Милая трагедия

Голова какая-то мутная. Тело тяжелое. Коля вытянул ладони вперед. Еще и руки дрожат… Он лег на парту, посмотрел на доску. Буквы расплывались, лишь с усилием собираясь в единую кучку. Коля выдыхает. Он так утомился за выходные, что даже не смог выспаться: снилась какая-то откровенная бурда. Но стоило вспомнить улыбку Акутагавы, его непринужденный танец под знакомые песни, его холодные как лед руки, его восторг от месяца в безоблачном небе, как все неприятные моменты после казались чем-то пустым. Коля бы все отдал за такую посиделку. И пусть потом будут еще одни бессонные ночи. Плевать. Он хотел, чтобы Рюноскэ прижимался снова и снова, смотрел живыми глазами, заглядывая прямо в трепещущую душу. Коля улыбнулся. Правда, никто не обратил внимание на эту улыбку: Гоголь всегда был весел. На нем всегда была улыбка. Глупая, пустая, бессознательная. Но как только речь заходила об Рюноскэ, она превращалась в удивительно нежную, мечтательную. Ее чувственность сложно было не заметить. Взгляд из теплых воспоминаний переключился на вполне реального Рюноскэ. Успевает записать все, что диктует быстрый учитель, выглядит ужасно сосредоточенным. Наверное, он так же делает уроки. Но Коля не представлял, как при таком уровне жизни можно было вообще что-то выучить. В спокойной-то обстановке хер че поймешь, а тут… Коля одарил Акутагаву легкой улыбкой, когда тот посмотрел на него. Рюноскэ никак не отреагировал в ответ, возвращаясь вниманием к доске. Гоголь вздохнул. Даже несмотря на ночные откровения, Акутагава практически не изменился. Такой же холодный. Такой же серьезный. Но Гоголь знал, что что-то между ними поменялось. Он это нутром чувствовал, но вот что поменялось, он предположить не мог. Коля закрывает глаза. Они горят, жгут, но Гоголь списывает все на усталость. Такое же бывает, когда всю ночь проводишь в игре или за уроками, или еще за чем-нибудь… Тяжелый сон медленно подступает к разуму. Коля едва может разлепить глаза, чтобы не уснуть. Мутно. На звонке Акутагава потормошил Гоголя по спине. - Не выспался? – спрашивает он. Коля кивает. - Да, наверно. – говорит он и поднимается, шатаясь. Перед глазами все плывет, разговаривать тяжелее, чем предполагалось. Акутагава хмурится, жестом подзывая к себе. Коля перегнулся через парту. Холодная ладонь касается лба, и это хорошо, невероятно хорошо. Коля закрывает в блаженстве глаза и искренне расстраивается, когда Рюноскэ отнимает руку. Остается потрясающее послевкусие. - Ты весь горишь. – говорит Рюноскэ. – Тебе нужно домой. – в голосе промелькнуло волнение. - Брось, я просто плохо спал. – отмахивается Гоголь, собирая свои вещи. - Какой резон мне лгать тебе? – голос колючий. Коля поднимает голову и ежится от особенно холодного взгляда. - Даже если и так. – сдается Гоголь. – Меня некому забрать. Мой папа уехал утром к своим родителям на другой конец города. - - Не пойдем к медбрату. Обойдем охранника. – неожиданно предлагает Акутагава. – Просто сбежим с уроков. - - Это я слышу от ярого отличника? – тихо смеется Гоголь, а потом замирает. – Ты хочешь пойти со мной? - - А куда ты без меня? – хмыкает Рюноскэ. Он делает тон специально шутливым, чтобы Гоголь не понял, что вопрос прозвучал искренне. Коля сияет. - Ну ради такого я хоть в другой город сбегу! – воодушевленно говорит он. - Тебе бы сначала до дома дойти. – хмыкает Акутагава. Гоголь ничего не отвечает, закидывая рюкзак на плечо. - Куда намылились? – догоняет их на лестнице Пушкин. – В столовку? - - Ты в своем репертуаре. – смеется Коля. – Нет, мы уходим с уроков. - - Сбегаете? – Саша смотрит на Акутагаву. Его тон становится возмущенным. – Ты знаешь, что друзей на омег не меняют? - - У него жар, идиот. – грубо говорит Рюноскэ. – Если хочешь, сам проводи его. Он не дойдет один. - В этот момент возникает волнение. Нет, нет, какой Пушкин, он совсем не хотел идти с Сашей. Это, конечно, будет очень весело, но сердце лежало именно к омеге. Не часто о нем так заботились. - Я… Ну… - тянет Пушкин. – Нет. Если дед узнает, что я сбежал с уроков, будет трепка. - - Вот и все. – говорит Акутагава. Пушкин расстроенно уходит к Ване с Федей, надеясь, что сможет хоть как-то поддержать интеллектуальную беседу. Хотя можно было поступить как Ваня: слушать монолог Достоевского, хлопать глазами и откровенно ничего не понимать, спрашивая уточняющие вопросы на хотя бы какие-то знакомые термины. У Гоголь камень с плеч свалился, когда ушел Пушкин. Никогда бы не подумал, что однажды будет рад, что лучший друг не смог быть с ним рядом. Друзей на омег не меняют, да?.. Лестница стала настоящим испытанием. Гоголь держался за перила, голова кружилась, но он преодолевал ступеньку за ступенькой, надеясь не споткнуться и не полететь кубарем вниз. Благо был всего второй этаж. - Слушай… Если твои узнают, что ты сбежал с уроков, тебе же влетит по полной, да? – спрашивает Гоголь, уже с ужасом представляя последствия героического поступка Рюноскэ. - Не прилетит за это, прилетит за что-то другое. Моему папе только повод дай, швырнет чем-то за то, что не так посмотрел. – хмыкает Акутагава. Гоголь помнит его слезы. А сейчас он говорит это прямо, спокойно. Наверное, тяжело вот так вот постоянно сдерживать эмоции. Коля больше не продолжает тему. Идет в раздевалку, пытаясь хаотично придумать причину, чтобы объяснить свой уход охраннику. На радость обоих, пост был пуст. На улице Акутагава взял Гоголя за руку. Коля пытается вставить ключ в замочную скважину. Руки дрожат, ничего не выходит. Он тяжело дышит. Понимая, что у Гоголя ничего не выйдет, Акутагава взял все в свои руки. Открыл замок сам, прошел в квартиру только после альфы, закрывая дверь. Тот делает все медленно, едва развязывает шнурки и чувствует себя очень неловко перед омегой. Будто «потерял лицо». А тот, как только разулся и снял пуховик, ушел на кухню. - Где у тебя градусник? – Акутагава хозяйничает как у себя дома, ставит чайник. - В дверце холодильника. – ослабленно говорит Гоголь и уходит к себе, чтобы повесить пальто на вешалку. Акутагава вскоре приходит к нему, протягивает градусник, уже на готове держа парацетамол и кружку воды. - Да ладно, максимум 37 будет. – отмахивается альфа. Но цифра было далеко не 37. - 38.5 – немного злобно от волнения говорит Акутагава. – Тебя какой черт дернул в школу приходить, придурок? - Гоголь удивленно хлопает глазами. - Я же вроде нормально себя чувствовал. - Рюноскэ трет переносицу. - Ты еле до дома дошел. – Акутагава протягивает таблетки. – Пей. - Коля куксится, но все же выпивает таблетку и откидывается на кровать. - Это из-за прогулки… - тихо говорит Акутагава, а Гоголь лишь расслабленно улыбается. - Да, из-за нее. Но я ни о чем не жалею! - - Ты слег. – Акутагава глубоко вздыхает. – Я чувствую себя виноватым. – он садится на край постели возле альфы. - Ну и дурак. Это была лучшая прогулка в моей жизни. – Гоголь даже не обманывает. Конечно, гулять с друзьями это тоже круто, но чтобы сидеть вот так, в холоде, греясь друг о друга… Это было волшебно. Рюноскэ горько хмыкает. Неожиданно Коля меняет позу, ложится на колени к омеге, смотрит на него снизу вверх. - Тебе бы домой пойти, а то заражу еще. – в противоречие своим действиям произносит Коля. Акутагава встает в ступор, а потом осторожно кладет ладонь на голову Гоголя. - Ты же знаешь, мне нечего там делать. – его голос становится тихим. - Но у тебя и так кашель. Если усугубится? Он у тебя просто не проходит… - выдыхает Гоголь с искренним волнением. - У меня туберкулез. – неожиданно говорит Рюноскэ и смотрит на опешившего Гоголя. – Успокойся, закрытая форма. - - Тогда тебе тем более нельзя со мной находится. - Акутагава махнул рукой. - Не страшно. Мне все равно дают какое-то экспериментальное лечение. Если я заболею, отцу только на руку будет. - - А я? Я волноваться буду. – Коля протягивает руку, чтобы коснуться кончиками пальцев лица омеги. Он уверен, что видел проблеск легкой улыбки. По крайней мере выражение лица Акутагавы стало более расслабленное. - Не стоит. Со мной все будет хорошо. – ладонь проводит по лбу альфы, и Гоголь закрывает глаза. - У тебя руки всегда такие холодные. Как будто у лягушки. – говорит Коля. – Лягушонок. - - Странное прозвище. – мягко отвечает Акутагава. Гоголь поворачивается на бок, чтобы уткнуться носом в живот омеги, скрытый под одеждой. Хотя как живот, так, кости, наверное. Руки крепко обнимают Акутагаву за талию, и тот теряет дар речи. Осторожно гладит альфу по голове. Нерешительно тянется к резинке на пучке, развязывает, чтобы белоснежные волосы заструились по коленям вниз, на пол. Им можно было петь дифирамбы, однако Акутагава лишь восхищенно выдохнул, пропуская шелк между пальцев. - Почему ты их завязываешь? - - Они мешаются. – буркнул в одежду Гоголь и обнял Рюноскэ сильнее. Акутагава забывшись гладит чужие волосы. Коля слышит как омега рвано дышит, сам же втягивает воздух, чтобы прочувствовать запах Акутагавы. Скрытый под одеждой аромат Коля не ощутил. Расстроился. - Там чайник вскипел… - неуверенно говорит Акутагава. - Не уходи… - просит Коля. – С тобой так хорошо. - Сердце обоих на секунду замерло. Коля будто вернулся на крышу, вновь появилось это ощущение интимности. Только с Акутагавой он мог это прочувствовать в полной мере, только он вызывал такую бурю эмоций и в тоже время бесконечное спокойствие. Коля вздохнул и закрыл глаза. Ласковые поглаживания успокаивали, расслабляли. Он начал засыпать. «Ты не собираешься спать?» Прошла уже неделя, как Гоголь довольно-таки сильно заболел. О школе в ближайшее время речи идти не могло, и хотя он не видел Акутагаву в живую, он мог с ним переписываться. Это немного компенсировало недостаток лицезрения Рюноскэ в реальной жизни. «Нет. Не думаю. Наверное. Не знаю» На часах было уж три ночи. Акутагава часто сидел ночами, и Гоголь чувствовал за это неимоверную вину. Все-таки, переписывался-то он один с Рюноскэ. Правда, тот всегда унимал волнение, говорил, что и так сидит ночами, ведь только в это время его не трогают. Коля верил. Как там Акутагава сказал? Ему нет резона врать. Да, как-то так. С некоторых пор его сообщения стали прерывистыми, короткими. Как будто в начале их «дружбы», перед прогулкой, тогда Акутагава был совсем неразговорчив. А сейчас у них и темы для разговора появились, и омега немного открылся… «Я тебя отвлекаю?» «Нет» Вопрос заставляет насторожиться. И растеряться. Вытягивать из него причину? Ничего не ответить? Гоголь закусил губу. Только он хотел написать что-то нейтральное, как Акутагава раскладывает все по полочкам. «Мне плохо» Все так же коротко. Но уже более информативно. И волнительно. Коля даже садится на постели, закашлявшись. «Что случилось? Опять родители?» Гоголь ждет сообщение с придыханием, и кажется, что проходит вечность. «Нет, просто… Плохо. Трясет всего. Не могу успокоится» Коля хмурится. Он не раздумывает долго, набирает номер, звонит. - Ты сдурел? – «приветствует» Колю Акутагава заплаканным голосом. Всхлипывает в трубку, стараясь сделать голос уверенным. – Три ночи. - Душа болезненно сжимается. Тело будто перенимает плохое состояние омеги, Гоголь рвано дышит, вновь кашляет. - Я не думаю, что перепиской смогу поддержать тебя. – приглушенно говорит Гоголь, вновь откинувшись на подушки. - А что ты можешь сделать? – скептически, даже раздраженно говорит Акутагава, отчего губы Гоголя поджимаются. Действительно, что?.. Он даже не видел его. - Мне страшно, Коль… - неожиданно между всхлипами признается Акутагава. Гоголя озаряет. Они же уже проходили через такое. - Дыши. – вспоминает слова медбрата Коля, - На четыре раза, помнишь? - - Да не могу я дышать! – агрессивно отвечает Рюноскэ. Заходится в плаче. Гоголь не знает, что делать. Ощущение полной беспомощности. Он хочет быть с ним, сорваться, приехать, чтобы прижать к своей груди и никогда больше не отпускать. Стереть его слезы, сделать так, чтобы он никогда не плакал. Никогда-никогда. - Тогда… - тянет Коля. – Давай отвлечем тебя. – предлагает он, слушая рыдания. - К-как? – спрашивает Акутагава. Действительно, как?.. - Давай я тебе почитаю. – предлагает Гоголь. – Может, ты сосредоточишься на моем голосе и тебе станет легче. – Коля ободряюще улыбается, как будто эта улыбка может передаться через телефон. - Д-давай попробуем… - Гоголь тут же поднимается. - Что тебе почитать? У меня есть какие-то романы, классика, Кинг, Лавкрафт… - - Можно Лавкрафта? – спрашивает Рюноскэ, и Коля тут же берет книгу в руки. - Конечно. – Гоголь возвращается на постель. Открывает на самом начале. Прокашливается и начинает сиплым голосом читать. – Запомните раз и навсегда: никакого зримого кошмара я в тот момент перед собой не увидел… - Коля читает через расплывающиеся строчки, тихо, едва привыкнув к свету рядом стоящей лампы. Старается с легким выражением. Всхлипы прекращаются, лишь рваные вдохи, частое дыхание успокаивающегося организма. А спустя две трети рассказа и они смолкают, оставляя Гоголя наедине с тишиной. - Рю?.. – говорит он в трубку, но не слышит ответа. – Лягушонок? - Его уже не слышат. Никаких посторонних звуков. Коля улыбается, откладывает книгу и, сбросив трубку, выключает свет.