Милая трагедия

- Повышаю. – шепчет Гоголь. Пушкин цыкнул. - Ну ты и гнида… Сдаюсь. – скидывает карты Пушкин, недовольно надувшись. - Вы в курсе, что в игре по телефону не обязательно произносить ходы? – поворачивается Гончаров. – Повышаю. - Пушкин ехидно смеется на то, как ловко переобулся Ваня. Гоголь мнется. - Скидывай. – шепчет Акутагава, смотря на карты Гоголя. – У тебя нет шансов. - - Не дизмораль меня. Повышаю. – перечит Коля. Карты вскрываются. Коля чуть ли не хлопает по парте рукой. - Ебаный рот этого казино. – шипит он, под смех Гончарова и Пушкина. - А я говорил сбрасывай. – жмет плечами Рюноскэ. - Всегда ты против меня. – Коля выпячивает нижнюю губу. – Давайте еще раз? - Ваня с Сашей кивают. Начинается новая игра. Акутагава ложится на парту, лицом к Гоголю. Вздыхает, закрыв глаза. Гоголь бросает короткий взгляд. Акутагава редко позволял себе вот так вот отдыхать на уроке, скорее он смотрел что-то или просто рисовал на полях тетради. Иногда учился. Ему ничего не говорили, грех было дернуть отличника с фразой «тебе не интересно?». Не интересно, скучно, он уже все знает. Глубоко вздыхает. - Тебе плохо? – спрашивает Гоголь, оторвавшись от игры и наклонившись к Акутагаве. - Нет. – говорит тот, немного морщась. – Просто голова разболелась. - Коля понимающе кивнул и возвратился к своему увлекательному занятию. Дыхание Рюноскэ постепенно стало более тяжелым. – И все же? – шепчет Коля, тонко учуяв смену состояния омеги. - Нет, все хорошо. – выдыхает Рюноскэ, посмотрев на Колю. Взгляд мутный, но Гоголь верит. Знает: если Рюноскэ будет плохо, он обязательно это скажет. Все-таки, он показал, что пусть и хрупко, но доверяет альфе. После звонка в коридоре Гоголь потягивается, устало опирается на стену. До конца всех уроков не так много времени, можно было предложить Рюноскэ посидеть у него дома, без репетиторства, просто так. Посмотреть что-нибудь, пожевать нечто вкусное. Посидеть в обнимку. Гоголь переводит взгляд на Рюноске, стоящего неподалеку и рассматривающего что-то в телефоне. Мягко улыбнулся, думая, как бы было здорово воплотить мечты в реальность. Акутагава смотрит в ответ на Гоголя, убирает телефон и подходит, неожиданно утыкаясь в плечо Коли лбом. Гоголь удивленно хлопает глазами, а потом приобнимает омегу за плечи. Тот стискивает одежду на груди альфы пальцами. - Все в порядке? – спрашивает Коля. Рюноскэ не был из тех, кто просто проявит «слабость» и проявит внимание на людях. Но, видимо, Коля просто ошибался. - Ты вкусно пахнешь. – неожиданно произносит Рюноскэ и прижимается сильнее, поставив Гоголя в ступор. - С-спасибо?.. – произносит он. В нос мягко забирается запах мокрой древесины, и Коля ошарашенно отдирает от себя Акутагаву. Тот хмурится, отворачивает голову. На его щеках бледный румянец. - Пойдем-ка. – Гоголь берет его за руку и спешит скрыться от чужих глаз. Под лестницей место занято, оставалась только излюбленная раздевалка, точнее последняя скамейка, стоящая за плотными рядами чужих курток. На удивление, это место было свободно. Акутагава сидит безучастно, будто бы обиделся на резкое отстраненность Гоголя, который «не пожелал» подпускать к себе. Но сам Коля в извинение вновь обнимает омегу. - Может, к Никите? - - Снова… - тихо хмыкает Акутагава. – Мне ничем не помогут. - - А подавители? – мягко спрашивает Коля. Акутагава мотает головой. - У меня аллергия… Иронично, правда? - Гоголь жалостливо сводит брови и притягивает омегу к себе, делая объятие крепче. Он старается делать все осторожно, чтобы Рюноскэ не подумал ничего лишнего. - Наверное, я должен прогнать тебя… - нерешительно произносит Акутагава, но Коля лишь гладит по голове. - Почему? – Гоголь вздыхает. – Это потому, что я альфа, а ты в таком положении? И мы пубертатные подростки, которые не умеют скрывать свои желания? - Рюноскэ неуверенно кивнул. Коля мягко улыбнулся. - Я не чувствую запахов ни омег, ни альф. – произносит Гоголь. Акутагава поднимает на него взгляд. - Совсем? Как ты тогда узнал… - Рюноскэ разговаривает тихо, наверное, без охоты, чтобы их вообще услышали. Пусть и никого вокруг не было. - Ну… Как объяснить… - начинает Коля. – Я не чувствую обычно ничего. Особенность такая. Но если запах омеги усиливается, в течку, например, я могу что-то ощутить. – Гоголь немного крепче обнимает Акутагаву. – Считай, сейчас я чувствую тебя так, как обычно чувствуют тебя другие. - Рюноскэ утыкается в одежду Гоголя, делает глубокий вдох. - А ты ярко пахнешь. – расслаблено отвечает Акутагава. – Инжиром. Я так люблю инжир… - Коля улыбается. Немного отстранив Рюноскэ, он хлопает себя по коленям. Думает, что его за такое просто пошлют и посчитают придурком, который пользуется положением и про особенность все выдумал, однако Акутагава принимает предложение и садится к Коле на колени. Так близко, ужасно близко. Аромат такой слабый-слабый, но такой успокаивающий. Гоголь выдыхает. - Ничего не чувствовал? – продолжает тему Акутагава. – Наверное, к лучшему, я не особо хорошо пахну… - - А мне нравится. – Гоголь улыбается, чтобы приободрить омегу. А потом мнется, не решаясь просить об маленьком одолжении. – А можно я тебя… Ближе. – едва слышно спрашивает он, боясь, что его как-то не так поймут. Рюноскэ лишь кивает. Восхищенный Коля тянется, чтобы провести кончиком носа по шее омеги снизу вверх, вдохнуть аромат. Восхищенно выдыхает, обдав теплом нежную кожу омеги. Тот дрожит, сжимает плечи альфы, его лицо захватывает смущение. Тело рядом с альфой расслабляется, мысли туманят разум, Рюноскэ даже на секунду забывает, где они находятся. А Коля даже не думает отстраняться. Утыкается в шею, дышит так глубоко, насколько возможно, пытаясь насладиться всем сполна. От запаха кружит голову, он распространяется по телу, заполняет легкие, впитывается в одежду. Слабый для Коли, он кажется есть везде. Другие, наверное, тоже это чувствуют, в груди даже кольнула ревность: Коля эгоцентрично хотел, чтобы аромат чувствовал только он и никто больше. Мысль засела в подкорке, съест, но позже, когда Коля будет один. Сейчас он смакует, наслаждается. В душе разгорается пламя от такого слабого-слабого благоухания, появляется навязчивая идея осторожно прикоснуться губами к такой нежной коже, спустившись чуть ниже, на плечо. Коля трепещет. Это не было похоже на животное возбуждение, так, тихое волнение, сжимающее все нутро, рвущееся наружу, чтобы хоть немного смягчить участь омеги… - Коль… - тихо шепчет Акутагава. – Мне нужно папе написать… - Рюноскэ говорит это с жалостью. Коля едва отрывается от мгновенно понравившегося занятия и отклоняясь немного назад, чтобы Акутагава смог достать телефон. Но потом вновь притягивает к себе, утыкаясь в одежду на плече Рюноскэ. - Я никогда раньше не был так близок с омегой. – признается Коля, правда, не понимая, зачем. Хочет смутить Акутагаву? «Порадовать»? Насторожить? В любом случае эти слова были сказаны со слабой нежностью. Рюноскэ склоняется, опираясь на Колю, пишет что-то в телефон. Ненароком взгляд падает на экран. «Сам езжай, не маленький» Сообщение короткое, но, черт, какое же оно объемное. Гоголь хмурится. С одной стороны, эти слова вызывали гневное негодование, ведь «как так можно обращаться с сыном???», но с другой, если посмотреть на всю ситуацию в целом, то от этого мужчины можно было и не ждать другого ответа. Акутагава вздохнул, но напечатал ответ. «Ты же не хочешь, чтобы тебя посчитали плохом папой, раз ты не хочешь забирать меня со школы?» Коля удивляется их отношениям. Такие сухие, безжизненные, лишенные любви, по крайней мере со стороны папы точно. «Сейчас приеду» Согласился только после сомнительного давления? - Он зависим от чужого мнения. – вздыхает Рюноскэ, прекрасно зная, что Гоголь все прочитал. – Да еще и манипулятор. Сколько раз уже демонстративно пытался покончить с собой. Первые разы это пугало, а теперь… Я просто знаю, что он этого не сделает. Хотя на вид всегда кажется ужасно спокойным и рассудительным. – рассказывает Рюноскэ, пока Гоголь крепко держит его за талию. - Истерик? – спрашивает Гоголь. Акутагава хмыкает. - Точнее слова и не придумать. – он вздыхает. – Он будет здесь минут через пять. Может, чуть больше, может чуть меньше. В любом случае скоро. Ты можешь на урок пойти… - - До конца перемены еще десять минут. Я подожду с тобой. – Коля произносит это мягко, нетребовательно. Все же последнее слово за Акутагавой, и если тот снова попросит, а если еще будет настаивать на этом, Гоголь уйдет. С грустью, но уйдет. Но Рюноскэ ничего не говорит. Он позволяет дальше себя обнимать, продолжает сидеть на затекших коленях, прикрыв глаза, от волнения тяжело вздыхая. Коля не знает как помочь. Просто давать дальше чувствовать запах? Или омегам может быть плохо от такого длительного контакта? Гоголь с переживанием думает о том, что они сейчас в школе занимаются каким-то непотребством. А как могло показаться иначе? Простому ученику, учителю или заму было бы негодующе видеть картину, как течный омега сидит на коленях даже не своего альфы. Это вызвало бы уйму возмущения. Однако до самого конца их никто и не заметил. Может, это запах Акутагавы так отпугивал. Или не распространялся далеко. А может вообще нельзя было понять, откуда доносится этот аромат. В любом случае, Гоголь отпустил Рюноскэ только тогда, когда тот увидел своего родителя. Гоголь следует за ним, чтобы в глаза посмотреть этому истязателю. А он мил с первого взгляда. Улыбнулся, но Коля не ответил приветливо ответной улыбкой. Лишь фыркнул. - Пока, Рю. – говорит он, на прощание обняв омегу. Акутагава прижимается в ответ, безмолвно просит не покидать его, не оставлять наедине с папой, но что может сделать Коля? Наверное, надо было отказаться от помощи и самому довезти Акутагаву до дома. Но он бы не доехал… Гоголь уходит только тогда, когда Рюноскэ пропадает из вида стеклянного проема в двери и прется на урок, не думая, что он сейчас насквозь пропитан Акутагавой. На ужин Гоголь плетется задумчивый, снова и снова проигрывая в голове эту маленькую, но такую нежную историю. Всю дорогу до дома он старался сохранить хотя бы крупицы чудесного запаха, зарывался в высокий воротник свитера под теплым пуховиком, дышал тканью, все еще едва заметно пахнущую омегой. Гоголь ловил каждый момент, но аромат все слабел и слабел. Коля запахивается сильнее, завязывает капюшон, чтобы скрыть воротник, надеется, что дома сможет вновь подышать сырой древесиной. Надежды растворялась в мыслях, как аромат – в воздухе. Это было печально. На ужине он все так же был задумчив. Только появился на пороге кухни, как Марат нахмурился и подошел к сыну. - Коля, почему от тебя пахнет омегой? – строго спросил он. – Ты где шлялся? - - Нигде я не шлялся. – буркнул в ответ Коля. – У Рю просто течка началась… - его слова перебивают. - Ты трахался с ним?! – тон негодующий, в глазах читается едва начинающий разгораться гнев. - Нет. – твердо говорит Гоголь. – Мы просто сидели с ним близко. - - Да, знаю я такое. Когда курят, то дым на тебя, алкашка, значит облили, запах омеги, рядом посидел. – возмущается Марат, всплеснув руками. – Скажи честно, Коль. - - Да не спал я с ним! – уже начинает раздражаться Гоголь. – Ничего не было! - Марат поджимает губы. Причин не верить сыну не было. - Ладно. Садись есть. – говорит омега, но Гоголь не садится за стол. - Я не голоден. – отвечает Коля, плетясь в свою комнату. - Как не голоден? Ты сколько в школе был с одними бутербродами? - - Ой, пап. – Гоголь морщится, всем видом показывая не тревожить его. И его отпускают в комнату. Коля не раздеваясь плюхается на кровать. Прикрывает глаза, чтобы снова уткнуться в свитер. Ничего. Гоголь хочет удручающе взвыть. Все, что он имел – это лишь покалывающее чувство в носу, и то непонятно было, то ли это холод и ветер с улицы, то ли все-таки остатки маленькой посиделки. Полное разочарование. Чтобы хоть как-то занять себя и отвлечься, Коля, переодевшись, берет учебник истории, располагаясь на кровати, приглушив свет в комнате и плотно закрыв дверь, чтобы его не донимали. И так расстроен, чтобы терпеть еще донимания со стороны папы. Воспоминания немного отступают, когда буквы складываются в предложения, в какой-то момент Коля даже забывает о том, что было в школе, увлеченно изучая историю правление Ивана Грозного. Пусть все и было забито скучными датами, но никто не мешает выцеплять из учебника какие-то интересные факты, так ведь? Из сосредоточенного мыслительного процесса Колю выдергивает в реальность звонок. Думая, что это кто-то из рекламы, Коля останавливается в порыве тут же взять трубку. Звонил-то Рюноскэ. Гоголь нажал на зеленую кнопку. - Привет?.. – нерешительно спрашивает Гоголь, но в ответ получает тяжелое дыхание. – Тебе что-то нужно? - Молчание. Недолгое, но кажущееся вечностью. - Нет. – тихо отвечает Акутагава. – Я не знаю, зачем я тебе позвонил. – легкий тихий стон. – Просто хотел тебя услышать. - Гоголь прикрывает глаза. Это было так не похоже на Рюноскэ, хотя, честно, он удивлял с каждым днем все больше. Особенно, когда они оставались наедине. - Поговоришь со мной? – молебно спрашивает Акутагава, рвано дыша. - Конечно. Только о чем? – тихо спрашивает Гоголь. - Не важно. Я просто хочу тебя слышать. – конец фразы срывается в стон, кажущийся громким по телефону. Гоголь закусил губу. Точно, течка… Стоны с той стороны такие волнующие, искренние, от чего Коля может только в удовольствии закрыть глаза. - Я хочу к тебе. – произносит Гоголь. Перед его глазами будоражащая картина, как Рюноскэ ласкает себя и прижимается ухом к телефону. Это даже не было пошлым и вызывающим испанский стыд, вроде «я снимаю с тебя трусики», но таким чистым… - Я тоже хочу… - признается Рюноскэ, всхлипывая от наслаждения. – Знаешь, на моей одежде сохранился твой запах. - Возбуждение колким ощущением тянется вниз от одной фантазии раскрепощенного омеги. Или тот вновь зажимается, свернулся в клубок и удовлетворяет себя, будто скрылся от всего мира. Но он все равно не был бы развратным. Лишь нежным, чувствительным, хмурящимся на любое смущающее действие. Гоголь бы постарался ради него… - На моей тоже, как говорят. – Коля забирается рукой в штаны, проводя по стояку ладонью. Тихо стонет. – Только я не чувствую. - Воцаряется мягкая тишина, слышны только шебуршения в трубке, тихие вздохи, подавленные стоны, словно Акутагава не хотел, чтобы его услышали. Не Гоголь, семья. Коля был в этом уверен на все сто. - Знаешь, мне так нравятся твои объятия. – продолжает затуманенный Рюноскэ, и Коля сжимает свой член крепче. Можно ли было представить Акутагаву вместо кулака? - Такие теплые… - продолжает Рюноскэ, совсем сводя с ума. – Ты же обнимешь меня еще раз? – Рюноскэ звучит так неуверенно. - Конечно. – отвечает Гоголь и стонет в трубку. Дыхание тяжелое, прерывающееся. – Сколько захочешь, честно-честно. - Акутагава с другой стороны всхлипнул. Тихий, робкий, хрупкий, Гоголь возбуждается сильнее от мысли, что однажды сможет прикоснуться к этому телу губами, замечая, как оно трепещет и выгибается навстречу, чтобы получить еще ласки. Еще, и еще, и еще… Рука быстрее проходится по члену. Они сейчас были ближе, как никогда раньше. Ментально ближе. Это стирало все сомнения о том, что Акутагава, может, не так уж и доверяет. Конечно, объятия в реальности были прекрасны, но сейчас их связывало что-то большее. Более нужное. Темп становится резче. Гоголь представляет совместную с Акутагавой ночь, в которой ни Гоголь, ни Акутагава не вели себя так, как бы вели себя в реальности. На они и фантазии, верно? Иногда Коля стонет в унисон с Рюноскэ. Это было нечто из ряда вон выходящее. Настолько волнующее для души, что Гоголь не мог этого вынести. - А я знаю що ты дрочишь. – шутит он, готовясь быть посланным. Но Акутагава неожиданно тихо смеется. Этот смех… Он лучше тяжелых вздохов, сжатых сдавленных звуков. Хоть на секунду, но Рюноскэ расслабился. Сильный ком стягивает член, Гоголь шумно дышит, срываясь на легкие стоны. - Рю… - Коля хочет что-то сказать, но Акутагава становится суетливым. Это слышно по его дыханию. - Ох, черт. – испуганно выдыхает он и резко кладет трубку. Коля в непонимании, но ему хватает пары движений, чтобы излиться прямо на свою одежду. Едва дышит, откладывая мобильник в сторону. Что это сейчас было?