Милая трагедия

Гоголь смотрел в телефон. Номер набран, осталось только позвонить. Просто нажать чертову кнопку. Он не понимал, почему волнение так колет пальцы, от чего смятение в душе. Он же просто хочет предложить погулять. Как предлагал многим до этого. Сейчас, правда, это ощущалось как-то по-другому. Он хочет позвать на… Свидание? Коля выдохнул. Будем считать это просто прогулкой, да, ничего больше. Просто прогулка. Так было уже легче нажать кнопку. Гудки, неприлично долгие, с каждым гудком сердце уходило все ниже, ниже, ниже… - Да? – ответил Рюноскэ. Позади слышался плач видимо младшего брата. Голос Акутагавы был раздраженным, даже обиженным. - Слушай, Рю… - начал Гоголь, чувствуя ком в горле. – А ты хочешь прогуляться? - - Прогуляться? Сейчас? - Коля посмотрел на время, которое гласило семь вечера. - Да, через часик где-то. – кивает зачем-то Гоголь. В ответ тишина… - Да. Да, давай. – тон голоса сменился, Акутагава будто перестал нести тяжелую ношу. По крайней мере голос его стал на долю расслабленным. – Я подъеду. - - Нет. Я подъеду к тебе. - - Ох, хорошо… - голос растерянный. – Через час, да? - - Акутагава. – раздается где-то совсем близко к телефону. – Я же просил присмотреть за братом. – голос омеги спокойный, но угрожающий. Гоголь не знал, что делают с Рюноскэ, но тот болезненно взвыл. Последнее, что услышал Коля, это «Айя, пусти!!». Сердце сжалось. Но теперь появилась уверенность, что его затея с прогулкой была очень и очень нужна. Надо было выцепить Акутагаву из этого ада. Коля одевается потеплее. На улице уже давно было ужасно темно, ночью температура еще ниже, поэтому немного подумав, альфа берет свой шерстяной палантин, укладывая его в рюкзак. Ведь Акутагава вновь будет в таком дохлом пуховике. Интересно, сколько уже ему лет? Папа навряд ли давал денег обновить гардероб. Так же в рюкзак кладется полароид, ведь Коля надеется сделать хотя бы пару фотографий. Воодушевленный Коля покидает пустую квартиру, спешит на автобус, боясь опоздать к назначенному времени. Но все равно омега оказывается на остановке раньше. Благо смотрит, когда подходит транспорт. Коля из дверей зазывает Рюноскэ к себе. - Иди скорее. - Осмотревшись по сторонам, Акутагава быстро запрыгивает в раскрытые двери, тут же оказываясь в легких объятиях: все, чтобы тот не потерял равновесия. - И… куда мы? – спрашивает он. Коля загадочно улыбается. - В центр. - - Ты с ума сошел… - выдохнул Рюноскэ. – Мне дома надо сегодня быть. Я сказал на час всего. - - А какая разница? Что так тебе прилетит, что так. Зато погуляем. - Акутагава вздыхает. - Ты прав, просто… Если я не приду, я получу больше, хотя… - Рюноскэ задумывается, а потом машет рукой. – По хую. Они уже так надоели, пусть сами ебутся со своими проблемами. - В его глазах мелькнул живой огонек, загорелся авантюризм, желание сделать все назло. Правда, какая разница? Дома его все равно не любят. - А куда пойдем? У тебя есть план? - Гоголь жмет плечами. - Куда глаза глядят. – он поставил рюкзак на сиденье, достал палантин, укутывая удивленного Акутагаву. – С ним будет теплее. - - Я, наверное, выгляжу так нелепо… - Рюноскэ цепляется пальцами в ткань, немного оттягивает вниз, чтобы можно было дышать. - Немного. – улыбается Гоголь. – Зато не холодно. А то ночь на дворе, дубак ужасный. - Акутагава кивнул. - Вообще люблю зиму. Люблю холод. На холоде как-то легче. – говорит Рюноскэ, смотря в окно. - Зимой снег. Можно в снежки играть. – Коля закидывает рюкзак на плечо. - Ага, и ловить этот же снег за шиворот. – скептически хмыкает Акутагава. - Думаешь как-то пессимистично. – Гоголь встает рядом, смотрит в отражение, где кажется, будто они стоят вплотную. Акутагава жмет плечами. - Тебя снова родители шпыняли? – спрашивает Гоголь, как само собой разумеющееся: иногда Рюноскэ жаловался на тугую жизнь. Правда, не часто. - Да. – спокойно кивнул он. – Ацуши разнылся, хуй поймешь его, на пустом месте иной раз проблему создает. А кто виноват? Правильно, Рюноскэ. – он пожимает губы, качая головой. – Вот здесь мне уже этот Ацуши. – он прислонил ребро ладони под подбородок. - К черту его. – кивает Гоголь. Он наблюдает, как Акутагава берет телефон и полностью выключает его. - Чтобы не доебывались. – комментирует он, явно с охотой пустится во все тяжкие. Коля улыбается. - В городе сто лет не был. – восхищенно выдыхает Акутагава, выйдя из метро под руку с Гоголем. – Обычно меня не таскают сюда, а одному ехать как-то скучновато. - - Зимой в городе красиво. И особенно вечером. - - Да… - Акутагава смотрит на какое-то здание с синей подсветкой. Гоголь идет медленно, чтобы Рюноскэ смог осмотреть все, что его окружает. - Пойдем туда. – Акутагава указывает в сторону арки-входа в парк, обвешанной какими-то крупными лампами. Коля кивает. Их встречает коридор из висячих гирлянд, будто парящих в воздухе, золотистых, ровными рядами уходящих куда-то вдаль. Рюноскэ смотрит на все как в первый раз, пытается охватить взглядом все, что только можно. Гоголь не торопит, любуется, как в черных глазах отражаются огоньки, будто бы смотрит в звездное небо. Невероятно красивое небо. Слабая улыбка касается губ Коли, и становится ярче, когда на него переводят взгляд. - Красиво. – коротко говорит Рюноске, снова смотрит вверх. - Погоди. – Гоголь вытаскивает полароид, наводит на Рюноскэ. - Что? Нет, Коля, не надо. – искренне отнекивается Рюноскэ. – Я не люблю фотографироваться. - - Да ладно, я для себя. - – Тем более. – Рюноскэ закрывается. - Ну пожалуйста. – слезливо просит Гоголь. Акутагава вздыхает. - Ладно. Как мне… Встать, что сделать? - - Просто смотри вверх. - Мимо них проходят люди. Много людей. Одни недовольны, что «загородился» довольно-таки широкий проход, кто-то идет, с улыбкой наблюдая за парой. Но большинству все равно, лишь огибают их, чтобы случайно не попасть в кадр. Гоголь с восторгом берет получившуюся фотографию и показывает Рюноскэ. - О, Господи. – закрывает он лицо ладонью. – Убери. - - А по-моему очень мило. – Гоголь любуется проделанной работой. – Или ты так намекаешь, что я не умею фотографировать? - - Я просто нефотогеничен. – произносит Рюноскэ, и Гоголь с полуулыбкой кивает. - Значит, второе. – произносит он, но безобидно, будто просто принял этот факт. – Но фотографировать я тебя не перестану. - - И мне нельзя отказаться? – жалостливо просит Акутагава, но Гоголь лишь мотает головой. - Совершенно нет! - Рюноскэ вздыхает. Коля с улыбкой прячет фото, а потом берет оледеневшие пальцы Акутагавы, потягивая куда-то вперед. - Говорят, там где-то есть ледяные статуи. Пойдем, посмотрим? – Коля выглядит ужасно счастливым, хотя казалось бы, сделал просто фото, ничего такого… Для Гоголя это было нечто сакральное. Очень-очень личное. Акутагава едва улыбается. Это была не тень улыбки, не что-то мимолетное, а настоящая робкая улыбка, тронувшая Колю до глубины души. - Пойдем. – кивает Рюноскэ и равняется с Гоголем, замершем на месте. – Ты чего? - - Ты улыбаешься! – радостно сказал Коля. - Вовсе нет. – бурчит Акутагава, пытается отвернуться, но его лицо обхватывают ладони. - Да-да, я видел! – Гоголь сияет от счастья, заражая Рюноскэ таким же воодушевлением. Его сердце глухо пропускает пару ударов. Гоголь с такой надеждой и обожанием смотрел своими глубокими глазами с пляшущими огоньками мерцающих где-то недалеко гирлянд, что Акутагава не мог остаться равнодушным. Губы сами расплылись в улыбке, он шутливо отвернул от себя лицо Гоголя ладонью. - Все, пошли. – говорит он, идет сам куда-то вперед, будто стараясь оставить позади себя альфу, но тот быстро нагоняет Рюноскэ. Душа готова была вырваться из груди и застыть на холоде, даже сердце больно укололи вмиг нахлынувшие чувства. Их было много, очень много, они терзали, бились, пытаясь вырваться, но все, что мог сделать Гоголь, чтобы облегчить участь – это вновь взять за руку омегу, широко улыбнувшись от переплетения их пальцев. - Здесь даже на коньках катаются. Хочешь, придем сюда еще раз? – Гоголь кивает на ледяную тропу, которую все равно нужно было перейти. - Я не умею. – тихо говорит Акутагава. - Научу! – радостно говорит Гоголь, ступая на скользкую тропу. Он протягивает руки Акутагаве, и тот, недоверчиво смотря на лед, принимает помощь. Только все равно поскальзывается и падает. - Они явно хотели кого-то убить, не сделав дорожки через эту трассу. – произносит Акутагава, но едва ли недовольно, вновь поднимаясь с помощью Коли. Удивляется, почему Гоголь держится так крепко. - Тут летом велосипеды есть. – Коля подхватывает Акутагаву, который только грозится упасть, теряя равновесие. Руки крепко обнимают за талию, маленькое недоразумение заставило их прижаться друг к другу. И, поддерживая омегу, Коля все-таки помог ему пересечь препятствие. - Это круто. Я люблю велосипеды. – кивает Рюноскэ. – Повод вернутся. - - Только не без меня! – напоминает Гоголь, уже предвкушая летную поездку, еще не до конца просмаковав эту. - Я подумаю. – ради приличия ломается Акутагава. Они продолжают путь, посмотрев на карту и, поняв, что у них у обоих топографический кретинизм, пошли просто вперед, по главной излишне украшенной площади. Палатки, откуда-то тянет едой, где-то продают сувениры, застывшие до лета фонтаны с позолоченными фигурами: что блестит, сияет разноцветными огнями, сверху доносится негромкая новогодняя музыка. Недалеко виднеется высокая елка, украшенная сверху вниз кучей игрушек. Если не знать что все это пластмасса, то можно было подумать, а как эта елка вообще стоит, не склонившись под гнетом украшений. Поравнявшись с ней, Рюноскэ вновь смотрит вверх. Коля и сам задирает голову: с этого ракурса вершина елки сливалась с небом. - Огромная. – говорит Гоголь, и ему отвечают киванием. – Тут шар с твою ладонь. - Акутагава опускает взгляд, сравнивая игрушку со своей ладошкой. - Больше. – Задумчиво произносит Акутагава и, заметив, что Коля вновь навел объектив, показал рожки. Правда, в этот раз на свою фотографию он смотреть не стал. Гоголь вздохнул, думая, что уже через пять дней кончается триместр, а через неделю уже новый год. Ужасно быстро. Он смотрит на Акутагаву. Не верилось, что пришедший в класс нелюдимый парень может оказаться таким нежным омегой, восхищенно вздыхающий от одной атмосферы праздника. - Я тоже так красиво хочу отметить новый год. – неожиданно произносит Рюноскэ. – Дома, конечно, есть своя атмосфера, но.. – Акутагава осекается. - Не для тебя. – заканчивает предложение Гоголь. – Плюнь на семью, пойдем вместе куда-нибудь. Или проведем время у меня дома. В тепле и уюте. - - На что ты меня подталкиваешь. – с улыбкой хмыкает Рюноскэ. – Семью бросить… - - Но она же может тебя бросить. – пожимает плечами Гоголь. - Справедливо. - Они долго шли молча. Только сжимали ладони друг друга и рассматривали сказочный пейзаж, раскинутый в парке. Это не было неловкое молчание, оно было мягким и успокаивающим. С тем же успехом можно было просто посидеть в квартире в обнимку, но на свежем воздухе все было куда лучше. Они вышли на какую-то стороннюю тропинку. Неприметная, еле вытоптанная, было непонятно, почему они свернули сюда. Но, как говорилось, куда глаза глядят… На удивление на пути выросли массивные скульптуры. Людей не было: кто пойдет в такую глушь? Было понятно, почему никто и не мог найти такую красоту. Акутагава как ребенок отпустил Гоголя и подошел к большому оленю, прикоснувшись к поверхности ладонями. - Холодно. – констатирует он. Гоголь тихо смеется. Все вокруг было холодно. Особенно Акутагаве. Но он лишь кутался в огромный шарф, рассматривал каждое произведение искусства. - Сфотографируешь меня в свою коллекцию? - неожиданно спрашивает он, и Гоголь кивает. Наводит объектив на Рюноскэ в странной позе, улыбается, когда получает фотографию. Удивительно нелепый, по-доброму смешной. Это будет одна из самых любимых фотографий Гоголя. Он был уверен в этом. Рюноскэ вскоре возвращается к Гоголю, взяв его под руку. - Здесь скучно. – говорит он. – Пойдем посмотрим, что еще есть в центре? Там хотя бы люди, повеселее… - - Конечно.- говорит Коля, утаскивая Акутагаву обратно гулять на площадь. На обратном пути попадается ларек с кофе. Решив хоть немного согреться, Коля подходит к нему. - Какой будешь? – Коля смотрит на Рюноскэ и тут же отвечает на его немое возражение. – Я угощаю. - - Капучино с корицей. – произносит Акутагава в окно. - Два. – просит Гоголь и достает деньги. вскоре они уже обнимаются со стаканчиками, присев на заснеженную скамейку. Акутагава растерянно смотрит куда-то вперед, немного тревожно. - Что случилось? – спрашивает Коля, наклонившись к омеге. - Да я… Думаю, что меня ждет, когда я вернусь. – говорит он, волнительно вздыхая. Гоголь встает с места, оставив стаканчик на скамейке. - Да к черту все! – улыбается он, раскинув руки в стороны. – Я понимаю, что нельзя об этом не думать, и что это тяготит тебя, но посмотри вокруг, какая красота, можно иногда же на время забыться! Все равно влетит. - - Ты так говоришь, будто специально потащил меня, чтобы меня наказали. – склоняет Акутагава на бок голову. - Да как я могу, Рю? – он садится перед ним, разместив руки на его коленях. – Я наоборот хочу выдернуть тебя из всего этого пиздеца. – он встает так же неожиданно, как и садится. – И я хочу чтобы все знали, что ты достоин куда большего, чем трепка твоего папы, нытье брата и эта прогулка! И я брошу тебе под ноги безбедную жизнь, если ты этого пожелаешь! - Акутагава смеется с глупых поступков Гоголя, верит в моменте, что все так и будет, допивает кофе, так хорошо согревший сейчас. - О, вы поразили меня в самое сердце! – наигранно Коля хватается за грудь и падает в сугроб. - Ну прекрати. – говорит Рюноскэ, подходя к нему. Не чувствует подвоха, когда протягивают руку в просьбе помочь, но только он хватается за ладонь, как Гоголь утягивает его за собой в глубокую пучину пушистого снега. Смеется. - Ну ты сдурел?! – возмущается Акутагава, едва встав и отплевываясь. – Он даже у меня за шиворотом, Коля! - - Прости. – с улыбкой говорит гоголь. – Не мог отказать себе в удовольствии. - Придурок. – бурчит Акутагава и отряхивает пуховик, старается избавится от снега из-под него - приходится даже расстегнуться -, недовольно поджимает губы. Холодно… Коля поднимается следом. Где-то сбоку горит арка, над скамейкой лучше слышна музыка. Гоголь подтягивает к себе Акутагаву, обнимая его и перевернув полароид. - Улыбнись. – просит он, и Аку чисто улыбается. Щелкнул затвор. Гоголь легко трясет фотографией в воздухе, показывая после Акутагаве. Тот берет ее из пальцев Коли. - Красивая… - выдыхает он. - Забирай себе. – улыбается Гоголь. – Будет маленьким напоминанием о нашей прогулке. - - А ты? – спрашивает Рюноскэ. Гоголь достает небольшую кучку фотографий из кармана. - Когда ты только успел… - выдыхает Рюноскэ и смотрит в небо. – Наверное, пора домой… - говорит он. Гоголь берет его ладонь. - Мы обязательно вернемся сюда. – Коля целует ледяные пальцы. Они едва успели на последнюю электричку. Еще бы три минуты, и о дороге домой можно было бы вообще забыть. Гоголь с грустной улыбкой вспоминает всю прогулку. Это было… Весело. Пусть даже они и молчали добрую часть времени. С Рюноскэ не обязательно было говорить, стоило просто заглянуть в эти сверкающие глаза и забыть о существовании всех слов в принципе. Не было таких, которые могли описать то, что чувствовал Гоголь. Он прижимается щекой к голове Акутагавы, смотрит в окно, за которым из-за темени ничего не было видно, так, лишь огни фонарей и только… Отец не был прав. Это была не любовь. Это было… Нечто большее. Стоило признать это. Как мир оказался куда проще, чем думалось. Спрятавшись за стеной жалости, Гоголь совсем не заметил, что Рюноскэ стал частью его жизни, вытеснив даже друзей. О них не забывали, но время было на стороне только их двоих. - Хей, пойдем… - тормошит Гоголь Рюноскэ. Тот поднимается с плеча усталый, со слипшимися глазами. Коля улыбается. Акутагава был мил. - Спать хочешь? - Прикорнул немного. – кивает Рюноскэ. Они сошли с остановки, всего через несколько минут оказавшись в нужном автобусе. Всю дорогу они молчали, но как только подошла остановка Акутагавы, он поднялся с места. - Это было классно, Коль. – говорит он в прощание, но как только двери открываются, Гоголь обнимает Рюноскэ за талию, никуда не пуская. - Не дури, мне нужно домой! - - Кто сказал, что ты будешь ночевать с извергами? – с улыбкой спрашивает Гоголь. Рюноскэ замирает, наблюдая, как автобус отъезжает от остановки. - А твой папа? – осторожно спрашивает Акутагава. Гоголь выпускает его из крепкой хватки. - Его нет. Они с отцом уехали куда-то на ночь. Им тоже нужно развеяться. – жмет плечами Коля. – Так что заночуешь у меня. Еще и согреть тебя надо, продрог весь… - - Это все из-за того, что ты меня в снег утянул. – буркнул Акутагава, а Коля улыбнулся. - Ну простиии. – тянет он, обняв руку Акутагавы. Ему ничего не говорят. Время неумолимо шло. Казалось, прогулка была вот буквально сейчас, а они уже стоят на пороге Колиной квартиры. В ней тепло, все знакомо, разве что едой не пахнет, и только. Акутагава раздевается, чтобы Коля подошел ближе, оттянув край тонкого свитшота на себя. - Был дубак, Рю. – начинает он. - Там под ним еще одежда… Это единственное теплое, что у меня есть. Я привык, не первая зима уже. – говорит он, закашлявшись. Гоголь качает головой. - Я согрею чай. Сходишь в душ? – спрашивает Коля, и Акутагава кивает. - Да. Дай что-нибудь из своей одежды, моя вся промокла. – Рюноскэ скрывается за дверью ванной, приняв теплый свитер и свободные штаны. Гоголь вздохнул, сев за стол и устало прикрыв глаза. Он и не помнил, когда он гулял вот так просто, вдвоем, до самой глубокой ночи. С кем было так же легко, как с Рюноскэ… Немного подумав, Коля включает центр, чтобы подключить телефон и включить музыку, негромкую, так, чтобы хватило на кухню и только. Заваривает чай. Скоро из ванной выползает и Рюноскэ, согревшийся, усталый, но явно довольный, все еще с румянцем на щеках. Он был такой очаровательный, Гоголь не мог не улыбнуться, предложив чай. Рюноскэ садится за стол и берет кружку. - Квин? – спрашивает он на музыку. - Да. – отвечает Гоголь. – Мне нравятся их песни. Правда, слушаю я всего пару из них. - Акутагава прикрывает глаза, наслаждаясь музыкой и теплым уютом квартиры. Здесь всегда было так спокойно, так хорошо, что тело само расслаблялось, а из головы уходили все плохие мысли. Акутагава думает, что, наверное, это и есть дом. Насколько можно назвать домом чужое жилище, конечно. Надрывный голос Меркьюри протяжно начинает новую песню. Гоголь улыбается, вслушивается в нее, а потом поднимается. Подходит к Акутагаве, протянув руку. Тот непонимающе смотрит. - Пойдем, потанцуем немного. – улыбается Коля, и Рюноскэ принимает предложение, оставив чай стыть на столе. Два часа ночи. Они танцуют под песню о труде над отношениями в пространстве кухни, которая явно не была рассчитана на такое. Акутагава разнежено прижимается щекой к плечу Гоголя, кружась всего в паре квадратных метров, так, неуклюже, насколько умеют они оба. Тишина пейзажа за окном, темнота окон многоэтажек, свет наверняка только на их кухне, только они такие поздние пташки. Гоголь и сам чувствовал особую романтику. Да, прогулка выдалась прекрасной, но сейчас все складывалось куда лучше. Они одни сейчас, никаких лишних людей, только тихая музыка и они… Волнение вновь вспыхивает в груди. От сердца дальше по венам, распространяясь по всему телу, горящим ощущением холодеет на кончиках пальцев. Наверное, его руки снова начинают дрожать. Нежности, которую Гоголь старался отдать всю, стало не хватать места. Искрящие чувства оказались тяжкой ношей для души. Гоголь задыхался, пытаясь скрыть все рвущееся наружу в себе. А стоило ли? Гоголь бросает короткий взгляд на Акутагаву, разомлевшего в его руках, но даже не улыбается. Наверное, он слышит, как бьется сердце… - Рю… - тихо зовет Гоголь, и Рюноскэ поднимает лицо. Не думая больше ни о чем, Гоголь наклонился, вжимаясь в губы омеги своими. Все то, что он чувствует, концентрируется лишь в этом моменте. И преумножается, когда Рюноскэ отвечает на слабый поцелуй. Робкий, нерешительный, такой ужасно скомканный первый поцелуй, самый прекрасный для них. Все нутро полыхало. Грудь болела. Но Гоголь ощущал себя сейчас самым счастливым, обнимая Рюноскэ крепче, без охоты отпускать. Он отстраняется так же нерешительно. Их поцелуй был недолгим, таким тихим, какой и должен быть поцелуй в два ночи на небольшой кухне. Акутагава вновь безмолвно вжался щекой в плечо альфы, глубоко вздохнул. Гоголь сжал ладонь Акутагавы чуть сильнее. Они молчали.