***
Давид окончательно загорелся идеей что-то показать мне. Я терпеливо шёл за ним по ещё тёмному коридору первого этажа, нервно теребил пальцами шнурки от спортивных штанов и постоянно прислушивался. Пусть я и всецело полагался на слух Давида, адреналин всё равно бился где-то в висках, из-за чего чуть подрагивали руки. Я нервными шагами вторил шагам парня впереди меня, который стал негласным проводником по дому, который не сжимался, который одаривал воздух вокруг чистым кислородом, в котором я не чувствовал себя чужим. И это было настолько до о́дури волшебно, что у меня чуть кружилась голова от мысли, что за стенкой спит дракон, а над головой — грифон. Я бы хотел просто побыть в этом мимолётном волшебстве вместе с Давидом, но его руки легли на холодную металлическую ручку гаража. Несколько ледяных электрических разрядов пробежали по моим венам и нервам, я вздрогнул, кажется, всем телом, даже ряд зубов стукнулся о другой. Глаза закрылись в попытке успокоить, но перед ними лишь возникла картинка, когда мои руки всё тянутся и тянутся… но дают Давиду провалиться под воду окончательно. Я вижу, как его тело уходит под воду, становится всё прозрачнее под водой, пока совсем не исчезает, а на поверхность не выпрыгивает пара больших пузырьков, которые стоили парню вдоха. Но говорят, что по-настоящему последние мгновенья перед потерей сознания и смертью под водой во время утопления, ты чувствуешь, как отступает болезненный головной бит в висках, отступает ком из горла. Ты чувствуешь облегчение… Я вздрагиваю ещё раз и открываю глаза. Поверх темноватого коридора образовалась странная голубая и белая дымка, как помех растворявшаяся, как тающее мороженное во время ускоренной съёмки. — Давай быстрей, Никита. — парень уже нырнул в темноту гаража. Его силуэт действительно красиво выглядывал на меня. Пижама делала его невероятно домашним и милым, лицо с растрёпанными волосами делалось ещё округлее. Я моргнул пару раз, чтобы смахнуть ледяную дымку. Милый силуэт на меня напротив никак не подействовал, не растопил страх перед глазами. Я всё ещё дрожал, пусть воздух (и даже пол!) вокруг меня был тёплым. Беззвучными шагами я в пару прыжков нырнул в холод гаража. Здесь было темно и даже сыро, но совсем немного, так, чтобы кожи коснулась мокрая прохлада, к которой быстро привыкаешь. Как будто лежишь в земле, как Ханд. — Никит. — позвал меня снова Давид, отрывая от мыслей и созерцания стеллажей с ненужным хламом на металлических полках, количества инструментов, названия которых даже предположить страшно. Я оборачиваюсь и смотрю, как он терпеливо смотрит на меня и ждёт, поставив одну ногу на первую ступень. Лестница внутри дома была такой незаметной, скрытой от всех глаз, будто пытаясь спрятать чердак от лазутчиков. Он стал подниматься, когда моё тело приблизилось на пару мелких шагов, и слился с темнотой стены и потолка, откуда свисали жгутики мелкой пыли и блестели редкие звёздочки утеплителя среди досок. Послышалась возня, я попытался вглядеться в его призрачный силуэт. Тут я вдруг понял, как быстро может забыться Давид. Он такой простой и незаметный, без отличительных черт, которые могли бы врезаться в память, что казался призраком на фоне всех остальных людей. И от этого во мне и проснулась такая странная тяга разузнать, что это за призрак, который утекает, через уши из памяти. Пусть я и запоминал много вещей (например, Давид может спокойно есть острое и сохранять при этом твёрдое лицо (правда недолго)), его образ всё равно медленно стирался из головы. Я уже забыл, какой примерно у него рост. Щёлкнул замок, мои пальцы коснулись дерева, поскольку я не видел в темени размера лестницы и расстояния между нами. В глаза тут же попал лёгкий свет сверху, который осветил деревянную поверхность под моими руками и ногами. Я залез на чердак прямо за Давидом. Он уже обошёл люк и стал медленно его закрывать, а я подставил руки, чтобы помочь. — Что на этот раз ты хотел мне показать? — почему-то шепотом спросил я, глядя ему в глаза, они всё ещё наблюдали, как люк медленно опускается вниз. В них я видел некоторую игривость, это мог быть адреналин, какое количество раз он уже проворачивал такие побеги из комнаты? Является ли выход из неё для него побегом?.. — Что-то весёлое. — после полноценного закрытия, он быстро вихрем пронёсся к дивану, куда и плюхнулся, а потом и открыл ноутбук, который, как я помню, вчера вечером был на столе… Его голос был таким же игривым, как взгляд и охота, с которой он включал ноутбук. Я аккуратно сел рядом с парнем и по его не изменившимся выражению лица и позе понял, что он этого не заметил. Мои глаза терпеливо наблюдали за тем, как экран загрузки сменился фотографией Ханда на рабочем столе, немного затемнённой. Давид стал путешествовать по папкам, а я зацепился взглядом за названия: «Секонд Хэнд», «Крис (и Руда)», «Берг», «Задания». Почему-то мне казалось, что в первой папке были фотографии пса. А ещё где-то под рёбрами появилось тёплое любопытство, подначивающее меня поднять руку и попросить Давида показать мои фотографии. Воспроизвелось видео. Началось оно с того, что Давид стоял в мужском туалете, который я успел увидеть в школе фотографии, и снимал себя через зеркало. На нём был обычный комплект одежды (есть время, когда он не носит эту футболку?). — «Всем привет. Это очередной выпуск "Пугаю".» — он поднёс знакомый фотоаппарат, который какого-то хрена может записывать видео, ближе к зеркалу. А ещё я больше был шокирован, что Давид себя снимал. То есть он был в кадре. Почти весь. Какого.? — «Сегодня первое апреля и я буду разыгрывать заочников, которые придут сдавать работы по портретам. Поехали.» Кадр сменился лёгкими короткими помехами, и перед глазами предстала небольшая пустая аудитория. Кажется, это ракурс от входа, поскольку были видны стена с окнами и профоссерская кафедра, за которой была женщина. Давида видно не было. В помещение заходит несколько парней, все в уличных лёгких куртках, на плече каждого висит фотоаппарат в чехле. Они здороваются с женщиной и подходят ближе к кафедре. Тут за их спинами из-под парт выползает Давид. Он медленными шагами подходит к ним, никто не обращает на него внимания, просто не слышат, как тот крадётся. Не чувствуют, как связываются их шнурки. Пока один из пришедших показывал свои снимки, Давид ретировался обратно за парты. Теперь его силуэт плыл между ними, появляясь в разных местах, пока не исчез за краем картинки. Свет погас, включился «ночной режим», когда весь экран становится зелёным.***
Когда запись прекратилась, Давид смотрел на меня выжидающе и спросил: — Ну как тебе? — и в глазах его было столько надежды, что я даже удивился этому. Значит, мои слова для него настолько важны, что он нервно кусал губу изнутри (ха, думал, я не увижу), что он постоянно протирал ладони то о ткань пижамы, то об обивку дивана. Моё одобрение настолько для него важно, что внутри меня от осознания этого всё перевернулось, смешалось, нервы нагрелись как старые проводки, кровь стала вытесняться ближе к коже, из-за чего мои щёки, наверное, заметно покраснели. Я ещё не для кого не был так важен. — Очень хорошо, Давид. Я иногда поражаюсь тобой. — я не смог не улыбнуться. Это была нервная улыбка. Я не знал, что сказать, но, кажется, этих слов было ему достаточно. Ведь он так лучезарно улыбнулся, что я, наверное, готов был влюбиться в эту улыбку. — Кстати, Давид… — начал я, пытаясь подобрать слова и остудить лицо. — Как ты себя чувствуешь? Ну, после купаний. — я внимательно посмотрел ему в лицо, готовясь к новым флешбекам. Парень опустил голову, улыбка исчезла с щёк, я тоже напрягся. Само собой это важный вопрос. Я знаю, какой Давид бывает впечатлительный, а как его голова могла отреагировать на то, что он, наверное, мог умереть — не знал. После смерти Ханда он перестал есть, плохо спал… — Ну, мне снялся кошмар, да… — он потёр руки, а я не знал, куда себя деть. — Но со мной всё хорошо. Благодаря тебе. — парень поднял глаза… И я провалился в них окончательно.