Girl, You lived your life like a sleeping swan Your time has come To go deeper The Rasmus - No Fear
Как только она осталась наедине с огромным пространством – своего рода сетью переулков и улиц – Талия поняла, что влюбилась в этот город. Влюбилась крепко, настолько, насколько это может сделать человек, болезненно усмехающийся над самим понятием "любовь". Влюбилась до сумасшествия, до глупой улыбки и жаркой агонии – чистой воды безумие, но безумие, заслуживающее привилегии. Очень сложно влюбиться в город. Прохладное безразличие, едва скользнувшее неощутимым осенним ветерком – так и бывает чаще всего. Легкая симпатия, чуть тронувшая струны души, сыграв самый простой из существующих в мире аккордов, – чуть реже, но не стоит исключать ее из возможностей. Яростная, до жадного глотания воздуха и ненормальной для других людей судороги, отравленная уже сама по себе страсть – почти никогда. Но для нее все было очевидно. Талия внезапно осознала, что этот город станет для нее самым огромным разочарованием в жизни. Конечно, ей будет весело. Весело как в последний раз. Грейс с шумом втянула в себя холодный воздух, насмешливо обжигающий ледяными порывами, на границе у входа в Центральный Парк – точка отсчета, пусть и неосознанная. По спине пробежала мелкая дрожь, будто кто-то провел мокрой кисточкой вдоль позвоночника. Это было так же смешно, как если бы она случайно поцеловала совершенно незнакомого человека на улице и вдруг поняла бы, что нашла любовь всей своей жизни. Сейчас ощущение было похожее. Безо всяких сомнений неправильное, но такое яркое и кричащее своей необходимостью... Еще один симптом болезни под гордым именем "Талия Грейс". Солнце последний раз задиристо мазнуло бледное лицо девушки, и тут же порывисто отскочив прочь, скрылось за непроходимыми баррикадами грязно-серых рваных облаков, злорадно заграждающих собой небо. Вырубилось так быстро, как стремительно севшая батарейка. Холодный весенний ветер заставил Талию поморщиться. Сейчас в пору с тоской вспомнить обжигающий своей вычурной пошлостью калифорнийский зной. И это только первый день. Отлично, Грейс, осталось всего лишь вечность. Дождь хлынул резко. Внезапно, как если бы он хотел просто стереть этот противный город со всеми его жителями с лица земли. Талия закрыла глаза, представляя, что ледяные капли, безжалостно хлестающие ее по лицу, всего лишь ласково дразнят ее, причиняя неощутимую, но довольно обидную боль. В голове возникла причудливая картинка: бесцветные небесные слезы вдруг оказываются растворителем и разъедают все краски Нью-Йорка. Разноцветные дорожки сбегают с полотна бытия, унося вслед за собой миллионы жизней под аккомпанемент истошных криков и "Green Day"... Грейс поймала себя на мысли, что в последнее время она и без дури прекрасно себя чувствует. Тело тряхнуло крупной дрожью. Во рту появился кислый привкус. Самообман – что может быть лучше? Эфемерная завеса из бесцветных капель расступается от безмятежной, но все же уверенной походки девушки. Ее высокая стройная фигура легко прокладывает себе путь среди бесшумного водопада, срывающегося со сцепившихся высоко над головой веток, словно с протекающей крыши влажного зеленого шатра.Черная подводка чудесным образом прилипла к коже так крепко, что даже яростный ливень не мог ее уничтожить. Ветровка беззаботно расстегнута. Воспаление легких в начале апреля – вполне в ее стиле. Она идет, наслаждаясь всем этим. Полная неизвестность, новый город и она. Такая яркая и серая одновременно. Она разрушает все, к чему прикасается, но в этом есть своя, смертельная прелесть. Всех, кто хоть немного любит ее, она в духовном смысле убивает. Разбивает на тысячи искаженных страданиями осколков. Растирает в пыль все грани совести. Слишком настоящая и импульсивная, чтобы полюбить сама. Слишком не верит в само существование этого чувства. И слишком его боится. Она на секунду замерла, когда заметила смуглого парня, расслабленно развалившегося на лавочке впереди. Остановилась. Прищурила ясные синие глаза, вдруг заискрившиеся бирюзовым неоном. Закусила бледную губу, сдирая с нее кусочек кожи. Поморщилась. Облизнула ранку, чувствуя привкус ржавчины и соли. Медленно склонила голову набок, довольно улыбаясь. Скрестила два пальца на удачу. Когда резкая трель мобильника нарушила молчаливую идиллию и парень открыл глаза, Грейс на секунду задержала дыхание. У него были пьяняще-кофейные карие глаза. Где-то в их глубине таилось солнечное тепло цвета ямайского рома. Она еще не поняла, что он, возможно, станет самой большой ошибкой или самой большой удачей в ее жизни. – Передай, пожалуйста, соус. Аннабет вздрагивает от сухого и ровного голоса. Талия же наоборот, едва подавляет истерический смешок. Нервно кусающая губы Аннабет и само понятие о хладнокровии в воплощении ее матери сведут с ума кого угодно. Это долбанное представление началось в тот момент, как только они перешагнули порог дома Чейз. Перед этим Аннабет несколько минут нерешительно переминалась у входной двери, крепко сжимая во влажных ладонях бумажный стаканчик, наполненный уже остывшим кофе, наличие которого она, кстати, так и не потрудилась объяснить Талии, ровно как и ее двухчасовая прогулка в никуда. Минерва, как она сама просила ее называть, произвела на Грейс впечатление с первой минуты их знакомства. Высокая и прямая, словно ей вместе позвоночника в спину воткнули стальной шест, довольно хорошо сохранившая фигуру для своего возраста. Вьющиеся темные волосы собраны в строгий "учительский" узел, серые глаза настолько пусты и бесцветны, что становится жутко, кажется – там со свистом гуляет седая метель. Ни грамма косметики. Весь ее вид, не выражающий никаких эмоций, вызывает у Грейс дикое зудящее в затылке раздражение и неприязнь. Аннабет не кинулась к ней на шею, а только безразлично кивнула на скупое материнское приветствие, как послушный робот, совершенно равнодушный к происходящему. И только по ее мертвенно-бледным щекам и блестящим мокрым блеском глазам Талия поняла, каких сил Аннабет это стоило. Минерва не поинтересовалась, как они долетели. Не стала спрашивать о их жизни в Калифорнии. Не обняла дочь после пятилетней разлуки до хруста ребер. Талия начинала понимать, почему Аннабет в порыве злости сожгла все ее фотографии. Квартира оказалась большой, но какой-то неуютной. Слишком чисто. Слишком правильно. Слишком... бессмысленно. Много книжных шкафов, противных белых и серебристых оттенков, тяжелых плотных штор и совсем нет пыли. Талии вспомнилась собственная съемная квартирка, напоминающая вход в Неправильную Нарнию. Код Н.Н – их с Чейз старая шутка. С этого воспоминания и началась ее личная вечерняя истерика. За маленьким круглым стоиком, какие обычно украшают своим существованием многие забегаловки, царило то самое напряжение, когда вместе собираются люди, которым не о чем говорить. Оно искрило оголенной проводкой, проникая глубоко под кожу Талии и Аннабет, трясло их изнутри и крошило кости, стирая их в мелкий порошок. И даже любимые запахи Грейс – оливковое масло и свежая зелень – не могли успокоить нервы. Короткие и однообразные реплики Минервы только усугубляли ситуацию. – Слишком остро, не находишь? Больше не стоит заказывать в этом ресторане. Вилка в руках Аннабет неровно дрожит, со скрипом вырисовывая злые каракули на дне тарелки. Лампа над головой тускло мерцала, отчего лицо блондинки и цвет ее волос казался особенно бледным – спутанная желтоватая вата. Застиранная до невозможности, но все равно любимая синяя майка оказалась слишком тонкой для удушливой ледяной атмосферы за столом. Девушка поежилась. – Да, наверное. Талии едва удается не подавиться горячей картошкой. Словно она попала на ужин в семью аристократов. Холодно, культурно и отчужденно. – Пришло письмо от твоего брата из Оксфорда. Грейс судорожно принялась запихивать в рот лист салата, чтобы на зафыркать от беспричинного глупого хихиканья. Аннабет бросила на нее злой взгляд, нарочито медленно пережевывая. – И как у него дела? – честно стараясь выглядеть хоть немного заинтересованной, участливо спросила Аннабет, незаметно пиная под столом Талию, которую уже распирало от неудержимого смеха – она почти согнулась пополам. – У него все хорошо и ему очень нравится учиться. А как твои дела? – Минерва бросила на дочь многозначительный взгляд, разгадать который было почти невозможно. Аннабет глубоко вздохнула, закрывая глаза. Ее плечи непроизвольно приподнялись, выдавая скрытую усталость. – Что именно ты имеешь вв... – Чейз раздраженно покосилась на подругу. Талия с наслаждением потянула через трубочку молочный коктейль, нарочито громко фыркая и чувствуя, как холодная и слегка вязкая сладкая жидкость течет по пищеводу. – Ты ведь собиралась учиться на архитектора? – Минерва выразительно приподняла тонко выщипанную темную бровь. На каменном лбу прорезалась глубокая складка. Талия закашлялась, не замечая странного взгляда Аннабет, с наслаждением стукнувшую ее по спине, прямо между лопаток. Блондинка со звоном отложила вилку и нож, который незамедлительно бросился со стола, совершая излюбленную попытку суицида, столь популярную среди столовых приборов. – Мне было восемь лет и меня было легко впечатлить. Особенно после твоих сказок на ночь об античной архитектуре. Это давно в прошлом, можешь не сомневаться. – Очень жаль, я могла бы помочь с поступлением на Факультет Архитектуры и Городского Планирования в Колумбийском Университете. Декан – мой хороший знакомый, и он мог устроить тебе сейчас небольшую практику. Неплохая подготовка перед следующим учебным годом? Талия замерла. Вот и поднялся главный на сегодня вопрос. Она одинаково ждала и боялась его. Дыхание стало прерывистым и тяжелым. – А ты хочешь, чтобы я осталась здесь на весь год? – Аннабет вцепилась в мать изучающим взглядом, стараясь на выдать грызущего ее волнения. Внизу живота затянулся тугой узел липкого страха. Минерва только неопределенно передернула плечами. Все признаки оживления мраморной статуи тут же испарились. Время в квартире опять превратилось в вязкий янтарь, в который так любят попадаться мелкие мушки недосказанности. – Передай, пожалуйста, хлеб.***
Комната Аннабет оказалась гораздо приятнее, чем вся остальная квартира. Нежно-голубые и воздушные тона, светящиеся наклейки на потолке в виде созвездий, двухъярусная деревянная кровать, наивно выкрашенная в глубокий синий цвет, неплохая стереосистема, кстати, и множество книжных шкафов. Волне девчачье зеркало в углу у окна. – И здесь жил твой брат? – по-хозяйски оглядывая комнату, присвистнула Талия. Аннабет замерла у двери, глотая ртом воздух. Если бы Малькольм был сейчас рядом, она бы обняла его так крепко, насколько могла бы. Внутри разлилось беспричинное тепло, совсем как сегодня днем, после встречи со старым учителем. Захотелось быть до глупости сумасшедшей. – Раньше это была наша с ним комната. – блондинка окинула трепетным взглядом чумазого плюшевого жирафа с порванной лапой, замершего на нижнем ярусе кровати в немом оцепенении. Шестилетняя Аннабет любила засыпать с ним в обнимку. Казалось, эта игрушечная нелепость защищает ее от кошмаров. – Он все сохранил, представляешь? – Чейз засмеялась. Светлый нотки ее смеха разлетелись по комнате и выпорхнули в окно, которое как раз распахнула Грейс, ночными бабочками, растворяясь в сумерках. – Все мое он оставил! Талия ободряюще улыбнулась и снова отвернулась к окну, задумчиво рассматривая хлипенькую на вид пожарную лестницу. Это не укрылось от ее проницательной подруги. – Ты так и не рассказала, где была все это время. Позвонила мне первая... – блондинка подозрительно нахмурилась, падая на кровать и поморщилась – ударилась затылком о перекладину. – Ждала у моего дома. Такая вся радостная... Грейс уже лихорадочно перебирала вещи из чемодана, в поисках чего-то неизвестного природе. Аннабет закатила глаза, стягивая тугую резинку с волос. Светлые пряди свободно упали на плечи. – Что ты ищешь? – массируя виски, тихо выдохнула Чейз. Вся эта суматоха ее окончательно вымотала. Надо же... Еще недавно она была в Калифорнии и даже не помышляла о своей прошлой жизни. А сегодня она вернулась туда, где меньше всего ее кто-либо ждал. Разве что... Хотя, нет. Все друзья о ней уже забыли. – Мое черное платье без бретелек, – на автомате откликнулась Талия. Аннабет тут же утратила все спокойствие, обретенное в ее старой комнате – своего рода убежища. Колючее предчувствие чего-то плохого нарастало все больше и больше. – И кого ты собралась здесь соблазнять? – нервно усмехнулась блондинка, вдруг с ужасом понимая, что не может остановиться, и попыталась сосредоточиться на причудливых тенях, играющих свой собственный театр на стене. Тень Талии была похожа на маленького горбунка. Смех накатил новой волной. Она почти захлебнулась. – Ты тоже одевайся! – вместо ответа, обронила Грейс. – И жизненно важный вопрос: пожарная лестница на рухнет? Аннабет вскочила, зябко обхватив себя руками. Как это все далеко и знакомо... Сколько раз она вот так вот сбегала по пожарной лестнице, давя в себе злые слезы и кусая губы, чувствуя противный привкус помады. Ее мыслям вторил гул машин и звуки клубной музыки. – Куда мы собираемся? Талия на мгновение прекратила свое занятие и крепко сжала тюбик помады тонкими узловатыми пальцами. Плавной походкой, словно танцуя, то и дело покачивая бедрами, подвела Аннабет к зеркалу и завороженно остановила свой взгляд на их отражении. Чейз постаралась из всех сил смотреть только на зеркальную копию старенького плаката Led Zeppelin на стене, но Талия настойчиво развернула ее лицо за подбородок и провела алой помадой неровную линию по ее губам, будто зачеркивая их бледный природный цвет. Ярко и пошло. Аннабет ощутила уже знакомое противное чувство дежавю. Тринадцатилетняя Аннабет стоит перед зеркалом, поправляя подол неприлично короткого платья. Голова уже кружится от самой только мысли о предстоящем, но она все равно упрямо натягивает высокие каблуки и замазывает тональным кремом ссадину на щеке. Телефон раздраженно вибрирует в кармане, требуя ответить на звонок. Аннабет странно улыбается своему зеркальному двойнику. Внизу у пожарной лестницы ее уже ждал Нико. – Так куда мы идем? Талия ухмыльнулась и подалась вперед к гладкой зеркальной поверхности, выводя на ней жирной помадой кровавого цвета: "В настоящий Нью-Йорк".***
– Я все еще не могу поверить, Талс! – в который раз повторила Аннабет. Кажется, ей это нравилось. Смакуя снова и снова это предложение, она получала хоть какое-то удовлетворение для своей совести, которая истошно вопила, что эта безмозглая идиотка наступает на те же самые грабли. – Во что именно? – поправляя тщательно завитые смоляные локоны так, чтобы они выглядели небрежно, переспросила Талия. Аннабет покачала головой, сильнее затянула свою кожаную куртку и молча спустилась по серой крутой лестнице в подвал вслед за подругой. Широкий коридор с бетонными стенами, тусклыми лампами и ржавыми трубами на всей протяженности напрочь пропах сыростью, потом и сигаретным дымом. Виднеющаяся в конце дверь, больше напоминающая канализационный люк, была единственной во всем этом лабиринте. – Ты потащила меня на сомнительную вечеринку в подвале какого-то магазина сотовой связи по приглашению парня, с которым познакомилась только сегодня! Грейс подняла вверх палец и остановилась в нескольких шагах от двери, прикрыв тонкие веки, замазанные дымчато-черными тенями. Из-за нее доносилась музыка, пьяные крики и смех. – Чувствуешь? – Аннабет отрицательно покачала головой. – Это я называю свободой! – сладко протянула Талия, игриво улыбаясь. Чейз не смогла не улыбнуться в ответ. – И все-таки это безумие. Грейс вместо ответа дернула на себя дверь. Ее первым же выстрелом убила музыка. Ударила так, что в ушах зашумела кровь. Даже маленький шаг в это мерзкое пространство казался неимоверно тяжелым. ...I'm waking up to ash and dust...* Аннабет кивнула, вдыхая душный клубный воздух. Да. Она чувствовала себя именно так. Заражена и радиоактивна. Кислотно-молочный дым стелился по полу, меняя свой цвет по прихоти лазерных лучей. Взгляд полоснула огненная полоса – импровизированный бармен (самый изобретательный из организаторов) показывал небольшое шоу. Кудрявая голова паренька неровно дергалась под музыку, совсем не попадая в такт. Глубокая синева давила на сознание. Колонки, должно быть, в короткий срок лопнут. Голову Аннабет сжали стальным обручем. Песня обволакивала, заставляя Талию запрокинуть голову назад и упиваться этим ощущением нереальности. Она была в своей стихии. Тонкая фигура Грейс медленно растворилась в толпе, не обращая внимания на попытки Чейз схватиться за ее руку, как утопающий хватается за соломинкой. Аннабет стало нечем дышать. Она плотнее застегнула молнию на куртке, словно стараясь защититься от этого противного мира, который был слишком знаком и потому так ненавистен. Она бы предпочла никогда с ним не пересекаться, но зачем-то позволила Талии привести ее сюда. Сходить с ума весело только в теории, если уж на то пошло. Жарко и душно. Слишком много людей. Целая толпа их ровесников и ребят постарше, к тому же несколько малолеток, с восторгом визжащих и неумело барахтающихся в новой для них атмосфере. Аннабет стало противно. Она хорошо все это знала. И здесь бывала не первый раз. Поэтому и согласилась пойти – была уверенна, это никакой не обман. Еще бы... Когда-то это место было редкостной забегаловкой, пока несколько друзей не решили сделать из него собственный клуб для "страждущих". Она сама была в числе основателей. А спорила так, для кармы. Пробираясь сквозь кричащую и хохочущую толпу, она чувствовала себя невозможно грязной. Но, нацепив безразличный вид и опустив взгляд в покрытый мелкой сверкающей пылью пол, ей удалось пробраться к туалету, в котором она буквально спряталась от блестящих от пота тел, запаха дезодорантов и ментоловых сигарет – редкая дрянь, кстати, как вообще их люди курят? Хотя, тут скорее дело в мейнстриме. Аннабет, опираясь руками о грязную раковину, принялась снова и снова глотать воздух, стараясь не смотреть в зеркало. Зря она на это согласилась. Даже после пяти лет относительно нормальной жизни ей стоило больших усилий не сорваться. И теперь, находясь в самом центре своего внезапно вернувшегося прошлого она, казалось, задыхалась. Холодная вода, судорожно разбрызганная по раскрасневшейся коже, нисколько не успокоила. Лицо пылало. Почему? Просто так. Вспомнился разговор в маленьком уютном кафе сегодня днем... Чейз тряхнула головой, отгоняя подальше такие мысли. Не хватало только расплакаться. Тяжелые шаги за дверью прошибли ее леденящим душу страхом. Ей просто не хотелось, чтобы кто-то ее видел. Она поспешно забежала в первую попавшуюся кабинку и закрыла дверь на ржавую металлическую задвижку. Дверь скрипнула. Кабинку оказалась настолько узкой и провонявшей чьими-то дешевыми духами (и ладно бы только духами), что Аннабет, не удержавшись, чихнула, больно ударившись головой о хлипкую дверцу. В волосах застряла кислотно-розовая жвачка, до этого гордо украшавшая изуродованную черным маркером поверхность дерева. Отлично, Чейз. Ты сегодня на высоте. Аннабет с глухим стоном сползла по холодному белоснежному кафелю на пол. Она вышла оттуда не скоро. Спустя минут двадцать, перед этим предварительно выцарапав из волос жвачку и стерев с лица следы недавнего срыва. Сосчитала до восьми – на большее терпения не хватило. Решительно вырвалась в мучительный темный рай, сотканный из самых вульгарных подростковых желаний. Когда-то и она была такой. А вот Талия навсегда застряла в пубертатном периоде. Вязким шлейфом лилась медленная музыка, и парочки, жадно обхватившие друг друга руками, словно в страхе потерять, неуклюже топтались на танцполе. Чейз сбила не мало счастливых влюбленный, пребывающих на грани с Нирваной, пока пробиралась сквозь море человеческих тел, в поисках Талии. Голова кружилась от удушливых запахов алкоголя и пота. Она нашла ее у барной стойки. Грейс сидела на пластиковом апельсиново-рыжем барном стуле, закинув ногу на ногу и, подперев кулаком голову, обольстительно улыбалась парню, лицо которого Аннабет не разглядела – он сидел к ней спиной. Рядом на барной стойке стоял на половину опустошенный стакан с ядовито-зеленой жидкостью внутри. Контур фигуры девушки пьяно обводил болезненно синий свет от прожекторов и лазерных лучей. За ее плечами клубилась ажурная сизая дымка, причудливо переплетаясь и так напоминая кружево. К горлу подкатила тошнота. На губах застыл противный приторный привкус. Пока она приближалась, успела уловить обрывки их разговора. – .... так кто все это придумал? – смеясь, Талия окинула нетрезвым взглядом окружающее пространство. Ее сапфирово-небесные глаза заиграли неоновыми искрами. Чейз устало вздохнула. Всегда она так. Сводит людей с ума, а потом не знает, как с этим быть. Она ведь даже не осознает, как сильно разбивает и... ломает окружающих. А если и осознает, то ей это определенно безразлично. Но вот что действительно страшно – разрушая других, она не замечает, как крошится фундамент и ее души. Парень, с которым она так умело кокетничала, пожал плечами. – Это коллективное детище. – он придвинулся к ней ближе. – Богатенькие дегенераты любят тратить родительские деньги! Это не новость, но подпольный клуб – ему уже несколько лет. Я его помню еще жалким подобием на нынешний, но здесь всегда было весело... Аннабет, должно быть, послышалось, но голос показался ужасно знакомым. И неряшливый беспорядок на темной шевелюре... ...несколько лет... Нет. Быть не может. Талия с озорным огоньком в глазах потянула через трубочку свой напиток и тут же скривилась. Спина парня затряслась от беззвучного смеха. – Что за гадость я пью? – Грейс брезгливо отодвинула стакан. – Называется "Морская болезнь". На вкус похоже, да? – оба засмеялись, как ненормальные. Аннабет своим цепким взглядом успела заметить остатки чего-то белого на пальцах Талии, сжимающих в руках зигзагообразную алую соломинку. Ясно. Опять за старое. Она неумолимо приблизилась с самым злым выражением лица, на какое только была способна, но в этот момент ее ослепил луч прожектора и Талия успела ее заметить. – Анни! Я думала, ты потерялась, – беззаботно крикнула Талс, всем своим видом показывая, что уж она бы ее точно не стала искать как минимум до утра. Ее знакомый развернулся. Его лицо еще несколько мгновений казалось Аннабет смазанным и затуманенным, а потом наконец проступило четко. Карие глаза расширились, неверяще вбирая в себя выражение ее лица. Чейз почувствовала тупую боль в области сердца – как если бы она долгие годы жила только с одной половинкой сердца, а сейчас ей внезапно назойливо всунули другую. Можно было бы и обойтись без этого, но так она... целая. А Нико ди Анжело сидел, не смея пошевелиться. Он был просто не в состоянии ни говорить, ни думать. Только смотреть с приоткрытым ртом, отмеряя секунды рваными глотками воздуха. Внутри у обоих что-то сломалось.