Милая трагедия

- Ладно, это… Круто. Это очень круто. – соглашается Гончаров, нехотя принимая слова Аку «давай краски – нарисую». Нарисовал. Пиздато нарисовал. - Покажи. – просит Достоевский и Гоголь поворачивает телефон к Феде. На фотографии видна стилизованная морда трехглазого кота, с языка которого капала кровь. - Ты отлично рисуешь – говорит Федор глубоко в душе смущенному Акутагаве. - Спасибо. – тихо говорит он, наблюдая, как Гончаров ревностно выдыхает и наверняка жалеет, что сам не может так рисовать: может быть так же впечатлил Достоевского. - И сколько вы провели там? – спрашивает Пушкин. Гоголь прикидывает время. - Ммм… Часов… Пять, кажется. - - С половиной. – соглашается Акутагава. Саша присвистнул. - Ладно Рюноскэ рисовал, а ты хули делал? - - Развлекал себя как мог. – улыбнулся Коля. – На самом дело было весело. Я притащил гитару. - - Ааа… - понимающе протянул Пушкин. – Тогда понятно. Ты этой хуйней можешь часами маяться. - Гоголь лишь улыбнулся. Что правда, то правда. Последний урок был самым долгим и мучительным. Хотелось поскорее оказаться дома. Точнее нет, не так. Хотелось пойти домой. И растянуть путь на подольше. Чтобы посмеяться вместе с Пушкиным, поспорить с Достоевским. Проводить Акутагаву до остановки за тихой беседой. Гоголь слишком замечтался, даже не услышал звонок. Понял это только тогда, когда все начали собирать вещи. Он медленно поднялся, протер лицо ладонями. Грустно вздохнул. - Сегодня без меня, мальчики, у меня сегодня доп по истории. – говорит он, натянуто улыбаясь. Идти туда так не хотелось, но он понимал: загрызут, если не появится. Учителя подставлять не хотелось, тем более историка. - Неужели за ум взялся? – спрашивает Достоевский. Гоголь жмет плечами. - Просто интересно, что такого сложного в ЕГЭ по истории и можно ли подготовиться к нему не особо напрягаясь. - - Я могу тебе и так ответить, что нельзя. – хмыкает Акутагава. – Не сдашь ты и все. - - Чего ты меня буллишь, что я тебе сделал? – наигранно плаксиво спрашивает Гоголь. - Объективно. У тебя знаний ноль. – отвечает омега. - Да, у тебя нет шансов. - подтверждает Достоевский. Гончаров берет его под руку. - Ты тоже будешь меня поучать? – спрашивает Коля Пушкина, который уже что-то жевал. - А че мне тебя поучать? Я тоже нихрена не знаю. – жмет плечами Саша. – Порог бы пройти и нормально. - - У вас вообще нет стремления к чему-либо? – Гончаров приподнимает одну бровь. - Ну почему, у меня есть планы. Хочу создать семью с каким-нибудь красивым омегой. – говорит Пушкин, волнующе перебирая пальцы. Вдыхает воздух. – Вообще этот омега… - - Мне не интересно. – неожиданно резко, немного даже злобно произносит Гончаров. Так реагировал он только тогда, когда кто-то смел приблизится к Федору. Махнув волосами, он вместе с Достоевским направился к выходу из класса. Пушкин непонимающе смотрел перед собой. - Ебать тебя продинамили. – ошарашенно выдыхает Гоголь. - Я все, я в окно. – порывается Саша. – Что это блять сейчас было? – Пушкин падает духом, появляется озлобленность. - Мне кажется, Ваня из вас вообще самый странный. – говорит Акутагава, со стороны наблюдающий весь этот цирк. - Он просто тупой. – выпаливает Пушкин. - Ну, не горячись. – произносит Гоголь, хлопая по плечу друга. – Ты тоже хорош, знаешь, такую важную информацию выдавать в классе. Где романтика, Саш, омеги же такие падкие на нежные порывы, а тут в лоб в школе. - - Я думал при всех, чтобы все знали… - - Все и так знают, Саш. Кроме Вани, у которого перед глазами никого кроме Феди нет. – Коля пытается успокоить, тащится вместе с Пушкиным из класса. Акутагава идет где-то сзади. - Вот скажи, Рю, вот ты бы хотел, чтобы тебе признались в романтичной обстановке? – спрашивает Гоголь, поворачиваясь к омеге. Тот впадает в секундный ступор, мелькает нерешительность. - Плеваать? – тянет Акутагава, будто стараясь не допустить ошибки в ответе на вопрос, у которого все пункты правильные. – Если я люблю в ответ, то какая разница? - - Э неет. – Гоголь хитро улыбается. – Что ты выберешь, признание между строк в простой прогулке или в трепете где-то на колесе обозрения при закате? - Рюноскэ мнется. - Второе… - честно признается он. Волнение накатывает с головой, он будто сделал что-то не так. – Но это не значит, что первый вариант плох. - - Видишь! – Гоголь поворачивается обратно к Пушкину. – А ты балда. - - Почему не оставить попыток? Видно же, что он не согласится. – Рюноскэ сует руки в карманы. - Ты так говоришь, будто у него нет шансов! – протестует Гоголь. – Саша всегда его любил! - - А он, походу, всегда динамил. – жмет плечами омега. – У тебя больше шансов сдать историю, чем у Саши получить признание в ответ от Вани. - - А я все равно считаю, что дело в романтике. - - Да нет, Рюноскэ прав. – упаднически произносит Пушкин, смотря в пол. – Просто я не тот, кто нужен Ване. Все силы в пустую, зачем я только вообще пытаюсь… - - Не падай духом. Он просто не дождался ответа. А вдруг он узнает, бросится к тебе на шею, и все, ячейка общества. - Пушкин хмыкает. - Не будет такого… - - Ты слишком романтизируешь. – говорит Акутагава. – Любовь не такая сильная штука. - - Да, я романтик! И любовь способна на большее, чем ты думаешь. Вот мои родители, у папы эпилепсия, а после женитьбы с отцом приступы практически сразу пропали. Без лекарств, замете!- - Не бывает такого. – буркнул Рюноскэ. - А вот и бывает! – Коля останавливается на нужном этаже. – Мне сюда нужно. Саша, прекрати свои расстройства. Пока! - Гоголь ушел в нужный кабинет. Утро следующего дня после бессонной ночи началось в четыре дня. Гоголь был полностью разбит и проклинал ту идею Пушкина играть всю ночь до посинения – он явно пытался себя развеселить -, ведь «Завтра суббота, никуда вставать не надо». Не надо, да. Состояние было ужасное, голова кружилась, глаза слипались, было ощущение, будто ты проспал все в своей жизни и поднимаешься немощным стариком. Коля даже не встает сразу, ворочается, пытаясь снова уснуть, как того требовал тяжелый разум, но сонное состояние отступает с каждой минутой, и вот Коля уже лежит проснувшимся. Он залипает куда-то в пустоту, зевает и наконец-то покидает свою кровать. Тут же шатается и пытается восстановить равновесие. Тяжело, очень. На кухню он заходит, потирая глаза. - Доброе утро. – саркастично, но по-доброму, приветствует Марат. Гоголь угукает. Потягивается и отходит к чайнику, чтобы включить его. - Ты чего так поздно лег? Полночи твои матюки слушал. – - Простии. – тянет Коля. – Я тебе мешал спать? - - Ну как. – мнется омега. – Относительно. Я читал. Но когда я засыпал, ты все разговаривал! - - Ну суббота же, можно и посидеть. - - Лучше бы так уроки учил. - - Ой, не начинай. - Гоголь был словно с похмелья. Не было, разве что, отвратительного привкуса во рту. Пока вода грелась, Коля уходит в ванную, чтобы умыться и причесаться. В кармане жужжит телефон. Гоголь, на пару секунд зажмурил глаза, чтобы картинка не плыла. Сообщение. От Рюноскэ. Чуть не поперхнувшись, Гоголь открывает диалог. «Привет. Ты не занят?...» Гоголь думает, что для Акутагавы он был бы всегда свободен. Мысль быстро отгоняется, Коля посчитал ее не нужной. «Да нет, я только встал» «Я разбудил тебя?..» Гоголь едва улыбается. «Нет. Ты что-то хотел?» Коля садится на бортик ванной. И с замиранием сердца смотрит на надпись «печатает» внизу диалога. Долго, с перерывами, иногда длящихся по несколько секунд. Гоголь думает, что сейчас будет какая-то огромная тирада, но приходит не такое уж и длинное сообщение. «Помнишь ты говорил о прогулке за городом? Я думал, что можно съездить сегодня, ты же хотел в выходные. Если ты не шутил, конечно…» Коля сияет. Сколько же усилий Акутагава приложил, чтобы отправить такое. Он не был из тех, кто так просто берет инициативу в свои руки, раньше он даже отстраненно отвечал на сообщения Гоголя, за неимением общих тем. Коля честно пытался его разговорить, но ответы Акутагавы оказывались слишком короткими, будто тот не хочет общения. Гоголь не настаивал, хотя лежа в кровати грустил, немного завидуя Гончарову, который мог ночами напролет общаться с Федей. Сердце пропускает удар. «Конечно! Было бы очень здорово» «Тебе будет удобно в шесть?..» «Да, вполне» «Отлично» Коля едва ли не подпрыгивает от счастья, как омеги, которые узнали, что одному из них сделали предложение. Но трепет в душе, наверное, был такой же. В душе лак легко, так свободно, так болезненно от чувств, Гоголь выходит на кухню слишком окрыленным, с широкой улыбкой. - Что тебя развеселило? – спрашивает Марат. Коля тушуется. Не рассказывать же папе, что он хочет ночью в какие-то ебеня поехать, тем более плечом к плечу с омегой. Почему-то стало немного стыдно. - Да, так… - неуверенно тянет Гоголь, доставая кружку. – Я сегодня с ночевкой к Феде пойду. - Марат глубоко вздыхает. Коля прекрасно, что означает этот вздох. - Да, я знаю, что тебе это не нравится. – говорит Коля за папу. –Не нравится мое общение с Федей, тебе объективно все мои друзья не нравятся. И предвещая следующее наставление, я не буду бухать до потери сознания. - - Мне вот потому и не нравится Федя, потому что ты пьешь у него. – машет пальцем в воздухе Марат. Гоголь закатывает глаза. Слышит он это уже в тысячный раз. - А Рюноскэ будет? – с незаметной хитрецой спрашивает Марат. Коля не замечает подвоха. - Нет. – врет он. – У него много дел. - - Понятно. Ну, оно и правильно, нечего ему там делать, споите еще его. - - Говоришь так, будто он твой сын. – говорит Гоголь, опять же зная ответ. - Он хороший мальчик. Спокойный, сдержанный. Умный. – перебирает слова в голове Марат. Коля хмыкает. За все его немногие дополнительные в доме, Марат с Акутагавой успели спеться, иногда даже ставя Гоголя в неловкое положение обсуждением его же за столом. Но не сказать, чтобы он как-то злился. Он был рад, что Рюноскэ узнает его немного лучше, пусть и через папу. - И когда ты уходишь? – спрашивает Марат. - В шесть. – Гоголь наливает себе чай. - Так скоро? - - А чего тянуть? - Нужно же доехать до электричек, купить билет, еще помотаться в ней дохрена времени, чтобы к вечеру добраться до нужного места… Все это так муторно. Папа ничего не отвечает, и Гоголь уходит к себе в комнату. Хотелось занять себя чем-то до шести. Еще полтора часа. Точнее, час. Нужно же пораньше выйти. Поиграть не успеет, разве что попереписываться с кем-нибудь. От нечего делать, Коля открыл ютуб. Как там говорили? Иркутск? Коля дает второй шанс давно заброшенному шоу. Час пролетел как-то совсем незаметно, в кринже и непонимании, как такое может нравится. И ведь куча просмотров, миллионы, просто миллионы! На такой… хуйне. Но, быть откровенным, время шоу убивало знатно. Гоголь даже начал волноваться, а не опоздает ли? Он начинает собираться. - Давай помогу. – протягивает руку Акутагаве Гоголь, чтобы тот смог подняться на крышу. Небо темное, едва светлеющее на западе, над головой пара особо ярких звезд. Они не знали, куда приехали. Но приехали в глушь. Сырые гнилые домики, серые многоэтажки без лифтов. Казалось, они приехали куда-то в деревню, хотя казалось бы, всего час от города. - Тут неплохо. – говорит Рюноскэ, подойдя к краю и опершись на заграждение. – Тихо. Но холодно. – Акутагава отстраняется, чтобы, ежась, зарыться носом в воротник. Гоголь ставит на пол рюкзак, рядом ложится гитара. Немного поискав, альфа достает две бутылки из взятого пледа. - Вот. – протягивает он одну из них Акутагаве. – Согрейся немного. - - Споить меня решил? – Рюноскэ берет бутылку. – Откуда у тебя? - - У Феди взял. – Гоголь открывает свою бутылку. - Я должен был догадаться. – хмыкнут Акутагава. И после одного глотка сильно закашлялся. – Что это за дрянь? - Гоголь пожимает плечами. - Понятия не имею. - Акутагава хмелеет после трети бутылки. Это было хорошо видно: он раскрепощался, был уже не холодным, как обычно, более эмоциональным. Коля видел это: Акутагава сидел прямо возле него. - Сыграй мне что-нибудь. – просит Акутагава мягким, практически пьяным голосом. От его просьбы по телу проходят мурашки. Никогда еще голос Аку не был таким… Нежным? Гоголь берет в руки гитару. - Я разучил кое-что для тебя. – говорит с улыбкой он. Акутагава вновь отхлебывает. Звучит риф. Рюноскэ тут же меняется в лице. Удивление, смешанное с радостью, воодушевление, он наклоняется практически вплотную к лицу Гоголя, обдает щеку горячим дыханием. - Коллизия! – радостно говорит он, тут же поднимается. - Я совсем пропащий… Как будто я ненастоящий! – начинает петь он. Гоголь поражен. - Как только станешь послабей, меня позови! - пьяный Акутагава был так свободен, открыт. Как будто сейчас можно все, абсолютно все. Казалось бы легкость Акутагавы передается и Гоголю, он трепещет, старается не сбить ритм, слушая чистое пение и впитывая его в себя как губку. Со словами, громкими, выходила боль и тревога, смешивалась с воздухом, отправляясь куда-то в небеса. Гоголь не знал, что Рюноскэ хочет заплакать, но все кричит и кричит строчки. И пусть их погонят, пусть их пошлют. Омега легко смеется, раскинув руки, крутится. Коля и может только наблюдать. Казалось, их связывает сейчас тонкая крепкая нить. Что-то было в этом… Интимное. Что-то, что есть только для них. Для их душ, ни для чьих больше. Это будет еще одним маленьким секретом для них. - Это потрясающе, Коль. – Акутагава плюхается снова возле него, все еще с улыбкой на лице. – Спасибо. - Гоголь млеет. - Пожалуйста. – он снова открывает свою бутылку. – Как же тебя развезло.- - Я не умею пить. – честно признается он. – Пробовал один раз, но дома меня отпиздили. – Акутагава говорит это легко, как будто так и должно быть. – Холодно… - Коля без лишних слов достает плед, тяжелый, махровый – и пусть запачкается в пыли и грязи крыши -, укрывает их обоих. Акутагава садится ближе, чтобы не нарочно коснуться пальцами ладони Гоголя, положить голову ему на плечо. Коля рвано выдыхает. Так близко они были только когда Акутагава плакал, вжимаясь в Колю, но тогда было механическое. Должное. А теперь нечто более личное, что заставляет сердце забиться еще чаще. - У тебя строгие родители? – тихо спрашивает Коля, осторожно. Раньше бы его наградили лишь хмурым взглядом, а сейчас можно было узнать омегу получше. Наверное… - Можно и так сказать. – отвечает Акутагава. Ведет ладонью вниз, чтобы коснуться пальцев альфы. Гоголь замирает, берет руку Акутагавы в свою, чтобы переплестись пальцами. - Тогда как они тебя отпустили? – ладонь Акутагавы холодная, ужасно. Коля подносит ее к губам, чтобы попробовать согреть дыханием. Накрывает второй ладонью, чтобы тепло не так быстро смешивалось с ледяным воздухом. - Честно? – спрашивает Акутагава, поднимая взгляд на Колю. Тот робко кивает. – Только обещай, что никому не расскажешь. - - Никому. Честно. – обещает Гоголь. Акутагава немного молчит. - Родителям плевать на меня. – неожиданно сухо сказал он, смотря куда-то вперед, на тусклую звездочку на горизонте. – Папе уж точно. Я был незапланированным ребенком, мой отец пробыл с нами всего три года, потом бросил, не вынеся характера моего папаши. Истеричная сука… - шипит Аку и сильнее сжимает ладонь Гоголя. Коля ласково поглаживает его большим пальцем. – Меня никогда не ждут дома. И всегда недовольны, когда я прихожу. - - Поэтому ты мотаешься по улицам в одиннадцать вечера с разряженным телефоном? – спрашивает Гоголь и Акутагава кивает. - Дома ужасно. Не помыл посуду? По башке. Не убрался в квартире в нужное время? Пощечина. Принес четверку? За волосы и на кровать. Уже не говоря о бесчисленном оре за мелкие проступки… - Гоголь слушал это, не веря своим ушам. - Мне жаль… - тихо говорит он. Акутагава всхлипывает. - Я не знаю, за что со мной так. Я вечно хочу угодить. Это знаешь, как отношения между маньяком и жертвой. И все эти… эмоциональные качели. То на меня внимание не обращают, а на следующий день выворачивают рюкзак, проверяет телефон и не дай бог там какое-то приложение установлено. - - Поэтому у тебя нет соцсетей и общаешься только через смски… - теперь все складывалось в единую картину. Акутагава кивнул. - Я устал так жить. Я не понимаю, что мешало отцу забрать меня с собой, он же мог это сделать! Органы опеки встали бы на его сторону! А я остался с… Ним. – По лицу Акутагавы бегут тихие слезы. Он вновь всхлипывает, прижимаясь к Гоголю. Тот обнимает его, с сожалением разорвав связь между ладонями, прижимает к себе. - А твой нынешний отец? Он такой же? - - Ему все равно. Он позволяет папе делать все, что тому вздумается. Заделал мне младшего брата только и все… - Рюноскэ прижимается доверчиво. Гоголь посильнее укутывает его пледом. – Ацуши… Плаксивый спиногрыз. Знаешь, что он сделал? Этот придурок решил, что идея выдрать мне брови восковыми полосками папы пока я сплю замечательная! Теперь у меня нихуя не растет. Я просто… Урод! – Акутагава трясется от плача. - Ты не урод, Рю. Ты просто особенный. – нежно говорит Гоголь и сам верит в эти слова. В отличие от начала года он теперь правда убежден в особенной красоте омеги. - Ты так говоришь, чтобы меня успокоить. – говорит омега. – Я просто хочу жить нормально, а не так, как сейчас. Почему так выходит? Почему залюбленный уродец может позволить себе плакать, что ему не купили новую игрушку, а я боюсь даже еды взять с кухни? Почему ему все, а мне, ну… Огрызки в лучшем случае. Потому что он желанный ребенок. А я так, жертва неудавшегося аборта. – отвечает на свой же вопрос Акутагава. Гоголь немного отстраняет его от себя, заглядывает в бездонные мокрые глаза. - Эй.. – он стирает слезы со щек. – Твоя жизнь ужасна. Но есть я. Ко мне всегда можешь прийти, мой папа только рад тебя видеть. Не мерзни по ночам, заходи к нам после школы, будем дольше проводить время. С нами будет лучше, обещаю тебе. - - Сгладишь мой досуг?.. – с грустной надеждой спрашивает Рюноскэ. Гоголь улыбается. - Конечно. И никаких уборок в нужное время, никаких шпыняний по поводу немытой посуды, спокойная обстановка, чтобы сделать домашку. Никаких спиногрызов. Только ты, я и стряпня папы. - Акутагава поддается вперед, чтобы обнять альфу за шею. - Спасибо… - тихо говорит он. – Правда, спасибо. Ты делаешь так много для меня. Я чувствую себя неловко. - - Друзья ведь и должны помогать, разве нет? - - Да… Друзья. - Это слово кольнуло обоих. Утерев слезы, Рюноскэ сделал глубокий глоток из бутылки. Закашлялся. - Ладно, лирика… - завершает он свой рассказ. – Сыграешь еще что-нибудь? - - Конечно. – Гоголь снова взял в руки гитару.