«Жизнь — дерьмо, бери лопату, сопли может каждый пускать.»
— Сверхъестественное
Когда я вернулся домой, то интуиция сразу же затрепетала где-то под головой. Я не придал этому значения, был очень уставшим. В уличных ботинках и расстёгнутой куртке я шёл на кухню, где поставил два пакета с продуктами на пол и стал раскладывать всё по полкам в холодильнике. Моя интуиция забилась в истерике, когда я заметил, что Марта не прибежала на звук открывания холодильника, такого важного предмета в её жизни (уверен, сразу после меня). Я захлопнул дверцу, прошёл по коридорчику. — Марта? — я потоптался на месте, из-за чего по квартире прошёлся звук шлепков моей подошвы о небольшую лужицу и встретился с эхом, что отскочил от отдалённых стен. Он оглушающей лавиной навалился на меня, я даже пошатнулся, и уши заложило, будто от понимания. Matti Bye — Bye: Sad Bird Я поскакал через свой кабинет в комнату, мои шаги разгонялись, звук их был невыносим, моя голова трещала от каждого шороха. Рука моя тянется к ручке двери, та открывается, будто не слетая с петель из-за меня, пусть я услышал треск, моё внимание было сосредоточено на картинке перед глазами. Как будто я робот, и по моему зрению блуждает сканирующий кружочек, говорящий о то, что «цель не найдена». Стул, закрытый шкаф, моя кровать, ещё один шкаф. Ни ворсинки с её шкурки, ни шума из-за проводов, ничего не касалось моего слуха кроме моих шагов. Я хотел вырвать себе уши, но потом я не услышу мяукание своей дорогой кошки и смех моего дорогого Давида. Изображение крутилось в моих глазах, я ничего не понимал. Хотел бы я, чтобы в миг оказалось так: Марта прибежала из зала и коснулась своей шёрсткой моей голени и икр. Чтобы голова перестала быть такой тяжёлой. Потом я замечаю на своём столе конверт. Белый. Как в прошлый раз. Там оказался сложенный вдвое листок. Курсивом написано: «Не лезь же в это.» Но это меня никак не пугало. Я встал как вкопанный, моя подошва мокрым клеем слиплась с полом, я даже забыл как дышать, моргать, подавать хоть какие-то признаки жизни. Думаю, моё лицо было бледным, а через пару секунд конверт и записка выпали из моей хватки. Я держался за фотографию. Давид и Кристина в окне второго этажа их собственного дома. Я смотрел. Не видел, пытался понять и осознать, что до них добрались. Нужно что-то делать, но вместо того, чтобы написать Саше, я слушаю своё воображение, которое рисовало в голове самые разные картинки. Вот, бледное тело Давида лежит на лестнице. Рука его вытянута вверх, безжизненно лежит на ступенях, вниз стекает кровь. Он пытался подняться, убежать, скрыться, спрятаться, но не смог. Пара пуль девятого калибра врезались в него, никак не разрушив тишину дома, всё было тихо, с глушителем. Или Кристина. Она спокойно и буднично поливала цветы на втором этаже перед своей комнатой. Теперь на лепестках были красные пятна, которые противной гущей стекали на пол. Живот девчонки оказался бы на полу без защиты в виде кожи или мышц. Она бы перед смертью видела свои внутренности. Выстрел из дробовика разбудил бы всех доме. Или их мама. Она наверняка бы уставшая выходила из машины, шла бы к двери, ведущей в дом. Но из тени на неё вылетит топор. Последние её мысли растекутся по каменному полу, проникнут в щели и пропитают землю. Она будет там, пока Давид или Кристина не найдут её. Пока их горестные лица не попадут в газеты с заголовками «самая жестокая смерть матери». Фотография в моих руках дрожала, я виде всё это на ней. Я видел их возможные крики, искаженные лица, кровь на своих пальцах и противные пятна на глянцевой поверхности. Нельзя. Нельзя этого допустить. Я дрожащей рукой положил фотографию на стол, воспоминание о том, что Марты нигде нет навалилось на меня снова. Я опять застыл. Что если она лежит сейчас в укромном месте на улице, на белом снегу, а её застывшая кровь уже пропитала окружение своим запахом разложения? Что если она всё ещё дышит, снова заболевшая, ждёт меня, когда я спасу её? Что если я уже больше никогда её не найду, потому что ей разворотили так, что я ступаю её с остатками еды на помойке? Я повернулся к выходу из своей комнаты. Меня за шею удержал якорь, на котором сидела интуиция и что-то мне говорила, кричала в уши. Я повернулся к своему столу, и мои щёки болезненно свезло, как будто кто-то скотчем приклеил меня к двери, отбирая у меня возможность идти назад. Что же делать. Что же делать… Я закрыл глаза. Какое-то странное чувство пронзило меня как болезнь, пробираясь по нервам и сосудам. Всё моё тело содрогалось, я хотел жмуриться и сжаться в тот шкаф, который я сделал вместо стены. Там было два выхода: на мою кровать и на пол коридора. В нём было спокойней. Я бессмысленно машу руками возле своей головы, как будто меня действительно что-то держит, и иду к своей кровати. Стягиваю уличные ботинки, перебираюсь через кровать, открываю дверцу шкафа, забираюсь в него. Какая-то надежда на то, что марта внутри у меня всё ещё есть. Но я давлюсь ей, когда понимаю, что её нет. Давида тоже нет. У меня из всех людей у меня осталась только… »…помогала бы…», «…должна была бы вдохнуть в меня желание…» Я достаю из кармана куртки телефон. Ищу нужный контакт. Вызов. Гудки. — Да, Никит? — сонный голос странно порезал меня по уху. — Какая у тебя фамилия? — я пустыми глазами смотрел на тёмные силуэта полос, что являлись боками одежд, висящих над моей головой. Тишина непонимания повисла где-то в микросхемах телефона. — Лебедева. — говорит она. — Львовна? — Да. Я — Линда Лебедева Львовна. Странно, да? Три «Л» в инициалах. Я закрываю глаза. Но это не имело смысла. Лин слишком взрослая для меня, она года на два старше, в школу архитектуры её уже не возьмут. Я тщательно подбираю слова. — Тебе отец… предлагал стать моей женой?.. — я стал усердно вслушиваться в потрескивание связи, чтобы различить какой эффект произвели мои слова. Я бы охренел, если бы узнал, что я должен был кому-то стать мужем. — Это было в контракте, когда я устраивалась к нему на работу. — вздох. — Мне тогда нужны были деньги, мой оболтус мог потерять руку, было без разницы, на ком мне там нужно было жениться. Я хотела спасти брата. — я представил, как её лицо искажают сожалеющие морщинки на лбу и на кончиках глаз, как слезы гореченно стекают по её щекам, оставляя после себя мелкие солёные дорожки. Почему-то сам не заметил, как намокла моя толстовка. Я думал, что узнаю о «Три Л» через Альберта и его документы, которые доставались из самых старых архивов. Я думал, что проведу какое-то расследование, чтобы вычислить эту личность. Оказалось, это была моя первая несостоявшаяся подруга в этом городе, которую я встретил в простом клубе. У меня заболело место на ключицах, которое у меня обычно болело из-за тяжелого портфеля. Я вытянул плечи вперёд, телефон выпал у меня из рук, бесшумно упал на какую-то одежду. Лин меня звала, а я давился от потребности кого-то рядом. Марты нет. Её нет дома, снова вспомнил я. Как много всего. Моя голова рвётся и болит от того, что я понял за сегодня. Я снова взмолился, зная, что меня никто не услышит: «Давид. Я не справляюсь.»***
Ночь. Раннее утро. Я иду по сугробам, зная, что мне ещё хватает денег на такси до дома Давида. Он мне многое рассказал, даже показал, как он забирается в подходящую погоду на чердак гаража. Обойти дом, проверить окно на кухне, забраться по лестнице, вести себя тихо. Может быть, я даже смогу поговорить с Давидом, но сомневаюсь, что он бодрствует в такое время. «Только всё же ночью нужно спать» вспомнил я его слова из письма. Ему почти пол года, а я до сих пор помню это. Я мог видеть звёзды. Они такие волшебные, я забыл о таким понятии, когда моя голова опустилась в смог и шум города. За его пределами всё было замечательным. Рядом с Давидом всё было другим. То, что было в моей жизни, не должно менять его врождённую магию, притягивающую к себе. Она не должна пострадать, как и он сам, как и его жизнь. Я буду рядом, чтобы он не расстраивался и не оставался один. Я буду защищать его, чтобы он не расстраивался и не оставался один. Я шёл тихо, не издавая никаких шорохов. Моё лицо было уставшим, ноги тряслись, казалось, я сейчас свалюсь, но я должен идти. Я должен сделать то, что могло бы хоть как-то обезопасить, должен сказать, чтобы он был осторожней. Потом я должен связаться с Сашей. Он должен будет следить за моим телефоном и отца. На всякий случай ещё Альберта. Если они будут рядом или в каких-то местах, он тут же должен будет связаться со мной. Если это не получится сделать, сообщить полиции. Пусть, хоть, так, отца не арестуют, но пресса обратит на это внимание, многие журналисты будут бегать за сенсацией и работой. «Не можешь сам, заставь других.» — говорил когда-то отец. Но я не такой прямолинейный как он. Вот, я уже подходил к его дачному району. Маленькие и большие домики выстраивались разными деревцами в зачарованном лесу, который окружал дом Давида, что был для меня главным дубом, дарующим жизнь всему, что рядом. Мне нравилось быть живым. Мне нравилось, что я измазываю белую стену бо́льшим количеством глины, делая её более интересной. Я больше не должен быть белым, как гипс. Мне всегда нравился синий. По секрету, об этом знает только Давид. Мимо меня проплывал заборчик, два раза встрепенулись собаки на мои шаги, а я пытался в темени разглядеть номер участка, чтобы не заблудиться, понять, как долго мне ещё идти. Я чувствовал, как снег хватается за мои сапоги, которые я отрыл специально для этого похода (это были крутые сапоги, а не обычные резиновые), а моя нога плавала в них, так и норовя выскользнуть на холод. Я как будто бы шёл по болоту, в котором множество людей потеряло обувь. Потом взгляд зацепился за номер на заборе, довольно высоком, я не мог разглядеть дом, который был в глубине участка. «32» было намалёвано белой краской. Я внимательно осмотрел всё вдоль дощечек, нужно было найти возвышенность или удобное дерево, по которому я мог бы перебраться на ту сторону. Но как назло земля была ровная, деревья были прямыми. Тогда я пошёл вправо, за самым верхом я видел какое-то сооружение, похожее на крышу теплицы, округлую, с прозрачными стенками. На этой стороне было много снега, но я не мог по нему нормально ходить, он мокрым и рыхлым зерном обволакивал мои ноги, воображая себя болотом. Тупой снег. Я не нашёл даже какой-нибудь коряги, чтобы облокотить её о забор и приобрести шанс перебраться хоть как-нибудь. Вокруг меня были снег, деревья и ровная земля под ними. Из-за них я пошёл дальше. Теперь я видел второй этаж дома. Окна тёмные, за ними я видел спокойный тёплый воздух и домашние пирожки. Я об этом подумал, потому что в воздухе учуял выпечку. Надеюсь, на кухне никого нет. Теперь моему взору предстало старое дерево. Скорее всего, это была вишня. На коре до сих пор сохранились капельки смолы, которые теперь превратились в прочные льдинки. В одной из них даже застряло какое-то насекомое. Я потянул руку к дереву. Холодное. Но живое. Мне даже показалось, что оно начало быстрее расти, чтобы протянуться до того участка, который скрылся за забором. Я аккуратно подошёл к корням, забрался на них ногами, руками стараясь ухватиться за толстую талию вишни. Нужно аккуратно переставлять ноги, чтобы не издавать звуков. Ну, ещё, чтобы не свалиться. Кора под кожей казалась очень холодной, руки покраснели, в лицо лезли мелкие веточки. Я перевалился на одну сторону, поднял руку и натянул капюшон (шапку не носил как по определению). Уши, за которые кусался мороз, отдались чем-то странным на прикосновение жёсткой ткани. Я уже был на нужной стороне. Ветка качалась, я думал, как мне слезть. Ничего лучше не придумал, чем просто протиснуться между тонкими веточками, перевернуться и упасть спиной в сугроб, что был сейчас таким же мягким, как кровать сутра. Звёзды над моей головой сгустились и приблизились к моим глазам, которые я на секунду зажмурил. Снег попал в сапоги, руки хорошенько в нём искупались. Но я всё равно встал и направился к дому. Пусть на кухне не горел свет, а на улице было светлей из-за отражённого Луной Солнца, я всё равно смог разглядеть пустоту помещения и одиночество приборов, которые стояли на маленьком столе прямо под окном. Я широким шагом подошёл к лестнице. Стал тихо взбираться. Сердце начало так сильно колотить, что я мог бы, наверное, заметить, как замочек моей куртки от этого дёргается. я только что залез на чужой участок, подумать только. Когда я миновал первый этаж, я аккуратно заглянул в комнату к Давиду. Комочек одеяла располагался на кровати, его бока мерно поднимались и опускались. Я продолжал смотреть, пока не смог разглядеть очертания взъерошенных волос Давида. Он лежал спиной к окну. Дальше я смело поднялся на пару ступеней и стал возиться с замком. Как Давид рассказывал, было два ключа от этой двери, один из которых когда-то принадлежал Кристине, но та его отдала за ненадобностью — ей уже было не особо интересно сидеть в пыли. Моё сердце тогда стучало примерно так же, как сейчас, когда я вспоминаю этот момент. Оказавшись внутри, я быстро выбрасываю снег, который принёс сюда, потом иду к столу и достаю из-за шиворота флешку, которую повесил на нитку. Да, я мог бы положить её в карман, но была велика вероятность того, что я её потеряю в своих похождениях. Порвав её, я положил флешку на стол. А когда последний раз смотрел в окно, то мысленно провёл рукой по его волосам.