⚜️⚜️⚜️
А вспомнить действительно было что: Ри ещё не нашел в себе смелости рассказать свою историю полностью, но предупредить Чимина он просто обязан. Приехав сюда из далекой Азии — родины, где он прислуживал японским и корейским чиновникам средней руки — Ри попал в огромный дом и совершенно незнакомый мир — мир наизнанку, где положение значило ровно столько, сколько его могли нарушать, где честь не стоила ломаного гроша, но за нее держались, как за самую огромную драгоценность, при этом бедные люди поразили Ри своими качествами гораздо больше, чем представители дворянства. Здесь белое казалось черным, а черное — белым. Не привыкший жить в Англии, Ри долгое время ходил за герцогом, как ниточка за иголочкой — Лейнстер был единственным, кто относился к нему с пониманием и теплотой. Спустя несколько месяцев одиночества слуга начал проникаться к Джен, что пыталась накормить его вкусным малиновым пирогом и научить грамоте, к Тэдди, который играл с ним в ладоши и смешно куксился, когда Ри называл слова неправильно и путал значения, к Менсону, казавшемуся излишне строгим, но внутри него, на самом деле, скрывался добряк еще тот — то поспать разрешит подольше, то за кое-где пропущенную пылинку не отругает. А потом появилась она — леди Элизабет Кенвуд, герцогиня Лейнстерская. С того момента, когда супруга герцога вошла в Рамсден, здесь настала гробовая тишина. Поджав губы, Элизабет скептически осматривала прислугу. Собравшиеся в гостиной знали — Ее Светлость присматривала себе камериста. Личного слугу, который делает все — обеспечивает госпоже приятное утро, начиная от доставки воды нужной температуры для умывания и подбора самых красивых платьев и заканчивая расстановкой ароматических свеч вечером, чтобы Ее Светлость спала безмятежно и видела самые лучшие сны. И это только утро и вечер, а что уже говорить о дне! Личный слуга только и делал, что угождал госпоже повсюду — за завтраком, во время прогулки, при приеме гостей. Потому что расстраиваться и волноваться хозяйке ни в коем случае нельзя — госпожа была на сносях. Ри, стоя в тот день в общем кругу прислуги, молил только об одном — чтобы он не приглянулся госпоже и остался слугой, что вытирает пыль на лестнице и таскает воду на кухню. Пусть он и худой, с виду болезненный, но такова его азиатская природа. На самом деле Ри выносливый и терпеливый — он мысленно обещал языком вылизывать лестницу, лишь бы не отправиться в покои служить Ее Светлости. Зная герцога Лейнстера, как человека исключительного великодушия и благородства, Ри совсем не ждал, что его избранница окажется такой. Напротив, болтая на кухне с Джен в ожидании приезда хозяйки, Ри только и подтверждал свои опасения — слухи, что гудели в Рамсдене относительно герцогини Лейнстерской, отнюдь не радовали. Работники уже относились к ней с натянутым почтением и нелюбовью, смешанной с чувством предостережения. При упоминании герцогом имени Элизабет вся обслуга замирала, почтенно склонив голову исключительно из-за уважения к альфе, но каждый житель Оксфордшира уже тогда познал дрожь от трясущихся поджилок. Дух тревожного предчувствия с приездом в Рамсден хозяйки с каждым днем ожидания все ощутимее витал в воздухе. Слухи о жене герцога Лейнстера в округе ходили тихие и осторожные. Их боялись озвучить в публичных местах, доверяя лишь некоторым людям и одиноким свечам, горевшим в комнатах для прислуги. По словам одних леди Элизабет — избалованная девица, что думала только о собственном благополучии, метрах муслина и дорогих подарках, кои щедро мог обеспечить ей богатый супруг. Другие твердили, что герцогиня мечтала о титуле, поэтому и выскочила замуж за Его Светлость, отныне кичась своим высоким статусом. Третьи и вовсе твердили, что ее семья позарилась на деньги герцога, а девушка очаровала его за пару встреч, после чего Лейнстер сам предложил ей замужество. Самые нелепые сплетни слагались о том, что брак — это ссылка. Нечто страшное совершила молодая легкомысленная девушка, и семья поспешила ее выдать замуж, дабы избавиться от позора. Ри не верил ничему. Слухи на то и слухи, чтобы их слушать. Обучаясь на родине в буддийском монастыре, японец твердо запомнил, что говорил великий Будда: разговоры отнимают большое количество энергии, которая могла бы пойти на самосозерцание. Вот и Ри думал, что лучше заняться собой, нежели разносить сплетни о герцогине. Тем более, что позже он точно узнал: самые гадкие и неприглядные домыслы об Элизабет врали. Она была еще хуже. — Только бы не меня, — пробормотал парнишка, лишь единожды столкнувшись с взглядом герцогини. — Стой тихо, — пнула его в бок Джен, которой не грозило стать личной прислугой герцогини только потому, что ей со времени покупки поместья отведено место главной на кухне. Герцогиня, словно услышав слова Ри, среди многочисленной прислуги обратила внимание именно на него. Выбирала, словно избалованный ребенок, новую куклу среди предложенных молча стоящих людей. Медленно подошла к омеге, протянула тонкую бледную руку и кончиком веера приподняла его за подбородок. Так, будто боялась запачкать об него руки в перчатках из дорогой ткани. — Откуда ты? — спросила она, рассматривая испуганного паренька. — Из Азии, Ваша Светлость, — проблеял Ри испуганным голосом и интонацией, которой от себя не ожидал. Получился голос умирающего, не иначе, но и оставаться живым под взглядом госпожи он не мог — она изучала его, рассматривала с ног до головы, оценивала по каким-то своим, только ей известным параметрам. Японец стоял и не шевелился. Хорошо, что в обморок прямо там не брякнулся, потому что герцогиня, наконец, изрекла: — Надо же, какая диковинка, — протянула задумчиво, словно нехотя. — Станешь моим камеристом, — подытожила, увеличивая страх внутри омеги в разы. — Все равно ни на что больше не годен. Ри спорить не стал. Доказывать что-то себе дороже, а хвастаться тем, что он тяжелые ведра с водой таскает ничуть не хуже прислуги-альф — не стал. Ничего не изменит решение герцогини, если она уже выбрала прислугу на должность камериста. — Ну вот и славно, — разрядил неловкое молчание герцог Лейнстер. — Думаю, Ри справится со своими обязанностями. Он ловкий и понятливый, проблем с ним не возникнет, — подытожил герцог и тепло улыбнулся, поглядывая на побледневшего слугу. — Благодарю, Ваша Светлость, — прошептал еле слышно омега и поклонился герцогу, на что тут же получил неодобрительную мину от его супруги — презрительно поджатые губы, сморщенный носик и застывший во взгляде вопрос: а кто такой Ри, чтобы на него вообще обращать внимание и давать какие-то характеристики? Ничего не ответив, герцогиня отвернулась к остальным слугам, а Ри, как ему казалось, так и остался стоять, не дыша. Работа у госпожи выматывала. Ее вечные капризы сменялись настолько быстро, что спеша к герцогине с чашкой индийского чая, он мог быть тут же отослан за виноградным соком. — Прошу Вас, Ваша Светлость, — Ри подавал все блюда и напитки с услужливым поклоном. — Я не хочу сок, — фыркала она на принесенный стакан. — Я хочу простой воды или молока с медом. Когда Ри спрашивал, чего все-таки изволит Ее Светлость, она срывалась на него криком: — Ты самый тупой и нерасторопный из всех! — кричала герцогиня. И если поначалу Ри списывал это на беременность, ведь округлившийся животик герцогиня не скрывала, то после рождения Генри ему стало понятно, что ситуация не изменится — Элизабет стала еще капризнее, чем казалась до этого. Теперь у нее в руках оказался главный козырь — наследник титула, прелестный большеглазый малыш с темными курчавыми завитками шелковистых прядей, которым она, впрочем, интересовалась мало. С момента рождения малыша здесь появилась Мэри — женщина средних лет, работавшая до этого няней в одной очень уважаемой семье. Странно, если бы здесь появились другие. Упоминали, что Мэри присматривала за кем-то из королевской британской семьи, и Ри поверил бы, ведь статусность даже в этом вопросе для Элизабет оставалась приоритетом. Мэри отлично справлялась со своими обязанностями, но самое главное — она полностью освободила герцогиню от необходимости ухаживать за дитя. Если Генри плакал по ночам, к нему вставала именно Мэри. Она же кормила и одевала малыша, гуляла с ним в небольшом парке, разбитом на окраине поместья, следила за его питанием и не отходила в дни, когда малыш болел. Герцог, всегда живо интересовавшийся сыном, находил Мэри у кроватки Генри гораздо чаще, чем его родную мать. Элизабет считала, что произведя наследника, она полностью выполнила свой долг перед Его Светлостью, поэтому слуги в Рамсдене поговаривали, что больше деток хозяева вряд ли заведут. Если герцог, искренне любящий ребенка, выглядел вполне счастливым в своем отцовстве, то для герцогини Лейнстерской наличие малыша стало чем-то вроде обузы. Впрочем, с появлением Мэри и этот вопрос решился в пользу хозяйки. Но все это мелочи по сравнению с тем, что пришлось пережить Ри далее. В один из дней, когда леди Элизабет пребывала в скверном настроении и в очередной раз поскандалила с Его Светлостью, который, демонстративно стукнув дверью, отбыл в Лондон, Ри доложил о приезде ее отца — маркиза Кенвуда. Мужчина непримечательной внешности, лет шестидесяти, вошел в гостиную, когда камерист проходил мимо и нес из кухни для Ее Светлости свежие фрукты. Омега остановился, вежливо поклонился и тут же понял, что маркиз приехал к дочери — он искал ее глазами, пока не наткнулся на Ри. Очевидно, она была предупреждена о визите родителя, но решила не встречать отца, проявляя крайнее негостеприимство как хозяйка дома. — Мне доложить о вас? — робко спросил Ри, когда мужчина наткнулся взглядом на единственного живого человека в опустевшем после отъезда герцога Рамсдене. Казалось, в этот вечер даже слуги попрятались, чтобы не схлопотать наказания. — Маркиз Кенвуд, — мужчина негромко произнес свое имя, откашлялся и снял котелок, переложив в худую, морщинистую руку трость с истершимся набалдашником. Ри показалось, что он нервничал или, по крайней мере, был чем-то сильно расстроен. Проседь седых волос на висках, морщины на лице и усталый, бегающий взгляд выдавали в нем человека, чья жизнь состояла из постоянного беспокойства. А поскольку больше детей, кроме леди Элизабет, у четы Кенвудов не было, то причина этого Ри стала понятна — Ее Светлость герцогиня Лейнстерская. — Одну минуту, — Ри сделал реверанс и поспешил в комнату. Когда он пришел к хозяйке, то удивился еще больше — она стояла у окна и смотрела карету у подъездного входа. Очевидно, что узнала отца, но так и не решилась выйти к нему. «Что говорить?» — мигом смекнул Ри. — «А если герцогиня велит сказать, что ее нет в Рамсдене? Как быть, если он уже выдал тайну?» Покусывая губы от нервов, камерист все же доложил хозяйке о приезде мужчины. — Зови, бестолочь, — прошипела Элизабет, награждая его в очередной раз самыми нелицеприятными эпитетами. Когда слуга открыл двери комнаты и пропустил туда маркиза Кенвуда, леди Элизабет все также стояла у окна, даже не оборачиваясь. Ри хотел было спросить, что подавать — чай или какао с молоком — как маркиз тут же рявкнул на герцогиню. — Элизабет! Ты что себе позволяешь? Его громкий голос, невесть откуда взявшийся в таком худом теле, свидетельствовал о том, что маркиз Кенвуд — человек твердой руки, умеющий преподать урок, если ситуация того требовала. Ри, так и не получив указаний от хозяйки, со страху вжался в стену, уместив свое худое тело между шкафом и выемкой в стене. Герцогиня, развернувшись, наконец, к отцу, даже не заметила присутствия камериста. — Если ты приехал читать мне нотации, то можешь отправляться домой! — закричала она, от чего Ри хотел еще сильнее вжаться в стену. Между присутствующими в комнате намечался скандал, свидетелем которого слуга становиться не хотел, но выбора не было — выйти означало обнаружить себя, а это значит — наверняка получить наказание. Подняв глаза и взмолившись о том, чтобы Будда даровал ей спокойствие, Ри замер и не двигался. — Домой отправишься ты, если продолжишь так себя вести! Весь высший свет, все благородные леди и джентльмены только и судачат о том, что видели тебя с другим мужчиной! Что ты себе возомнила? Или думаешь, что Лейнстер будет терпеть твой паршивый характер? Если пару лет назад мне удалось спасти тебя от позора, то сейчас я ничего не смогу сделать, узнай Блэ… — Хватит, отец! Хочешь унизить меня и приставить дуэнью?! — Видимо, мне необходимо было сделать это намного раньше, — с горечью в голосе прокричал мужчина. — Но воспитание собственной дочери я отдал в руки твоей матери — не менее глупой, чем ты! Ри услышал в его интонации безграничное отчаяние, а еще частичку собственной вины. Очевидно, что мужчина корил себя за недостаток внимания к дочери, и спустя годы это все еще угнетало его. — Я не досмотрел за тобой, дрянная девчонка, это моя вина, но я сделал все, чтобы выдать тебя замуж за приличного человека. Более того — самого герцога Лейнстера, приближенного к Ее Величеству королеве Британии. И вместо того, чтобы бы быть благодарной, ты рушишь все, чего я с таким трудом добивался, своими руками, Элизабет! — С таким трудом? — передразнила мужчину герцогиня. — Да ты был рад спихнуть меня кому угодно, лишь бы не видеть меня в собственном доме! Не твои слова были, чтобы я убиралась прочь с твоих глаз?! Так будь доволен — вы с маменькой больше не утруждаете себя созерцанием «падшей Бетти»! Ведь так меня стали называть слуги с твоей легкой руки, правда? Красивое лицо Элизабет скривилось, и Ри заметил, как трудно ей давались эти уничижающие слова. Она юродствовала над самой собой, распинала на выдуманном кресте за какие-то грехи, о которых Ри и не подозревал, все так же прилипнув к холодной стене и не дыша. — Опомнись! Он никогда не простит, если о твоей порочной связи кто-то узнает. Только представь, как пострадает его репутация в свете! И твоя тоже, между прочим! — Не отчитывай меня, словно дворовую девчонку. Я теперь герцогиня! — взвилась хозяйка Рамсдена. — Делай это со служанками, под чьи юбки ты заглядываешь! — Да как ты смеешь мне такое говорить, неблагодарная тварь! — не выдержав наглости от дочери, маркиз Кенвуд со всей силы ударил Элизабет по щеке. — И это говорит мне та, которую я лично нашел на сеновале под конюхом! Та, которая понесла от него ребенка, и теперь выдает себя за благочестивую герцогиню, а своего бастарда — за герцогского сына! В комнате раздался неуместно громкий смех. Ри подумал, что ничего увеселительного здесь нет, а еще понял, что услышал больше, чем ему разрешено. И это могло стать проблемой. Он продолжал бормотать молитву, но теперь просил Будду дать терпения и маркизу Кенвуду, не на шутку разошедшемуся в брани и гневе. — Так вот, — мужчина погрозил пальцем перед лицом Элизабет, что держалась за покрасневшую щеку. Ее нижняя челюсть ходила ходуном перед начинающейся истерикой, и Ри понял, что герцогиня не хотела сегодня встречаться со своим отцом. А возможно — и никогда вовсе. — Ты тот час прекратишь свою порочную связь с маркизом Блэквудом, иначе тебе не поздоровится! — Чем ты еще мне можешь испортить жизнь?! — заверещала женщина, приходя в себя. Если внезапная пощечина ее застала врасплох, парализовав сознание на пару минут, то уже сейчас Элизабет готова снова броситься в бой. — Тем, что запер меня здесь, в четырех стенах? — Как я могу наблюдать, ты не слишком страдаешь от роскоши? Или тебе жмут платья из заморских тканей, которые тебе привозит Лейнстер? Стали тяжелы побрякушки из драгоценных камней? — мужчина поддел пальцем рубиновое колье с крупными камнями, что лежало на груди герцогини, и поморщился. — Вот это тебе не нравится? Смеешь мне лгать? Обвиняешь меня в том, что натворила сама? Хорошо же тебя маменька воспитала, — теперь шипяще-хрипящий бас мужчины не слишком отличался от змеиного Элизабет, и Ри понял, что это семейное. Настоящий серпентарий, и хорошо, что в Рамсдене только одна змея, пусть и самая ядовитая. — Ты думаешь, мне сладко живется здесь? — Думаю! — перебил ее пламенную речь маркиз. — Герцог Лейнстер — аристократ до мозга костей. И, право, он не виноват, что ему досталась такая потаскуха, как ты! Но даже в этом случае он не позволяет вести себя неподобающим образом! О нем я не слышал ни одного плохого слова, не в пример тому, что судачат о тебе, Элизабет! — Вот и отлично! Пусть судачат! — раскричалась женщина. — Я тоже стану герцогиней, пусть и не рождена ею! Я стану давать лучшие балы, наполню Рамсден уважаемыми гостями, предложу им лучшую еду и напитки, чтобы никто больше не открыл рта в мою сторону. Все захотят быть вхожими в Оксфордшир и каждому я открою дверь, только не тебе, отец! С этого дня у тебя больше нет дочери! Можешь проваливать отсюда и навсегда забыть дорогу в Рамсден! Здесь тебя больше не рады. Маркиз Кенвуд смотрел на Элизабет, сокрушительно покачивая головой. Создавалось впечатление, что его дочь сошла с ума. Сквозь небольшое пространство Ри мог видеть боковым зрением, как покраснело лицо госпожи, растрепалась прическа, которую камерист уложил утром, как покрылась пятнами кожа на груди, обнаженных руках и вздулись вены на шее. Элизабет Лейнстер была явно не в себе — слуга никогда не видел герцогиню такой — она наговорила столько ненавистных слов, вымолить прощение за которые уже невозможно. Ри понял, что это конец: при живом отце Элизабет осиротела, а маркиз Кенвуд навсегда утратил единственную дочь. Мужчина резко развернулся и вышел из комнаты, ничего больше не сказав. Вжавшись в стенку, чтобы стать с ней единым целым, камерист пронаблюдал за тем, как его спина чуть сгорбилась, а плечи скорбно опустились. Очевидно, маркиз уже тогда понимал: это его последняя встреча с дочерью. Как только массивная дверь закрылась, Элизабет подбежала к ней и начала колотить по лакированному дубу, не жалея кулаков. Она некрасиво рыдала, захлебываясь слезами, и осела вниз, не выдерживая эмоционального напряжения. Испугавшись, что герцогине стало плохо и она могла упасть в обморок, Ри спешно покинул свое укрытие и склонился над ней. — Ваша Светлость, — начал тормошить ее слуга. — Вам дурно? Принести воды? Скажите что-нибудь, госпожа? Слуга искренне сопереживал герцогине хотя бы потому, что она женщина, и выглядела так, словно в этот момент потеряла если не все, то нечто дорогое. Разрушила собственными руками кровные узы без возможности вернуть свои слова обратно. Живя в чужой стране отдельно от родни, Ри как никто другой понимал, чего стоит поддержка близких людей. Думала ли Элизабет, что ее слова обернутся крахом? Хотела ли она говорить столь ужасные вещи? Понимала ли, что уже ничего не изменить? Ри не знал, но искренне верил в том, что герцогиня ощущала тяжесть покаяния и именно она стала причиной ее нездоровья. — Ваша Светлость? — он аккуратно взял женщину за плечи и заглянул в заплаканные глаза, но вдруг ужаснулся — там не осталось ничего человеческого, только животная злость и ненависть на всех вокруг, в том числе и на камериста. — Ты? Как ты здесь оказался? — Я… — начал мяться Ри. — Я пришел с вашим отцом, простите — маркизом Кенвудом, — тут же исправился японец, не зная, как отреагирует госпожа на его слова. — Значит, ты все слышал? — прошипела Элизабет. — Нет, — замотал головой Ри. — Я ничего не слышал. Ложь во спасение собственной шкурки уже не играла никакой роли. По бегающим от страха глазкам слуги Элизабет поняла, что он врет. Врет, потому что боится, или боится, потому что врет. Не желая вдаваться в долгие размышления, Элизабет встала с колен и встряхнула худощавого слугу за плечи. — Как ты смеешь меня обманывать? Если ты был здесь, значит должен навсегда молчать о том, что узнал, — она дернула Ри за руку и от боли в запястье у слуги появились слезы на глазах. — Простите, Ваша Светлость, я правда никому ничего не скажу, — забормотал Ри, пытаясь уверить ее в том, что он сохранит эту тайну до своей кончины, но Элизабет будто и не слышала его, только приговаривала: — Конечно, не скажешь, — твердо заверила она и открыла верхний ящик письменного стола, где лежала стопка писем. Ри, кинув взгляд на содержимое ящика, понял, что письма госпоже он не доставлял, а значит герцогиня Лейнстер получала их от кого-то другого. И эти письма ведь не от Его Светлости герцога Лейнстера! Новая тайна для камериста стала еще более угрожающей — он зажмурился, чтобы не смотреть на письма, и не заметил, как в руках Элизабет сверкнул канцелярский нож. — Высовывай свой лживый язык! Живо! — Чт-то? — непонимающе пробормотал японец, боясь открыть глаза, но беспрекословно выполняя то, что говорила герцогиня. Он и представить не мог, что спустя секунду его пронзит нечеловеческая боль. Во рту стало горячо и мокро, от чего Ри мигом открыл глаза и с ужасом посмотрел на госпожу. В руках леди Элизабет находилось нечто красное, окровавленное, и только приложив ладони ко рту, из которого хлестала кровь, камерист понял, что это его… язык. Он чувствовал, как по рукам сквозь пальцы текла красная липкая жидкость, и не мог поверить, что из его рта больше не получались крики и зов на помощь. Омега с радостью бы заорал на все поместье, но боль была настолько сильной, а звуки неестественными, что Ри хрипел и давился собственной кровью, еще не веря в то, что произошло. — Уберешь здесь все, чтобы ни капли не осталось, — рявкнула герцогиня на слугу, бросая ему под ноги уже ненужный кусок плоти. — И окна открой, проветри. Ри дернулся от воспоминаний и посмотрел на Чимина. «Больше ничего», — написал он и, поколебавшись, добавил. — «Прошу тебя, сторонись ее». Фраза принципиально не новая, но Ри казалось, что если бы ему когда-то сказали бы подобное хотя бы однажды, он смог избежать того, что с ним случилось. И Чимину повторения собственной судьбы омега не желал. — Хорошо, — закивал Чимин. Он и сам не горел желанием иметь дело с этой злобной женщиной. — Я тебя понял.⚜️⚜️⚜️
Лондон, 1838 год
В лондонском доме герцога Лейнстера заботливо потрескивал камин, прогорали дрова, а в кабинете было душно от обилия дыма сортовых сигар, которые курили господа. Чонгук стоял у окна и наблюдал за тем, как капли дождя, опережая одна другую, спешили удариться об подоконник и разбиться насмерть, прекратив свою маленькую бесполезную жизнь. Они хлестко стучали в стекло, старательно намывали стены стоящих напротив домов, щедро разливались лужами под ногами прохожих, которые с руганью за мокрую обувь пытались обойти досадные препятствия. Чонгук, в отличие от большинства жителей столицы, такие дождливые вечера любил, но сегодня был крайне измученным и уставшим, чтобы оценить красоту природного явления. — Ты выглядишь гораздо обеспокоенным, чем я, — донесся до герцога мягкий голос человека, сидящего в углу. Чон Хосок грелся у камина и смаковал виски, разглядывая темный профиль друга. Высокий, широкоплечий, с волосами, собранными в хвост, он выглядел немного зловеще и устрашающе, но граф его не боялся. Зная Чона много лет, он был не только уверен в нем, как в друге и партнере, но за это время еще научился и читать его эмоции. — У тебя сложности? — Чонгук отвернулся от окна и посмотрел на друга. — Что опять случилось? Ее Величество? — Или твоя интуиция развита лучше, чем у всех известных мне альф, или ты просто уже все знаешь? — усмехнулся Хосок, подтверждая правильность мыслей герцога. — Ее Величество. Безусловно, это она. — Что на этот раз? — Чонгук подошел к столику, взял свой стакан и присел в кресло напротив. — Торговля. Деньги. Что же еще? — грустно усмехнулся Хосок. — Вот скажи мне, как у тебя получается вести дела и получать прибыль. Завоевывать рынки товаров и сердца прекрасных дам? — Я монополист, — небрежно кинул Чонгук и сморщился. — Не самый лучший вариант с точки зрения торговли и конкуренции, но надежный в плане получения прибыли. Ты же знаешь, весь рынок угля, металла, сахара и изумрудов принадлежит мне. — Было б гораздо лучше, если бы ты стал контролировать опиум, — вздохнул Хосок, делая большой глоток и поглядывая на часы. К восьми вечера здесь должен появиться Ким Тэхен, ведь лондонский дом Чонгука был чуть ли не единственным местом, где альфы могли видеться без осуждающих взглядов со стороны леди и джентльменов. — Мне уже оскому набили проблемы с Империей Цинь. — Ты дипломат, это твоя работа, — улыбнулся Чонгук, отпивая глоток обжигающей янтарной жидкости. — Тем более — успешный. А про опиум я уже предупреждал Ее Величество. — Чонгук, моя способность влиять на людей не безгранична, — развел руками друг. — И чего же хочет моя прекрасная девочка? — приподнял одну бровь Чон, имея в виду королеву. — В нашу с ней последнюю встречу она готовилась покорять мир. Похоже, на Азии она застрянет надолго. — Думаешь, сломает зубы? — удивился Хосок, всегда полагаясь на прозорливость друга. — Нет, она добьется своего, — загадочно сказал Чонгук, отчего в голове Хосока мало прояснилось. — На любой товар найдется покупатель. — Мы едва справляемся с поставками. Товар все чаще не доходит до берегов Поднебесной, а порты Гуанчжоу саботируют груз. — Так будет и дальше, пока этот вопрос находится в руках властей. Император не станет открывать порты. — Я был там два месяца тому назад, — сокрушаясь, напомнил Хосок. — Казалось, мы урегулировали этот вопрос. — Ключевое слово — казалось, — весело подмигнул Чонгук, хотя до веселья было далеко — голова из-за ночных кошмаров отозвалась напряженной болью. — Китайские товары заполонили наши рынки. Они стоят дорого и считаются диковинкой, в то время, как мы поставляем в Цинь только мех и стекло за гроши. Согласись, Виктория умеет считать деньги. Она разорится, если пустит в ход драгоценные металлы. А казна, как ты понимаешь, в плачевном состоянии. — Умеет считать деньги, но совершенно не умеет договариваться, — фыркнул Хосок. — Она думает, что если я азиат, то одним только мановением руки смогу склонить Цинь к открытию рынков. — Не сможешь — уверяю тебя, — махнул рукой Чонгук. — Тебе важно продлить как можно дольше переговоры, чтобы подготовиться к противостоянию. — Я это понимаю, но… — Не спеши, — снова улыбнулся Чонгук. — Она все делает правильно. Опиум — единственный товар, который интересен Цинь. Пусть им не нужны другие товары, но народ склонит Императора к тому, чтобы пойти на переговоры. В позапрошлом году наш опиум составил семьдесят пять процентов от объема товаров, завезенных в страну. И пусть у Ост-Индской компании отобрали монополию на торговлю, Виктория уже подсадила Поднебесную на наркотики. Думаю, в будущем году мы продадим не меньше двух тысяч тонн, — задумчиво произнес герцог. Его прогнозы касаемо рынка опиума в последнее время имели тенденции сбываться, но он не спешил заниматься этим, хотя Королева Британии уже не раз просила возглавить герцога Лейнстера самую важную и прибыльную линию. Чонгук до последнего отказывался, не желая мараться с наркотиками. Дело хоть и прибыльное, но его принципам противоречащее. — Если бы не этот чертов Мэтисон, думаю, обострения удалось бы избежать, — вспылил Хосок, вспоминая главу английской торговой палаты в Гуанчжоу, который не так давно посетил Бирмингем и нагло требовал открытия портов для свободной торговли. — Дело не только в нем, друг мой, — Чонгук зажмурился и потер брови. Головная боль временами все еще накатывала, не решаясь выпустить альфу из плена мигрени. — Всегда найдется тот, кто станет играть на нашем поле внутри страны. Мир уже не стал таким закрытым, грядущая индустриализация сулит гораздо более активные контакты между странами. Поэтому не стоит трогать старика Джеймса — на его месте мог оказаться каждый. — Опять не спал? Чонгук молчанием подтверждает правоту слов графа. В виски долбит так, что в некоторые моменты даже больно открыть рот, чтобы ответить. Хосок, внимательно наблюдая за другом, уже не может игнорировать его состояние. Лейнстер хотя и ведет с ним деловой разговор, но все равно чувствуется, что мыслями он где-то далеко. О проблеме герцогской бессонницы друг осведомлен, а о ее причине — тем более. — Снова сны? — не отстает альфа и получает едва заметный кивок. Чон Чонгук, которого Хоби знает много лет — человек удивительный. Он содержит в себе столько контрастов, с которыми голова консервативного почти во всех вопросах Хосока просто не справляется. Будучи во главе социальной лестницы первым по рангу после Ее Величества Королевы Виктории, Чонгук искренне презирает общество, чей высокий титул он носит. Умея зарабатывать деньги и зная цену каждому пенни, он без особой скаредности спонсирует самые сумасшедшие проекты его друзей — то оплатит немалый тираж для Диккенса, то снарядит дорогущую экспедицию Дарвину. Не веря в Бога, он жертвует едва ли не больше всего на церковь, хотя сам туда ходит редко и отнюдь не ради молитвы. Имея красавицу-жену, чувствует себя глубоко одиноким человеком и засматривается на того, с кем быть ему не позволит ни общество, ни мораль, ни чувство собственного достоинства. Чонгук никогда не был совратителем молодых омег. Тем более — незамужних, девственно-чистых, неиспорченных. Все, кто были в его постели, оказывались там по собственному желанию и за пристойную плату. Честный бизнес для Чонгука превыше всего — он не давал пустых обещаний и четко очерчивал границы мимолетных отношений. Оставался честен сам с собой и с окружающими его людьми. Поэтому то, что наблюдал своим зорким взглядом Хосок, вызывало больше вопросов, чем давало ответы. Или принципы герцога Лейнстера пошатнулись, или новый гувернер значит для него нечто большее, чем случившиеся до этого связи. Чон Хосок искренне надеялся на второе. — Да, опять прошлое мучает меня, — потирая виски, отвечает альфа. Он отпивает глоток спиртного и ждет, пока алкоголь подействует немного сильнее. Возвращаться в воспоминания становится все труднее. — И нет никакого лекарства? — приподнимает бровь друг, надеясь услышать обнадеживающий ответ, но Чонгук только раздраженно отмахивается. Зачем лечить голову, если болит сердце? — И все она? — Да, — вздыхает альфа. — Уже которую ночь я вспоминаю нашу встречу. — Травма разбитого юношеского сердца, — невпопад шутит Хоби, но встречается со скептической улыбкой. Если бы эту травму можно было вылечить так же просто, как разбитую коленку, Чонгук бы с радостью согласился. Согласился бы, потому что бессонные ночи подло крадут драгоценные часы его спокойствия. Их остается так мало, а с присутствием в жизни герцога очаровательного гувернера его сына и того меньше. Пак, не выходящий из головы — как невидимая связь между прошлым и будущим. Чонгук ее подспудно ощущает. Она не дает ему сосредоточиться в делах, да еще и соблазнительный мальчишка занимает в сознании все больше места, появившись там непрошенно, словно весенняя буря в ничего не предвещающую погоду. От осознания этого на плечах ощущается груз ошибок прошлых лет и непреодолимое желание все исправить.⚜️⚜️⚜️
Их первую встречу Чонгук помнит до мелочей. Казалось бы, в столь юном возрасте — десяти лет от роду — присутствуя на первом балу в своей жизни в статусе «до восьми вечера и в кровать» он должен был удивляться высоким потолкам, шумной музыке, метрам кринолина у прекрасных дам и марками трубок для курения у состоятельных господ, но ничего из этого молодого наследника Лейнстера не волновало, кроме девицы, с которой он столкнулся ненароком. Выходя в сад, чтобы немного отдохнуть от фальшивых улыбок, которые пришлось натягивать при каждом знакомстве с представителями высшего света, он сосредоточился на своих лакированных ботинках. Смотрел вниз, на игравшие на носках блики, и спешил к альтанке, где можно было побыть одному. Шумный зал, обилие свечей и толпы малознакомых людей утомили его гораздо раньше восьми. Казалось, за этот вечер он уже познакомился с парой сотен аристократов, чьи фамилии вспомнит теперь только по книге пэров. Убегая в сад и бормоча имя последнего мужчины, чтобы запомнить и не опозориться при встрече, он столкнулся с девушкой, что стремилась туда же — за заросли плетущегося дикого винограда. Она выронила перчатку и даже не обратила внимание на пропажу. Чон, спешно извинившись, поднял вещицу и захлопал глазами, разглядывая девушку, что удалялась от него все дальше и дальше. — Постойте! — прокричал тогда он и опешил: не сильно ли фривольны его манеры по отношению к противоположному полу. Спасало только одно — наследование герцогского титула, амнистирующего почти любое неподобающее поведение. — Да постойте же вы! — чуть громче повторил юноша, спеша вслед за девушкой. Он видел только ее тонкую талию и развевающиеся светлые волосы, что разметались по плечам. Спустя пару минут Чон нашел свою таинственную незнакомку в альтанке. Она плакала, закрыв лицо руками, да так, что у парнишки сжалось сердце. — Возьмите, — негромко сказал он, чтобы не испугать плачущую даму. Девушка посмотрела на него странным пустым взглядом покрасневших от плача глаз. И даже этот трагизм придавал ей необъяснимого шарма, а у Чонгука вызывал непреодолимое желание стать рыцарем и свернуть голову всем огнедышащим драконам, посмевшим обидеть принцессу. — Простите, если покажусь вам навязчивым, но почему вы плачете? — Дурной тон задавать такие вопросы леди, — ответила она с обидой, но без гонора. Это было нечто возможности уйти от ответа, но никак не желание пристыдить смешного мальчишку с огромными, как у олененка, глазами, стоящего перед ней и протягивающего перчатку. — Благодарю, — набравшись сил и вдохнув побольше воздуха, произнесла девушка, но перчатку так и не забрала. Такая рассеянная. Чонгуку было интересно, кто эта таинственная леди, и почему она плачет, когда все девушки ее возраста развлекаются и смеются, то и дело меняя кавалеров для танца. Что же произошло, если он наблюдал такую удручающую картину? — Могу я вам чем-то помочь? — не особо раздумывая, быстренько пробормотал альфа, продолжая рассматривать девушку. Она казалась ему сошедшей с небес — необыкновенно прекрасной и утонченной, верно не ниже герцогини или графини. Да какая разница — даже если бы таинственная незнакомка оказалась простолюдинкой, Чон бы продолжал созерцать ее глазами, полными обожания. — Не стоит, мой юный друг, — сквозь горечь в голосе усмехнулась девушка и неожиданно для Чона провела рукой по его щеке. Ласково и нежно, как прикосновения мамы — Гук это запомнил еще в их первую встречу. — Вы ничем мне не поможете, — вздохнула девушка. — Разве что вы наследник герцогского титула и имеете несколько поместий недалеко от Лондона. Немного не понимая, о чем говорила девушка, Чонгук продолжал чудаковато улыбаться и смотреть на нее все тем же влюбленным взглядом. — Но у вас есть существенный недостаток — молодость, отсутствие большого живота и карточного долга в несколько сотен тысяч фунтов стерлингов. А еще у вас нет послужного списка девиц, победами над которыми готовы похвастаться перед занудными стариканами, коротая вечер за бокалом дорогого алкоголя. И вы не придете поздно ночью, разя спиртным и не завалитесь в спальню… Девушка осеклась на самом интересном моменте, от которого у юного альфы покраснели уши. Исповедь омеги стала походить на ироническое самобичевание. Интересно только почему она так думала? Чонгук не мог ей перечить или просить рассказывать дальше: тема, что в приличных кругах являлась табу, упомянута некстати. Не для тех ушей. — Меня зовут Чон Чонгук, — наклонился тогда альфа в надежде получить ответное имя прелестницы, утиравшей слезы. — Могу я узнать ваше имя, леди… — он замялся, явно желая получить нужную информацию. — Абсолютно не важно, как звучит моё имя, — махнула она рукой. — Оно ничего не значит, если не принадлежит тому, кто его носит. Сегодня оно твое, а завтра его отберет какой-нибудь Стенфорд или Гамильтон только потому, что тебя продали как вещь. — Не говорите таких ужасных слов, милая леди, — улыбнулся наивно мальчишка, вряд ли понимая истинную суть сказанных слов. — Я могу стать вашим кавалером на сегодняшний вечер, если вы позволите пригласить вас на танец. Огромные доверчивые глаза юного кавалера заинтересованно заблестели, на лице появилась милая улыбка, а затем мальчик несмело протянул загорелую ладонь. — Вы станете моей прекрасной дамой? — спросил он, с трепетом и волнением ожидая ответа. Девушка замерла в немом удивлении и посмотрела на смешного юношу, улыбаясь сквозь слезы. — Вы очаровательный и галантный джентльмен, — ее голос все еще дрожал, но предложение кареглазого незнакомца немного развеселило. — Право, повезет вашей омеге — вы станете лучшим супругом. Их разговор прервался шумом и громкими голосами незнакомых Чонгуку девушек. Они сбились в разноцветную стайку и весело щебетали между собой, то и дело поглядывая по сторонам. Искали и нашли. — Так вот ты где! — воскликнула одна из них, отделяясь от толпы. Остальные засеменили следом, бормоча что-то несущественное. — А мы тебя повсюду ищем. Отец сказал, что… Остального Чонгук не слушал. Молча отступил, чувствуя себя не в своей тарелке, хотя мимо него и так прошли, словно он — пустое место. Десятилетний нескладный подросток во фраке, словно с чужого плеча, потому за время пошива успевал вытянуться в росте, он никого здесь не интересовал. Ну уж этих девиц точно — отшатнулся от них, как от прокаженных. Глупых, пустых и лишь внешне красивых — ни одна их тех, кто подошли, не притягивали так, как загадочная девушка, чью перчатку он нашел. Понаблюдав еще пару минут за тем, как шумные подруги обсели его несостоявшуюся знакомую, Чонгук тихонько ретировался в зал. Он хотел найти родителей, но мама шепталась на балконе с дальней родственницей королевы, а отец, по словам маркиза Линдфорда, вел беседу в одной из многочисленных гостиных с каким-то графом, имени которого маркиз не запомнил. Чтобы не нарушить светских канонов и правильно пригласить понравившуюся девушку из альтанки на танец, Чон решил все-таки отправиться к отцу и подождать его у дверей, дабы спросить совета. Сквозь приоткрытую створку парнишка увидел край отцовского камзола, сшитого специально для этого мероприятия, и руку незнакомого человека, сидящего напротив. Сумрачный и недовольный, он нетерпеливо барабанил жилистыми пальцами по столу. Таинственного собеседника он по голосу не узнал, но вот информации для размышлений получил немало. — Я завидую тебе, Джан. — скрипучим голосом говорил мужчина. — У тебя подрастает сын, с ним никаких проблем — хорошо воспитай, передай дело да жди внуков. То ли дочери, — он махнул рукой, демонстрируя глубочайшее разочарование собственным отпрыском. Чон прилип к стене, чтобы его никто в толпе не обнаружил и не отогнал с места подслушивания. Делать так нехорошо, но любопытство взяло верх. — Ну погоди-погоди, — отцовский голос звучал уверенно и твердо. — Неужели совсем ничего нельзя сделать? — Нет, Джан, я стану банкротом, если не волью финансы Гамильтона в свой бизнес. Этот брак мне нужен, как никогда. — Тебе нужен брак или деньги? Сколько? — поинтересовался Чон-старший. — Это единственная причина, по которой ты хочешь испортить жизнь своей любимой дочери? — Она старшая, Джан. Ей уже восемнадцать. И она прекрасно осведомлена, что этот брак важен для нашей семьи. Мелани еще не подросла, поэтому надежда только на неё. И к тому же, как ещё женщина может принести пользу, если не выгодным браком? В этом нет чего-то предосудительного, ведь я пекусь и о её судьбе в том числе. Да половина лондонского света таким образом решает своим проблемы — вот еще новость! — фыркнул раздраженно собеседник. — Не пытаешься ли ты этими словами оправдать сам себя, друг мой? Мне кажется, что ты спешишь. Чон замер и понял, что речь шла о замужестве той девушки, которую он встретил в альтанке. Теперь ее слова стали почти понятны юному Чонгуку, непонятным оставалось лишь одно — как же ей помочь? Стоя за дверью, Чон молил своего отца только об одном — чтобы он придумал выход и спас несчастную от вынужденного брака. Видеть красивую леди, рыдающую горькими слезами, было невыносимо. — Нет, — четко отрезал мужчина. — Я рассмотрел все варианты. Иного выхода нет — мне нужны его деньги и титул. Он не так плох, как ты думаешь… Я бы не стал отдавать дочь в руки чудовища. — О чем ты говоришь? — в голосе отца послышались брезгливые ноты. — Тебе ли не знать, что молоденькая экономка, сестра гувернантки твоей младшей дочери, понесла от него ребенка? Роберт — мерзкий тип, который может похвастаться только положением в обществе. Остальные его качества вызывают у меня сомнения. — Это решено, — мужчина громко хлопнул по коленям. — Герцог Гамильтон — лучшая партия и самая выгодная для меня на данный момент. Он богат, как Крез, поэтому не спешит разбрасываться своим состоянием. Он ищет скромную девушку из хорошей семьи, которая не станет мотать его деньги на ветер. А уж в своей дочери я уверен — мое воспитание, — с гордостью в голосе подчеркнул собеседник. — Она уже знает? — Сегодня пришлось рассказать. Гамильтон решил сделать все красиво — он хотел пригласить ее на танец, а эта дурочка сбежала. Будто бы испорченный бал может повлиять на что-то! Зато без скандала мне теперь не обойтись. И куда только смотрела дуэнья! — И все же подумай. Еще не поздно все изменить. — Пойду ее поищу. Настало время обо всем поговорить. Мужчины встали, загромыхали стульями, собираясь выходить из комнаты, и Чонгук нырнул в толпу, чтобы остаться незамеченным. Он пронаблюдал за тем, как отец открыл дверь и еще пару минут постоял с незнакомым Чонгуку графом. Он был гораздо старше его родителя, высоким и худым, с измученным от переживаний лицом и морщинками, пересекающими давно немолодую кожу. Внешне отторжения альфа не вызывал, больше походил на добряка, чем на негодяя, но Чонгук с той самой минуты, как увидел, проникся к нему лютой ненавистью. Он стал причиной слез юной леди, а теперь, когда Чонгук узнал больше, ему еще сильнее захотелось заступиться за нее. — Кто это, отец? — Чон подошел к нему, когда альфы разошлись, и нетерпеливо дернул за рукав. — Мужчина, с которым ты разговаривал, кто он? — Граф Спенсер, — улыбнулся отец в ответ на шквал вопросов. — А почему ты интересуешься? — Просто так, — буркнул Чон, сверля взглядом дырку в спине удаляющегося старика. — Ну если так, то пойдем, я познакомлю тебя с сыновьями лорда Уитмора. Они близнецы и всего на год старше тебя. Скорее всего, вы отправитесь учиться в один университет, поэтому будет полезно завести знакомство уже сейчас. Настроение совершенно не способствовало знакомству. Чонгук едва выдавил из себя подобие улыбки, а половину из сказанного пропустил мимо ушей. Его голову занимала только красавица из альтанки, а карман жгла перчатка, которую он так и не оставил ее владелице. Сбежав от компании болтливых парней на улицу в парк у дома, Чон вытащил ее и рассмотрел под светом фонаря вышитую белым на белом монограмму A.S. — единственное напоминание о том, что увиденное на первом балу произошло наяву, а не было плодом его воображения. — Так вот ты где? Чонгук снова услышал знакомый голос. И снова его незавидное положение грозило быть раскрытым, если он хоть пискнет и выдаст себя. — Что тебе нужно, отец? — произнесла девушка расстроенным голосом. — Очевидно, поговорить с тобой о браке с герцогом Гамильтоном, — настаивал граф. — Я не хочу, чтобы ты позорила меня и портила свою репутацию. В любом случае этой свадьбы быть, поэтому не стоит все усложнять. — Нет, отец, — Чонгук увидел, как тень на вымощенной дорожке зашевелилась, и притих. — Я не выйду за него замуж. Я лучше умру, чем стану женой этого противного старикашки. Он мерзкий и… я не люблю его, отец. — О какой любви ты толкуешь? Чувства, с позволения сказать, временные — это удел бедных. Что останется тебе, когда они угаснут? — зашипел мужчина. — Глупая девчонка, мне нужна эта связь с герцогом Гамильтоном, иначе вся наша семья разорится. Он — крупный вкладчик, а мы терпим непростые времена. Если он заберет свою долю, ты понимаешь, чем нам это грозит? Разорением! Мы не сможем содержать дом, распустим слуг, а маменька, Мелани и ты станете готовить и убирать, а после и вовсе пойдете работать. Такой ты жизни хочешь для своей сестры? Хотя бы мать пожалела, неблагодарная! — Не нужно давить на жалость, отец! — девушка снова начала плакать, а сердце юного Чонгука разрывалось от несправедливости. — Я не могу быть твоей разменной монетой! Пойми же, я не люблю герцога Гамильтона, я не хочу жить с нелюбимым человеком всю жизнь… — Ты наслушалась сказок, а теперь хочешь, чтобы я в них поверил? Весь высший свет живет по правилам, которые придумали не мы. И ты должна подчиниться моей воле, иначе я лишу тебя наследства! — Я не ваш товар, отец! И лучше уйду из дома, чем выйду замуж за нелюбимого человека, — разрыдалась девушка и пронеслась вихрем в сад, минуя Чонгука, прячущегося за кустом. — Все равно будет так, как я сказал! — раздалось вдогонку, но кроме горьких девичьих слез мальчик уже ничего не слышал.⚜️⚜️⚜️
— Ваша Светлость! — в комнату вошел старенький дворецкий, служивший еще в родительском доме герцога Лейнстера. — Виконт Ким собственной персоной! — произнес мужчина с должным пафосом, как и подобало при представлении титулованного гостя. — Дуглас, — сощурился Чон, словно съел кусок лимона. — Можно менее торжественно, виконт Ким не любит излишнего внимания к своей персоне. — Слушаюсь, мой господин, — поклонился пожилой слуга и пропустил в комнату гостя. — Позвольте забрать у вас одежду и высушить плащ, — обратился он уже к альфе и вежливо склонил голову. — Дуглас, мне, право, неловко, — старик годился Тэхену в деды, поэтому он приобнял его за плечи и заставил разогнуться, чтобы у дворецкого не разболелась спина. — Да ну их, эти условности, — махнул виконт рукой и отдал слуге плащ. — Посмотрите в кармане, мой друг. Там для вас подарок из Шотландии. — Благодарю вас, господин, — поклонился мужчина, бережно забирая мокрый плащ. Тэхен улыбнулся в закрытые двери и постоял так пару минут, пока шаркающие шаги Дугласа не стихли в пустом коридоре. — Удивительный старик, — цокнул Тэ языком. — Сколько раз мы с тобой были замечены — и ровно столько же он молчит, как рыба. — Ты снова облагодетельствовал его бутылочкой виски? — Лейнстер кивнул на кресло рядом с Хосоком, но Тэхен в этом приглашении не нуждался. Он послабил атласный платок у горла, расстегнул камзол и устало опустился на сиденье. На его руку, покоящуюся на подлокотнике, тут же легла ладонь Хосока, и Тэхен ее инстинктивно сжал. — Устал? — Да, а еще промок до нитки, потому что мне пришлось добираться каретой, у которой в самое неподходящее время сломалась ось. Мне пришлось преодолеть несколько улиц пешком, пока кучер разбирался с поломкой, — пожаловался альфа. — Зачем тебе понадобилась карета? — усмехнулся герцог. Головная боль уже стала привычной, поэтому Чонгук решил не акцентировать на ней внимания. — Лейнстер, в этом, между прочим, твоя вина! — погрозил пальцем Тэхен. — Мне пришлось тащиться через центр Лондона и сопровождать Тэсу в магазин за тканями. Она считает, что этой осенью в моде темно-синий муслин, матушка думает, что юной леди, да еще и незамужней, не к лицу носить темные платья, я же оказался между двух огней, — пожаловался Тэхен. — Мне пришлось уговаривать матушку разрешить сестре появиться на балу, а сестру — выбрать платье менее претенциозного цвета. К счастью, мы закупились метрами ткани до того, как сломалась карета. В противном случае завтра мне бы грозила повторная поездка. — Чтобы разбираться в дамской моде и цветах, актуальных в этом сезоне, нужно чуть чаще любить омег в постели, чтобы услышать их просьбы в обмен на жаркие ночи, а не кувыркаться с альфами — сегодня вы оба одеты по моде позапрошлого сезона, — подмигнул ему Лейнстер и отсалютовал бокалом. — Налей и себе виски, погрейся. А вот фрак стоит укоротить, чтобы не выглядеть на десяток лет старше. — Кто бы говорил про постельные утехи! — фыркнул Тэхен, расхохотавшись над вульгарной шуткой. Он наполнил бокал и ревностно одернул длинные полы, оценивая свою одежду. — Мне действительно не помешает немного спиртного. Так что там с омегами, Чонгук? Или только мне одному кажется, что твои глаза горят при виде гувернера Генри. Чимин, кажется, его зовут. Я хорошо запомнил этого омегу — он покорил и мое сердце в том числе. — Тогда и мое тоже, — не отставал Хосок, громко смеясь над тем, как покраснел Тэхен после безобидной дружеской шутки. Виконт Ким считался одним из модников лондонского света, но даже его новинки не могли соперничать со смелыми экспериментами в одежде герцога Лейнстера. — Он удивительный, это правда. Видно, что Генри очень привязался к нему. — Только ли Генри, Хо? Думаю, здесь не все так просто, правда, друг мой. Чонгук поставил бокал и подошел к камину, грея руки у огня. Смысла лгать друзьям не было — он на самом деле прикипел к этому мальчишке. — Здесь действительно не все так просто, Тэ, — развернувшись на каблуках, Чон внимательно посмотрел на друзей. — Мои интерес к нему гораздо сильнее, чем к простому служащему. Я готов это признать. — Вот это да-а-а, — протянул Тэхен и захлопал ресницами. Он точно не ожидал от Лейнстера такого откровения. — И что ты планируешь дальше делать? — Хосок удивленно приподнял бровь, наблюдая за другом. — То, что должен — вывести его в свет, — ответил герцог, наблюдая глубочайшее удивление на лицах друзей. — Потрясающе! — в предвкушении улыбнулся виконт Ким и хлопнул в ладоши. — Это будет знаменитый по своей силе скандал, который, наконец, встряхнет столичное общество закостенелых снобов.