от града расспросов по поводу классного часа, решив отложить свой план на пару уроков. Приходилось импровизировать. Изначально Смирнова решительно стреляла глазами, думая, что может просто показать всем и каждому свои доказательства! Так ведь даже лучше! Можно самолично продемонстрировать красоту всей картины самым важным личностям, упиваясь их реакцией. Девушка аккуратно втесалась в компанию к парнишке из Пятифановской банды, который год назад провожал её качающуюся в разные стороны юбку завороженным взглядом, протягивал букет ромашек и звал на прогулки. Со всей театральной напыщенностью и активной жестикуляцией готовила парня к демонстрации кое-чего, и это таинственное "кое-что" удивит его столь сильно, что потеря сознания после увиденного - еще предсказуемая реакция! Распиналась, интриговала, но как только достала фотокарточку, потупила взгляд в пол. Каждый раз когда она смотрела на неё, видела прямое доказательство того, что Пятифанов с ней тускнел. Его улыбка, которую смог запечатлеть полароид, скрывала в себе настоящее умиротворение, настоящее удовольствие, пока в глазах застыла любовь. Смирнова быстро спрятала фотокарточку, накрутила локон светлых волос на пальчик, и принялась объяснять, что второпях схватила не то доказательство. Пообещала, что обязательно покажет нужное и, развернувшись, злобно выдохнула. Следующий план должен был быть реализован на четвертом уроке, и для всего перформанса, который не мог бы не произвести нужного впечатления, было необходимо время. Катя одиноко сидела в женском туалете, раздумывая, какие слова подойдут для более всполошенной реакции публики. На вырванном листке в клетку Смирнова стала выводить буквы, намеренно делая их пляшущими и неаккуратными, чтобы оборвать все следы, указывающие на неё. Спустилась к небольшому стенду в главном коридоре, за стеклом которого висели некоторые новости по поводу грядущего новогоднего выступления и расписание уроков. Небольшое пространство за стеклом позволяло просунуть туда что душе угодно. Проходящие мимо ребята успеют полюбоваться красотой фотографии, как минимум потому, что яркие темно-синие большие буквы будут выделяться среди упорядоченных листочков под стеклом. Катя сверлила взглядом фотокарточку, которую в сотый раз за день держала в руках. При её виде по венам растекалась кипящая боль и обвивала шею режущей проволокой. Стиснув зубы, девушка поморщилась. Снова признать своё поражение, сдаться в чёртов сотый раз!? В груди бесновалась смесь злобы и тревоги! Смирнова одним резким движением протолкнула лист и фотокарточку так, что они нависли где-то в середине. Идеально, если заметят учителя - так просто не подцепишь. Но смотрящая на девушку, улыбка Ромы, их аккуратные прикосновения к пальцам друг друга, искренняя радость, плескающаяся в глазах двоих вонзили в грудь наточенный нож, вынуждая пошатнуться от резкости боли под ребрами. Спустя секунду, Екатерина подбежала к стеклу, стараясь поддеть край фотокарточки, но та провалилась слишком далеко. Срывая с губ шипение или ругательства, девушка постаралась сместить стекло, обхватив его края, но оно было более чем надежно прикреплено на необходимые вставки. Катя воровато дёрнула головой на чьи-то тихие шаги в коридоре, сопровождаемые свистом. Смирнова юркнула в ближайший туалет, оставшись стоять за стенкой и внимательно слушать дальнейший маршрут неизвестного. По всей видимости, незваный гость, к огромному счастью, не заметил провокационную новость на стенде. Катя сделала такие выводы из-за непрекращающихся звуков ходьбы, ведь для того, чтобы изучить фотокарточку и поверить в увиденное понадобилось бы время. Шаги лишь замедлились на какое-то время, но потом продолжились. Стоило неизвестному скрыться, Катя нервно сняла одну туфлю, подбежала к стеклу и, отвернув личико в другую сторону, ударом с заранее набранной амплитудой разбила каблуком стекло. Пока учителям, находившимся ближе к эпицентру событий, понадобилось время, чтобы среагировать, Смирнова уже забрала оставленные собственными руками доказательства неправильной любви и убежала в туалет. Туфля быстро вернулась на прежнее место, пока девушка старалась реабилитировать сбившееся дыхание. Любовь не должна порождать ненависть, даже если эта любовь недостижимая мечта третьего лишнего. Катя злилась. Злилась на свою слабость, на себя, на глупое стечение обстоятельств. Злилась, и со всей своей злобой зашла в кабинет перед пятым уроком, оглядывая присутствующих. Взгляд скользнул по рюкзакам на третьей парте, и девушка подбоченилась. — Быстро в коридор все, на уроке насидитесь! Мне приказано класс проветрить! — отчеканила Смирнова, оглядывая мизерное количество ребят, сидящих в кабинете. Одноклассники с нескрываемым нежеланием вышли из кабинета, пока Катя громко захлопнула за ними дверь. Она действительно открыла настежь окна, пытаясь успокоить громыхающее сердце и унять жар, но и аккуратно всунула фотокарточку в учебник по биологии, который достала из Пятифановского рюкзака. — Договорились. — вторила Катя и бесстрастно отвернулась. Пятница обрадовала своим завершением, и внезапное изменение Роминого настроения было заметно многим. Пятифанов почувствовал такое облегчение, что, кажется, мог бы парить над землей, а не ходить. Рома не свойственно для него резвыми и задорными шагами нагнал не спеша топающего домой Петрова. Хулиган поубавил шаг за несколько дециметров до ДТП, почти подкрадываясь, и резко хлопнул парня по обоим плечам одновременно. Антон ожидаемо дёрнулся, практически отпрыгнул и обернулся с округлёнными глазами. Пятифанов лишь расхохотался в ответ на эту презабавнейшую сценку, за чем последовал и скупой нервный смешок Антона. — Роман Петрович, что-то Вы сейчас особенно улыбчивый, небось случилось чего? — Рома громко и легко рассмеялся, как только понял по какой причине был внезапно породнён с собеседником. Ссылаясь на злосчастный урок химии в злосчастный день самоуправления, блондин испытал смесь стыда с ужасом, успел внутренне громогласно рассмеяться, но и поёжиться. — Порой кажется, что события того дня кто-то выдумал... настолько они... — Парадоксальные? Фантасмагоричные? — привычка блондина поднимать бровь под стать ныне сущему собеседнику снова дала о себе знать. — Да-да, ты умный и знаешь много умных слов. Я и без того в курсе. — и именно в адрес Антона эта фраза не была издёвкой, и скорее всего - только в его адрес в принципе. Ребята медленно двинулись в сторону дома, негласно - к дому Петрова. Они переговаривались не слишком глубокомысленными, но самыми что ни на есть искренними словами, и разговор помогал Антону отвлечься от мыслей о том, куда он идёт и что его там ждёт. Незадолго до той части леса, где предстояло выйти из-за игольчатых деревьев, закрывающих от хилого особнячка, парни как по команде остановились. Ни один из них не хотел комментировать тот факт, что блондину необходимо идти на растерзание дома-монстра. — Удачи. — Рома сказал это уже не таким радостным голосом, сколько ни старался подбодрить Антона хоть чем. В глазах шатена были серьёзность, сожаление, но уверенность и нотки облегчения. — Она мне пригодится... — блондин не смог вынести сильного взгляда и опустил глаза, будто стыдясь, что не сможет одарить такой же уверенностью своих родителей одним выражением лица. Со стороны выглядело и несколько нелепо, и неподдельно-любовно то, как Рома резким движением притянул к себе Антона и крепко-крепко обнял, утыкаясь в макушку носом. Не так уверенно подняв руки, блондин в ответ обвил Рому руками. — Давай. Иди и покажи им, кто такой Антон Петров и почему не стоит к нему лезть. — хулиган отстранил от себя Антона на вытянутые руки и посмотрел в глаза всё тем же непоколебимым взглядом, но будто невольно вложив в него ещё больше теплоты. — Угу... — Антон насколько это возможно твёрдо улыбнулся, одновременно ощущая и слабость перед привычным гнётом, и заряд сил от таких важных слов. От слов поддержки, которых ему раньше никто не говорил. Молча задержав свою кисть на руке Ромы, парень всё же развернулся и пошёл в сторону дома. Пятифанов помахал ему вслед рукой, зная, что тот уже не повернётся - видел по выученным манерам и жестам. Хулиган проследил за тем, как парень добрёл до дома и за тем, как неуверенно потоптался перед выходом. И даже когда Антон скрылся за дверью, Рома ещё какое-то время простоял так на одном месте, забыв даже достать сигарету. В какой-то момент и переминания с ноги на ногу перестали согревать окончательно, и хулиган, погруженный всё это время в свои мысли, таки достал пачку, закуривая. Он последний раз глянул на одинокое здание через плечо, сплюнул куда-то где летом расположен кювет, и двинулся своей дорогой. Антон снова ощущал этот взгляд спиной, но не оборачивался потому, что мокрые глаза так некстати норовили испачкать щёки слезами. Он и сам не мог назвать причину этих слёз, но поделать ничего не мог. У двери его успокоила мысль о том, что раскиснуть вот так сейчас будет просто унизительно, он не может себе этого позволить. Привычный запах окутал со всех сторон и привычные стены вместе с ним. Радушного приёма он и не ждал, но нелестные слова матери, судя по всему, сходу переливающиеся в полукрики впились в уши бессмысленными отголосками чего-то такого же в общем бессмысленного. Громкие наказания Карины Петров старался умышленно не слушать, но в голову то и дело впивались: "под домашним арестом сидишь теперь, бездарь!" и "забудь про то, что у тебя вообще есть семья!". Отец показался с кухни, когда Антон проходил мимо, и вот его беспечный, ровный взгляд вызвал укол страха всяко сильнее привычного галдежа несдержанной матери. Парень постарался скрыться в проёме лестницы как можно быстрее, буквально прячась в своей комнате. Когда дверь за ним захлопнулась и когда появилась отчётливая уверенность в том, что на второй этаж никто не собирается идти, парень обессиленно уселся на пол, не понимая, нужно ли пытаться с кем-то говорить, и есть ли смысл пытаться быть человечным с нелюдями? Есть ли смысл налаживать отношения с теми, кому это просто-напросто не нужно? Зачем говорить, убеждать и объяснять, если они всегда встретят и будут ждать дома, с разницей разве что в глубине негатива, который он получит по приходе?***
Субботнее утро не приносило Антону никакой радости. Полная отрешенность родителей, которые не постеснялись ругаться при Оле всю неделю, чувствовалась по нависшей в доме тишине. Антон не ощущал живость собственного крова, его преследовало лишь полное одиночество среди родственников. Оставленная на поле боя Оля всю эту неделю прожила в страхе, слыша глухие удары и чужие вскрики, и не скрывала своей обиды на старшего брата. Она воздерживалась от любых случайных встреч и диалогов, по-детски отворачиваясь и вытягивая губы в ниточку. Казалось, было проще не возвращаться никогда, скитаться по друзьям, но почувствовать перспективы после спасения от этой жизни. Правда, это не спасение, а побег. Вряд ли Антон смог бы беспечно сбежать, зная, что в стенах собственного дома осталась сестра, которая не сможет справиться со всеми бедами в одиночку. Завтрак сопровождался взглядами матери, которые были буквально пропитаны отвращением и разочарованием столь сильно, что оставляли на коже практически ощутимые липкие следы. Печальная Оля ковырялась в тарелке, даже не поднимая своих голубых глаз на брата, сидящего напротив. Ситуация дома обострилась так сильно, что любое кривое слово, - уже не важно, от кого именно - повлечет громкий скандал всего семейства. Домашний арест подразумевал выходные, проведенные в полном одиночестве. Антон пытался мыслить оптимистично, настраивая себя на то, что у него будет время сделать уроки, заполнить пробелы в школьной программе, порисовать и попытаться исправить взаимоотношения с Олей. Все планы были разрушены одним глухим ударом прилетевшего в окно снежка. Блондин аккуратно высунулся, опасливо оглядывая двор. Его взору открылась удивительная картина: Рома мнется на снегу, спрятав руку за спину, пока его лицо украшает ослепительная улыбка. Антон не смог не растаять от столь умилительной картины и, немо выражая разрешение, улыбнулся и отошёл от оконной рамы. Послышался скрип снега, постукивание деревянных выступов, и наконец показался сам Пятифанов, облокотившийся на подоконник рукой. — Уже соскучился? — Антон подошел поближе, улыбчиво осматривая покрасневшие от мороза щеки Ромы. Они оба были так близко, но буквально находились по разные стороны баррикады, в роли которой выступало открытое окно. — Я и не переставал. — игриво заключил Пятифанов, резко выудив из-за спины скромный букет подснежников. — Ты там про романтику что-то говорил, припоминаю. — Антон удивленно взглянул на покачивающиеся светлые бутоны, а его щеки украсил багровеющий румянец. Блондин не чувствовал в этих отношениях разделения на слабый и сильный пол, - хоть и понимал, если посмотреть на их дуэт со стороны, долго раздумывать никто не станет - потому и не думал оскорбиться от столь прекрасного проявления внимания. Не выходило отреагировать иначе какой-нибудь до беспамятства влюбленной девчушки, которой возлюбленный робко протянул маленький презент. Петров аккуратно припал к лицу Пятифанова, оставляя скромный поцелуй на холодных губах. — Не думал, что ты так серьезно отнесешься. — Антон принял подарок, уходя вглубь комнаты и тем самым освобождая пространство для Пятифанова. — Где ты их достал вообще? — со всей любовью, которая слишком внезапно появилась к цветам, Петров оглядывал чудесный букет. — Герои не раскрывают свои секреты. — Рома ловко перелез через подоконник. Действуя вместе с прожитым опытом, Пятифанов принялся сразу решать проблему с налипающим на вещи снегом, который мог оставить лужи в чужой комнате. Петров продолжал оглядывать цветы, пытаясь придумать, каким образом может сохранить их, но не спровоцировать очевидные вопросы других живущих в доме. В глаза бросилась небольшая бумажка, аккуратно лежавшая меж стеблей и бутонов в букете, а когда Антон взял её, то в удивленном жесте вскинул брови. — Это... она? — подняв в воздух фотокарточку, спросил Петров. Пятифанов гордо кивнул головой. — Может нам лучше сжечь её от греха подальше? — Оставь на память, только припрячь куда-нибудь. — Рома разобрался с одеждой, потому смог спокойно передвигаться по комнате. Антон продолжал разглядывать получившийся на плёнке кадр, и не мог не согласиться, что случайно запечатлённый момент выглядел очень нежным. У Петрова недостаточно сил, чтобы взять и сжечь объект, который повлек месяц болезненных страданий, но в результате разрешил расцвести любви в новых красках. Он будет греть его сердце даже тогда, когда сквозь скважины в дом будут пробираться ледяные порывы ветра, а посёлок будет укрываться колючим морозом. — Да, ты прав. — мечтательно ответил Антон, продолжая осматривать фотокарточку. Пятифанов подошёл поближе, как бы невзначай намекая, что и на него нужно обратить внимание, он ведь, вот, прямо здесь! Потому Петров отложил букет, а фотокарточку, которую успел обозначить аккуратной надписью "солнце и луна", спрятал в нижнем ящике со скрытым дном. Если уж кто и захочет что-то отыскать в закромах комнаты Антона, сыщику придется разбирать весь стол, ведь не зная этого маленького секрета, просто догадаться о нём невозможно. От последовавших позже вопросов Петрова по поводу фотокарточки Рома отмахивался. Шутки про смерть Смирновой повторялись буквально после каждого предложения, но каждый раз звучали из разных уст. Позже Пятифанов сдался, но решил не вдаваться в конкретику, доступно намекнув, что их прошлый разговор каким-то образом повлиял на девушку, а большего он и сам не знает. Парни перешептывались, продолжая болтать и наслаждаться друг другом, надеясь, что их время никогда не подойдет к концу. Пусть тянется вечностью, сохраняя ощущение чужих теплых рук, притягивающих к себе в объятия. Глухой удар по стенке с первого этажа и слышимый писк Оли из соседней комнаты пошатнули непринужденную атмосферу, вынуждая Антона напрячься. Только Петров раскрыл рот, с сожалением принимая тот факт, что им пора расходиться, дверь в комнату Антона со стуком о стену распахнулась, являя нарушителю личного пространства тайком пробравшегося гостя и лежащий поодаль букет цветов.