***
— Ты ознакомлен с деталями дела? — спросил детектив, послушно следующий за полицейским, не наблюдая ничего плохого в том, чтобы быть ведомым. Пользуясь возможностью, он, ни капли не стыдясь, рассматривал его, не переживая по этому поводу — что такого? Надо ведь знать, кого взял с собой работать. Аббаккио был, в первую очередь, высоким и крепким, явно успешно сдающим все необходимые нормативы из года в год, как и следует из его должности, но во вторую очередь… У него была довольно интересная внешность, которая привлекала взгляд куда сильнее, чем рельефные длинные ноги, обтянутые тонкой чёрной тканью брюк — чего стоила одна тёмная помада, предательски смазавшаяся в уголке губ, но, тем не менее, нисколько не портящая внешний вид мужчины, напротив, добавляя ему некоторой приятной бунтарской неаккуратности, когда бытует мнение, что люди в форме всегда обязаны быть с иголочки, восхищать и подавать правильный пример обществу. С другой стороны — синяя рубашка была ему не к лицу, раздражала, сильно выделялась в итальянских проулках, где доминирующими цветами были — бежевый и кремовый. А он, как красная тряпка, сразу привлекал к себе всё внимание, никак не растворяясь в этих светлых теплых тонах, как Буччеллати, потому последний начинал раздражаться. Его нелюбовь к людям в форме не была чем-то здраво обоснована, но, как факт, существовала много лет, поэтому, не изменяя своим принципам, Бруно возмутился, позабыв, что в гражданской одежде ходить посреди бела дня имеет право только он: — Разве ты не должен был переодеться? — О, конечно! — комиссар закатил глаза, — Я обязательно сделаю это, когда меня уволят за отсутствие формы при исполнении. Возразить на это было нечего, но Буччеллати продолжал настаивать на своём, словив очередной взгляд со стороны: — Какого чёрта ты не взял временное разрешение? — Тайно надеялся, что ты фетишист, — Леоне наигранно опечаленно вздохнул, — не повезло, да? Августовское солнце палило нещадно, словно находясь на стороне Бруно, заставляя полицейского отказаться от формы, чтобы не жариться в ней в тридцатиградусную жару: мужчина нахмурился, расстёгивая две верхние пуговицы, слегка оголив выпирающие ключицы. Помимо всеобщего внимания, обиднее было признавать, что форма крайне недурно смотрелась на коллеге, потому всё внимание со стороны — было преимущественно женским. Брала ли зависть? Если только слегка. Брала ли неловкость за то, что и собственный взгляд норовит скользнуть по широкой вздымающейся груди, обтянутой красивой лазурной тканью, так и манящей к себе? Совсем чуть-чуть. Всё это внимание, в том числе и со стороны детектива, не укрылось и от самого субъекта, потому Леоне, приняв своё поражение в битве, но не войне, согласился, ежась от этих настойчивых взглядов: — Возьму завтра утром. Развивать тему не пришлось — они пришли к месту назначения, о чём свидетельствовала куча людей, снующая то туда, то обратно, как муравьи, работая с самого утра, а, может, и вовсе вчерашней ночи. Одним словом — журналисты, норовящие оторвать самый лакомый кусочек информации от кого-нибудь при делах ради своего информационного канала, выпуска вечерних новостей или колонки в городских газетных изданиях, чтобы утолить голод любознательных потребителей подачек от средств массовой информации. Несколько журналистов-студентов безнадежно с самого утра пытались выцепить хоть кого-нибудь для пятиминутного интервью, но, отчаявшись, их команде пришлось сложить оборудование и ждать свою потенциальную жертву, выглядывая её на входе из главных ворот, или кого-нибудь, кому будет позволено поделиться информацией добровольно, открывая глаза на горячие подробности странного дела, обернувшимся такой трагедией для всего Неаполя. Леоне, предчувствуя нежелательные предложения стать звездой местного телеканала и тем лицом, которое «не молчит», свернул к лестнице: на ступенях отдыхали несколько человек из вечернего патруля, наивно верящих, что им пришлют кого-нибудь на смену — чего-то ради им не было позволено покинуть место происшествия, словно было что-то, чего можно было до сих пор остерегаться. В любом случае, лишние глаза не были чем-то из ряда вон выходящим. Может, всего этого и не произошло бы, будь люди осмотрительнее и внимательнее. — Добрый день, как обстановка? — произнес довольно громко Аббаккио, слишком поздно осознав, что он практически бесшумно подобрался со спины к людям, которые имеют при себе огнестрельное оружие и явно не любят, когда их застают врасплох. Два молодых парня и девушка, пьющие, очевидно, уже не первый стакан растворимого кофе, обеспокоенно встрепенулись, едва не вскочив на ноги, обнаружив чужое присутствие в месте их уединения от толпы людей, но стоило им обернуться и рассмотреть знакомое лицо, они облегчённо вздохнули, надеясь, что их сейчас отпустят домой отсыпаться, или, на крайний случай, хотя бы похвалят за хорошо проделанную работу. Один из парней взял на себя ответственность отвечать, видя, что никто из товарищей не осмелится докладывать что-либо старшему при отсутствии сил и невозможности связать несколько слов в цельное предложение, удивляя лаконичностью и уместной спешкой, не желая задерживать комиссара и его спутника своим невнятным мычанием: — Никаких происшествий за прошедшие сутки: активность средняя, приходят поглазеть зеваки, иногда журналюги, — он кивнул в сторону, где было то сборище студентиков с камерой, — на просьбу покинуть территорию отвечают отказом, качают свои права, как всегда… Старший коллега понимающе кивнул, оказавшись полностью удовлетворённым таким ответом. Он слегка улыбнулся, но эта усмешка сразу сошла с лица, когда за спиной прозвучал чужой вдохновенный голос: — Словите одного, пристегните наручниками к ближайшему столбу, а там, глядите, остальные сами разбегутся! — Буччеллати от своей гениальности едва не лопнул, высматривая в толпе детей потенциальную жертву. Девушка, опешив, попыталась возразить своим нежным голоском, поглядывая на того парня, что был посмелее, отчитываясь Леоне: — Это негуманно… — она неловко подняла глаза на комиссара, надеясь, что он её поддержит, когда все резко замолчали. — Значит, так и сделайте, если будут наглеть, — отмахнулся Аббаккио, подумав, что, стало быть, это действительно сработает, обращаясь вновь к тому парнишке, — не в курсе, внутри кто-то есть? Паренёк отрицательно махнул головой, указав рукой куда-то вправо: Буччеллати этого действия абсолютно не понял, но Леоне, напротив, уловил смысл, буркнул невнятное «спасибо», спрыгивая с лестницы, чтобы, не дай бог, никто издали его не заметил, махнув Бруно рукой, чтобы тот последовал за ним, пытаясь понять, почему он такой медлительный, недалёкий, раздражающий своей нерасторопностью. Вместо главного входа, центрального, оцепленного кучей лишних глаз и ушей, комиссар обогнул здание со стороны, остановившись подле торца, где находились дополнительные боковые ворота. Не спеша входить, Леоне, нахмурившись, взялся за ручку, сначала приоткрыв её, затем, уже более уверенно, открыл-закрыл, повторив это действие ещё пару раз, прислушиваясь к характерному скрипу для такой тяжелой конструкции. Он потянулся пальцем к верхней петле, но, вовремя одумавшись, достал чистый белый платок из кармана брюк, прикасаясь уже им к обугленной смоляной поверхности, оборачиваясь к Бруно: — Есть мысли? На кусочке светлой ткани виднелись грязно-рыжие масляные разводы — за работоспособностью дверей следили: масло было свежим, не успело ни почернеть от времени, указав на то, что про них действительно забыли, ни обгореть при пожаре, значит, ревизия проводилась совсем недавно, может быть, даже накануне. Как дело могло быть в поломке или в халатном обращении администрации к работоспособности объектов на территории здания, когда даже скрип дверей звучал гладко и натурально, не вызывая абсолютно никаких сомнений — они не могли захлопнуться сами, погубив столько людей. Актуальным был теперь другой вопрос — если разоблачить версию с неисправными дверьми было настолько просто, то откуда была взята та предварительная версия, где говорилось, что это — череда несчастных происшествий, приводящая к пожару? Читая этот вопрос в глазах напарника, комиссар лишь пожимает плечами, мол, «мы тут именно для того, чтобы это узнать», пытаясь спрятать грязный платок обратно: — Стой! — его прервал брюнет, отбирая масляной лоскут ткани двумя пальцами, без всякой брезгливости отбрасывая его в сторону, как мусор. — Он уже не отстирается. На это комиссар лишь хмыкнул, не собираясь спорить с очевидными вещами, толкая дверь внутрь. Перед их глазами всплыла довольно печальная картина: обгоревшие стены, разбитая мебель, слой пепла и мусора на бетонном полу из остатков праздничного декора и… чужих тел. Отвратительным тяжелым запахом гари пропитался весь фасад здания, которым теперь пропахли, кажется, и они сами. В этом запахе чувствовались нотки, неважно верхние или нижние, отчаяния и болезненной безнадеги. Они с Леоне тоже теперь им пропитаны, но кто знает, въедается он только в волосы и одежду, или, может, в кровь и кости, вынуждая жить в будущем с этим чувством смутной вины, грязи и невыполненного долга? Терять было нечего уже, потому комиссар прикрыл за собой дверь, продвигаясь вперед уже по зданию, утонувшего в темноте — стекло в оконных рамах было под слоем пыли и осевшей сажи, не пропуская ни одного солнечного луча с улицы, создавая ощущение, что они с Бруно — просто два любопытных подростка, решивших проверить свою смелось и стойкость духа, доказывая это друг другу, влезая ночью в заброшенное и забытое богом здание, чтобы пощекотать нервы, истосковавшиеся по новым острым ощущениям, покалываемые детской бурной фантазией. В темноте работать было невозможно: Бруно достал телефон, включив фонарик, чтобы, если и не найти улики, то хоть не убиться, споткнувшись о какой-нибудь кирпич в темноте. — А? — стоило осветить помещение несильным светом, перед их глазами всплыл огромный символ, начерченный чем-то красным, жидким, стекающим по стене перед ними, — Граффити? Когда успели? Ничего святого у людей… Аббаккио настороженно приблизился, утерев пальцами подтекающий край, поднося жидкость к носу, боясь почувствовать что-то металлическое или, не дай бог, почувствовать, что она теплая. — Просто краска, — он, на удивление для самого себя, облегчённо вздохнул, — как могли прозевать кого-то? Аббаккио не видел в произошедшем ничего странного, кроме раздражения от того, что нельзя доверить дуракам простейшую работу — просто никого внутрь не пускать. Ну что, так трудно? Идиоты. С другой стороны, Буччеллати нахмурился, рассматривая символ, филигранно и чётко выведенный чьей-то рукой явно не впервые, вызывая у него какое-то странное чувство недо-дежавю: — Он не кажется тебе знакомым? — Нет, впервые вижу, — он посмотрел на фигуру с разных ракурсов, ответственно подтверждая, — точно нет. Рисунок отдаленно напоминал скандинавскую руну, а может быть и являлся одной из них. Так или иначе, явно стоило проверить значение символики, ведь эти непонятные перекореженные песочные часы, а может изогнувшаяся буква «М» с парой лишних черточек доверия не внушала. Преследуемый странным чувством, Бруно навёл старую поцарапанную камеру телефона на стену, запечатлев странный символ и в памяти, и в галерее. Просто на всякий случай, просто так, мало ли — детектив внутри него изводил и стонал, пытаясь что-то сказать, но мужчина игнорировал эту часть себя, словно немо решая следовать полицейским рабочим принципам, которыми руководствовался Аббаккио, не приписывая лишнего значения обыкновенным вещам, которые, должно быть, этого значения и не имеют. А символ… Напоминает, должно быть, скандинавские руны — что-то из этой оперы. Есть, кого спросить об этом — этот человек наверняка знает все, что ему будет интересно услышать об этом. Впрочем, взгляду и зацепиться больше не за что, не стоит тратить время тут. Всё, что можно было тут найти, нашли до них. — Что дальше, командир? — насмешливо спросил Буччеллати, вспоминая, как тот уверенно вёл их сюда, будто тут действительно должно было быть что-то, что упустили спустя несколько дней расследования, считая других, должно быть, дураками. На этот выпад, почему-то, Аббаккио внимания вовсе не обратил, задумавшись о своём, разглядывая струю краски, стекающую вниз, провожая её на пол взглядом: — Нужно осмотреть тела.***
Девятый морг не был местом особо примечательным и являлся корпусом больницы, находящейся недалеко от ратуши. Солнце светило нестерпимо жарко, так и норовя прожечь дыру в коже Леоне, по крайней мере, ему казалось именно так. Мысленно ругаясь, что солнцезащитный крем скорее всего сейчас валяется где-то под шкафом, рука Аббаккио полезла в наплечную сумку за последней имеющейся надеждой. Слава богу, очки он не забыл. Тут же откинув назад седые пряди, Леоне протер затемненные стекла краем пиджака формы и осторожно водрузил очки на кончик носа. Мир в приглушенных тонах выглядел гораздо загадочнее и привлекательнее, а под прикрытием этой импровизированной темноты у Аббаккио даже перестала болеть голова. Леоне даже немного завидовал Бруно с загорелой кожей, идущему довольно быстрым шагом и на солнце расплавляться не собирающемуся. Тонкие, но в то же время упругие и резкой формы бедра маячили впереди, конечно же, в идеальных брюках цвета сливочного мороженого, без единой складки. Форма Аббаккио, над которой он с утюгом корячился без малого полтора часа, так позорно проигрывала этим брюкам, привлекательно обтягивающим ягодицы, в компетенции по наличию складок точно. Сплюнув на землю от смеси горькой зависти и обиды, Леоне снова поправил очки. Вот так, ровно на кончике носа. Если они переползают на горбинку, становится слишком уродливо, думал Аббаккио, продолжив следовать в темпе умирающей чайки. Неожиданно Буччеллати остановился, из-за чего Леоне резко ткнулся животом в локоть напарника, даже охнув от непредвиденности удара и согнувшись пополам. — Аббаккио, ну, где благодарности? Я же говорил, что нас к моргу выведу! — воскликнул Бруно, комично сложив руки на груди. Вновь встав прямо, Леоне и собственными глазами убедился, что привели его прямо к дверям больницы, а не завели в какой-то проулок для дальнейшего изнасилования. Аббаккио облегченно вздохнул, пройдя внутрь помещения и почувствовав дуновение кондиционера прямо на свой затылок, наконец-то он больше не будет изнывать от постоянной жары и палящего солнца. Он быстро снял очки, таким же уверенным жестом убрал их в сумку и направился к Бруно, уже стоящему на ресепшене и треплющемуся с работницей, будто знакомы они уже сто лет кряду. Почему-то Леоне был уверен, что видят они друг друга впервые. Молоденькая блондинистая медсестричка смешно щурилась и вертела в пальцах завитую прядь, жеманно дуя губки для Буччеллати, уверенно опирающемуся на стойку в поистине хозяйской позе. Аббаккио не мог отсюда слышать, о чем болтали те двое, но подходить значило бы полностью отбросить последние остатки собственной гордости. Поэтому, нарочито громко фыркнув и демонстративно отвернувшись, Леоне принялся рассматривать сияющую чистотой оштукатуренную стену. В магнитофоне, стоящем недалеко от следователя, играла легкая мелодия «Dreams», заставляя Леоне расслабленно постукивать ногой в такт голосу Стиви Никс. Бруно довольно быстро отлип от девушки и довольно зашагал в сторону напарника. Он словно светился от радости, чуть ли не по-шефски кладя руку на плечо Аббаккио и ненавязчиво заставляя его повернуться лицом. — Знаешь, Леоне, эта милашка по доброте душевной нам не только дорогу указала, но еще и ключи от архивов дала, а ведь все явно благодаря мне. Все-таки социальные навыки очень важны для нашей работы… — Я уж начинаю сомневаться, что ты работаешь не в эскорте, — с ухмылкой перебил Буччеллати Аббаккио, поражаюсь собственному остроумию. На удивление, Бруно тоже улыбнулся себе под нос, правда, с ноткой неизвестно откуда взявшейся грусти. Внезапно позади раздался смущенный женский оклик: — С-синьор Буччеллати, не хотите ли как-нибудь отужинать вместе?! Та молоденькая белокурая медсестричка все еще стояла около стойки регистрации и застенчиво мяла в полы белого халата. Аббаккио же со смехом глядел прямо в глаза напарника, сильно понижая голос вдобавок к этому зрительному контакту: — Ну что, Буччеллати, пожинаешь плоды своей социальности? Нарочно проигнорировав замечание, Бруно тут же повернулся к девушке, одарив ее очаровательнейшей улыбкой: — Посмотрим по моей занятости, э-ээ… милашка! Она посмотрела на него чуть с укором, точно прочитав в глазах, что больше никогда не увидит тут ни кремовой рубашки с глубоким вырезом, ни аккуратных заколок на темной копне волос, но, не оказывая никакого протеста, лишь грустновато улыбнулась, помахав рукой вслед Бруно, тут же исчезнувшему за углом в компании напарника. — А чего теперь отказываешься? — бросил Леоне. — Вроде состоятельная девочка, по возрасту тебе точно. — Во-первых, я не прямо отказал, а, во-вторых, она ж мне в дочки скорее годится! — со вздохом произнес Бруно, но осознав, что, по сути, Аббаккио сейчас говорил о том же самом, пристыженно махнул рукой. — Буччеллати, как ты думаешь, почему группа Fleetwood Mac стала эпохой 70-х? От неожиданности Бруно остановился, с недоверием косясь на Леоне. — Аббаккио, на тебя что нашло? — сперва отреагировал Буччеллати, но, чуть подумав, он осторожно добавил, — Но это же те, что в магнитофоне играли, верно? — Так вот, я считаю, потому что пели текста, довольно близкие потребительской массе, еще и мешая их с отчасти новаторскими музыкальными мотивами… Так вот, мне особенно нравятся строчки: «Players only love you when they are playing». Бруно недовольно хмыкнул, видимо, не сразу осознав, что же не нравится Леоне, но особо продолжать разговор не захотел, уверенно шагая по длинному светлому коридору, словно по городской улице, намеренно не идя в один шаг с Аббаккио, словно семейная пара в ссоре. За тяжелыми дверьми матовый свет мрачно падал на столы, выставленные в длинный ряд. В воздухе пахло спиртом и хлоркой, а еще точно смертью. Леоне осторожно втянул носом местный воздух, понимая, что он чуял подобное и раньше. Омытые раздетые трупы лежали на столах под тонкими простынями, каждый с номерной биркой на большом пальце ноги. Родственники погибших сновали по залу, то и дело приподнимая простыни и разглядывая покойников, видно, пытаясь опознать мертвеца. Также в конце зала стоял хмурый мужчина в белом халате, Леоне и Бруно не могли слышать, что он говорит санитарам, но по жестам становилось понятно: указывал, куда сгрузить новый труп с носилок. Аббаккио уверенно полез в карман и ловко прицепил полицейский жетон к форме, заодно пригладив волосы. Буччеллати наблюдал за этими действиями с нескрываемым любопытством, на что Леоне смерил его в ответ презрительным взглядом и отчеканил: — Как видишь, необязательно было флиртовать с девчонкой на ресепшене, чтобы больше самоутвердиться за ее счет, чем добиться нужного, когда под рукой есть я с жетоном и служебным удостоверением. — Ну да, завидуй молча, что мне просто дают больше хотя бы по причине наличия природной харизмы, — невозмутимо парировал Бруно со странноватой улыбочкой на лице. — Кто сказал, что мне есть дело до твоих связей вне работы? — произнес Аббаккио, неторопливо вышагивая вдоль рядов со столами в сторону потенциального с полезным. — А кто сказал, что нельзя совмещать приятное с полезным? — Буччеллати также осматривался и даже пару раз приподнимал простыни на трупах, ежась от холода в одной рубашке, что заставляло Леоне улыбаться себе под нос, наконец чувствуя собственное превосходство. Но тут он остановился, чтобы обернуться, и даже выгнул бровь, произнося сквозь смешок: — То, что ты работаешь детективом, Буччеллати! Мне до сих пор интересно, как ты продвинулся так далеко при должности с таким отношением! Бруно скрестил руки и нахмурился, он ненавидел критику по поводу его способа работы, особенно, когда особых причин для нее и не было, ведь человеком он действительно был ответственным. — Синьор, мы из полиции, — Аббаккио многозначительно поправил жетон, обращаясь к хмурому работнику морга, — по поводу поджога ратуши. Хотим увидеть заведующего патологоанатомическим отделением. Похоже, Леоне выглядел достаточно убедительно, чтобы у мужчины вопросов не осталось. Он учтиво поздоровался, правда, бросив неодобрительный взгляд в сторону Бруно, но вызвался самостоятельно проводить Буччеллати и Аббаккио до кабинета заведующего. В комнате было точно также холодно, на столе стоял одинокий компьютер, монитор которого подсвечивался, а на самой поверхности стола и в открытых полках виднелись кипы бумаг и папок. Около другой стены стоял застекленный шкаф с продолжением папок и дел, в котором копался, стоя на придвинутом стуле, мужчина с зелеными дредами. Увидев вошедших, он тут же ловко спрыгнул со стула, улыбаясь во весь ряд жемчужных зубов. Возможно, он мог бы сойти за подростка, но его фигура в белом халате была уж слишком росла, а черты лица островатые, словно у хищной птицы. Вместе с приторной улыбкой и помадой на губах во взгляде незнакомца сквозила такая серьезность и сосредоточенность, что даже вызывала некий диссонанс в образе врача. Он тут же махнул рукой хмурому мужчине, выдворив его жестом и остался наедине с Аббаккио и Буччеллати. — Добрый день, синьор, мы из полиции, по делу о поджоге ратуши, — обратился к чудаку Бруно, пытаясь держаться уверенно. — Вы и есть заведующий патологоанатомическим отделением? Леоне, чуть оттолкнув напарника, протиснулся вперед, показывая жестом на собственный жетон. — Да-а, — промурлыкал мужчина, растягивая последнюю гласную и энергично тряся руки представителям расследования, — приятно познакомиться, приятно! Чокколатой звать, а что насчет трупиков — все есть, есть. Привезли, обгоревшие как один, а такие молодые, эх. Повезло по пальцам обсчитаться, обломками раньше задавило, да и еще пара интересных случаев. По холодильникам часть разложили, омыли, да не разбирает никто... — Погодите, синьор, а что за пара интересных случаев? — встрял Леоне, перебивая тираду. На лице Чокколаты заиграла хитрющая улыбка, а глаза сузились, будто так и готовы были провалиться в кожные складки. — А что томить-то, синьоры, давайте сами и посмотрите. Небось все равно бы к холодильникам попросились, повыяснять, разнюхать. Бруно и Леоне согласно взглянули друг на друга, а затем синхронно кивнули, готовые следовать за чудаковатым врачом. Буччеллати казалось, что в морге и так противно пахнет вперемешку с холодом до костей, но каморка, обложенная плиткой, с огромным холодильником по центру, перебила все ожидания. Мало того, в углу виднелся еще и явно свежий сгусток крови. Чоколлата, завидев его, недовольно сморщился и выкрикнул в коридор: — Секко! — увидев, что никто не собирается бежать на его зов, выругался. — Ах ты ж, сукин ты сын! Родным языком попросил убрать, нет, ему все с камерой носиться! Врач достал из кармана халата ключи и небрежно открыл одно из отделений холодильника, выдвигая труп на специальной стальной доске. В нос ударил едкий резкий запах, отчего Бруно сморщился, закрывая рукой нос. — Свернувшаяся кровь с формалином, — улыбаясь, пояснил Чокколата. — Да не зеленые, знаем, — ответил Буччеллати, тут же хихикнув собственному шаржу и разрядив обстановку. Под нос улыбнулся даже Аббаккио. На стальной выдвижной доске лежала девушка, прикрытая простынкой, с ввалившимися скулами, глазными яблоками и торчащими ребрами. Посиневшее бездыханное тельце, совсем молоденькая, с жидкими русыми волосами. Впрочем, на первый взгляд ничего примечательного, никаких видных серьезных повреждений. Леоне подошел, откидывая простынь и тут же ахнул: — Буччеллати, взгляни! Бруно оказался рядом, многозначительно вглядываясь в тело девушки. Вены на загноившейся руке неестественно вздулись, а весь сгиб был в гематомах и явных следах от уколов. От пожара пострадали только ноги, с тяжелыми ожогами и лопнувшей кожей, но это явно не смогло бы привести к летальному исходу. — Смерть наступила раньше, от передоза, — самодовольно произнес Чокколата, опережая догадки Аббаккио и Буччеллати. — И подобная красота нашлась почти на всех трупах с целыми руками. — Похоже на героин, — серьезно заключил Бруно. — Из-за частого сбыта некачественного товара на рынок он доступен широким слоям общества, что может объяснить такое количество наркоманов из погибших. — Даже по прошествии пары дней для трупа ее лицо уж слишком обвисшее, — добавил Леоне. — К тому же и красные веки. Опять же, на героин указывает и цвет «колодцев». — Да, вы правы, — вновь недобро улыбнулся Чокколата. — Анализ сказал почти то же самое. — А можно ли перевернуть тело? — спросил Буччеллати. — Конечно-конечно, чувствуйте себя как дома! — проворковал доктор. — Аббаккио, смотри, — Бруно осторожно перевернул труп на бок и убрал с шеи волосы. Сзади красовался партак, с тем же рисунком, что и на граффити в ратуше, напоминающий скандинавскую руну. Словно песочные часы на боку или буква «М», ножки которой сгибаются и оканчиваются в центре. Леоне молниеносно потянулся за телефоном и снял кадр с уликой. — Доктор, — обратился к зеленым дредам Аббаккио, — на всех ли не слишком сильно пострадавших телах были подобные татуировки? — Нет, наверное, только примерно на пятнадцати из общего числа, — Чокколата задумчиво поправил прическу. Аббаккио наклонился к Буччеллати, шепча на ухо: — Знаешь, подозрительно похоже на сектантские отметины для каких-то важных шишек вроде жрецов. — Так ты думаешь, что мы имеем дело с сектой? — Почти уверен. Людьми удобно управлять, накачав героином. — Почти, потому что пока не понимаешь, чего они добивались поджогом, еще и погубив кучу жизней собратьев? — Так и есть, — хмыкнул Леоне, — но, думаю, сами взглянем еще на несколько тел и вернемся в участок с отчетом.***
Свет в конце коридора уже давным-давно был выключен за ненадобностью и в целях экономии, но детектив уверенно шёл сквозь мглу, доверчиво ведя нового напарника за собой, не обронив ни слова: куда? Зачем? Для чего? Он уверенно остановился возле самой отдаленной двери: сердце Леоне пропустило удар, ожидая услышать череду стуков, что прервут эту гнетущую звенящую тишину, но Буччеллати, конечно, поразил его своей некультурностью в очередной раз — он ни разу не коснулся деревянной поверхности, чтобы стукнуть хоть разок, приличия ради, сразу потянувшись к металлической ручке, заранее зная, что дверь окажется не заперта. Он молча вошёл, даже не заглянув предварительно внутрь, маня заинтересованного донельзя комиссара за собой, и тот, конечно, следовал шаг в шаг, пускай и с крайним недоверием, прикрывая тихонько за собой дверь, подчеркивая этим, что они занимаются чем-то не шибко позволительным, чем-то неправильным, будто ощущая, что там, куда ступит нога Бруно — всё всегда будет идти не так. Молодой парень поднял глаза, рассматривая вошедших с какой-то опаской: он слегка наклонил настольную лампу под другим углом, позволяя мягкому свету упасть на лица тех, кто смел тревожить его в нерабочее время, и тех, кто, почему-то, знал, что он был тут, работал сверхурочно. При виде Буччеллати на его лице отразилась какая-то мимолетная тоска, известная одному лишь Богу, заставляющая снять очки и понурить взгляд куда-то на клавиатуру, будто пытаясь собрать из букв, цифр и знаков локальной языковой раскладки, напечатанной на клавишах, правильные слова, которые будет уместно произнести. Ему было едва двадцать, скорее всего, и того меньше, но усталость значительно прибавляла ему в возрасте, а взгляд, тяжёлый и разочарованный, заставлял даже Леоне печально вздохнуть, отмечая, что со стороны он, скорее всего, выглядит точно также — безнадежно меланхолично. Самоуверенность Бруно растворилась без следа, но, не сдаваясь, он заговорил первым, пытаясь связать свою ниточку с этим человеком вновь. Страшно представить, какой уже раз это был. — Как дела, Панни? — спросил он чересчур тихо, стараясь не шуметь, зная, что юный секретарь терпеть не мог таких громких личностей, как он. Взъерошив парнишке блондинистые волосы, Бруно испытал неописуемую смесь нежности и жалости: забывшись в своих делах и проблемах, он уже и не вспомнит, когда в последний раз навещал его. Было ли ему тяжело в одиночестве? А ведь именно его имя он не узнал на тех документах — Паннакотта Фуго — мальчик, которого он взял под своё крыло пару лет назад, ещё совсем ребенком, давая второй шанс, сказав тому когда-то: «Если тебе больше некуда идти, как тебе идея поработать на меня?». Но мальчишка был одарён для такой низменной неблагодарной работы, даже слишком, чем Буччеллати только мог подумать. Слишком для того, чтобы строчить отчёты детектива и вести документацию, которой не придерживался Буччеллати — его сразу приметил Польпо, предложив ему более привлекательную работу, более вакантную должность, но Бруно, желая мальчику только наилучшего, не стал возражать, чтобы тот занял пост личного секретаря начальника, даже читая по грустным одиноким глазам протест, что тот этого не желает. Буччеллати эгоистично решил всё за него, считая, что эта созависимость с ним в будущем только навредит парню, оставляя его совсем одного, изредка навещая, а после… Забыл и вовсе, принимая к себе другого юношу — Джорно Джованну. Паннакотта знал, что Бруно ему ничем не обязан, а всё, что он обещал — уже выполнил, потому всё, что требовалось от Фуго — принять свою должность и работать на благо своего нового начальника, на благо коллектива и ради процветания отдела, даже не надеясь, что кто-нибудь скажет ему хоть раз простое человеческое «спасибо». И если Фуго отпустил, наверное, то сердце детектива продолжало предательски громко биться, пока тот перебирал в руках сухие белёсые локоны. Чем тогда он лучше его родителей, если тоже навязал своё мнение, унизил и бросил? Детектив нагло присел на край стола, убеждаясь, что все глупости, которые он творит, будут спускаться ему с рук этим ребёнком. Паннакотта жестом пригласил комиссара присесть по-человечески на стул, стоявший в кабинете, должно быть, не просто для красоты, осторожно поднимая взгляд на Аббаккио. Похоже, он не шибко горел желанием вести какие-то переговоры конкретно с Бруно. — Чем могу быть полезен в такой поздний час, — секретарь выключил монитор, показывая, что ночные гости нисколько не отвлекали его от работы и он готов был уделить им время, — синьор Аббаккио? Услышав это, комиссар испустил самодовольный смешок, удовлетворенно поглядывая на детектива исподлобья, проверяя, задело ли это последнего. Тот впервые молчал, смиренно снося такое отношение к себе — видать, провинился где-то, а теперь пожинает плоды собственной безалаберности? Такая сцена невероятно тешила эго. Было похоже на то, как псину, лающую и бросающуюся на каждый ботинок, пристрелили, а шкуру позорно выбросили, не найдя в ней совершенно никакой ценности. Шкура Буччеллати же, само собой, крайне неплохо смотрелась бы на этой стене, среди голубоватых грамот, дипломов и сертификатов, принадлежащих, по всей видимости, весьма одаренному юноше, который скромно восседал напротив, испытывая смесь дискомфорта, дикой усталости и раздражения, сверля чужую тушку глазами, может, тоже представляя его, Бруно, распятым на какой-нибудь ближайшей ровной поверхности — креста, увы, не заслужил. Мысли о скотобойне невероятно поднимали настроение, но стрелка часов неумолимо бежала вперед — было дурным тоном продолжать задерживать секретаря, который, ко всему прочему, был ещё совсем подростком. Да и комиссар сам не изъявлял желания находиться тут дольше положенного, поэтому, видя, что у блондина с его напарником дружеского диалога не произойдет, взял ответственно все в свои руки — прокашлявшись, подразумевая, что кому-то, явно не ему, следует начать диалог. Бруно было неловко, но, переборов свой страх, он заглянул в усталые покрасневшие глаза, слегка прикрытые от недосыпа, удостоверяясь, что ненависти, как таковой, в них не наблюдается, и возвращаясь к цели своего визита: — Есть ли какая-нибудь новая информация про ратушу? — он со всей надеждой разглядывал знакомые черты молодого лица, мысленно отмечая, что от детской привычной припухлости не осталось и следа — как жаль, что он упустил этот момент. — Вы путаете свои и мои рабочие обязанности, детектив, — мальчик нахмурился, опустив взгляд, поправив синеватый галстук, расслаблено висящий на шее, — это ведь Вы должны отчитаться, что нового про ратушу, расследованием дела по которой Вы занимаетесь? Смех. Комиссар не смог удержаться от ядовитого смешка, пускай, конечно, это и было весьма неэтично. Профдеформация у кого-то, что ли? Бруно на это высказывание лишь вздохнул, заходя с другой стороны: — Сколько бы информации я не узнал, всегда будет что-то, что будет известно лишь тебе, Панни. — Это многое говорит о Вашей компетентности, — юноша достал записную книжку, попытавшись расписать на ней ручку, но паста в ней, по всей видимости, высохла. Как и его лояльность к Буччеллати. Как и терпение Буччеллати к нему. — Ты здесь только ради того, чтобы буквально разок-другой помочь мне, — детектив нахмурился, но не сломался под давлением со стороны, — просто сделай это, пожалуйста. Разочарованно хмыкнув, подросток молча поднял со стола рабочую ручку, которой заполнял документы ранее, выписывая на листе пару строк едва разборчивым почерком, стараясь не выдавать своей ярости. И не показывать своей обиды, очевидной и лежащей на поверхности, на этого мужчину. Или на самого себя за доверчивость — неясно. Дописав, он поставил точку в конце, вырывая листок с неприятным звуком, глядя, как детектив морщится, услышав его. Свернув его трижды, он протянул его Бруно: — Спасибо, Панни, — детектив, пускай и расстроившись, всё равно улыбнулся, — и прости. Мы пойдем? — Хорошего вечера, — нехотя произнес Фуго.***
Леоне и Бруно устало примостились на скамейке в парке, примыкающем к участку, наконец вытянув ноги. Буччеллати пару раз нажал на виски, пытаясь унять в них пульсирующую боль: не помогало. Вздохнув, он невольно задумался о стакане чего-нибудь крепкого и с рождающейся идеей взглянул на развалившегося рядом Леоне. Аббаккио выглядел, как человек, умеющий пить — его выдавали с головой и отличные познания о видах алкоголя, и невольное трение лба в точках мигрени, должно быть, вошедшее в привычку с похмелья, и мешки под глазами от явной бессонницы, а как еще остается справиться со стрессом мрачноватому холостяку? Бруно даже отнял руку от головы, вглядываясь в эту холодную, серую маску, усиленно пытаясь понять, с чем же Леоне пытается заснуть, стаканом виски или таблеткой? Внутренняя ощущение так и твердило, что первое. А, значит, стоило приводить коварный в план в действие. Непринужденно потянувшись и откинув с глаз волосы, Буччеллати заискивающе повернулся к Аббаккио, с напускным безразличием накручивая прядь на палец: — Выпить так охота. Леоне приподнял бровь, фыркая: — Супермаркет за углом, за ручку довести? — А распивать видно тоже прям тут собираемся, на лавке. Аббаккио сощурился, но тут же поспешил ехидно ответить, пока еще не стало совсем поздно: — Ну, — он неприятно протянул это «ну», точно вложив в него что-то сакральное, — ничего не попишешь, придется пошаркать ножками до твоего дома, там-то, небось, и не только пить привольнее. Мысленно Бруно уже успел выругаться чем-то в духе: «Ну и где ваше хваленое итальянское гостеприимство», но вслух лишь накренил в голову и пождал губы, отрешенно мотая головой. — Не-а, Аббаккио, тебе правда так хочется тащиться к черту на кулички? — Это ты поэтому с той девчонкой отобедать не согласился? Постеснялся потом свою берлогу показывать? — А ты-то мне ее будешь до старости напоминать, — Бруно картинно сложил руки в молитве, — о, Всевышний, я буду гореть в аду за все совершенное сегодня. Леоне явно собирался как-то возразить, вроде того, что он совершенно не злопамятный, и если Буччеллати так сдалось, то это совершенно не его проблемы и он может идти куда хочет, и делать, что заблагорассудится, но в итоге Аббаккио лишь раздраженно махнул рукой, словно отгоняя от лица надоедливую муху. Где-то вдалеке, будто из-под заглушки, прогрохотал гром, но даже редкие капли дождя пока не падали на отдыхающих мужчин. Похоже, гроза была довольно далеко. Около пяти минут прошли в полном молчании, когда Аббаккио пробурчал себе под нос: — Твое предложение выпить все еще в силе? — Думаю, да, — ответил Бруно, не понимая, откуда в его мозгу вообще взялись колебания. Разве не его изначальной целью было хорошо выпить не за свой счет?! Леоне задумчиво тер лоб и уставился в землю, будто снова и снова прикидывая, к чему это может привести. Бруно, в свою очередь, тоже опустил глаза: он сразу понял, к чему ведет наконец напарник, но подними он взгляд сейчас навстречу Леоне, в нем прочитался бы искренний триумф от одержанной победы. Неожиданно, наблюдая за Аббаккио сквозь ряд густых ресниц, Буччеллати резко захотелось рассмеяться, так, будто бы он уже давно был пьян и хоть и на какое-то время смог позабыть о нахлынувших тревогах, тянущих его на дно. — Так и быть, пить, значит, ко мне, — Леоне снова потер подбородок, говоря это до того задумчиво и комично, словно делая Бруно одолжение, отчего Буччеллати зажал рот рукой в приступе непонятных смешков. Так все это выглядело донельзя смешно — и Аббаккио, словно пан рассевшийся на скамейке и решивший проявить гостеприимство, и остекленевшие глаза трупов с исколотыми руками, тут же всплывающие в памяти, стоит только зажмуриться, и почерневшие остатки стен ратуши. Нет, Бруно абсолютно точно следовало выпить. Проглотив еще пару смешков, Бруно довольно бодро вскочил на ноги, галантно подавая руку Леоне: — Ну, веди в свое лежбище. Пожав плечами, Аббаккио руки в карманы демонстративно убрал, и, горбясь, пошел в направлении ближайшего проулка, даже не взглянув в сторону Бруно. Осклабившись, Буччеллати нагнал его в несколько шагов, и так же демонстративно убрав руки, побрел рядом, больше разговор завязать не пытаясь. Надо сказать, Леоне до конца и сам не понял, что его натолкнуло на такое странное решение пригласить своего нового чудаковатого напарника к себе. Еще и выпить. Конечно, доставать перед непрошенным гостем и раскладывать все имеющиеся виды коньяка и виски Аббаккио явно не собирался, но в холодильнике точно же оставалось никем не распитое и не слишком дорогое вино по такому поводу… И хоть Леоне отчаянно не хотелось признавать этого, он совершенно не помнил, когда в последний выпивал с кем-то у себя на квартире. Ему отчаянно не хотелось проводить еще один вечер в одиночестве, оставаясь со своими мыслями, и он столь же отчаянно зацепился за первую попавшуюся компанию, не собираясь выкидывать какой-никакой шанс общения на ветер. Наконец, отбросив последние остатки отчужденности и своеобразного высокомерия, Леоне снизил темп шагов, поравнявшись с Бруно, и даже примирительно вытащил руки из карманов. Квартира Леоне была пустой, маленькой и до жути неуютной. Она напоминала купе поезда, в котором становится тесно, как только появляется пятый человек. Низковатый потолок с подтеками и водянистыми разводами из-за соседей сверху, пластмассовое ведро с мутной жидкостью на дне, несколько полосок скотча на стенах, оставшихся будто от плакатов — все в комнате мнимо визжало от ностальгии, нереализованных мечт и амбиций. Взгляд Бруно невольно зацепился за успокоительные на столе и застеленную белым раскладушку. Буччеллати накрыло чувство дежавю, он снова и снова вглядывался в голые стены, мерно капающий потолок, смотрел на складки на одеяле и четко осознавал, что точно бывал тут. Единственная проблема — он совершенно не мог вспомнить, когда и по какой причине. Застыв на пороге в этих смешанных ощущениях, он забыл снять даже ботинки, и сейчас поспешно стянул их с ног, чертыхнувшись, что в прихожей Аббаккио даже некуда присесть. Ах, да, в прихожей у Леоне не было и придверного коврика с абсолютно лживой надписью вроде «Welcome». Тем временем, сам хозяин хлопотал на кухне, его четкий, чуть сгорбленный силуэт красиво подсвечивался торшером, непонятно откуда взявшимся на кухне. Орлиный нос, клюющий вперед, острые скулы и плотно сжатые губы — сейчас Аббаккио еще и согнулся почти вполовину своего роста, дотошно ища что-то в сумке и поминутно сводя брови к переносице. Заметив, что к столу его приглашать в принципе не собираются, как и показывать квартиру, Бруно решил устроить экскурсию себе самостоятельно. Длинная тень на кухне в виде Леоне никак не реагировала на его перемещения, а чувство дежавю нещадно манило заглянуть в другую комнату с раскладушкой, по всей видимости исполняющей роль спальни. Что удивительно, хоть и в дверном проеме на кухню висели петли, самой двери в нем не было: еще одна загадка, взволновавшая разгоряченный мозг Буччеллати. Благо, дверь оказалась на законном месте хотя бы в проходе в спальню, приоткрывая взгляду только часть лежанки. Взглянув еще раз на напарника, Бруно тихо проскользнул в комнату, учащенно дыша. Встав к стене, он прислонил руку к груди, успокаивая дыхание, будто взаправду вытворял что-то незаконное. По крайней мере, тут чувствовалась жизнь. Буччеллати быстро и рвано окинул взглядом пространство, больше напоминающее гардеробную. Правда, помимо раскладушки в комнате поместился еще и огромный, добротный шкаф, покрытый блестящим лаком, из темного дерева вроде дуба. Бруно сделал пару шагов, приближаясь к этой темной громадине, когда почувствовал под ногами что-то мягкое: он усмехнулся, увидев пару разбросанных носков. В следующую минуту события развивались более чем стремительно: недолго думая, Буччеллати с силой дернул ручки шкафа на себя, осторожно раздвигая тяжелые створки. Бруно немного разочарованно хмыкнул, разглядывая стопки с одеждой, возможно, ожидая увидеть склад из частей трупов или чего-то подобного, но в то же мгновение он углядел кожаный плащ, скрытый висящей запасной формой. В голове Буччеллати вновь прострельнуло чувство острого дежавю, но, не отдавая отчета себе, он осторожно развернул одежду и изумленно охнул. На месте груди кожа заканчивалась, оставляя глубокий V-образный вырез, донельзя откровенно обнажающий торс. Мало того, на месте лацканов располагались темные шнуры, так и текущие в руках Бруно. Первой ассоциацией в голове Буччеллати стала девушка с обложки какого-то старого Vogue, точно так же сжимающая руки, как это любил делать Леоне, и с темными ремнями на плаще, пересекающими аккуратную грудь. Только если ее образ вызывал хрупкость, то с Аббаккио он не вязался совершенно. Ради интереса, Бруно тут же попытался представить нового напарника. Интересно, под формой Леоне тоже прячется болезненная худоба мира моды или налитый свинцом, перекатывающийся рельеф мышц? Широкие и постоянно напряженные плечи подсказывали, что второе. В голове Буччеллати все четче и четче обрисовывалась картина взмокшего, тяжело дышащего Леоне, откидывающего челку с глаз и облизывающего губы, чтобы вновь наклониться под объективами фотокамер, расправляя ремни, полизывающие тугой шнуровкой вздымающийся торс… Как от ожога, Бруно выронил плащ на пол, но тут же поднял снова и комком сунул обратно в шкаф, в спешке закрывая дверь. Чуть не поскользнувшись на разбросанных носках, Буччеллати выбежал из комнаты, и лишь на пороге оглянулся, видимо, чтобы столкнуться будто бы с осуждающим взглядом одной из фотокарточек, висящих на стене. К этому времени Леоне так и не нашел в сумке сэндвич, за которым он «вроде-бы-заходил-в-обеденный-перерыв» и принялся с неестественным упорством вбивать штопор в горло бутылки, конечно же, предварительно повязав вокруг белоснежную салфетку. — Аббаккио, так у тебя и балкон есть?! — вскричал Бруно, дергая ручку двери на кухне, ведущей, по всей видимости, куда-то на свежий воздух. — Мажорами не рождаются, мажорами становятся? Тон Буччеллати звучал немного раздосадовано, что заставило Леоне ухмыльнуться внутреннему чувству собственного превосходства. Он произнес максимально ровным голосом: — Ну, как видишь. Не всем же всю жизнь пахать в подчиненных у фриков, пропадающих на следующий день. Надо сказать, Леоне по своей природе человеком злым не был. Любил язвить — однозначно, но и говорить прямо умел, не вынося лесть. Он все еще относился с недоверием к этому брюнету, пытающемуся скрыть свою импульсивную сторону маской альтруизма, как и его пропавшему напарнику. Да и дело звучало так безумно, что легче было поверить в то, что весь спектакль разыгрывается, чтобы осмеять его самого. Эти сомнения так и хотели вытечь через рот неконтролируемой желчью и агрессией. Знай его кто получше, довольно быстро смог бы раскусить тонкую и даже ранимую натуру, скрытую за бронированным панцирем. Но в ответ на любые проявления доброжелательности Аббаккио лишь бессильно скалил зубы да пускал когти, принцип «сделай больно, пока не сделали тебе». А Бруно выглядел человеком, который легко прожует тебя, а затем выплюнет, как сломанную игрушку или обглоданную кость. И, главное, сам не заметит, в чем его проблема. На эти слова в глазах Буччеллати блеснуло пламя холодной ненависти, так тщательно скрываемое завесой из густых ресниц и кроткой синевы глаз. — То, насколько я тебе не нравлюсь, не дает тебе право говорить что-то подобное о Винегаре. Вино в руках Аббаккио выплескивалось из бокала, но он совершенно не обращал внимание на это. Он резко задумался — а испытывает ли он на самом деле неприязнь к этим людям? Что он действительно чувствует? Имеет ли он право на эмоции в такой момент? Разве им просто не движет страх, что он вновь останется крайним? Не зная, как правильно извиниться за грубость, Аббаккио уже принялся перебирать всевозможные варианты отступления, но внезапно на задворках его сознания возникла неожиданная догадка, насчет рода отношений Буччеллати и Винегара. В голове Леоне промелькнула немного опрометчивая мысль, и, не желая упускать этот шанс, он пододвинул наполненный бокал к Бруно, и, не подав вида, что волнуется, безразлично бросил: — Какой он был, Доппио? С чего ты ему так доверяешь и боготворишь? Немного помолчав, Бруно устало вздохнул, но бокал все-таки принял и сделал жадный глоток. Так, будто бы это последнее вино в его жизни. — Он буквально сделал меня таким, — тихо, будто загробно сказал Буччеллати. Многозначительно кивнув, Леоне тоже взял бокал и осторожно потянул губами жидкость, пробуя вкус. Приятная соленость растекалась по рту, так и собираясь возвратить его, Аббаккио, в неизведанные миры на дне бутылки. — Честно, я никогда и не думал, что на свете бывают люди, способные оказать такое влияние на твою, уже вполне сформировавшуюся личность, — продолжал Бруно, сделав еще один шумный глоток. — Оказывается, нет. Леоне не хотелось перебивать нового напарника. Он лишь чуть склонил голову, готовый внимательно слушать. — Это было мое лучшее партнерство. Идеальный тандем, все было так просто. Наверное, будь он сейчас здесь, я бы просто хотел извиниться за весь тот шлак, что наговорил по молодости... — голос Буччеллати чуть задрожал, и он тут же выплеснул себе в рот львиную долю бокала, сначала чуть сморщившись, но через секунду уверенно поставив на стол пустую стеклянную тару для продолжения. Тут же допив, Аббаккио подлил обоим, но пока Бруно больше откровенничать не хотелось — в душе Леоне затеплился слабый огонек надежды. Хоть Буччеллати и выражался предельно ясно, и подвергать его слова излишней трактовке было бы по крайней мере неэтично, Леоне боязливо подумывал — что, если он и Бруно в каком-то смысле похожи? Озвучивать эту мысль он пока не собирался, но с этой надеждой в душе было приятнее даже пить. Две бутылки закончились довольно быстро, и хоть пыла и твердости в Буччеллати ни на унию не убавилось, он, раскрасневшийся, то и дело откидывал челку со лба, вытирая выступившие капли пота. Даже с каким-то недобро приподнятым настроением, он задорно стукнул кулаком по столу, спрашивая: — И это все?! И тут Леоне Аббаккио задумался. Конечно, это от слова совсем было не все, но, люди добрые, а как же оставить себе любимому на черный день? Нет, все-таки немножко поганый характер у Леоне был, и он даже с гордостью признавал этот факт. Честно признаться, роль плохого парня ему даже немного льстила, но сейчас его любопытство подогревало кроме алкоголя еще и желание узнать чуточку больше об этом Винегаре. Поэтому, сделав вид, что алкоголь уже успел крепко ударить ему в голову, он чуть оттянул горло формы, будто бы ему до жути жарко, и запустил пятерню в волосы, откидывая голову назад. Затем, опершись на стол и в итоге глядя на напарника снизу вверх, агрессивно заметил: — Для особо одаренных в холодильнике еще и бутылка «Самароли». Бруно довольно присвистнул с видом знающего сомелье, но тут же чуть нервно спросил: — А что ты раньше-то не сказал? Леоне с ухмылкой пожал плечами и развел руки. Губы с помадой вновь по-уродски кривились, он это знал так явно, как и то, что они не нравятся Буччеллати. Не нравится и он сам. Часто он и правда удивлялся, как его смогли полюбить тогда, как кажется, в прошлой жизни. Встав из-за стола, Аббаккио с силой дернул на себя дверь холодильника, заставив дрогнуть пару магнитов и фотокарточек, прицепленных к панели. На секунду в мутноватом сером пластике, из которого и была сделана дверь, мелькнуло черное каре Бруно, подавшееся чуть вперед, чтобы высмотреть, что еще такого есть в его холодильнике. А может Леоне и просто показалось. — Аббаккио, серьезно? — напарник неслышно подошел сзади, кладя руку ему на плечо. — Одна бутылка виски, и холодильник пуст? — Да, — резко отрезал Леоне, сбрасывая руку. — Я не привык готовить для себя. «Самароли» он все же достал и принялся обрабатывать на столе, но тут же вновь обратился к напарнику: — А, Буччеллати, достань стакан. Третий ящик снизу слева. Бруно тут же насторожился: — Почему стаканы? У тебя нет рюмок? Ты недавно переехал? Вопрос с подвохом. — Да, — уклончиво ответил Леоне. — Не так давно, еще не успел обжиться. Никак с виду не отреагировав на это, Бруно послушно достал стаканы и плюхнулся за стол, наблюдая, как пальцы Аббаккио ловко орудуют штопором. В голове Буччеллати лихорадочно складывался пазл со слишком размытыми гранями. Еще и подогретые вином мысли никак не желали остановиться и дать детективу чуть-чуть поразмыслить над получающейся картиной, нет, они продолжали роиться и нестись, как состав по рельсам на полной скорости. Мысленно взвыв от собственного тугодумия, Бруно вновь осторожно снизу вверх взглянул на Леоне. Виски приятно плескалось на дне стаканов, перекатывалось с неожиданно найденными в морозилке кубиками льда, раскрывало глаза и пронизывало тела, доводя до горячки. Никакой мутноты в глазах, просто чистое удовольствие, так и текущее по телу, вливающееся в жилы, отвлекающее от творящейся повсюду хреновости. Сначала Бруно морщился, заставляя вздрагивать кадык, пока напиток проходит по горлу, и виски становится похожим стакан дегтя, с этим торфяным привкусом. Бруно не может припомнить, пил ли он стаканы дегтя или что-то еще в этом роде — просто знает, что это ощущалось бы так. Затем горькость и терпкость скрашиваются огнем, расползающимся по телу, и Буччеллати ощущает нескончаемое веселье, переполняющее его тело до кончиков пальцев ног. Аббаккио пьет молча, хмуро, опять отчужденно, сводя брови и пытаясь почувствовать вкус. Бруно понимает тонкость его суждений по руке, сжимающей стакан, облизанным губам и огонькам в глазах. В висках стучит дебильная песенка про кастрюлечку, на мотив переходящая во что-то «Рюмку за рюмкой, раз за раз», и Бруно удивляется, откуда в его голове вообще взялась подобная глупость. Пьют они быстро, почти на голодный желудок, и Буччеллати в конце концов сам не понимает, как оказывается на полу рядом с Леоне, утыкаясь затылком в холодильник. Все-таки, пить виски каждый день не в его возможности. На удивление, голова была вполне себе ясная, и язык вроде бы тоже не заплетался. Неожиданно Бруно выругался от боли от удара по макушке. Он тут же развернулся, потирая больное место и удивляясь, что же это могло быть. На полу лежала фотокарточка на магните — Леоне меланхолично наблюдал, как напарник поднял ее с пола, особо никак не реагируя. Буччеллати с пол минуты вглядывался в стоящих на фотографии людей в обнимку, когда наконец с видом судмедэксперта, потирая гладкий подбородок, заявил: — Ты... и Мерлуццо. Так вы все же были знакомы. Буднично, с толикой до ужаса совершенной и светлой грусти. Чуть дрогнувшим голосом, но также непринужденно, подавив в себе всю эмоциональность, продолжил: — Я помню, он уже несколько лет как погиб при исполнении. Но человек хороший был. Бруно говорил, глядя в расположившуюся на своих коленях фотокарточку, и совершенно не видя весь спектр эмоций, отразившийся на лице Аббаккио в один момент. Бровь неестественно выгнулась вверх, рот бесшумно открывался и закрывался, как у рыбы, выброшенной на берег, а в глазах читался неподдельный страх. Наконец, через силу поборов себя, Леоне рублено и резко спросил: — Откуда ты знаешь его? — Давняя дружба, только и всего. Честно говоря, в его последние годы жизни мы довольно отдалились, вроде бы, он тоже наконец начал работать не один. Ты и был его напарником, верно? — Ясно, — Аббаккио встал довольно бодро и прямо с учетом влитого алкоголя, в один миг проглотив все чувства и собираясь с достоинством ретироваться от неудобного разговора. — Я, пожалуй, на балкон. Перекурю. Сначала, будто замявшись, он стоял, выпрямившись, в центре кухни, но затем отправился в спальню и открыл шкаф, что-то ища. Бруно хотел крикнуть вслед, что мешать курево и виски не лучшая идея, но затем сдавленно ойкнул, вспоминая, что скомкал плащ и оставил в шкафу на самом видном месте. В любом случае, Буччеллати про себя приметил, что хранить сигареты в шкафу — привычка, больше напоминавшая ребенка, прячущего от матери заначку с чем-то запрещенным. Тем временем, Леоне, не удостоив того и взглядом, прошествовал с найденным на балкон, захлопнув прозрачную дверь. Теперь его фигура почти сливалась с темнотой вечера, мало того, по двери стучали капли начавшегося дождя. И вроде ничего особо удивительного не было в продолжительных ночных дождях, знаменующих конец лета, но сейчас Бруно почувствовал, как в нем постепенно проснулось какое-то чувство нескончаемой жалости, горя, желания утешить, и проснулось оно по отношению к этому сгорбившемуся человеку на балконе, одиноко мокнущему под дождем. После выпитого спиртного, Бруно всегда становился более сентиментален, поэтому, хоть до конца и не понимая, что им движет, он неловко поднялся, опираясь на многострадальный холодильник, и прошел в прихожую. Он сразу знал, зачем пришел — черный зонт, замеченный им еще при входе. Так как пришедшая в голову идея показалась Буччеллати довольно гениальной, не думая, он цепко схватился за черную ручку, подобно утопающему, и вновь заспешил на кухню, к приоткрытому выходу на балкон. Бруно немного замялся на пороге, в груди будто что-то взорвалось, заставляя сердце стучать, как поезд в метро. Но он лишь раскрыл зонт навстречу темноте и холодным каплям, делая два неуверенных шага вперед. Леоне обернулся на шум и с удивлением встретился глазами с, мать его дери, Буччеллати, так еще и под своим зонтом. Но что-то в этих голубых глазах выглядело настолько серьезным и не намекающим на крайнюю степень опьянения, что Аббаккио резко расхотелось слать его, например, на хуй, а даже разрешить подойти поближе. Молча кивнув, будто и так услышав все, Бруно неожиданно опустил зонт, будто равняя себя с Леоне. — Важно не то, что в конце, а то, как ты до этого добрался, — негромко произнес Буччеллати. Спокойный голос вызывал лишь умиротворение и желание довериться, дергая в душе Аббаккио какие-то самые тонкие, натянутые до предела струны. — То же самое и с людьми. Не смей умирать, особенно, повязанный своим прошлым. Леоне молчал, потупив взгляд. Ему хотелось взять эту протянутую руку, не столь важно, чего: сострадания, милосердия, помощи. — Тебе лучше поднять зонт, промокнешь. — Не так страшно, а вот что до тебя... — Тут уже все бесполезно, — произнес Леоне, отметив, что при желании из его формы можно было выжать около ведра воды. Зонт Бруно все-таки раскрыл, но упрямо подошел к Аббаккио, накрывая черной тканью и его. Леоне все еще сжимал в руках промокшую пачку сигарет — он так и не закурил. Интуитивно он передал промокшую бумагу Буччеллати, тот же повертел ее в свободной руке. Холодные капли стучали по зонту и падали на плечи, заползая под воротники. — Буччеллати, ты куришь? — он спросил, тяжело вздыхая. — Эти «Мальборо» все равно никуда не годятся, но нет. — Мы собираемся стать близкими партнерами, так что тебе тоже стоит начать. Следующая минута вновь прошла в молчании, когда Леоне вдруг спросил, без особой предпосылки и даже ни на что особо не надеясь: — Так что, хочешь знать все от начала и до конца? Я не могу сказать, что целиком и полностью тебе доверяю, но, наверное, глуповато отмалчиваться, особенно, когда с этим человеком связано прошлое нас двоих. Взмах черных мокрых волос. Осторожный кивок. Медленно, будто в забытье, Аббаккио кашлянул, затем откинул со лба седые пряди. Таинство. Христос, собравший вокруг себя учеников-апостолов. И заговорил, вторя стуку дождя. Говорил Леоне долго, прерываясь на подтверждение своих слов в глазах Буччеллати, надеясь только не увидеть там осуждения. В исповеди Аббаккио звучали и «чувство справедливости», и первая и единственная взятка, ставшая роковой, и тот злосчастный вызов с ограблением, и знакомое, улыбающееся лицо сутенера. Бруно слушал внимательно, будто переживая вместе с ним все эти события, весь во внимании, с этими как обычно широко раскрытыми кристально-чистыми глазами, поглощая вниманием всего Леоне. Тому же не было неприятно — наоборот, его наконец слушали и слышали, и это было гораздо ценнее золота. На моменте с убийством напарника лицо Аббаккио дернулось неподдельным ужасом, а голос предательски задрожал, но что-то ему подсказывало, что Буччеллати все понял. Хотелось верить. И под этой немой похвалой, первой похвалой нового напарника, состоящей из искреннего сопереживания, голос Леоне вновь креп, помогая наконец закончить рассказ. — В тот момент я все же спустил курок. Да, прямо когда тело Мерлуццо шлепнулось рядом, с таким пренеприятнейшим звуком. Я до сих слышу его иногда во снах, а все стоит перед моими глазами так, будто произошло не далее как вчера. Ощущение всегда, что смогу дотронуться, что смогу что-то исправить — но каждый раз не выходит. Просто просыпаюсь в холодном поту. Неважно. Боюсь, что ничему такому я особо не следовал, наверное, просто дрогнула рука, а предохранителя по понятной причине не было. Только сутенера как назад откинуло с дыркой в груди, из которой кровь чуть ли фонтанчиком не била, тоже мерзкое зрелище. Я стою, как вкопанный, пистолет дымится, а я, главное, еще и с места дернуться не могу — слышу только подъезжающую подмогу, — на этих словах Леоне тяжело вздохнул. — Так вот, смелости раскаяться мне не хватило. Все представили, что застрелил я того мужика из самообороны, а, как выяснилось, он еще и важной шишкой был. Дали повышение. И отпуск, чтобы оправиться после смерти товарища. Слеза предательски выкатилась из глаз замолчавшего Леоне. Благо, ее не было видно в толще воды, льющейся с неба. Конечно, он умолчал об изначальной цели исповеди, но разве сейчас это было столь важно? Буччеллати подавленно смотрел на напарника, силясь что-то сказать, но затем безнадежно опустил руки, лишь потрепав того по плечу в знак поддержки. — Все эти года мне казалось, что, если я расскажу об этом кому-нибудь, он тут же плюнет мне в лицо или даст пощечину. Но ты, Бруно, стоишь с таким состраданием, так и написанным на лице, и пока не собираешься отворачиваться от меня, так вот, может, и во мне есть что-то хорошее? Может быть, осталось совсем немного? Что можно не только ненавидеть? Буччеллати приблизился, спокойно вглядываясь в лицо Аббаккио. — Я не ненавижу тебя, Леоне, и в ближайшее время пока не собираюсь. — Хорошо. Я рад это слышать. Я тебя тоже, как в принципе и Доппио, — улыбка подернула уголки губ Леоне, но теперь она не казалась Буччеллати уродливой. А, да, покрытых водостойкой помадой. Теперь Бруно был уверен. Дождь только усилился, к ночи похолодало, но на душе почему-то было так тепло. Кто знает, может быть, сработаемся?