«Правило третье: не попадайся»
— из книги Рут Уэйр «Игра в ложь»
— Здравствуй, Никита. — улыбнулся мужичок одной из своих фирменных улыбок, в которую верил когда-то даже я. За мной закрылась дверь, пути назад не было. Не сдвинуться с места прямо сейчас. Могу только подойти к столу, сесть и начать мучительный разговор. Это мой второй приход к месье Хартману. Как я его ненавидел. Каждый из предметов в кабинете, который должен вызывать чувство защищённости и уюта, я уверен, стоил как минимум большое-количество-денег. Я даже не собирался ему кивать. — Проходи. — сказал он и указал открытой ладонь на кресло перед ним. Зелёный тон должен был навевать мысли о естественности и природе, но рядом с месье Хартманом — это цвет денег. — Спасибо, я постою. — огрызнулся я, не скрывая неприязнь в голосе. Не то, чтобы я хотел уйти из-за страха перед всемогущим и подлым отцом, скорее потому, что этот мужичок мне был неприятен. От его лживого лица буквально хотелось блевать. — Не нужно. Наша беседа будет довольно долгой, около часа. — Альберт ещё раз улыбнулся и склонил голову вправо (для меня это было лево). Выжидал, что я сяду, как же! — И всё же я постою. — не отрекался я. Пусть даже с другой стороны двери будет спецназ или самый неуловимый убийца, я ни за что не сяду в кресло перед месье Хартманом. Это сравнимо с поражением, я покажу, что меня нельзя контролировать. Альберт кивнул. Записал что-то в блокнот под рукой.***
День города. Точно. Как только я вышел из здания школы на ватных ногах и прошатался несколько улиц, понял, что сегодня люди готовятся к какому-то празднику. Не то, чтобы вокруг было много украшений и людей, счастливо предвкушающих веселье, но шум поднялся, и до меня доходили разговоры о том, какие проблемы преследуют людей в последнее время. Кто-то собирается дарить родичам подарки на день города. Я усмехнулся. Что вообще такое день города? Неужели людям есть дело до дня, когда первый домик был построен? Кого они обманывают? Каждый человек в нескольких километрах не празднуют никакого дня города, потому что им разницы нет, что там случилось в прошлом. То, что было, для них не имеет никакого смысла, потому что их волнуют проблемы будущего. Что готовить на ужин, чем завтра заняться, можно ли будет заплатить за квартиру и оплатить счета? Прошлое не имеет значения, пока люди думают только о будущем. Так какой смысл в дне города? — Вы же Никита Берг, да? — кто-то обратился к нему. Это была девчонка, намного меньше его. Точно не ребёнок, дети не ходят с кожаными сумками. Моё лицо скрыто под чёрной маской, но я до сих пор заметен. Никуда от людей не деться. — Вы что-то хотели? — в нетерпении спрашиваю я и смотрю на девчонку. Гляжу за её спину. На нас смотрят ещё две девчонки, примерно её же возраста, подружки. Они как будто его поджидали. — Я хотела взять у вас автограф. — честно призналась она и достала из сумки листок и ручку. Я вскинул брови. Я, конечно, подозревал о своей популярности на почве моих портретов в журналах, но неужели мной кто-то восхищается настолько, чтобы попросить автограф. У меня не было фирменной подписи, никогда раньше не требовалась. Я опешил и не заметил, как в руках уже держал ручку. Решил просто какими-то кривыми крючками вывести «Н. Берг». Кажется, девчонка была этим довольна. Она с громким восхищением поблагодарила и побежала назад к подругам, махая рукой с листом в воздухе над головой. «Бывает же», думаю я и продолжаю путь до дома. Из головы всё не выходили мысли о том, что мои «фанаты» не подозревают, какой я человек. Нет, я не употреблял и активно не заливался алкоголем, но у меня несносный характер. Я не хороший человек, это очевидно. Это глупо, просить у меня автограф. Это глупо, смотреть в прошлое. Люди глупые.***
Когда я закрыл за собой дверь в кабинет, я вздохнул и закатил глаза. Марта снова вывалила одежду из шкафа, она разноцветными блинами растеклась по полу, являясь моему взору одним большим пятном беспорядка в идеальной комнате. Я сгребаю в охапку вещи, иду в свою комнату, складываю их на кровати. Плечи немного болели от долгой сидящей позы, и сейчас они ныли от движений частых и интенсивных. Я блаженно уселся за стол. Как и оказалось, мои чертёжные навыки не дали никакого сбоя, в отличии от самочувствия. С тех пор, как я стал тратить больше времени на поиск информации на компанию отца и меньше — на сон и отдых, это всё сказывалось на мне постоянной усталостью. На моих оценках это пока никак не сказалось, но я обратил внимание, что стал меньше понимать то, что происходит. Мысли вертелись вокруг отца, вокруг Альберта и возможных обстоятельств, которые могли произойти. Например незаконная стройка, что очень часто попадалось мне на просторах раздумий, или сделка. За последние несколько недель я уже прочитал почти все законы, связанные со строительными работами и компаниями, просмотрел новости об отце и любом упоминании за последние полтора года. Пока тишина. Нет ничего. Когда я делал сопряжение лоджии с квартирой, я вдруг подумал, что могла подняться шумиха в прессе по поводу моего рождения. Я — «наследник» как никак. Не окончив чертёж, я влетел в комнату, сел за рабочий стол (да, ещё один) и включил компьютер. Мне нужны года с 1990 по 2000. Пресса за несколько лет до и после моего рождения должна о чём-то мне рассказать. Тысячи статей проносились перед моими глазами. Моя спина начала болеть от того, что я склонился к столу, чуть ли не падая на него, сложившись в три погибели. Марта вошла в комнату, запрыгнула мне на колени и высунула мордочку. Яркий свет проносящихся текстов лёг на её шёрстку, делая видимым каждый волосок. Мои пальцы двигались быстро по клавиатуре, глаза пытались зацепиться за особенные слова. Первая страница поиска была пустой. Вторая. На третей я почувствовал, что уже почти лёг на столешницу, придавливая кошку на коленях. Та издаёт возмущённое «мяу» и заставляет меня очнуться. lost hope. — The Beach — Instrumental Кошка уже почти спала у меня на коленях, аккуратно свернувшись, чтобы не упасть. Я вздыхаю, и в груди и в спине одновременно отдаёт тянущей болью. Я задерживаю воздух внутри, чтобы подождать. Противное чувство немного утихло, я подхватываю Марту на руки (та уже привыкла, не вырывается) и двигаюсь в сторону кровати. Места много, но я кладу её именно на стопку сложенной одежды. Оказавшись на ней, кошка довольно что-то мурлычит, а я выключая компьютер и тоже ложусь в постель, оставаясь в одной лишь футболке. Блаженное чувство валом накрыло меня, отдавая болью между позвонками. Мышцы по всему телу расслабляются, я на пару секунд расслабляю мышцы лица. Но через время снова хмурюсь. Напряжение вновь накатилось на меня. Стало трудно дышать. Я резко встал, подскочил к окну, открыл его, чуть не выдернув ручку. Прохладный воздух бьёт мне в лицо, ветром вносясь в комнату. Мне всё равно трудно дышать. Уже кручу головой по сторонам, чтобы заметить телефон, но понимаю, что нужно подождать. В висках я слышу биение сердца, оно волнами отдаляется по телу. Не смотря на уличный воздух, который не был идеально чистым, я чувствовал жар, вся кожа перестала быть чувствительной, я не мог определить, чего касаюсь. Пальцы не ощущали прохлады под кожей и нервами. Я не мог понять, стою я или уже падаю, пола под ногами будто и не было. Стук. Такой бешеный. Будь на мне, например, толстовка, я бы видел, как дёргаются верёвочки. Слишком сильный. Постепенно ко мне возвращалась возможность дышать. Я начал немного успокаивать себя мыслью, что скорую вызывать не нужно, эту ночь я переживу. Весь шатаясь, я подошёл к своему рабочему столу и упал в кресло. Кожаная обивка коснулась меня с противным скрипом, заставляющим обернуться. Марта не проснулась. Даже учитывая, что я наверняка громко открыл окно, резко вскочив с постели. Компьютер я не хотел включать. Да, сон как рукой сняло, но глаза всё ещё болели, видя в воздухе темные следы строчек печатных букв. Мой взгляд упал на стол. Мелкие листочки, заметки. Среди них я увидел один лист, потрёпанный, находящийся в не лучшем состоянии. Кажется я его достал где-то в парке, после встречи с Линой. Последней встречи… Я взял бумагу в руки. Чернила смазались из-за дождя, форма исказилась. Я стараюсь унять надоедливую дрожь в руках и коленях, начиная разбирать буквы в свете фонаря: «Сентябрь — четверг — вечер — 22:16 Сегодняшний день не отличается от остальных учебных в прошлом году. Я надеялся, что что-то произойдёт, но я ошибся. Ничего не произойдёт, а я всё так и буду смотреть по сторонам и фотографировать всё, что попадается, в надежде, что я стану фотографом.» Любопытно. Моя ватная голова не выдала никаких идей, когда я читал его в парке, когда читаю сейчас. Почему-то мне кажется, что я тоже чего-то ожидал. Если подумать, что-то да случилось. Я посещаю Альберта Хартмана, который должен следить за мной, лезть в мозг и пытаться завербовать в планы отца. Не сказать, что это хорошо, и что отцовского контроля до этого не было. Но я хотя бы мог нормально дышать в стенах серого здания, а сейчас я задыхаюсь даже дома. Я вдруг решил, что могу написать ответ. Не знаю, зачем мне это делать. Это просто было бы… прикольно? Ну да, ради прикола. Просто, почему нет? Я беру карандаш, новый чисты лист. «Октябрь — воскресенье — ночь — 01:32» Что именно я мог ему написать? Я даже не знаю имени этого человека. Его буквы еле разборчивы, я смотрю на наши почерки. У меня он ровный, даже не смотря на отсутствие линий и клеток. Буквы на потрёпанном листе прыгали в высоту, вытягивались. «Я тоже думал, что с новым учебным годом что-то изменится. В итоге, когда это произошло, я совсем этому не рад.» «Вменяемо.» думаю я и решаю отнести «письмо» в дупло утром, когда двинусь в магазин.***
В парке никого не было. Я не стерпел и отправился чуть ли не на другой конец города часов в пять утра. Спать почти не хотелось. О недосыпе мне говорили только постоянно зудящие глаза. Губа немного пульсировала под чёрной тканью. Под рёбрами что-то тянуло. Колени уже не болели. Я чувствовал себя нормально, но, пусть прошло и время, дискомфорт в передвижении всё равно был. Лист бумаги опустился в дупло как в почтовый ящик. Вот и всё. Я чувствовал странную лёгкость, побуждающую что-то делать. Дёргать ногой, потрясти руками. Кажется, я впервые за долгое время почему-то нервничал. Поэтому поспешил уйти. Скрыться. Я шёл по городу. Атмосфера праздника навевала на меня только тоску, которая сменялась мыслями о том парне, которому я решил ответить. Ему мои слова не нужны. Зачем я ему отвечал, если письма в этом не нуждались? Стоило подписываться или нет? Я блуждал между полок, бросал, что нужно, в корзину, петлял между людьми. Когда я коснулся пластиковой упаковки шампуня, мой нос одарило сильным зудом, я даже вздрогнул. Пришлось пальцами сжать кончик носа, до боли, чтобы хоть как-то это прекратить. Через маску это делать немного сложнее. Шампунь опустился в корзину, а я двинулся к кассе. Мне кажется, что зуд задевал меня, только когда я прикасался к нему. Но это абсурд. Нагруженный пакетом и мыслями, я пришёл домой и ужаснулся. Беспорядок не выглядел так, будто Марта обшарила все шкафы, она просто бы не смогла залезть и открыть самые высокие дверцы. Я опустил белый целлофан на пол и кинулся к кухне — беспорядок, распахнул дверь в кабинет — беспорядок, озарил взглядом комнату — беспорядок. Я вновь почувствовал, как сердце начинает биться слишком сильно, верёвочки на моей толстовке точно дёргались. Куртка шуршала на всю квартиру, я пытался разобраться в хламе, вываленном на мой стол. Пока руки блуждали среди каких-то неизвестных мне бумажек, моя голова повернулась назад. Шкаф в стене закрыт, кровать разобрана, видно, что поднимали матрас. Стопка некогда аккуратно сложенной одежды теперь валялась на полу. — Марта? — громко говорю я, чтобы кошка услышала меня со всей квартиры. Ни звука. Я вышел в коридор, снова позвал её: — Марта! Кис-кис! Из-за дивана в зале выпрыгнула грациозная кошечка. Она, что-то мурча и смешно двигая усами, побежала ко мне. Я же подхватил её на руки. Буквально почувствовал, как на плечах осел блаженный холодный воздух, опуская их вниз. — Не пугай меня так. — с облегчением сказал я и спохватился. Параноидальная мысль посетила меня внезапно. Если в квартиру отец установил жучки, то я прямо сейчас выдал ему одну из слабостей. Самых сокровенных. После я вдруг подумал, что это мог быть и не отец во все. Всё-таки у меня есть то, что можно хорошо продать. А если у меня даже просят автографы, то и наверняка охотятся за личными вещами. При мысли о том, что моя квартира больше не надёжное убежище, я содрогнулся. Меня лишают всякого личного пространства. Контроль в стенах учёбы, контроль в стенах личного пространства, контроль в стенах моих любимых заведений. Мой мир начал активно сужаться. И его режет отец, в этом я не сомневался. Тут я обратил внимание на кофейный столик в зале. На нём лежал конверт. Я опустил кошку на пол, медленно к нему подошёл. Конверт был обычным, без надписей или чего-либо ещё. Я открыл его, достал сложенный пополам лист. «Не лезь в это.»