О ссорах и не только

Кави всегда был натурой весьма увлекающейся, что на самом деле означало примерно следующее: когда он чем-то вдохновлялся, то прекращал обращать внимание на целый мир. Пока он жил один, все было в порядке, его все устраивало, все вещи лежали на своих местах, хотя кому-то постороннему так не показалось бы, вот только сейчас он жил вместе с Аль-Хайтамом, который всегда и во всем найдет повод для недовольства. Недавно Кави получил новый заказ на строительство особняка в Порт-Ормосе, так что уже с неделю занимался чертежом, все придумывал, рисовал, стирал, рисовал заново и с воем осознавал, что первый вариант был лучше, — и так по кругу. Само собой, его рабочее место превратилось в свалку, по словам Аль-Хайтама, для самого Кави не все было так плохо. Ну, если не видеть разбросанные неудачные чертежи, карандаши, краски, кисти и так далее по всему дому. Кави и не видел, в отличие от Аль-Хайтама, который обо все это исправно спотыкался. — Да потому что нечего ходить по дому, уткнувшись в книгу лицом! — огрызался Кави всякий раз, стоило Аль-Хайтаму в очередной раз высказать свое недовольство. — Это мой дом, если ты забыл, и я могу делать все, что хочу. — Ну попробуй выгнать меня. И после этого Кави вновь сосредотачивался на чертеже, пока верткие мысли-идеи не улетели, не растворились среди эмоций и прочих размышлений. Он несколько забыл, что Аль-Хайтам терпением никогда не отличался. Это случилось ровно через два дня. Кави сидел, сгорбившись, на стуле и чертил антаблемент будущего особняка, вырисовывал, от усердия высунув кончик языка, на фризе триглифы, когда позади раздалось нечто среднее между шипением и рычанием. Кави даже оторвался от ватмана, повернул голову и сказал: — Ты в такие моменты похож то ли на змею, то ли на гиену. Чужие глаза чуть засветились на бледном лице, Аль-Хайтам наклонился, подобрал какую-то зарисовку на клочке бумаги и скомкал. — Не смей! Мне это еще нужно! — Пра-авда? — от количества яда в его голосе Кави передернуло. — Что же ты тогда отбросил это от себя подальше еще десять дней назад и с тех пор не вспоминал, спокойно наступал, пока шатался по комнатам? — Какая разница? Я знал, что оно там и что еще понадобится! Аль-Хайтам присел на корточки, дотянулся до другого листка, поднял его и продемонстрировал Кави. На уже не белом из-за разводов от карандаша листке темнели четкими линиями контуры фонтана. Это Аль-Хайтам тоже безжалостно смял под возмущенный вскрик Кави. — Это ты выбросил неделю назад и с тех пор не возвращался, более того, нарисовал другой фонтан и положил на стол, следовательно, этот тебе уже не нужен. — Да что бы ты понимал… — Вот эту лестницу ты перерисовывал двадцать три раза, а потом сдался, — новый листок выглядел непрезентабельнее предыдущего, — но вместо того чтобы выбросить в мусорное ведро, ты бросил это на пол. — Аль-Хайтам… — Эта же неудавшаяся попытка начертить план особняка и вовсе безнадежная, ты сам это сказал, — он поднял немного порвавшийся с краев ватман, — но снова решил оставить здесь. — Прекрати портить мои чертежи! — Кави вырвал из его рук ватман. Точнее попытался — Аль-Хайтам сразу не отпустил, так что чертеж порвался примерно посередине с жутким звуком. — Прекрати превращать мой дом в свалку! Кави прижал к груди свою часть вконец испорченного чертежа и отошел к столу, нахмурился и уставился на Аль-Хайтама зло. — Да что ты понимаешь?! Кому-то вроде тебя, знающего только лингвистику и ничего больше, отрицающего искусство, никогда в жизни не понять всю важность! Ты даже не пытаешься это сделать! У меня вдохновение, идеи в голове так и скачут — ты ведь слышишь это, не можешь не слышать, я отрываюсь от одного и сразу же сосредотачиваюсь на другом, пытаюсь успеть везде и всюду, не потерять ни одной мысли! Да, я устраиваю беспорядок, хотя для меня все лежит на своих местах, но почему ты не можешь просто подождать? Мне осталось не так и много, я почти закончил чертеж! Почему я не отвлекаю тебя, пока ты перерываешь десятки своих книг во время написания какой-то очередной работы, не порчу ничего? У Кави сердце билось где-то в глотке, пальцы до боли сжимали пострадавший кусок ватмана, а эмоции кружили голову. Он смотрел на Аль-Хайтама прямо и рассерженно-расстроенно, пытался перевести дыхание. А потом внезапно сдулся, провел ладонью по лицу и пробормотал глухо: — Дай мне два дня — и я все уберу. — У тебя были две недели и один день на это. — Аль-Хайтам, пожалуйста. Аль-Хайтам вздохнул тяжело, развернулся и вышел, позволив скомканным листкам бумаги упасть на пол. Кави проследил за ними, испытывая какую-то чудовищную усталость, мотнул головой и сел обратно за стол. Надо было заканчивать уже с чертежом, тем более день сдачи его приближался все стремительнее. По этой же причине ночью Кави не спал, а под ущербным светом лампы работал, чуть подрагивающей рукой рисовал, чертыхался сквозь зубы тихо, когда получалось неровно, стирал и делал все заново. Зато к вечеру следующего дня все было готово. Кави с восхищением и даже с любовью оглядел результат, погладил его ласково ладонью, свернул ватман, перевязал лентой и отложил на подоконник. И пошел убираться, а не спать. Он же обещал. Из-за недостатка сна сил не было совершенно, перед глазами еще все предательски расплывалось, и Кави приходилось постоянно щуриться. Все разбросанные им самим рисунки, чертежи, просто бумажки он собрал, отсортировал по степени нужности, выбросил все безнадежное, а что-то, что могло пригодиться, спрятал в папку и убрал ее в ящик. Аль-Хайтама еще не было — задержался в Академии, что неудивительно, учитывая, что он до сих пор исполнял обязанности великого мудреца, и Кави теперь раздумывал, стоило ли ему отдохнуть или же продолжить уборку. Организм буквально молил о первом, но занялся Кави вторым. Нужно было помыть полы, посуду тоже, вытереть пыль, разобрать бардак в гостиной и своей комнате — Кави составил план, собрал волосы в небрежный пучок, переоделся в одежду, предназначенную специально для уборки, и приступил. Естественно, самый грязный пол был в его комнате — там он был заляпан пятнами краски, следами от чернил, крошками от стерки, стружками грифелей. Перед мытьем пришлось сначала подмести, а потом Кави полтора часа оттирал одни только засохшие цветастые пятна. В других комнатах было гораздо проще, потому уборку Кави скоро закончил, перебрался на кухню и перемыл всю многочисленную грязную посуду. Аль-Хайтам ее мыл крайне редко, потому что это скорее было обязанностью Кави, раз уж он тут жил забесплатно и питался тем, что покупал Аль-Хайтам, пусть перед этим самому Кави и приходилось готовить. Кстати о готовке. Ужина не было, Аль-Хайтаму доверять это было нельзя, и Кави, беспрестанно зевая и потирая слипающиеся глаза, приготовил все-таки тахчин, наложил себе, поел и остался на кухне. После теплой вкусной еды силы его окончательно покинули, вставать было так безмерно лень, что Кави решил подождать Аль-Хайтама здесь. Солнце зашло часа два назад, следовательно, его сосед должен был вернуться совсем скоро. А пока Кави мог немного отдохнуть. С этой мыслью он положил голову на сложенные на столе руки и прикрыл глаза. И уснул. Проснулся Кави в своей кровати, переодетый в пижамные штаны и накрытый одеялом. Солнце за окном светило как-то радостно, птицы щебетали, и Кави еще некоторое время лежал в постели, щурился на потолок и наслаждался. Он выспался и чувствовал себя просто замечательно. И если бы не заурчавший от голода желудок, Кави продолжил бы валяться, но пришлось вставать, расчесывать пальцами спутавшиеся волосы и плестись на кухню. Календарь, висящий на стене в гостиной, сообщил ему, что спал Кави полтора дня. Не рекорд, конечно, но много все равно. Лениво думая о том, что съесть на завтрак и когда лучше показать наконец заказчику план особняка, Кави зашел на кухню и замер как вкопанный на пороге. На столе стояла тарелка с чем-то подгоревшим, что в принципе, при внимательном разглядывании, напомнило креветки, чайник с заваренным вкусным чаем с малиной, мятой и яблоком, и лежала бумажка. Несколько минут Кави просто смотрел на все это бездумно, после нашел в себе силы приблизиться к столу с почему-то бьющимся быстро-быстро сердцем, практически упасть на стул, взять подрагивающими руками листок, развернуть его и увидеть, что там было написано. Красивым, слишком витиеватым и оттого будто старомодным почерком Аль-Хайтама по центру записки было выведено: Я был слишком резок. Прости. Кави втянул воздух носом и закашлялся, только сейчас осознав, что не дышал уже больше минуты. Вытер выступившие в уголках глаз слезы, бережно свернул листочек и положил на стол, взял пальцами вилку и не сдержал какого-то счастливого смешка при виде попытки Аль-Хайтама приготовить любимое блюдо Кави — креветки в соусе карри. Они были подгоревшими, соус — слишком острым и соленым, чересчур густым, но Кави ел и чувствовал себя так, будто пробовал величайший деликатес мира, самое вкусное блюдо во всей Вселенной. — Спасибо... — проронил он в тишине кухни.