Милая трагедия

Акутагава влился в компанию довольно легко и быстро. Пусть он и выбрал вначале позицию «друзья не нужны», но со временем стал задумываться о ее правильности. Сначала Рюноскэ стоял в стороне, был наблюдателем за жизнью компании, но его быстро втянули в свой досуг. На неловкость омеги, его мнение всегда учитывалось, о нем спрашивали, относились так же, как и к другим одноклассникам. За исключением того, что его теперь таскали везде с собой. - У абелизавра нашли только череп в Аргентине, про него так мало известно, хотя предполагают, что он был около семи метров в длину… - Гоголь рассказывает воодушевленным шепотом о очередном факте из документального фильма. Информатика пусть и не была очень сложной, но из-за лояльности преподавателя Коля часто тупо просиживал штаны. Акутагава слушал внимательно, тоже забив на предмет: тот материал, что они проходили, Рюноскэ давно выучил сам. Сзади к ним наклонился Пушкин, тоже увлеченно слушая Колю. - А абелизавр это млекопитающее или что-то саблезубое? – спрашивает он. Акутагава выпадает из реальности. Он закрывает лицо руками, опирается лбом о парту. Его плечи дрожат от смеха, который он всеми силами подавлял. Гоголь бесшумно смеется вместе с ним, даже скорее не от тупости вопроса Пушкина, а от факта того, что Акутагаву смогли развеселить. Коля до этого думал, что ничего не сможет заставить Акутагаву смеяться или даже улыбнутся. Немного успокоившись, Акутагава распрямляется, убирает мешающиеся волосы назад, стирает подступившие слезы. И продолжает улыбаться. Не так, как мелькало это раньше, настолько незаметно, что нельзя было точно сказать, было это или нет, а открыто, по-настоящему. Так, как улыбаются другие. Коля смотрел с восхищением. Омега был так красив, искренен в своем веселье. Глаза с прищуром, тихий-тихий смеющийся голос, Гоголь готов был поклясться, что в его взгляде был какой-то раззадоренный огонек. Этой такой легкой улыбки хотелось коснуться, спрятать в уголках души и смотреть, когда совсем плохо. Гоголь старался запомнить каждое мгновение, каждый легкий жест. Это отпечатается в его голове так же ярко, как тот страшный сон. Только если его он хотел забыть, то эту очаровательную улыбку он обязательно будет всегда помнить. Гоголь был восхищен. - Что? – спросил Пушкин, не понимая, почему его вопрос вызвал столь бурную реакцию. - Как ты до этого вообще додумался? – спросил Акутагава, пытаясь восстановить дыхание. - А что не так-то? – в очередной раз спрашивает Саша. - Саблезубые и были млекопитающими. И я говорил о динозавре. – отвечает тоже едва успокоившийся Гоголь. Пушкин понятливо кивает и отстраняется, сев нормально за парту. - Его иной раз на цитатник разбирай. - говорит Гоголь. – Хотя, мы все иногда жестко тупим. Даже Федя. – немного подумав, дополняет Коля. - Но это… - после смеха хмыкает Акутагава. – Это просто в топ сто лучших цитат. Причем на первое место. - - Да, Саша может. – кивает Гоголь. Ему хотелось так же однажды развеселить Рюноскэ. Чтобы он смеялся так же. Так же, и много, чтобы открылся совсем, был искренен в своих эмоциях. А то порой не было понятно, что у него на душе… После звонка в коридоре Гоголь потягивается. - А может ну их, эти допы? – предлагает он, широко зевнув. - Тебе бы сходить на них. – говорит Рюноскэ, поправляя сползшую с плеча лямку рюкзака. - Ой, ты действительно думаешь, что мне это поможет? – Гоголь смотрит скептически. Акутагава кивает. - Справедливо. - - Я не против. – говорит Гончаров. - Солидарен. – отвечает Достоевский. - Отлично, на том и порешили! – Гоголь убирает руки в карманы. - Эй, а меня спросить не забыли? – возмущается Пушкин, следуя вместе со всеми на первый этаж. - А ты бы отказался? – Гоголь усмехается. - Нет! - - Ну вот и молчи тогда. - - Вообще-то, могли и спросить ради приличия. – бурчит под нос Саша. Но уже в раздевалке Саша смеется над чем-то вместе с Ваней, забыв про все обиды. Про все вообще забыв, расплывшись рядом с Гончаровым. Коля неосознанно вновь обратил внимание на Акутагаву. Легкая куртка, вместо шапки капюшон толстовки, без шарфа, хотя погода стояла уже не особо теплая, часто дул холодный ветер. Гоголь подумал, а мерзнет ли он? Эта мысль пролетела сама собой, не оставив от себя ни следа. Спокойно пройдя мимо охранника и выйдя на улицу, Гоголь шумно втянул носом свежий воздух. Не прохладный, как было в начале осени. Уже холодный. - Куда пойдем? – спрашивает Ваня. - Мы уже везде побывали. – Саша пнул камень. - Раз мы везде были, пойдемте покорять новые вершины. – Достоевский смотрит куда-то вперед. – Ваня, назови число от одного до десяти. - Гончаров думает. - Три. - - Отлично. – Федя поворачивается к Рюноскэ. – Тот же вопрос. - - Восемь. – не особо задумываясь, отвечает Акутагава. - Пойдем на остановку, на третьем автобусе поедем на восьмую остановку. - - А что так муторно? – спрашивает Саша, без особой охоты куда-то ехать. - Зато новое место познаем. – Гоголь с радостью принял новую идею. Из всех присутствующих, Пушкин оказался в меньшинстве. Поэтому, снова что-то буркнув, он пошел где-то сзади. На остановке вся прелесть погоды показала себя в полной мере. Стало холодно. Ужасно холодно. Гоголь утыкается носом в шарф, ежится, переминается с ноги на ногу. Недалеко стоят Ваня с Сашей: Пушкин распахнул свою куртку, чтобы Гончаров смог обнять и немного погреться. Достоевский греется чаем – на этот раз точно чай, Гончарова. Акутагава так же мерзнет. Ему было хуже всего, одет легче всех, куртка его явно не спасала. Коля немного подумал и подошел. - В этом году осень стала холодной слишком быстро. – говорит он. Акутагава угукает, а потом непонятливо смотрит, когда на шею ложится шарф Коли. - Тебе самому холодно будет. – тихо произносит Рюноскэ, но Гоголь отмахивается. - У меня есть теплое пальто. А у тебя… - Коля берет низ куртки, потирая его между пальцев, как когда проверяют тонкость ткани в магазине. – Ветровка какая-то. - - Спасибо… - Тихо говорит Рюноскэ, дергает плечами от ветра и поправляет шарф, чтобы он закрывал половину лица. Гоголь улыбнулся. По крайней мере ему не будет так холодно, как раньше. Подошел третий по счету автобус. Наконец-то можно будет погреться целых восемь остановок. Но Акутагава медлит, увидев номер. - Рю, ты идешь? – спрашивает Гоголь, и Акутагава спешно забирается внутрь. Рвано выдыхает, занимает место у окна. Рядом садится Коля. - Мне знаком этот маршрут. – говорит Рюноскэ, не отлипая от окна. - Ты знаешь, куда мы приедем? – Гоголь греет руки дыханием. - Относительно. Я не ездил так далеко. Максимум остановок шесть. – Акутагава говорит тихо, в шарф, так, что его едва можно было расслышать. Гоголю приходится немного наклонится, чтобы разобрать слова, но потом кивает, оборачиваясь на друзей. Федя на удивление сидит один в стороне, Ваня мирно лежит на плече у Пушкина, и Гоголь им даже завидует. Моментом, даже не замечая ревности. «Вот было бы так же» мелькает в голове. Гоголь смотрит на Акутагаву, который дышит на окно и рисует какой-то цветок на запотевшем стекле. Он бы никогда на такое не согласился. Коля смотрит в окно. Мелькают дома, деревья, машины, гаражи с граффити вандалов, пару секс-шопов… Проехали всего три остановки, а уже казалось, что они где-то очень и очень далеко. Появлялось тревожное волнение, но оно глушилось интересом. Новые дали, новое место, они наверняка заблудятся в поисках своей остановки, но это обещало быть веселым. Пусть и потом вставят за поздний час прихода домой. Это того стоило. Между всеми висело молчание. Достоевский ушел в свои мысли, Гончаров видимо прикорнул, а с Акутагавой не было общих тем для разговора. Точнее, был один… - А где ты живешь? – спросил Коля. Рюноскэ молчал так долго, что Гоголь подумал о том, что не получит ответа и уже готов был расстроится, как Акутагава заговорил. - Недалеко отсюда. На самом деле на этом автобусе домой добираюсь. - - Мы проезжали мимо твоего дома? – Гоголь вновь посмотрел в окно, будто стараясь выцепить нужное здание. - Нет. Мой дом далеко от остановки. – вздохнул омега. Коля немного оттаял, пытаясь разговорить Акутагаву. - Почему ты тогда ходишь в нашу школу? Она далеко. - - А не слишком ли много вопросов? – едва ли холодно спрашивает Рюноскэ, но все отвечает поникшему Гоголю. – Просто у вас знаний больше. У меня была школа с… Недалекими учителями. Они постоянно занижали оценки. - - Тебе и занижать? За что? – удивился Гоголь. Рюноскэ пожимает плечами. - Не знаю. Не нравился, наверное. - - Бред полный. - - Да, возможно. – соглашается Акутагава. Остальное время они молчат. Все молчат. «Молодежная улица, 4» написано на экране. Пушкин нехотя будит Ваню, Федя тоже встает, Гоголь идет в след за ними, оборачиваясь назад, чтобы узнать, не отстает ли Акутагава. - Черт меня дернул с вами ехать! – сонно возмущается Гончаров, споткнувшись на своих каблуках. - Да ладно, до шести еще куча времени, а ехать тут минут двадцать. – успокаивает Саша. - Или тридцать. – встревает Достоевский. - Ну двадцать пять. – Пушкин смотрит на Гончарова. – Тебе все равно нравится с нами гулять. - Ваня вздыхает. - Тут спорить бесполезно. – фыркает Ваня, но так, больше напускное, чтобы не тратить образ недовольного омеги. Акутагава осматривается. - Я знаю эту местность. – неожиданно говорит он, и к нему поворачиваются. - Тут есть места, куда можно сходить? – спрашивает Гоголь, но Рюноскэ жмет плечами. - Я точно ничего не знаю. Знаю, что тут есть железная дорога, но туда дойти еще надо. - - Раз мы здесь, пошли искать. – произносит Достоевский. - Эх, были бы баллончики с краской, можно было бы письку нарисовать. – Гоголь закидывает руки за голову, но быстро опускает, когда холод забирается под пальто. Саша смеетсся. - За вандализм можно и штраф получить. – поучает Гончаров, но Гоголь лишь морщится. - Ой, кому до нас какое дело? Пусть вычислят из сотен граффити наше творение. - - Это не граффити. – спокойно произносит Акутагава. – Так, наскальная живопись. - - И что ты считаешь за граффити? – спрашивает Гончаров с легким нажимом, будто «а попробуй, нарисуй лучше». Рюноскэ тонко прочувствовал намек. - Купи краски, я покажу. – принимает вызов омега. - Я это запомнил! – Гоголь машет пальцем в воздухе. – Ты у меня потом не отвертишься. - Акутагава жмет плечами. - Ты рисуешь? – спросил Достоевский, останавливаясь на переходе, на светофоре которого краснела цифра «32». - Немного увлекаюсь. - расплывчато отвечает омега, не зная, что для компании значит «уметь рисовать». Цветочек нарисует и на том спасибо. Сзади зашумел трамвай – пути они уже пересекли. Четверо благоразумно сделали пару шагов вперед, чтобы не попасть под колеса. Акутагава о чем-то задумался. - Рю! – только и успевает сказать Гоголь, но тут же осекается. Благодаря низкому росту Рюноскэ чудом не был задет боковым зеркалом. Коля выдыхает. - Тебя чуть не сбили! – волнительно говорит Он. Акутагава смотрит вслед трамваю. - Какая жалость. – спокойно, но с долей иронии произносит омега. - Не говори такого. - Акутагава тихо хмыкает. За ограждением с шумом проносится старая электричка. Гоголь чуть ли не носом вжимается в железную сетку, чтобы поближе рассмотреть колеса вагонов. - Ты будто поездов не видел. – говорит Акутагава, с безразличием смотря на Гоголя. - Видел, но не так близко! Я будто могу дотронутся. – Коля бы протянул руку в подтверждении своих слов, если бы не забор. Когда электричка проехала, Коля грустно отстранился. Для созерцания обычной железной дороги место было выбрано нелицеприятное: деревья, стоящие слишком близко друг к другу и царапающие ветками лицо, использованные шприцы спидозников, бычки сигарет, мокрая листва под ногами. Не для каблуков Вани, но он уже явно привык к тяге к приключениям остальной троицы. Правда, раз на раз не приходился, поэтому любви к каблукам Гончаров не изменял. - А давайте в следующий раз на электричке прокатимся? За город, на ночь. На выходных например. – предложил Гоголь, достав сигарету и прижавшись спиной к дереву. - Ты как себе это представляешь? А если полиция? Поставят на учет, может, в органы опеки сообщат, ты как в лицо родителям смотреть будешь? – заводит свою шарманку Ваня. - Ой не душни, а? – Коля делает затяжку. - В этот раз я против. – произносит Пушкин, потупив взгляд вниз, будто ему стыдно отказывать лучшему другу. - Если днем да, но на ночь… - тянет Достоевский. – Я не хочу попасться пьяным в чахлом поселении где-то за городом. - - Говоришь так, словно за городом жизни нет. – Гоголь явно расстраивается. Идеей он уже успел воодушевится. - А я бы поехал. – неожиданно выдает Акутагава, встав рядом с Колей. – Мне наплевать, что будет. - Коля оживился и одарил омегу самой счастливой улыбкой, что была в его арсенале. - Ну вот и езжайте, голубки. – хохотнул Пушкин. Акутагава жестом попросил у Гоголя тоже закурить, но когда Коля было протянул сигарету, предательский кашель согнул омегу в три погибели. Темный клетчатый платок из кармана куртки замаскировал пятна крови. Но только факта кашля хватило Коле, чтобы отнять руку с тлеющей сигаретой. - Э, нет, ты болеешь. – говорит он, и Акутагава фыркает. – А вообще, я бы в восемнадцать махнул куда-нибудь в другой конец страны, чтобы ночью мерзнуть в палатке у какого-нибудь Байкала. - - С чего такие порывы? – спрашивает Достоевский, отдавая термос с допитым чаем Ване. - Я сбрею брови, если Гоголь перестанет рожать тупые спонтанные идеи. – бэзэмоционально говорит Акутагава. Гончаров с Гоголем засмеялись. - Так у тебя же нет бровей… - непонимающе произносит Пушкин. - В этом и была блять шутка! – закатывает глаза Акутагава. Звонит телефон, на спокойную мелодию которого никто не обращает внимания, кроме Вани. Он смотрит на экран. - А ты их выщипываешь что ли? – бестактно спрашивает Саша. - Мальчики, подождите… - просит Гончаров, но его не слышат. - Сбриваю. А что? – спокойно отвечает Акутагава. - Заткнулись. – звучит твердый бархатистый бас. Воцаряется тишина. - Да, пап? – уже «своим» голосом спрашивает Гончаров. – Я? На допах. Что? Ветер? Нет, пап, я не гуляю, просто- Нет, я не на улице, я- Да, я, я буду скоро. – Ваня с расстройством кладет трубку. – Мне сказали идти домой. Я возвращаюсь. - - Ну если ты идешь, мы тоже. – говорит Саша, подставляя локоть, чтобы Гончаров мог ухватится за него. Достоевский с Гоголем тоже идут как не бывало, а вот Акутагава пребывает в состоянии культурного шока. - Это твой голос? – спрашивает он, догнав ребят. - Ага. – отвечает за Гончарова Гоголь. – Самый низкий голос в школе. - - Не думал, что такой голос может быть у омеги. – хмыкает Рюноскэ. На него оборачивается Ваня. -А запах сырой древесины может быть у омеги? – обиженно язвит тот, и Акутагава тушуется. - Я не это имел в виду. Прости. - - Вообще у нас компашка самых-самых. – решает разрядить обстановку Гоголь. – У Вани самый низкий голос, Федя самый умный, Саша самый главный любитель постарше. - - Эй! – возмущается Пушкин. – А ты самый тупой! - - Негласно еще альфа школы. Закрепилось за ним, когда в седьмом классе было такое мероприятие, где устанавливался альфа школы и омега. Шуточное, конечно, но звание приелось. – говорит Гончаров уже без тени обиды. - А… Омега тогда кто? - Вся компания дружно вздыхает. - Сигма. – с неприязнью в голосе говорит Коля. – Доставучий, зараза, назойливый. Неприятная личность. - - Еще и имечко. Сигма. Ебать греческий алфавит. – хмыкнул Пушкин. - Так и представляю, как у его отца нормальное имя. Будет Сигма Васильевич. – поддерживает Гончаров. Гоголь смеется. - Артемович! - - Еще лучше. - Акутагава легко улыбается, вновь быстро убирая с лица все эмоции. Гоголь коротко посмотрел на Акутагаву. Он не знал, но чувствовал, ощущал, что Рюноскэ с некоторых пор был полностью расслаблен в новой компании. Не было той сильной зажатости, что была вначале. Это очень радовало альфу. Дорога назад оказалась куда быстрее, чем до электричек. Правда, все время нервничал Гончаров. Чтобы успокоить омегу, Пушкин гладил его по руке, говорил, что все обойдется, но все знали о строгости родителей к Ване. Его явно ждал дома расстрел. К остановке домой их подвел Акутагава. Когда подъезжал автобус, он вздохнул. - Я не поеду с вами. – говорит он. – Мне… проще будет, да, проще отсюда дойти до дома. – неловко говорит он, потупив взгляд. - Без проблем! – говорит Гоголь. – Увидимся завтра. - - Да. Увидимся… - Акутагава махнул рукой на прощание компании и пошел в сторону детской площадки, вытаскивая из кармана наушники.