Милая трагедия

Гоголь лежал на столе, ковыряя вилкой еду. Не выспался, голова все еще была тяжелая. Настроения совершенно не было. Да и в целом обстановка дома была… Напряженная. - Будь добр, расскажи, какого черта ты вчера мотался до двенадцати? – раздраженно спросил Марат, заговорив с сыном впервые за утро. - Мы у Феди засиделись… - виновато произносит Гоголь, откладывая вилку в сторону и вздыхая. - Каждый твой поход к Феде заканчивается тем, что ты приходишь выпивший! Который уже раз, Коля, это не нормально! – повышает голос омега, а потом глубоко вздыхает. – За что мне только все это… - Коля молчит. Наблюдает, как папа садится за стол возле него. - Пойми. – спокойно начинает тот. – Я за тебя волнуюсь. Мне завести лекцию о вреде алкоголя? - - Не надо, знаю. – отмахивается Гоголь. – Брось, выпили немного пива, я же не дебоширил. - - Еще бы ты дебоширил! – Марат вздыхает, потирает переносицу. – А если это в зависимость перерастет? Был бы здесь отец, он бы тебя убил! - - Скорее, он пригласил бы к себе в собутыльники. – тихо смеется Гоголь. – Ладно, прости, что выпил. - - Прекращать это ты, конечно, не собираешься. Горе луковое… - Марат вновь поднимается, чтобы отойти к раковине. – Что хоть за повод был? - - Феде не нужен повод. – Гоголь пожимает плечами и снова поднимает вилку, решив хоть немного поесть. - Сопьется твой Федя. И ты вместе с ним. - - Ну паап. - Омега отмахивается. Снова воцаряется напряженное молчание. - Вчера Рю в обморок упал. – решает хоть как-то разрядить обстановку Гоголь. - Как так? – - Физрук заставлял заниматься. А он без завтрака. Давление упало, он и грохнулся. – коротко рассказывает Гоголь, а потом подпирает голову кулаком. – Он такой худой… Я видел его руки, у меня рука как две его. И бледный как поганка. – от подробных воспоминаний заныло сердце. Под оверсайз одеждой не было понятно, какой он, а оказался таким тонким, таким хрупким… - Я ни разу не видел, как он ел. – продолжает задумчиво говорить Гоголь. – Может, у его семьи нет денег на еду? - - Или худеет. – выдвигает предположение Марат, пожав плечами. – Омеги часто таким увлекаются в этом возрасте. - - Нет, не думаю. Он больше… Болезненный. – Коля в моменте оживляется. – А можешь собрать два контейнера? - - Опять спасателя включаешь? Тебя об этом просили? - - Я просто знаю, что это нужно! Ну тебе что, сложно? - - Я, между прочим, готовлю не для твоих одноклассников. – Марат машет в воздухе вилкой, пытаясь принять строгий вид. - Да, но при этом любишь, когда твою еду хвалят другие. – ухмыляется Гоголь и попадает в самую точку. Папа улыбается. - Ладно, уговорил. Откормим твоего омегу, раз так волнуешься. - - Ты переиначиваешь! – пытается возразить Гоголь, осекается, понимая, что со стороны все так и выглядит. Краснеет, утыкается в тарелку. – Он не мой омега. - - До поры, до времени. – Марат собирает обед, заворачивая контейнеры в целлофановые пакеты. - Ты на что намекаешь? – Гоголь хмурится, не отнимая взгляда от тарелки. - Коль, вот что-что, а эмоции ты скрывать не умеешь. – улыбнулся омега. – Он тебе нравится? - - Да вы сговорились?! – Коля резко вскидывает голову. – Что Пушкин, что ты, с чего вы все так решили?? Не нужно путать жалость с влечением к омеге! - - Ладно, ладно, не заводись. – тихо смеется Марат. – Я собрал обед. Пойду прилягу, посплю еще немного. Как будешь выходить, захвати мусор, он около двери. Все, удачи. - Поцеловав нахмуренного сына в лоб, омега ушел в спальню. Гоголь кинул взгляд на собранную еду. Это же просто жалость, правда? Он бы каждому так сделал. Каждому бы помог. В этом нет ничего такого. Голос самоубеждения внутри задушил крики разума о том, что все это похоже на ухаживания Пушкина за Ваней - почти один в один-, поэтому Гоголь остался при навязанным собой же мнении. Как вообще могут нравится синяки под глазами и сальные волосы? И пустые безжизненные глаза, будто смотришь на робота. И голос без капли эмоций. Гоголь тяжело вздохнул. Этому омеге просто нужна помощь, он был в этом уверен. И Гоголю не нужна просьба, чтобы влезть в чужую жизнь со своими убеждениями. По крайней мере, на это еще пока никто не жаловался. Скинув все вещи в рюкзак, Гоголь подхватил мусорный пакет и закрыл за собой дверь. - Привет, Саш. Ваня. – Гоголь по очереди жмет руки друзьям, вешая наушники на шею. - Мы как раз тебя вспоминаем! Вот как ты считаешь, если- Коль! – от Пушкина, уплетающего какую-то сдобу, открестились. - Подожди. – немного несдержанно произносит Гоголь и лезет к себе, доставая термос и контейнер с едой. – Сейчас, все обсудим. - - Опять двадцать пять. – бучит Пушкин, наблюдая, как Коля стремится к задней парте. Подойдя к Акутагаве, Гоголь ставит перед ним контейнер и чай. До этого уткнутый в телефон Рюноскэ поднимает взгляд, сначала скептически смотря на Гоголя, а после на еду. Омега сразу меняется в лице. - Я не возьму это. - Гоголь даже не слушает, разворачивается и отступает к друзьям. - Забери! – достаточно громко говорит Рюноскэ, но альфа машет в воздухе рукой. - Я без понятия, чье это, это не мое! - Акутагава вынужденно покидает свое место, спеша к Гоголю, который уже устроился за партой. - Забери. – Акутагава выглядит ужасно раздраженным. Ваня и Саша прервали свой диалог и развернулись, чтобы воочию увидеть мелодраму. - Я же сказал, это не мое. – Коля жмет плечами. - Я не хочу быть тебе обязанным. Мне нечем отплатить. – Акутагава опирается руками о парту, сморит пронзительно. От его безбровного взгляда Гоголю становится крайне неуютно. - Ты мне ничего не должен. Я у тебя ничего не прошу взамен, просто съешь и сократи шанс твоего падения в обморок до нуля. У тебя от слабости даже руки дрожат. Не доставляй учителям проблем. - Акутагава отводит глаза. - Это нервное… - тихо отвечает он и спешит распрямиться, чтобы убрать руки за спину. – В любом случае я буду тебе должен. - Гоголь едва улыбается. - Он просто тебя в постель затащить хочет. – чавкая, произносит Пушкин Рюноскэ, за что получает подзатыльник от Вани. - Зачем ты ему сказал? – подыгрывает Саше Коля, отчего не особо понимающий шуток Акутагава встает в ступор. - Переспать?.. – тихо говорит он. Ваня закатывает глаза. - Это у них такие приколы дурные, не обращай внимания. – произноси Гончаров. Акутагава понятливо мычит, несколько грустно вздыхая. - Вообще, правда, есть одна вещь, которая окупит все. – Гоголь выдерживает небольшую паузу. – Подтяни меня по математике. У тебя с ней, вроде, разговор на «ты». - - Уууу… - тянет Гончаров. - Да, я… немного понимаю математику. Точнее, проблем нет, вот. – кивает Рюноскэ. Гончаров мотает головой. - Нет, не бери это гнилое дело. Его полшколы пыталось подтянуть, учителя, репетиторы, я пытался, все в пустую. Не его это. Проще Сашу приличным манерам научить, чем Гоголя - формулам. - В подтверждение словам Вани, Пушкин особо выразительно чихнул, распространяя крошки от сдобы во все стороны. - Кусок кретиноидного дегенератизма, прости Господи! – вспылил Ваня, тряхнув кистями в воздухе и после избавляя голубую водолазку от крошек. Гоголь засмеялся в голос. - Хорошо. Я попытаюсь тебе помочь. – Акутагава коротко кивает. – Спасибо… за еду. - - Я тебя предупредил! – говорит Гончаров. - Пожалуйста. – лучезарно улыбнулся Гоголь. - Ну, тогда… Когда, как?.. – несмело спрашивает Аку, наблюдая за Гоголем. - Останешься после уроков? – предлагает он. - Там у историка будет свободен кабинет, можем засесть там. - - Да… Хорошо. – кивает Рюноскэ. – Тогда после уроков. - Гоголь только открывает рот, чтобы вновь предложить сесть рядом с ним, как омега быстро покидает их общество, направляясь к своему месту. Гоголь устало фыркает. - Ну фто, фбылась мефта идиофта? – Пушкин только было тянется, чтобы откусить еще кусок, как его по рукам бьет Гончаров. - Прожуй. - - М, о чем ты? – Гоголь даже не поворачивается в сторону друга, продолжая наблюдать за Акутагавой. Еда была спрятана – всего через пару минут урок -, а вот чай без внимания не остался. Термос крепко держали двумя ладонями, а в крышку уткнулись носом, снова смотря что-то по телефону. - Будешь теперь с Акутагааавой. – приторно тянет Пушкин, явно, чтобы немного поиздеваться, но впадает в ступор, когда Гоголь угукает. - Да, правда здорово? – без задней мысли говорит Коля, увлеченный наблюдением за Рюноскэ. Из транса его вывел только звонок. - Вань, может ты меня тоже по какому-нибудь предмету подтянешь? – завистливо просит Пушкин, уже грезя о совместном времяпрепровождении с Гончаровым. - Единственный предмет, на котором тебе нужно подтянуться – это перекладина. – фыркает Ваня и Саша обижено отворачивается. День идет мучительно долго, кажется, это из-за ожидания конца уроков. Да и попросту было скучно. Акутагава пересесть не желал, Пушкин был полностью поглощен обществом Вани и юлил перед ним как мог. Вот так и выходило, что Коля был один на один с собой. Грустно? Да, немного, но мысли совсем о другом. Он не мог поймать себя на воодушевлении о предстоящих занятиях, потому что варился в нем, погрузился с головой, даже утопив мысль «просто жалость». Ему так нравилось чувствовать трепет в душе, что он не спешил его прерывать замутненным ложью рассудком. Пальца дрожали. Он заметил это, когда решил сделать бумажного дракончика на уроке английского. Он сделал. И не одного. К концу последнего урока их было уже три. Вопреки всему, Гоголь не сорвался с места, не побежал напролом к Акутагаве, нет, вместо этого он медленно собрал свои вещи. - Вас проводить? – спросил Коля, даже как-то жалостливо посмотрев на друзей. - Да… Мы сами дойдем. Да, Саш? – ведет плечом Гончаров, а тот только и рад расплыться в улыбке. - Да, дойдем. – кивает Пушкин. Гоголь пожимает плечами. - Что же, тогда удачи! – махнув вслед на прощание, Коля остался стоять в коридоре у проема, чтобы дождаться Акутагаву. Он наблюдал, как тот сначала пропускает основную массу, идет в самом конце, понуро рассматривает свои ботинки, и лишь выйдя из класса поднимает взгляд на Гоголя. - Пошли? – нерешительно спрашивает он. Коля кивает. - Смотри, каких сделал. – альфа достает своих дракончиков, с искренней радостью ожидая реакцию парня. – Если их за хвост потянуть, они будут махать крыльями. - - Тебе никогда не говорили, что ты ведешь себя как ребенок? – хмыкает Акуагава, все-таки взяв одного дракончика с ладони Гоголя. - Пф, постоянно! – отвечает Коля. Раньше, когда ему сказали такое впервые, он ужасно расстроился, а теперь… Теперь это звучало как комплимент. - Хочешь, оставь его себе. - Акутагава аккуратно потянул за хвостик, наблюдая, как опустились крылышки. - Хочу… - это не было твердое «хочу» мол «я не отдам», это было очень робкое «хочу», будто омега был уверен, что такую игрушку заберут. Но Гоголь тут же светится, улыбается шире. - Я могу много чего сделать! Лягушек могу. Кораблики. Хочешь, розочку тебе сделаю? – оживился Гоголь, поняв, что хоть чем-то зацепил Рюноскэ. - Я только одного понять не могу. Если у тебя хватает усидчивости делать оригами, о почему ты не можешь такое же должное внимание уделить математике? – Акутагава убирает дракончика с боковой карман рюкзака, а потом поправляет лямки. Гоголь даже встает в ступор. - Ну, знаешь, бумагу складывать – не логарифмы решать. – возмущается он, а потом выдыхает. – У меня проблемы не столько с запоминанием материала, сколько с его применением. Я могу выучить формулы, могу запомнить правила и даже решить пару простых задачек, но, когда мне дают задание посложнее, на «подумать», я начинаю теряться. Мне очень сложно сориентироваться без шаблона перед глазами. – рассказывает Гоголь, пока они идут до кабинета. - То есть, ты говоришь мне, что я должен пересадить тебе свою голову и показать, как думать? – Акутагава убирает руки в карманы, останавливаясь перед кабинетом. Гоголь жмет плечами, а потом стучится, заглядывая внутрь. - Богдан Олегович, у вас есть сейчас урок? - Молодой мужчина снял очки, чтобы посмотреть на пришедшего. - Нет, а что? - - А можно мы тут с Рюноскэ математикой позанимаемся? Больше негде. – Коля прижимается щекой к косяку. - Тебе, Коля, можно. Только тихо. – улыбнулся учитель и уткнулся в бумаги, вновь надевая очки. - Супер. Пошли. – Тихо говорит Коля и спешит занять последнюю парту, подальше от учительского стола. - Что тебе больше всего не понятно? – тихо спрашивает Акутагава, доставая учебник. Коля выуживает тетрадь с ручкой. - Я даже домашнее задание решить не могу, о чем ты… - вздыхает Гоголь. - Хорошо. Тогда начнем с него. Ты вообще хоть что-то знаешь о логарифмах? - Гоголь поднял полный боли и мучения взгляд. Акутагава, вздохнув, кивнул. - Ладно. Начнем с азов. Логарифмы… - Слова растворяются в потоке мыслей. Что-то там обратное возведению в степень, все это так сложно, и ему сколько раз говорили, что он тупой, что он поверил в это. Правда из уважения к омеге он продолжал слушать, продолжал делать попытки что-то понять. - У тебя есть таблица логарифмов, твой шаблон. Делая задания, ориентируйся по нему. Давай что-то возьмем из домашнего… - Им приходится сидеть близко. И это волнительно. Гоголь все еще не может прочувствовать запаха Акутагавы, зато может вслушиваться в голос. Он резковат, с хрипотцой, от которой Рюноскэ часто откашливается, не похожий на омежий, точнее, на «омежий стандарт», вроде «омеги должны быть нежными светлыми созданиями» и «альфы должны быть бруталами-качками», прочая ересь… - Какой здесь будет ответ? - Цифры плывут, Коля вслушивается, как Акутагава заходится в кашле. Подавился? - Три. – продолжительно подумав, отвечает Гоголь. - Да… верно. – отдышавшись, отвечает Рюноскэ. Он пишет какой-то свой пример, не из учебника. Тот, над которым стоит подумать. И разжевывает его. Гоголь слушает. И смотрит. Не на примеры, на его руки. Тонкие изящные пальцы, таким бы только на гитаре играть. Сбитые в кровь костяшки, на одной из них есть синеватая припухлость. Широкий порез на основании большого пальца, даже близко не похожий на царапину. - А здесь? - - Корень… Дробь за логарифм? - - Правильно. - Гоголь берет ручку, но только для того, чтобы иметь причину разместить ладонь рядом с рукой Акутагавы. Он пишет ответ на задание, на которое указывает Аку. Их руки близко, очень близко. Ладонь Гоголя чуть ли не в два раза больше ладони Аку, это заставляет трепетно выдохнуть. И запястья вблизи более хрупкие… Они пишут что-то очень долго, задания становятся все сложнее, Гоголь начинает все больше тупить, все дольше требуется времени на ответы. Рюноскэ стал порядком уставать. В какой-то момент он откидывается, растирает ладонями лицо, потом возвращается к тетради. - Давай еще раз… - Гоголь окончательно забыл про алгебру. Акутагава не заметил, как рукав его толстовки немного поднялся, оголяя пару синяков. Будто его кто-то очень сильно схватил. Гоголь взволнованно сглотнул. На такой бледной коже синяки выглядели ужасно темными, страшными, пусть и были совсем небольшие. - Ты слушаешь? – Акутагава поднял на него взгляд. Гоголь потянулся к его руке, чтобы прикоснуться к синякам, но, поняв, в чем дело, омега быстро отнял руку, испуганно пряча ее под рукавом. - Это… - начал было Гоголь. - Это не твое дело. – резко прошипел Акутагава. Его руки сильно задрожали, Гоголь заметил это, когда Аку стал судорожно убирать учебник. - На сегодня хватит. – он говорил резко, отрывисто, будто его поймали на чем-то запрещенном. - Рю, стой! – Гоголь хочет взять его за руку, но Акутагава оказывается более изворотлив. - Увидимся завтра. – коротко бросает Рюноскэ и стремительно выбегает из класса. Гоголь не бежит за ним. Он лишь расстроено складывает тетрадь в рюкзак, ручку – в карман. У него было плохое предчувствие и раньше, но сейчас Гоголь только утвердился в своем мнении: в жизни Акутагавы явно не все в порядке.