***
Petit Biscuit — You Воздух был наполнен теплыми запахами вафель и кофе, вокруг сидели люди за столиками, а тёплый свет плавно обволакивал его округлое лицо и кудряшливые волосы. Мы оба придерживались правила: один молчит только тогда, когда говорит другой. Слова летали в моей голове бессвязной паутиной, и я не собирался её распутывать, в привычном духе приспособился к неразберихе внутри этой черепной коробки, которая сейчас казалась мне всего лишь этой коробкой. Моя концентрация была направлена на температуру тела, она очень скакала, и на Давида, его слова, жесты. Я хватался за него целиком, потому что последние двенадцать часов боялся его потерять. Не знаю, наверное это и есть дружба. Это были наши особенные взаимоотношения, я это понял, когда ему позвонила Кристина и спросила, где он. — Я… — его лицо выглядело растерянным, оно было и понятно — как сказать, что ты сидишь в круглосуточном кафе с другом, когда на часах почти полночь. — Короче, не волнуйтесь за меня и ложитесь спать. Он сбросил и, сжав губы, положил телефон на столик, рядом со стаканчиком от кофе (американо, чему я удивился) и коробкой от вафлей. — Ты можешь им сказать, что у тебя самый лучший охранник. — усмехнулся я, пробуя на губах латте. — Что, богатая жизнь заставила тебя учиться каким-то боевым искусствам? — с улыбкой спросил Давид. Смятения, замешательства и вины уже не было у него на лице. Как быстро он меняется… — Нет, я только смотрел фильмы и катсцены в играх, где происходит лютый мордобой. — я поставил свой стаканчик на столик. Рядом со стаканчиком Давида. — Если тебя схватили в охапку, нужно ударить лбом в нос противника. Ты когда-нибудь ударялся носом? — его глаза прищурились и опустились куда-то мне в шею. — Да, я на кровать падал. — он кивнул, я услышал, как его куртка, висящая на спинке стула, немного шуршит. — Было такое чувство, будто ты не чувствуешь носа? — он опять кивнул. — Вот, это дезориентирует противника, и у тебя есть время убежать. — его голова опустилась, взгляд теперь направлен куда-то в стол. Я знал ещё множество способов быстрого причинения вреда здоровью, но я уверен, что Давиду они не пригодятся. Потому что у него буду я. Парень вдруг улыбнулся и с хитрым прищуром зыркнул на меня. — Какие ты там фильмы смотрел? — я не смог сдержать смешка. — Секрет это, Давид. Секрет.***
Бумажные стаканчики из-под кофе с глухим звуком упали в зелёный мусорный бак. Внутри них уже ничего не оставалось, но они были до сих пор тёплыми. Я убрал руки в карманы, пока Давид рассказывал мне про первые фотографии на новый фотоаппарат. — И знаешь, я их вспоминаю и понимаю, какие они неправильные были. Там всё не так: и диафрагма, и засветлённые участки есть. — я не понимал половины терминов, которые он использует. Да, я читал про них до того, как следить за ним в школе фотографии, но сейчас всё улетучилось, я ничего не мог вспомнить, хотя знал точно: эти знания хранятся где-то в папке «всё с Давидом». — Ты будешь их переснимать? — спросил я, когда мы проходили под светом фонаря, я видел, как на его щёки налезла смущённо-неловкая улыбка. Парень с нежностью в голосе сказал: — Нет. Они мне всё равно дороги. Думаю… если бы Давид был девчонкой, я бы в него влюбился.***
— Мы с Кристиной часто вместе тесто для вафель делаем. Но я не умею обращаться с вафельницой, поэтому она ей занимается. — мне нравилось слушать про рассказы, связанные с его семьёй. Они наполнены тем, чего у меня почти не было. Эта теплота в его словах будила во мне много чувств. Одно только умиление было таким ярким, что в воздухе я чувствовал запах старого хозяйственного мыла, а на губах — вкус пломбирного мороженного. Я не знал, что так реалистично смогу воображать всё, что чувствовал Давид во время историй, которые теперь слушал я. Потом он начал рассказывать мне про школу и то, что он приходит за секунды до звонка, что в классе посреди года появилась новенькая, что над ним когда-то смеялись (я сразу захотел найти этих людей). Школа была одновременно и местом, где он был бо́льшую часть своего времени, потому что скрывался от семьи, но и местом, где он не хотел находиться. — Я правильно понимаю, что чердак гаража — это то самое особенное место? — думаю, он меня понял. — Да. Обычно мы с Кристиной там сидим, но сейчас у неё тоже школа, много дел и прочее. — мы шли почти по темноте, и я решил свернуть к большой дороге. — То есть, тебе не с кем играть в «Сегу»? — я подхватил его рукой за плечо и легко оттянул вправо. — Да. — Что же ты сразу не сказал?***
Я о чём-то задумался и не услышал какой-то очень важной части его повествования. — Подожди. То есть, ты думаешь, что кто-то убил Ханда? — я говорил аккуратно, старался без опаски в голосе, но он всё равно дрожал. Да, я знал, что пёс умер, но никогда не спешил узнать причину. Если бы умерла Марта, я бы не смог и слова сказать о ней. — Да, я не знаю, кто это, но мне сказал это доктор. Его отравили каким-то цветком, у него ещё шарик такой круглый и чёрный. — я попытался вспомнить все странные растения, которые встречал на просторах книг и интернета. — Белладонна? — спросил я задумчиво, по привычке прикрыв глаза. Моя нога наткнулась на неровность, из-за чего я начал терять равновесие. Необходимости в поддержке не было, но я всё равно ощутил, как крепко Давид схватил меня за куртку, как его твёрдые напряжённые костяшки упирались мне в спину. — Да. Ты знаешь о ней? — теперь со страхом спрашивал уже он. От чего-то по нервам как кувалдой забило, моя спина тут же заболела, прикосновение костяшек исчезло, но фантомное ощущение тяжести осталось. — Я много растений знаю. — потом решил дополнить: — Причуды богатых.***
Мы сидели на площадке. Время около часа ночи. Было чертовски холодно, а пробираться через сугробы во дворах — невыносимо сложно. Он сидел на карусели и внимательно меня слушал. Я сидел на небольшом железном заборчике и с трепетом рассказывал. Это был нервный трепет. Интуиция в старой привычке билась в истерике вместе с сердцем, стараясь донести до меня мысль о том, какой поступок я совершаю. — Он может проникнуть к тебе в квартиру? Это же противозаконно. — он натянул на подбородок шарф. — Да, это так. Но его это не остановит. — я закрыл глаза. Нужно успокоиться. Какая-то часть меня всё ещё не могла позволить мне доверять кому-то, а другая просто и чисто желала броситься Давиду в объятья. «Ты не подумай, что со мной опасно, я смогу тебя защитить.» хотел я ему сказать. «Обязан.» уже не мог даже сформулировать, чтобы это было на языке. — Получается, ты — Никита Берг из богатой семьи, которую обворовывает лучший друг-психолог, обычный парень, мечтающий стать певцом, но контролируемый отцом настолько, что твоя квартира для него — проходной двор? Я ничего не забыл? — Я пытался сбежать. — мои плечи прыгнули вверх, вниз сами собой. Я в конец перестал себя контролировать. — Не слишком успешно, да? — он натянул шапку на уши, и у меня внутри звенит какой-то колокольчик, чьё фальшивое пение раздаётся в моих ушах. — Ему потребовалась неделя, чтобы выследить меня, но он позволил мне отучиться один год. Я сбежал в Санкт-Петербург. — до этого города от сюда далековато. Даже слишком. — Как там было? — его голос со странной, но уже моей любимой интонацией спросил Давид. — В Питере? — Пасмурно, холодно — я заболел в первые дни. Ни в один музей не ходил. Его смешок послышался мне отголоском каких-то старых тёплых дней. Либо мне вдруг стало жарко.***
Мы шли по дороге к его дому. Я понимал, что меня ждёт долгая дорога через весь город, но мне было жизненно необходимо проводить этого замечательного человека домой. Мы смеялись громко, за забором нас слышали собаки. Мне стало легче дышать рядом с этим человеком. Он делал для меня воздух чище, я так легко ещё никогда не дышал. Холодный воздух грелся у меня в носу, попадал прохладный в лёгкие и окружал нас теплотой. Потому что где-то пол часа назад я скользил из-за неподходящей обуви, а Давид держал меня за руку, и держит прямо сейчас, когда уже необходимости в этом нет. Я даже не заметил какого-то момента, когда он стянул с руки варежку, чтобы ощущать мою кожу так явно и чисто. Когда я увидел его спящий дом в конце улицы, на часах телефона была половина второго. Мы старались теперь идти тихо, потому что с ними по соседству живёт старушка, у которой не такой крепкий сон. Давид мне даже рассказал историю, как Ханд лаял на комаров вне дома, и ему приходилось подниматься посреди ночи и успокаивать своего пса. Я не мог не заметить, что теперь он говорил без сожаления и боли в голосе. Может, мне удалось исцелить его от какой-то душевной болезни, уверен, его смех, улыбка, интерес были не поддельными. Мы начали прощаться. Я смотрел на него. Он смотрел на меня. Нам пришла одна и та же мысль в голову одновременно, и мы потянулись друг к другу руками, обнимая и даря последнее тепло.