«Свободен лишь тот, кто может позволить себе не лгать.»
— Альбер Камю
Что-то не давало мне покоя. TileKid — asthma Интуиция неровно трепетала во всём теле, вызывая чуждую мне дрожь. Два окна раскрыты нараспашку, ветер гулял по одинокой квартире, где не было меня, как человека, и моей любимой Марты… Она лечится, успокаивал я себя. Ей помогают, всё хорошо. Но я весь дрожу, я чувствовал, как холод скалится и прыгает вокруг меня, как зверь, который почему-то так и не нападает. Его лёгкая шерсть скользит по моим открытым локтям и щиколоткам, когда я сижу в кресле посреди кабинета. Я откинулся на спинку, мои затылок и шея чувствуют его холодную искусственную кожу, запястья безжизненно лежали на подлокотниках. Я уверен, единственной теплотой в этой квартире была Марта. Но я заразил её холодом. Она борется. Я хотел думать, что она борется. Иначе и я перестану. Ещё я… хотел, чтобы кто-нибудь, кроме Марты, подарил мне хоть немного этой жизненной человеческой энергии, которой дышит… Давид. «Давид.» с нежностью подумал я. «Давид, ты нужен мне.» с болью подумал я, буквально завыв на всю квартиру, пока пальцы хватались за волосы, а локти коснулись колен. Моя спина заболела, глаза — тоже. «Я не справляюсь, пожалуйста.» Где-то в горле что-то накопилось, мне было трудно дышать, но жалкий собачий вой так легко слетал с языка, вытягивая из меня с собой какие-то ничтожные песчинки боли. Больше всего сейчас, я хотел, чтобы Марта вернулась обратно. Чтобы я снова встретил Давида. Я знал: нельзя тянуть его за кислородную трубку, когда сам пытаешься не задохнуться, жизни можно лишить и его. Мой лоб упёрся в стол. Когда я его подниму, там будет красная полоска. Но пока я сижу, смотря в пол, на руки, колени, на тени и гуляющую пыль. Мне холодно. Теперь ветер задел нервы под кожей, и до меня дошло, что я дрожу от холода, что нужно бы закрыть окно, но все силы у меня забирает одно единственное действие: моргать. Каждый раз, когда я закрываю глаза, я не знаю, открою ли их через пол секунды. Я вздрагивал, как только касался измученными извилинами тянущей нефти, которая зовётся «сном». Интуиция будто тоже выбилась из сил и с трудом резкими редкими движениями вскрикивала мне: нельзя спать. В моих ушах от усталости поселился звон, я не знал, куда его деть. Что-то резко расширилось в моём горле, я больше не мог вздохнуть. Смог сгустился в моей квартире, превратился в холодный, мокрый, противный туман, который оседал бетоном в лёгких. Я встал. В глаза помутнело, был ли это проход в коридор или книжный шкаф — сказать сложно, я выставил руки вперёд. Где-то в зале остался мой телефон. Моя футболка висела на мне как на вешалке, пятки частично наступали на домашние штаны, босые ноги заставляли сильнее вздрагивать от холода. В висках я слышал, как стучит сердце, мне казалось, это оно застряло у меня в горле. Меня сразило чувство, будто в горле разбилось стекло, и осколки начали резать его изнутри. Сердце провалилось вниз, застряло в лёгких, когда я набирал воздух для кашля. Очень сложно делать вдох. Пока я топаю до стола, где смог разглядеть пятно, похожее на телефон, стены моей квартиры содрогаются от моего кашля, который больше похож на скрип двери, пресс напрягся, как будто я пытался сдержать то, что рвалось из меня, но я этого не делал. Я хотел дышать. Наклониться не получилось, я упал, ударившись коленями о пол со странным глухим звуком, дрожащая рука еле уцепилась за эту проклятую технологию. «103» Короткие гудки. «Давид.»***
В моей руке был ингалятор, я прижимал прозрачную маску к лицу, вдыхал лекарство. Вокруг суетились врачи, я устало сидел на своём диване. Уши слышали упрёки, но в мозге они не обрабатывались. Я отходил от… мысли о том, что постоянно думал о Давиде, а не о Марте. Может, это потому, что Марту лучше сейчас не беспокоить, а у Давида здоровье улучшилось. А может, мне в жизни нужен человек. Когда врачи ушли, я закрыл окна, надел поверх футболки толстовку, проверил сообщения. В груди всё ещё першило, как будто провода искрятся, когда по ним пробегает ток. За окном ничего не видно, врачи приехали сюда, пробираясь сквозь стену из белой пены. Я подошёл ближе к стеклу, от чего-то вспомнилась фотография, которую я заметил на стене над кроватью Давида. Его слабое отражение в окне, позади которого лес и солнце, ещё не полностью взошедшее. А я перед собой видел белый бетон. Он громадиной остановился возле моего дома, не давая разглядеть за собой ничего. Я опустил глаза вниз. Оранжевый веер опутал снежинки, что со страхом облетали фонарь. Я с любопытством рассматривал открывшийся взгляду бордюр, покрытый снегом и мелкими пятнами-следами. Может, я мог бы стоять сейчас под ним, прячась под спасительным фонарём, и наблюдал бы за тем, как мелкие белые точки превращаются в оранжевые и будто обожжённые сбиваются с курса, желая вернуться в холодный поток. А я стоял и обжигался под светом. Я давно его не видел. Давно не смотрел в окно. Я прислушался к интуиции: молчала. Это значит «не нужно выходить на улицу» или «делай, что хочешь»? Я проверил сообщения ещё раз, вспомнил времена, когда мой круг смыкался у меня на голова термоудавкой и был самым противным но единственным. И решил вернуться к тому, с чего я начинал этот учебный год. Даже не с учёбы. Я вернулся в комнату, включил компьютер, ощущая как холод пытается проникнуть под одежду и отвлечь меня, но я с каменным лицом смотрел на… новою статью… в интернете… Мы с Давидом садимся в машину его мамы. Во время снегопада. Тем вечером. Наш первый разговор. Игра в телефон по очереди. Его тёплые пальцы. Воспоминания разом навалились в голову, но я не знал, что с ними делать, смотря на пиксельное нечто перед собой: «Сын знаменитого строителя и бизнесмена вышел в свет не один!» Я сразу пробежался глазами по некоторым словам под заголовком, что складывались в пару строчек. «Ты опять рушишь чью-то жизнь. Уйди, пока не поздно. Давида ещё можно спасти.» Я взял телефон. Дрожащими пальцами решил напечатать сообщение, чтобы оно отправилось с номера телефона, но… все буквы застряли в тексте передо мной. Я не мог выудить ни оду, чтобы сложить слово, предложение и тд. Я не… не мог. Ничего не мог. С этим парнем мне было удивительно сложно говорить несмотря на некоторую лёгкость и приподнятость настроения. Было сложно из-за того, что я старался скрыть одну свою часть. Это же просто катастрофа. Если он увидит эту статью, мне… Мне конец. Можно будет попрощаться со второй кислородной трубкой, через которую будет пустеть баллон, с лучшим воплощением человека в жизни, с дрожайщим… просто… Слов не подобрать, как мне будет плохо без него. Я совершил ошибку, в не первый раз наступив на грабли, на которые указывал отец всё время: я привязался. Сильно. Если Лин была просто знакомым лицом в толпе клуба, а Марта — домашней константой уюта и спокойствия, то Давид… был теми самыми конфетами, которых хочется много. Но если их станет много, они уже не будут так сильно привлекать. Мой отец не хотел, чтобы я заработал сахарный диабет, поэтому сделает всё, лишь бы я не имел привязанность. Нужно спасать Давида. От себя.***
Постепенно моё смятение перешло в пассивную агрессию. Была бы рядом Марта, ей бы не нравилось, что я так громко стучу по клавиатуре, что я иногда зависаю, представляя, как отец будет разгребать дела, если я найду что-нибудь, что заставит его тело шевелиться. Ещё я сегодня пропустил школу. Здание архитектуры меня не манило сегодня, я был занят другим, сначала загибался от темноты, как цветок, потом умирал от удушья несколько минут, говорил с врачами, а сейчас снова рылся в интернете. Сотни статей пролетали перед моими глазами. Я старался заглушить мысль о том, что одна сейчас блуждает и, рано или поздно собрав всё цифровые силы, окажется прямо перед лицом Давида. Сетчатка глаза уже чувствовалась сухой, моргание отдавало каким-то дискомфортом, без понятия, сколько времени я уже сижу, мне было не важно. В груди пропало першение, я дышал, будто имел полированные лёгкие. Или не дышал вовсе. Моё внимание было на бесконечных буквах, фотографиях, списках и прочем, что сливалось в одну непонятную и бесполезную массу. Отец уже точно знает про Давида. Нельзя допустить того, чтобы он вычислил его место жительства или учёбы. Я дал себе мысленный подзатыльник. Он уже точно поискал его по местным школам и колледжам, там раздобыл бы результаты экзаменов, где был паспорт, а по паспорту уже и домашний адрес… Как я мог поступить так не предусмотрительно, завязав дружбу с невинным, замечательным человеком? Он может из-за меня пострадать. Даже не он, а его семья. Замечательная мать или прекрасная сестра, за которую он голову открутит (я уже в этом убедился). Саша тоже мог попасть под горячую руку. На плечах я чувствовал тяжесть, мне нужно было или поесть, или поспать, но я не отвлекался. Мне нужно было накопать что-то на отца. В один момент, когда я уже не знал, что и где мне искать, я поднял руки и опустил их на поверхность стола с такой силой, что в ушах эхом раздался глухой звук и отдалённый треск. Была бы здесь Марта, она бы вскочила и отрезвила меня звуком мелких ударов её коготков о пол, когда её мелкая испуганная тень переметнулась в сторону кабинета. Была бы здесь Марта, я бы и не ударил бы по столу. Я опустил взгляд на часы. Половина второго. Несколько часов я шерстил интернет, так ничего и не нашёл. Бездарность. За что у меня вообще пять по информатике? Я встал, подошёл к окну. Белая пелена. Мелкие искорки метаются туда-сюда. Я смотрю на них и думаю: меня же никто не заметит, если я буду идти в такую погоду по улицам. Все увидят какого-то дебила, который попёрся на улицу в такую погоду. Может, можно как-то отсрочить момент, когда мне придётся встретиться с отцом, ударив его по лицу тем, что я приду скорее всего с прокурором, поскольку полиция тут уже не поможет. В моей груди появилась сначала мимолётная лёгкость, а потом она сменилась тянущий пустотой. Это был укол отчаяния, который я почувствовал, смотря, как одна из главных опор обычного гражданина уход под воду из денег отца. Он не человек. А Давид им был. Он был ещё каким человеком. Наверное, достойнейших, кроме него, я ещё не встречал. «И почему я так решил?» взбрело мне в голову. Я не знал. Я сел за стол. Достал все его письма, которые лежали у меня в папке, которую я бережно приклеил к обратной стороне стола. Да, не самое защищённое место, но там уже искать не будут. Да и мне удобно, просто сунул руку под стол, отстегнул и в твоих руках уже нечто важное. Думаю, для него тоже. К каждому письму я скрепкой прикреплял маленький листочек, где делал свои пометки, о чём спрошу, что уточню. Ещё я выделал на них ошибки, но они говорили лишь о том, что Давид учился на решительную «четыре» в обычной школе. Я расслаблял глаза, когда читал его почерк, его слова. Они будто были специально адаптированы под моё зрение, под мой взгляд. Я мог разобраться в любых его закорючках, где, уверен, другой просто бы спросил "Что тут написано?" Мне было приятно читать его слова. Но он так и не написал мне, почему именно фотография, почему у него появилось такое рвение к тому, чтобы сохранять какие-то пейзажи внутри цифровой памяти фотоаппарата, а не, например, телефона? Я вздохнул. Нужно было лечь спать, поэтому я стал в последний раз просматривать статьи в надежде, что я что-то замечу. Пока вкладки закрывались, мою полу-пустую голову посещали мысли о том, чтобы снова обратиться к Альберту. Да и я уже должен сказать ему, что случилось с его сестрой, нельзя же так с человеком. Прежде, чем закрыть вкладку с мессенджером, я заметил уведомление. Давид Роменский: «Нам нужно поговорить.»