Малышка

Она сбегала ночью из комнаты, чтобы иметь возможность помыться в стылой купальне, черпая ледяную воду из деревянной кадки и постепенно привыкала к такому быту, понимая, что лучшего ждать уже не стоит. Со временем ледяная вода перестала казаться обжигающей и кусающейся и единственной трудностью теперь было добыть новый кусок мыла. Но и это было решено. Отправляясь стирать одежды, она теперь могла украдкой складывать обмылки себе в карман. Хината просто не могла себе представить, как неделю, а то и две будет ходить без гигиенических процедур, поэтому просто делала то, что считала нужным. Ароматы, которые источали дети в приюте в первые дни приводили в ужас, и она совершенно не хотела становиться такой же неопрятной, что у нее прекрасно получалось. А еще Хината старательно ухаживала за своими ветхими платьями. Старалась не пачкать и бережно стирала раз в три дня, сохраняя аккуратность. За столом с ней отказывались сидеть потому, что она ела не как все. Тщательно прожевывая пищу с закрытым ртом, она делала это бесшумно и неспешно, когда как остальные поглощали в себя еду в первые минуты, громко чавкая и стуча приборами. И за это ее тоже невзлюбили. Точнее, просто стали таскать еду из ее тарелки, если к моменту, когда они доедали, у нее всегда еще что-то оставалось. — Что уставилась? — Спросила Люси, когда Хината бросила ледяной взгляд на девушку, наколовшую вилкой ее картофелину. Хината молча подцепила картошку со столового прибора обидчицы и, упорно глядя ей в глаза, демонстративно положила еду обратно в свою тарелку. — Ах ты зараза! — прорычала Люси. Но, Хьюга медленно поднялась из-за стола и пересела. Кормили их в приюте очень скромно. Луковый суп, картошка, тушеные овощи. Изредка добывали рыбу и тогда обязательно варили ароматный рыбный суп. По праздникам давали немного мяса. Чего всегда было в изобилии, так это хлеба. Люси этим старательно пользовалась и уплетала его за троих, собирая с детей кусочки, словно валюту. Видимо, еще поэтому она была такой крупной. Близилась зима, а у Хинаты даже не было теплой одежды. Нет, климат здесь был мягким и температуры всегда сохранялись плюсовыми, изредка нагоняя ледяные ветра с Альп. Но, после изнуряющего летнего зноя даже пятнадцать градусов казались настоящим холодом. Особенно в тоненьком хлопковом платье с передничком. Ей определенно нужно было сообщить мадам Лемье, что к зиме у нее нет совершенно ничего… Только вот… Говорить она так и не начала… Решено. Она напишет. Надо только раздобыть карандаш и бумагу. Странно, но девочки в приюте не учились, они много работали, у каждой из них были свои задачи в течение дня и они даже слушали истории, читаемые мадам Лемье, но сами никогда ничего не читали. Как сообщить, что тебе нужны бумага и карандаш, если не можешь говорить? Хината несколько раз возникала перед фигурой настоятельницы приюта, пытаясь ей сказать что-то, но та так и не поняла ее просьбы. На четвертую попытку, она догадалась изобразить, что пишет что-то на ладони, держа в руках невидимый карандаш. — Пришло письмо? — Спросила мадам Лемье, но Хината замотала головой. — Ты хочешь, чтобы я написала письмо? Снова отрицательный жест. Девочка указала на себя, старательно повторяя жест, словно она пишет на ладони, а потом указала на настоятельницу. — ТЫ хочешь написать письмо??? Мне??? — Она была явно удивлена догадке, и еще больше удивилась, когда Хината чуть улыбнулась и согласно закивала головой. — Ты умеешь удивлять, Рени Боден. Ну, идем, напишешь мне письмо.

***

Близилось Рождество — праздник, на который отпускали практически всех студентов кампуса по домам. Итачи не отмечал его, в его семье была другая религия. Однако, не пренебрег возможностью отправиться домой хотя бы на несколько дней. Он добрался поездом сначала от Эдинбурга, расположенного далеко на севере Великобритании до южного Фолкстона, затем на огромном пассажирском корабле пересек пролив Ла Манш до портового города Кале, откуда вновь пересел на поезд и уже прямиком направился домой. Трое с лишним суток занял весь путь, но он не был трудным — купе первого класса было оснащено всем, что необходимо в дороге для молодого аристократа, который все свое время в поезде потратил на изучение книг. На судне же он провел не более четырех часов, практически не заметив того времени. Пять месяцев прошло с момента трагедии в квартале и Итачи, войдя через главные резные ворота, выстроенные в японском стиле и увенчанные гербами всех четырех кланов, когда-то поселившихся здесь, на миг замер, всматриваясь в символ семьи Хьюга. Он поежился, кутаясь в дорожный плащ потому, что в этот день с гор спустился довольно пронизывающий ледяной ветер. Еще один клан прекратил свое существование. Великий и когда-то очень могущественный. Но, одно дело, когда он просто вырождался, а другое — когда люди вот так трагически гибли… Итачи шагнул на территорию Японского Квартала и огляделся. Раньше дом Хьюга, большой и просторный, построенный из дерева в древних традициях клана, возвышался над территорией и украшал его своими резными японскими мотивами. Теперь же, на его месте зиял черный монолитный камень. Учиха первым делом направился к мемориалу, замерев на мгновение над ним, мысленно поздоровавшись с погибшими дальними родственниками и его нареченной. Малышка… Он все еще не мог поверить, что эта искренняя, вечно улыбающаяся и сияющая девочка, к которой он был так привязан… Что ее больше нет. Итачи поклонился мемориалу, прочитав все имена, написанные на нем и добавляя к именам старших уважительный суффикс -сан, который при обычной речи опускал за ненадобностью. Однако, именно в этот момент ему казалось это самым правильным. Еще немного постояв у черного камня, Учиха направился, наконец, домой. У него будет почти неделя, которую он сможет провести с семьей. После долгой разлуки длинною в полгода, он довольно сильно соскучился. — Мама. Отец. — Он вошел в двери дома и поежился от тепла, только сейчас понимая, как снаружи было холодно. — Итачи, сынок! — Микото бросилась к сыну, чтобы поприветствовать и обнять. — Как же я рада видеть тебя!

***

Саске злился на Итачи. Он негодовал, что, излив брату в письме свою душу, не получил за все это время от него ни строчки. Упорно ждал, когда же брат напишет, но Итачи отвечал на письма родителей и ни разу за это время не написал Саске. Это вызывало ревностное чувство обиды на брата. В конце концов, они оба потеряли в этой трагедии не просто нареченных, а близких себе людей. И Итачи совершенно никак не разделил с ним свое горе. Это было обидно. Досада снедала младшего наследника Учих и когда тот услышал голос вернувшегося старшего брата, даже не удосужился спуститься, чтобы поприветствовать его. Не было нужды. Выходить к ужину совершенно не хотелось, так что, Саске просто усиленно занялся самообразованием. Он заканчивал изучать "Исследование Свойств и Причин Богатства Народов" Адама Смитта, именно эту книгу старший брат прочел в оригинале за пару лет до поступления в Эдинбургский Университет и его эссе с анализом книги и послужило безоговорочному принятию Итачи в студенты. У Саске же было несколько вариантов — учиться на родном французском в Париже, отправившись в Сорбону, однако, там предлагались гуманитарные науки, младшего Учиху же тянуло следовать за братом. Итачи всегда считал, что за экономикой и политикой кроется будущее и Саске был с ним полностью согласен. Поэтому и хотел отправиться в Великобританию вслед за братом, для чего с усердием изучал литературный английский, который давался ему в целом вполне легко. Но, вот это творение Адама Смитта… Если бы не заметки Итачи карандашом поверх незнакомых слов, Саске почувствоал бы себя полным болваном. Экономический английский был довольно сложен и голова закипала от попытки понять написанное, перевести и проанализировать одновременно. Ничего, он справится. Если назойливая девчонка Узумаки не будет так настойчиво мешать его обучению. В дверь коротко постучали, прерывая высокопарные мысли о будущем. Саске раздраженно цокнул языком и, захлопнув книгу, поднялся с кресла, разминая затекшую спину. Открыв дверь, он замер узрев на пороге старшего брата. Итачи уже переоделся и умылся, о чем говорили его влажные волосы, собранные в непривычно тугой хвост. — Ты не спустился к обеду. — Констатировал брат. — Не было желания. — Саске хотел картинно захлопнуть двери, но Итачи не позволил. — Даже поздороваться с братом после полугода разлуки? Внутри Саске заклокотала обида. — Смысл, если брат не соизволил написать ни единого письма за это время? Итачи осекся, напрягаясь и меняясь в лице. Повисла звенящая тишина, которая нарушалась разве что гневным сопением Саске. — Я не знал, что конкретно написать тебе… — Честно признался Итачи. — Что скорбишь? Что тебе тоже тяжело? Хотя бы спасибо за то, что я все тебе рассказал. — Саске было сложно держать себя в руках и он был на грани раскричаться на все еще стоящего на пороге комнаты брата. — Спасибо? — Итачи недоуменно моргнул. — Да что угодно! Я излил тебе душу в том письме, всю свою боль. Я видел все своими глазами, Итачи. И мне нужно было от тебя хотя бы слово. Хотя бы одно чертово слово! Но ты просто проигнорировал меня, как всегда! Сорвался. Младший брат просто выкрикнул последнюю фразу, напряженно прищурив глаза. Словно сейчас ненавидел Итачи. — Ты прав… Это было жестоко… — Старший Учиха вздохнул, чуть отступая назад. — Я не знал, что написать тебе, брат. И сейчас не знаю, что сказать. Потому, что мне тоже было больно. — Мог сказать хотя бы это. — Прорычал Саске сквозь зубы. — Я не знал, как. — Итачи усталым взглядом воззрился на него. — Но, здесь и сейчас я просто могу тебе это сказать. Не на бумаге. — Прошло целых пять месяцев… — Уже неуверенно попытался возмутиться младший Учиха. — Я знаю. Прости меня за это. Мне тоже было очень больно…