«Я не согласен ни с одним словом, которое вы говорите, но готов умереть за ваше право это говорить»
— Вольтер
Октябрь.
«Октябрь — среда — утро — 5:12 Я всю ночь не мог уснуть. Мне начали сниться кошмары не так давно. На утро я уже ничего не помню, но знаю, что это было страшно. Мне страшно почти каждое утро и каждый вечер. Когда это закончится?» Я отложил карандаш и положил голову на руки, сложив их перед собой. Ужасно хотелось спать, чувство зуда невыносимо было ощущать под веками. Дела с фотографией у меня идут хорошо, но мои руки под тяжестью фотоаппарата почти каждый раз наливались жидким металлом, который тут же остывал и тяжелел среди холодной погоды. Я начал чаще смотреть на мир без объектива, реальными уставшими глазами, отдавая все силы на попытки спасти очередной кадр от «неудовлетворительно». Много времени провожу в компьютерном классе, стараюсь избегать толп, благо с холодами люди перестали так часто появляться на улице, в школу хожу переулками, чтобы тёмные силуэты не раздражали взгляд и не заставляли потеть ладони. После смерти Ханда я часто начал вылезать из окна и просто сидеть возле темнеющей земли и обломка деревянной доски. Только улица стала холоднее и беднее на живые цвета. Трава побледнела и постепенно смешивалась с грязью, многочисленные листочки разноцветными пятнами летали в воздухе, но всё равно потом оказывались в ней, под ногами. Я вчера был у доктора, который разговаривал с Кристиной и мамой. Он из чисто профессионального интереса обратился к знакомому в лаборатории. Именно от его знакомого у меня было заключение. Много непонятных слов, заучных названий, но итог был услужливо упрощён для меня: — «Вашего пса отравили. Он мог бы прожить ещё пару лет. Мои соболезнования.» Да, Ханд был уже стариком среди своих, но старался никогда не обращать внимания на возраст и быть таким же игривым и солнечным. Хуже только то, что я понятия не имел, кто мог такое совершить. На моей памяти (именно моей) каждый, кто видел этого пса, лучезарно улыбался. Таких людей я мог пересчитать по пальцам одной руки, сразу отметая меня, Кристину и маму. У нас просто не было мотива, даже мысли. Папа не мог этого сделать. Он мало того, что погиб и стал причиной нашего переезда, так и безмерно любил сенбернара, которого удалось спасти от голода и холода подмостовой жизни. Так рассказывала мама, я не помнил начала истории, мне казалось, Ханд всегда был в ней, как родители. Будто константа. Соседка была слишком доброй, чтобы простое ругательство сказать. Однажды я по ошибке в темноте вечера зашёл на её участок и потоптал какие-то цветы, за которыми она следила всю свою жизнь, почти никуда не уезжала. Мне ничего не сделалось, даже чаем напоили. В тот день она по печальным обстоятельствам уезжала к невестке. У сына случилось какое-то горе, и мать, конечно, поспешила помочь, забыв и про цветы и про больные колени. Моя мама состояла в каком-то крутом чате с соседями этого дачного района, из уведомления и прочитал. Мысль о том, чтобы заглянуть в мамин телефон, надоедливым сорняком посетила мою голову и отказывалась уходить. Это не правильно, но в том чате могли написать что-то негативное в сторону Ханда, и это будет хотя бы что-то. Я резко выпрямился (за что получил звёздочки в глазах и лёгкое головокружение) и похлопал себя по щекам. Результата это не дало, моё воображение уже рисовало, как я могу незаметно заглянуть в телефон и листать чат до той даты, когда маму туда добавили. Я решил думать дальше, чтобы затмить эту мысль другой. Доктор с прошлого обследования пса вряд-ли мог это сделать. Он выглядел очень занятым и уставшим. Иногда он говорил мне, что скорее всего следующий месяц он проведёт на отдыхе дома. Я искренне надеюсь, что так оно и было, а то вид его, крайне усталый, отпечатался в голове неприятным пятном. Больше его никто и не мог его знать. Ханд спокойно относился к незнакомцам, он бы ни за что не натворил дел, если бы к нему подошёл какой-нибудь человек. Он не интересовался цветами, чтобы топтать клумбы, он не был вовлечён в секретное общество кротов и не рыл ямы, стараясь что-то откопать или закопать, он даже сторонился чужих участков, чтобы вообще случайно оказаться там. У меня не было никаких подозрений, кто мог так поступить, даже с учётом эффекта неожиданности, когда преступником оказывается совершенно непримечательный человек, на которого никто подумать не мог. Возле моих ушей прозвенел будильник на телефоне. Он лежал на столе рядом. Я пытался найти что-то в интернете, вводя в запрос что-то вроде «какие люди чаще всего травят собак». Невыносимо было спать не только из-за кошмаров, но ещё и из-за того, что человек, лишивший нас пса, мог сейчас спокойно жить без угрызений совести, в то время как моя семья попряталась по комнатам, зализывая душевные шрамы. Хуже всего то, что Кристине впервые приходится испытывать чувство потери. Она не знала отца, да и к его отсутствию у нас и присутствию у других относилась вполне спокойно. Видимо, ей было достаточно того, что её семья состояла из спокойного и лояльного ко всему брата (меня) и любящей, работящей матери. Теперь семья без Ханда. Я отключил жужжащий телефон и протёр глаза. Мой рабочий день начинается в пол седьмого утра. За окном еще темновато, но между деревьев виден лёгкий просвет. Ни фонари большого города, ни фары проезжающих машин. Это солнце решило проснуться и разбудить петухов (да, двое были у соседей через два-три участка от нас). Я встаю со стула, тот не скрипит по полу. Можно сказать, всю свою жизнь я учился быть незаметным, как будто в будущем стану шпионом и тренируюсь уже сейчас. Отчасти это правда. Сейчас я ощущаю какое-то понимание, будто интуиция говорила мне об этом всю жизнь: что-то случится и ты превратишься в лучшую версию себя, если всё сделаешь правильно. Безумно хотелось всё сделать правильно. Из шкафа я вытаскиваю всё небрежно, много одежды падает на пол тихим глухим шлепком. Я, по злости судьбы кряхтя коленями на всю комнату, поднимаю и снова запихиваю всё в шкаф, не сложив никаким образом. Скомкал небрежно. Это на меня не похоже, но я не придаю этому значение, понимая, что потерял немного времени. Я должен успеть к автобусу, чтобы успеть к первому предмету, чтобы получить задание, чтобы его успешно закончить и сдать, чтобы я не вылетел из мира фотографии. Tom Rosenthal — It's Ok (Acoustic) Спустя несколько минут я вышел из дома, направился к остановке и стал ждать. Рюкзак на моём плече не весил ничего, я уже испугался, что забыл собрать всё нужное, но моя рука коснулась сквозь прочную ткань твёрдых обложек учебников. Всё нормально. Главное не паниковать. Я с тягостью вспоминал, как я, Ханд и Кристина веселились в лесу, даже не в «дикой» части парка. После уроков нужно бы туда наведаться, посмотреть, что изменилось и у него внутри. Вдруг там тоже разруха, сырость и посеревшая грязь? Из окна автобуса я наблюдаю быстро сменяющиеся серые пейзажи города. Надоедливый смог скрыл от моих глаз восходящее солнце, но я знал, что оно вылезло где-то на половину, или немного меньше. Сегодня почему-то я проникся тоской города (в очередной раз за месяц) и не мог найти ничего хорошего. Мой протест городу проваливался каждый раз, когда я опускал объектив, не найдя ничего. Он меня побеждает. Это вселяет отчаяние. Хотелось вернуться домой и заснуть, чтобы скрыться от всего. Может, и себя. Как поэтично. В здании фотографии снова толпы, моё явление в аудиторию за секунды до звонка, многочисленные обсуждения каких-то знаменитых личностей (которые не были фотографами!). Я не хотел там находиться, этот день дался мне нелегко. — Давид, подойди. — позвала меня декан. Я захотел провалиться сквозь землю, но моя подошва, тяжело двигаясь в сторону женщины, говорила, что мне не удастся исчезнуть. — Как ты себя чувствуешь? — спросила она меня уже тише, когда я подошёл ближе. Весьма странный вопрос. Она никогда не интересовалась ни личной жизнью, ни самочувствием, ни чем-то ещё, кроме выполнения заданий. Мои ладони вспотели, я поспешил вытереть их о джинсы. — Нормально. — лишь смог ответить я. Женщина смотрела на меня пытливым взглядом. — Я начала замечать изменения в твоих фотографиях. — я немного занервничал. Она будет меня отчитывать? — Я присмотрелась и заметила, что ты становился тише, чем обычно, и мрачней. — Я знал, почему. Никогда бы не сказал. Если она знает, то это просто катастрофа. — Меня волнует твоя успеваемость, поэтому я обязана направить тебя к психологу. — я читал устав этого заведения. Профессора действительно должны направить ученика к местному психологу, если замечают явные изменения в его поведении, настроении в худшую сторону, но прежде всего — связаться с родителями. Значит ли это, что она связалась с моей мамой и знает теперь про Ханда? На мой молчаливый взгляд она ответила: — Я не говорила об этом с твоей мамой. Отлегло.***
Когда я вошёл в компьютерный класс, я вдруг понял, что психолога в этом здании нет. Я вообще позабыл, что это учебное заведение состоит из нескольких корпусов, один из которых спонсировался какой-то строительной компанией. Мой корпус находился ближе к окраине города, строительный или архитектурный — ближе к центру, с актёрским мастерством — тоже где-то в отдалённом районе. Странно, что эти далёкие друг от друга здания объединили в один обучающий комплекс. Уставу было всего около десяти лет. Я забыл, что именно читал об этом месте. Психолог был в другом здании, а ехать до него на автобусе около получаса. Заходить к нему после уроков проблематично, учитывая, что после всего этого я должен ещё добраться до дома. Никакого расписания по моему приходу не было, но когда я не приходил до полуночи, мама имела право позвонить сначала декану или директору, потом мне, потом и в полицию. Она сказала мне об этом, когда забирала в мой первый учебный день на фотографии, показывала дорогу. После я начал получать стипендию и мог уже пользовать общественный транспорт, не прося и так устающую на работу маму подбрасывать меня. Пришлось учиться работать со временем. Примерно тогда Кристина подарила мне часы. «Крутые и модные» как я тогда сказал перед тем, как поблагодарить и обнять. Обивка стула привычно чувствовалась сквозь одежду, под пальцами лежала клавиатура и плавала по столу мышка, воздух немного холодно проникал в лёгкие. В помещении после дождей всегда холодно было, будто бы информатик настойчиво смотрел на ливень из окна часами, впуская уличный воздух внутрь. Я подключил фотоаппарат, открыл программу. Нашёл последнюю фотографию. Это был парень, которого я увидел, когда ждал автобус несколько дней назад. У него раскраснелся нос, была разбита губа и раскрыты шокированные прекрасные глаза. Каждый раз, когда я просматривал цифровую память, я не мог быстро оторвать взгляда от них. Они притягивали… нет. Приковывали мой взгляд к себе. Прекрасные голубые глаза (хоть на самом деле они были почти серые). Его лицо казалось мне знакомым, я будто видел его где-то, когда-то. Может мимолётно на каких-нибудь улицах. Всё-таки город был не таким уж и огромным. Я решил убавить теплоту фотографии, потому что фонарь всё портил. Лик парня выглядел холодным и неприступным, это и нужно подчеркнуть. Далее я убавил контраст, но прибавил выделение красного. Кровь на губах и подбородке становилась ярче, выделялась. Проводил множество махинаций с глубиной и резкостью. Дефектов кожи не было, лицо парня так и дышало идеальностью. Эта фотография была сделана ещё в сентябре, но руки до неё так и не доходили. Я всё своё внимание старался уделить протесту городу, утекающему из моих рук, и гулкому ожиданию заключения от знакомого из лаборатории. Удивительно, я никогда его не видел, но в его отчёт поверил сразу. Там было написано про белладонну. Я поискал в интернете, понял, что она растёт повсеместно, но сам её никогда не наблюдал. Может, если я проверю участки на наличие этого растения, то найду и потенциального травителя? Но растение даёт плоды где-то в августе. Даже если растение и будет, то я не отличу его от других. Ради этих черных ягод я не полезу в чужой дом. Просто не смогу. Это неправильно. Я провёл в компьютерном классе около двух часов. У меня затекли ноги, и я хотел спать. По идее, ничего не должно случиться, если я приду к психологу завтра. Там и предметов меньше, и множество обработок я сделал сегодня. На улице снова сгущались тучи. Только их и можно было разглядеть сквозь постоянный туман. Когда я вышел из здания, с неба уже начали падать первые капли, ветер снова залетал мне под одежду. Я постарался укутаться, но всё равно было холодно. В моём кармане было сложено письмо, заранее. Хотел оставить его там ещё утром, но я бы потратил много времени, чтобы просто пройти через парк. Тот был огромен, это почти заповедник. То дерево с дуплом находилось ближе к учебному заведению, чем к нужной мне остановке (в пригород ездил только один автобус). Я подошёл к долгожданному дереву и опустил в темноту ещё один сложенный тетрадный лист, будто в почтовый ящик. За этот учебный год я написал уже штук двенадцать, но до этого места дожили лишь шесть. Остальные я где-то терял или забывал. В прочем, не важно, где я оставляю свои мысли, я знаю, что до меня никому дела нет. Никто не сорвётся мне помогать, если узнает, что у какого-то человека (меня) случилась беда. Потому что я непримечательный. На меня никто никогда не подумает. Только я подозревал всех, начал сторониться людей, после того, как подумал, что травитель может быть где угодно. Это может оказаться даже ребёнок, которому я хотел помочь (он одиноко сидел в парке на лавке и слишком тоскливо смотрел на дорожку, я думал, что он потерялся). Когда я шагнул в дом, меня встретили тишина и темнота. Я с саднящим чувством в груди подумал, что могу больше не чувствовать запах вафель, летящего с кухни. Что могу больше не увидеть Кристину и маму улыбающимися. Конечно, рано или поздно мы вернёмся в русло «Ханда нет, нам всё ещё больно, но не так сильно, как раньше». Не представляю, как с этим справится моя дорогая сестра. Я не ощутил, как на моих щеках холодные следы оставили две солёные капли.