Внутри.

      Когда я возвращался из школы, Солнце ещё не зашло на половину, облака ещё не сгустились в лёгенький туман, который будет покрывать небо, а утром опустится на землю. Домой я шёл через парк, как и обычно. По привычке беру немного влево, но заглядывать внутрь дупла мне уже не надо, просто рефлексы.       Øneheart — outside       Сейчас довольно много людей, я так и блуждаю взглядом от пальто одного до куртки другого. Если бы мой фотоаппарат был включён, если бы на улице было бы теплее, я бы, наверное, фотографировал каждого проходящего мимо. Но пока я просто наблюдал, как меняется лицо во время разговора по телефону, смущённо отводил взгляд, когда встречался им с кем-нибудь, смотрел, как красиво люди могут безвкусно танцевать под неизвестную никому песню, играющую в наушниках.       Я вспомнил, что дома меня ждёт такой комфорт, о котором я никогда не думал: топовые (да, понабрался от Никиты) наушники, музыка и любимое дело. А ещё привычная в воздухе старость картона, ткани или книг, немного пыли и окно, в которое я обожаю смотреть.       Снег уже немного подтаял, Никита уже неделю как живёт у подруги (что вызывает у меня какие-то странные чувства), и большое количество времени, внезапно появившееся, я собираюсь потратить на обработку новых фотографий.       Поскольку я сегодня рано, решил не ждать автобус, не звонить маме (тем более она сейчас на работе), а просто прогуляться по старым сугробам и новым дорожкам, которые уже через неделю или две разрастутся и станут занимать большую часть дороги.       Я вспоминал сегодняшний короткий день, который был наполнен приятной обычностью, а не тянущей за плечи рутиной: легко избавился утром от мягкого и теплейшего одеяла, легко шёл по снегу и льду, совершенно не скользя, легко взбежал по ступеням вверх, легко сел за своё место, легко воспринимал всё, что говорили учителя и профессора.       Такое ощущение, что я научился дышать после того, как Смерть Ханда выбила из моей груди весь воздух. Без сомнений я знал: это всё Никита.       Да, вместе с ним в моей жизни по-новому показалась фотография Кристины, проявилась фотография Саши, но всю стену в моей голове занимает именно он. Никита Берг. Тот мистичный парень, чья личность в моём представлении не меняется в зависимости от его рода учёбы, хобби или количества денег и внимания прессы. Он искренне со мной разговаривает, искренне помогает, искренне со мной.       Когда я проходил мимо участка одной старушки, до моих ушей донёсся жалобное мяуканье. Я повернул голову на звук, но так ничего и не увидел. Насколько я знал, у нас здесь всего несколько бродячих котов, которых на зиму пригревают многие добрые люди. Ханд был единственной собакой в этом дачном районе…       Я вернул взгляд куда-то перед собой, где снежная дорога уходит немного вверх. Жду, пока слева появятся знакомые деревья, и я смогу уже доставать ключи.       Снова. На этот раз звук стал громче, я слышал какое-то странное шебурчание, будто тонкой палочкой кто-то ворошит полиэтиленовый пакет. Я повернулся, моя куртка оглушительно зашуршала у меня в ушах, пришлось застыть и нормально прислушаться.       Зрение ни к чёрту, я пытался что-то разглядеть в тени забора и серых столбиков молодых деревьев, что ветками усеяли весь воздух рядом. Всё ещё шуршал полиэтиленовый пакет, но откуда? кто?       Маленькая тень, подпрыгивая, петляла между оставшимися сугробами и двигалась ко мне. Она подошла к тому месту, где белый снег становился рыжим от грязи людских ног и шин их машин, и остановилась, то опуская, то приподнимая голову.       Моих ушей снова коснулся звук мяуканья. Я стал аккуратно подходить ближе, кошка (или кот) никак не двигалась, лишь мяукала и поднимала, опускала голову. Я стянул с руки варежку, потянулся тёплыми пальцами к головке животного, что начала обретать отчётливый контур. Аккуратно мордочка, длинные усы, знающие глаза. Её шёрстка под мелкими снежинками казалась весьма светлой, а на ощупь оказалась совершенно холодной.       — Бедная. — выдавил я своим голосом, но мне почему-то показалось, что это сказал кто-то другой. Кошка смело пошагала ко мне ближе, она опять поднимала и опускала голову, мяукая, но на этот раз не смотрела мне в глаза, а куда-то в шею.       Пока я пытался понять, что она хочет, её ловкое тельце прыгнуло на меня и ухватилась коготками за куртку и шарф.       — Ничего себе. — вот это наглость. Я поднялся, а кошка никак не пошевелилась, довольно устойчиво устроившись передними лапами на моём плече (которое вообще латеральная область шеи), а задними — на сгибе локтя моей левой руки, которую я подставил инстинктивно.       Нужно было что-то с ней сделать, не оставлять же на холоде.       Я понимал: домой её нести нельзя, у Саши аллергия на шерсть, а Никиту лучше не беспокоить, у него сейчас шпионские штучки в самом разгаре. У меня не было никого, кто мог бы помочь из-за знакомства, значит… вся надежда на человеческую доброту.       Я положил правую руку на спину животного, из-за того, что варежка теперь в кармане, а не на руке, кожа начала холодеть и краснеть. Мои ноги торопливо шли в обратную сторону, думаю, если кто-то из моего дома смотрел в окно, удивился бы не только моему раннему приходу, но и такой смене направления.       Забор мерно плыл теперь уже справа от меня, пока я глазами искал калитку. Новоприобретённая тяжесть никак не мешала мне идти довольно быстро. Когда я оказался у калитки, то потянул свободную руку к звонку, который уже совсем скоро должен перестать работать. Кое-где слезла краска, кое-где уже образовалась ржавчина, сама кнопка застревала, иногда не работала (я провозился с ней где-то с минуту).       Мне оставалось только ждать и прислушиваться.       Дверь с грохотом закрылась. Бурчание под нос. Семенящие шаги по снегу.       Калитку мне открыла старушка, у которой даже хмурые морщинки на лбу выглядели по-доброму. Я постарался как можно приветливее улыбнуться. Не знаю, получилось ли.       — Здравствуйте. — сказал я.       — Здравствуй, Давид. — старушка поправила своё не-понятно-что, сделанное из шерсти. — Ты чего пришёл? И кто это у тебя? — кожистая рука потянулась к плечу, на тором уместилась Марта. Мало того, что оно было широкое и удобное, так её ещё и погладили с улыбкой на лице.       — Вы не знаете, чья это красавица? — я попытался переместить кошку на руки, чтобы её мордочка была повёрнута вперёд, но коготки вцепились достаточно сильно, чтобы не перемещаться. Пришлось повернуть к старушке полубоком.       — Не знаю, не видала таких синих глазок ещё. — с её стороны стали исходить «улюлюкающие» звуки, из-за чего я почувствовал себя совершенно неловко. Со стороны, наверное, я выглядел как отец с ребёнком на руках, с которым сюсюкается моя мать как со мной когда-то. А ведь это и было, при виде того, как дёргаются усики на мордочке кошки, воспоминания о растянутых щеках болью отозвались на кожи, из-за чего я сглотнул.       — Тогда, может, вы её возьмёте? — я посмотрел на неё с надеждой. Старушка резко перестала гладить кошку, та открыла глаза и пронзительно посмотрела на неё. Я этого не видел, но уверен, что именно так и посмотрела.       — Я? Как же я её возьму? Она без ошейника, может, уже болеет чем-то. — я попытался что-то придумать. — Ты болеешь, кошка? — кожистая рука снова начала активно трепать шерстяную голову, а я до сих пор думал. Как помочь этой особе, что так как будто невзначай мне встретилась?       — У меня знакомый ветеринар есть, он может её посмотреть. — сказал я не первое, но и не последнее, что пришло в голову, связанное с животными. Эта мысль показалась старушке весьма приемлемой, поэтому эту ночь пушистая мадам проведёт в теплоте и старческой навязчивой заботе — цветы в холода не растут.       Старушка из лучших одиноких побуждений пригласила меня выпить чаю, на что я, конечно согласился, проходя за её не-понятно-чем, сделанным из шерсти, в дом. Там внутри было так тепло и по-старчески уютно (конечно всё из-за ковров на стенах), что я ненадолго завис в дверном проёме, глубоко вдыхая какой-то аромат.       Я стянул ботинки, стоял на полу в предложенных симпатичных тапочках, куртку повесил на крючок, запихнув шапку и шарф в рукава, а оставшуюся варежку — в другой карман. Рюкзак я оставил там же, но телефон решил взять с собой — мало ли что.       Мадам убежала обследовать дом, аккуратно ступая пушистыми лапками на пол, который на удивление был идеально чист, не смотря на то, что в воздухе чувствовался запах пыли, старушка хлопотала через стол от меня, перед носом располагая то конфеты, то пирожки, приговаривая «мне, вот, нельзя, там, сладкое, мучное, но ты ешь». Тогда зачем она покупает, тратя лишние деньги и готовит, тратя лишние силы?       — Как у тебя учёбой? — и ещё множество других вопросов, которые обычно задают родители их детям, звучали в этой кухоньке с грязным старым стеклом в деревянной раме.       Мы вели поверхностную беседу по моей жизни, я старался говорить честно, но душу не покидало чувство, будто я вру тому, кто этого совершенно не заслуживает. Не знаю, как так вышло, но мне становилось тяжелее с каждым моим словом, о том, что всё пока в моей жизни идёт нормально, будто я обычный человек, живущий с семьёй, пьющий воду и иногда пожирающий пиццу. А ещё безумно странно танцующий под музыку в наушниках во время уборки и с эмоциями на лице читающий любую историю.       Казалось бы, за мной совершенно не следил чей-то богатый сын, у меня не умирала собака, я не был центром отрицательного внимания и насмешек.       — Вы же позаботитесь о ней? — с надеждой спросил я, поднимая с пола рюкзак. Пушистая мадам устроилась на спинке кресла, стоящем перед толстой коробкой телевизора.       — Конечно, Давид. Конечно. — она чисто и сердечно улыбалась. Я не смог ей не улыбнуться в ответ, даже смотреть в глаза было легко, хотя я мог так только с довольно близкими людьми. Ну, я же не первый и не последний раз захожу на чай.       Когда калитка за мной закрылась, дом удалялся от моей спины, а я устало шагал, мои мысли не покидал один вопрос: а ведь если что-то случится, никто же не узнает?

***

      Моя комната встретила меня тишиной и прохладой — я забыл утром закрыть окно. Теперь воздух холодил нервы и кожу, заставляя мурашек откуда-то и куда-то пробежать.       Рюкзак оказался на стуле, а я — на кровати. Странный день. Я от него ничего не чувствовал, я как будто пребывал в странном расположении, когда чего-то не хватает, но ты не знаешь чего, и до чего тебе не хватает. До дна или поверхности.       Было как-то… пусто. И это была не пожирающая когда-то меня пустота, это была, как будто, разновидность скуки. Я хотел таскаться по дому, сходить на кухню, но есть я не хотел, да и делать там мне нечего.       Я потянулся в карман за телефоном.       Давид Роменский:       «Привет»       «Как дела у тебя?»       Само собой, что ответ придёт не сразу, я положил телефон экраном вниз рядом на покрывало. Звук сообщения разрезал мой слух слишком внезапно.       Никита Берг:       «Хорошо»       «А у тебя?»       Давид Роменский:       «Теперь лучше»       Никита Берг:       «Что-то случилось?»       Давид Роменский:       «Да вроде нет»       «Просто скучно»       Никита Берг:       «Ну, я могу позвонить»       Что-то внутри меня перевернулось. В груди закончился воздух, а я разучился делать вдохи и выдохи, чувствовал, как вены превратились в медные проводки, очень быстро нагревающиеся.       Прежде, чем я решился на ответ, сверху мягко выплыло уведомление о входящем вызове.       — Привет. — услышал я, и мои щёки рассекла улыбка.       — Привет. Э-э… — протянул недолго я, подбирая слова. Неожиданно, слишком неожиданно. Даже хуже мысли о том, что я — центр внимания прессы. — Как дела?       Никита засмеялся. Да, это не самый интересный вопрос, ведь я уже задавал его раз сто на неделе.       — Хорошо. Даже отлично. — я слышал, что он улыбается, и сам невольно начал улыбаться шире. — А у тебя?       Я сел на край кровати и, выпрямив свободную руку, положил запястье на колени, нервно стуча пальцами — нужна была вторая рука, чтобы помять кожу рядом с ногтями, как привычку.       Вдруг мне пришла в голову идея.       — Прости, подожди минуту, ладно?       — Хорошо, да. — я положил телефон на кровать и поспешил коробкам под столом. Вообще, там была особенная, как говорила мама, обувь и пара пустых белых коробок. А ещё там были наушники, подаренные Сашей (и, конечно, Кристиной).       Я достал их, наверное, громко шурша, и надел оранжевые (или бежевые) амбушюры на уши, вставил шнур в разъём на телефоне. Но… что тут микрофон?..       — Ты как меня слышишь? — спросил я, вытянув руку с телефоном по-дальше от себя.       — Хорошо. Ты наушники надел?       — Да, а как ты догадался? — странная улыбка снова налезла на щёки, я упал на кровать, пару секунд ещё пружиня вверх и вниз на её матрасе.       — Ты чем-то шуршал, а потом пропал белый шум, знаешь, какой бывает…       — Я тебя понял. — с явно слышимой улыбкой сказал я, вынуждая Никиту оборвать мысль, которая у него и так не шла.       Если признаться, я частенько начал замечать (когда у него ещё был отключён режим шпиона, которому нужно скрываться), что с другими он держит себя как будто в узде. Говорит быстрыми и длинные словами, голос держит ровно, так же, как и спину. А когда мы разговариваем с ним одни, он тут же будто тает и становится мягче. Его голос прыгает от хриплого баса (какой я не ожидал услышать) до довольно звонкого смеха, лицо меняет своё выражение, даже щёки выглядят мягче. Странный человек.       Даже мистический.       Он превращался и в модель, и в знатока фотографии, хотя был архитектором, который мечтал исполнять песни. Пусть мы и друзья (с гордостью говорю эти слова), но я всё ещё мало что знал о нём. Иногда я перед сном гадаю: кто такой Никита Берг.       — А я сегодня домой когда шёл, — выдержал паузу. Почему — сам не знаю. — по дороге кошку встретил. — в наушниках резкая ожидающая тишина, я продолжил рассказывать: — Она запрыгнула на меня, на плечо, и не хотела спускаться вообще. — я прошёлся взглядом по другой части кровати, наверное, ожидав, что Никита как-то окажется там, и я встречу его заинтересованный взгляд.       — И где она сейчас? — что-то металлическое прозвучало в его голосе, я даже испугался, из-за чего выпалил:       — У соседки. — услышав смешок, я успокоился. Он просто о чём-то задумался, поэтому и прозвучал серьёзно. Я уже привык, что этот парень пытается думать обо всё сразу. Должен сказать, у него получается довольно хорошо. — Просто мама бы не одобрила, у Саши, кажется, вообще аллергия. Мне некуда было её больше прятать. Она миленькая и пушистая.       — Любишь животных? — спросил Никита. Его голос приятно звучал возле ушей, он накрыл меня сахарной ватой на замену тому смогу города, в котором было невозможно дышать.       — Ну, не то, чтобы очень. Крыс и жуков всяких я не люблю совсем. — я растянулся на кровати, съехав с подушки вниз.       — Жуки — это насекомые, Давид. — дружественная насмешка застала меня врасплох. Конечно, я это знал эту истину, но не сразу понял, что имел ввиду Никита, из-за чего повисло смущённое молчание, разрушенное спустя пару секунд милым смехом парня на проводе.       — От этого они вообще-то не становятся особенными… и любимыми… мной. — я старался дышать, чтобы оставаться в моменте, но слова так и забывались с каждым хриплым смешком, греющим уши. Либо тут стало как-то жарковато.