Милая трагедия

- Аку, не мог бы ты помочь мне? – заглянул Марат в комнату сына. – Я совсем зашиваюсь. - Рюноскэ тут же оторвался от заплетения косы из оставшихся прядей Гоголя и созерцания космоса в удивительно интересной, лишенной излишне научных фактов, документалки, поднялся с места, проводимый взглядом Коли. - Да, конечно. – кивает он улыбнувшемуся омеге и спешит на кухню. Гоголь вздыхает, что папа прервал такое уютное времяпрепровождение, и тоже поднимается с места, следуя хвостиком за Рюноскэ, поставив фильм на паузу. - Порежешь крабовый? – папа кивает на уже приготовление составляющие части. Акутагава лишь с улыбкой кивнул, принимая в руки доску и нож, мельком наблюдая, как Коля задумчиво передвигает красную рамочку на календаре с тридцатого декабря на тридцать первое. - Ты прости, что я прошу именно тебя, я просто в корне уверен, что омеги готовят куда быстрее. Конечно, я не отвергаю качества со стороны альф, но вот он… - Марат показывает ладонью на Василия. – Режет оливье уже двадцать пять минут. - - Я не виноват, что ты, насмотревшись своих кулинарных шоу, теперь требуешь резать одинаковые куски, да еще и размером с горошек. Видите ли, вкусы должны гармонировать. - - А ну цыц! – грозится Марат. Акутагава, начавший уже резать яйца, посмотрел на кукурузу и благоразумно сделал кусочки меньше. - А Коля… - продолжает Марат. – Пока готовит сожрет половину. - Акутагава шлепает Гоголя по руке, которой он уже тянулся к крабовой палочке, из-за чего альфа делает вид обиженный. Но стоит только столкнуться с пронзительным взглядом, как Гоголь тут же тушуется, смотрит будто провинившийся пес, осталось только заскулить. Умел же Акутагава смотреть так, чтобы все в радиусе десяти километров сжималось в ужасе. Правда сам Рюноскэ быстро смягчается. Сейчас сама атмосфера не располагала к чему-то плохому. Было… Уютно. По-семейному. Так, как Рюноскэ хотел почувствовать хоть раз в жизни, в совместной готовке, в шутках, в тепле, пусть и в маленькой кухне. Ощутить себя нужным, любимым. Грустно было осознавать, что он таким чувствует себя в совершенно чужой семье. Акутагава прогоняет прочь грустные мысли, втягиваясь с головой в предновогоднюю суету. - А куда такая спешка? – спрашивает Коля, наблюдая, как Марат шумно выдыхает. - Я же просил сказать. – поджав губы говорит он. Его муж лишь жмет плечами. - Я забыл. – отвечает он. - Мы едем к моим родителям. Соберется вся родня, еще и мой двоюродный брат приедет. Вы не хотите поехать? - Акутагава медленно поднимает взгляд на Гоголя. Едва заметно мотает головой. Он не был готов к тому, чтобы его показывали всем как цирковую обезьянку, вторя «смотрите, это омега нашего сына!». - Нет, мы дома побудем. – полностью разделяя настрой омеги, отвечает Гоголь. Марат оборачивается на них и кивает. - Да, вам лучше остаться. – он возвращается к салату. – А то будут опять вопросы «ой, а как ты учишься», «а куда поступать будешь?». Скажешь им, что музыкой он занимается, сразу волнение поднимется. «Этим на жизнь не заработаешь!», «хватит маяться фигней!», «а ты, папаша, куда смотришь, твой сын по наклонной катится!». – Марат раздраженно медленно вздохнул. – Бесит, честно. Вот вроде выросли в одно время, а стереотипов-то сколько, стереотипов! - - Такие родители как вы на вес золота… - говорит Рюноскэ, едва улыбнувшись. - А каких «такие»? Которые поддерживают своего ребенка? Да, я хочу, чтобы он учился лучше, хочу для него прибыльную профессию, я бы с удовольствием отравил его программистом каким-нибудь. А что, востребовано, компьютеры всегда будут! - - Ну паап. – тянет Гоголь, присаживаясь за стол, чувствуя себя неловко, что он один тут ничего не делает. - Что «пап»? Я не прав? Я разве буду заставлять? Развивать-то нужно сильные стороны, а там кто знает, может он мировым исполнителем будет. Хотя даже если в дворники пойдет я поддержу. Работа? Работа. Уже самостоятельный. Я вот в молодости на стройке работал, в общежитие жил с Васей. Знаешь, как вспомню, как на высоте выходил на площадку балкона совсем без стен, страх берет. Один Бог знает, как я не навернулся. – продолжает рассказывать Марат, пыл которого, схожий на разматывающуюся цепь сброшенного якоря, сейчас было невозможно остановить. Его явно зацепили темы, о которых он был готов говорить постоянно. - Да и тебе не нужно излишнее волнение. – возвращается к теме омега, говоря уже про Акутагаву. – Ты же не хочешь слушать вопросы по типу «а когда свадьба, а когда дети, а что ты такой смурной?». Еще к внешности придерутся. Это я про обоих. – Коля потупился, прекрасно зная, что речь об отрезанных волосах. – А мой дядя вообще прямолинейный и тупой как черт. «А что, среди русских никого не было?». Не обижайся, Аку, я просто цитирую возможные вопросы. Я так не считаю о тебе. - - Все в порядке. – ответил Рюноскэ. – Если родня такая… Недалекая? То почему вы едете туда? - Марат отходит к духовке, доставая пирог. - Нет, есть и умные люди, мой зять, например. Хороший человек. Дед Степан, Матвей… Не буду перечислять, тебе это все равно ничего не даст. Тем более мои родители те еще манипуляторы, если я не приеду обиды будет ужасно много, со мной перестанут разговаривать. Я не хочу этого. Меня и так шпынять будут, что Коля не поедет. - - Понимаю. – кивнул Акутагава. Взглянув на мучающегося мужа, омега закатил глаза, забирая нож. - Все, уйди с глаз моих! Чтобы я еще раз доверил тебе готовить! - - Ворчун. – едва улыбнувшись, произносит Василий, коротко прижавшись губами к макушке Марата. Обернувшись на это, Рюноскэ улыбнулся. Между этими двумя была такая трепетная химия… - Все, иди, иди. – смущенно отмахивается омега. - Коль, можно тебя на минутку? – спрашивает отец, и Гоголь, пожевывая-таки стыренную из-под носа отвлекшегося Рюноскэ палочку, вышел в коридор. Василий немного отошел вглубь квартиры, чтобы их никто не увидел. - Держи. – он протягивает пачку презервативов. Коля смущенно вздыхает, взяв пачку. - Думаешь, пригодятся? – спрашивает Коля. - Уверен. Нас неделю не будет, что вы тут, классику будете слушать и Бродского читать? Не смеши. Но если он забеременеет, я не прощу, понял? Все соки выжму. - - Вас не будет неделю? - удивленно спросил Коля. - Я думал вы только на ночь. - - Знаешь, мне не охота ехать хер знает сколько по пробкам только для того, чтобы попить шампанского и попереться обратно. Тем более твой папа не нашел в себе силы отказаться от «пожить подольше». – Василий хлопнул сына по плечу. – Все, прячь, чтобы Аку ненароком не увидел. - Коля улыбается и спешно убирает презервативы в ящик стола, возвращаясь в кухню воодушевленным. Рюноскэ отвлекся на уведомление в телефоне. Расслабленно улыбнулся. - А вы… Когда поедете? – спрашивает Акутагава, не подумав, что вопрос мог иметь два окраса. Марат хохотнул. - Хочешь скорее остаться наедине с Колей? – хитро спрашивает он. Акутагава тут же тушуется, стыдливо краснеет, коря себя за то, что мог показаться бестактным в своем мнимом желании. - Все не так, нет. Нет, я… Все совсем не так. Мне просто написали, и… Просто хотел попросить подбросить меня до метро, если вам не сложно… - с каждым словом он все больше затихает. Марат смотрит на часы. - - Уже три… Пока соберемся, где-то через час-полтора поедем, если тебе не поздно. А так конечно не сложно. - - Спасибо. – Рюноскэ принимается за ненавистный лук. - А куда поедешь? Я могу с тобой? – волнительно спрашивает Гоголь. - Не к семье, успокойся. – Рюноскэ коротко смотрит на него. – Чуя предложил встретиться. Он хороший альфа, не стоит переживать. - Коля немного успокоился. Если Акутагава говорит, что все в порядке, значит, все в порядке. - Все. – спустя минут десять, говорит Акутагава и возвращает нож. - Спасибо, очень выручил. – Улыбнулся Марат, забирает готовый салат и снова смотрит на время. – Ладно, надо собираться. Я оставлю вам по половине всего. Хватит? - - Мне кажется еще и испортится. – жмет плечами Василий, но к его мнению не прислушиваются. - Да, хватит. – кивает Коля и берет за руку Акутагаву. – Пойдем, не будем путаться под ногами. – он ведет Акутагаву в комнату, едва сжимая ладонь. Присев на кровать, Коля потянул омегу на себя, но Акутагава, проигнорировав возможность сесть на колени, опустился рядом. – Ты мельком говорил о Чуе… Может расскажешь немного о нем? – просит Гоголь, чтобы еще немного понять окружение Акутагавы. - А что рассказывать? Альфа, примерно одного возраста с моим папой. Оба терпеть друг друга не могут, правда, ко мне он хорошо относится. Единственный понимающий человек, ну, кроме тебя, конечно. Был единственным. Помогает немного финансами, благодаря ему у меня есть некоторые вещи, на его деньги заменили мне батарею в телефоне, чтобы не садился за пару секунд, иногда дает на карманные расходы. Все для школы тоже он закупает, много еще всего… - - Но при этом ты живешь с тиранами. Почему пришел ко мне, а не к нему? – осторожно спрашивает Гоголь. - Он уехал в другой город, когда мне было четырнадцать. С того времени мы только списывались. Да и он не был готов к такой ответственности. Знаешь, не каждый захочет ежедневно быть с «трудным подростком». Ему было выгодно общаться со мной так, перерывами. Но я ничуть не расстроен, он часто поддерживал меня морально, был рядом в трудные моменты. Я тоже у него ночевал, когда было плохо. Правда, на меня часто нападала его собака, ему приходилось запирать ее в другой комнате. – Акутагава наклонился, чтобы задрать штанину и показать шрам на щиколотке. – Он покусал. Ненавижу собак. - - Жесть. – только и может сказать Гоголь. – А сейчас он что? Приехал в город? - - Да. Дня четыре назад. По работе. – кивнул Рюноскэ. – Я очень хочу его увидеть. - - И ты оставишь меня одного, да? – выпятил нижнюю губу Коля и жалобно вскинув брови. - Да. – без зазрений совести, но с долей шутки сказал Акутагава. – Совсем одного. Вот прямо совсем. - - Изверг! – все же Коля улыбается. – Я буду без тебя скучать. Надолго ты у него? - - Я не знаю. – честно отвечает Акутагава. – Но я вернусь до двенадцати. - - Обещаешь? - - Конечно. - Акутагава наклоняется, чтобы поцеловать Колю, недолго, но так запоминающееся. - А теперь выйди. Мне нужно переодеться. - - Что это блять сейчас было? – доносится из компьютера. Слушая в пол уха обзор какого-то фильма, Коля сосредоточенно делает еще одну петлю. Попробовать себя в новой сфере было интересно, но как оказалось трудно. Спицы в неумелых пальцах были непослушные, петли получались слишком разные, но Коля терпеливо распускал неудачные места и принимался за них заново. Дело шло медленно, но оно того стоило. Коля уже представлял, как новенький шарф укутает шею Аку, немного защищая от холода. Немного улыбнувшись мыслям, Гоголь вновь распускает ряд, и только хочет перевязать, как звучит звонок в дверь. Ткнув спицы в моток пряжи, он несколько лениво пошел в коридор. - Рю? Почему не сказал, что ты едешь? Я бы встретил тебя. – открыв дверь, говорит Гоголь, отходя в сторону. - Сел. – показывает телефон Акутагава, проходя в квартиру. – На улице дубак ужасный, я замерз. – омега отдает старый пуховик Гоголю и весьма по-хозяйски топает на кухню, ставя греться чайник. - Я скучааал. – тянет Коля, опираясь на дверной косяк. – Ты едва не опоздал. - - А сколько время? – спокойно спрашивал Акутагава. – Мой телефон сел в восемь. - - Уже пол одиннадцатого.– говорит Коля, и Рюноскэ, опешив, смотрит на него. - Правда? Черт, прости. Я не думал, что встреча затянется так надолго. Совсем счет времени потерял. – Акутагава тупится в пол, явно с виноватым видом. Гоголь улыбается, подходя к своему омеге и поднимая его лицо парой пальцев. - Эй, все в порядке. Я надеюсь, что ты хорошо погулял. Так ведь? – ладони Гоголя ложатся на талию. Акутагава кивает. - Да, просто прекрасно. – кивает Рюноскэ. – Он открыл в своем городе пару магазинов с выпивкой, бизнес пошел в гору, теперь у него достаточно финансов, чтобы попробовать открыть такой же здесь. - - Любит алкоголь? – Гоголь не сводит глаз с Рюноскэ. Тот опускает взгляд вниз, не выдержав пристального напора. - Скорее коллекционирует. Никогда не видел его пьяным. - - Ну, когда откроется, можем заглянуть. Он сделает нам скидку, как думаешь? - Акутагава легко улыбается, вновь смотрит на Гоголя и тянет руки вперед, чтобы обнять ими шею альфы. - Ну может процентов… Пять. Ну максимум семь. - - Ох как много! – хохотнул Гоголь. - Так, пока разговор зашел… - им приходится разорвать такое комфортное объятие, чтобы Рюноскэ поднял свой рюкзак. – Вот. – он достает бутылку вина, ставя ее на стол. - Откуда такая роскошь? – Гоголь удивленно берет вино, рассматривая его этикетку. – Что-то на татарском… - - Это Италия, идиот. – Акутагава садится за стол, опираясь на руку. - Две тысячи десятого года. – присвистнул Гоголь, а потом поставил бутылку, набирая название в интернете. Брови медленно полезли на лоб. - Чего? – заинтересованный молчанием Гоголя спросил Рюноскэ. - Это сокровище стоит десять кусков. Твой Чуя понимает, что мы нихера не разбираемся в винах? - - Ну, зато не будем пить дрянь в виде сомнительных настоек Феди? – неловко ответил Акутагава, жалеющий, что не спросил цену раньше, так бы не принял выпивку. Потом выдохнул. – В любом случае, если он это подарил, значит, у него есть на это финансы, правда? Он хотел предложить шампанское, но как узнал, что у меня есть альфа, всучил вино. «Не по-праздничному, зато необычно и романтично». – процитировал Рюноскэ. В душу забралось ощущение обязанности Чуе. Слишком дорого… - А что, он прав. – Гоголь отошел к столу. – Будем смакующе пить дорогое вино, наслаждаясь обществом друг друга. Свечи зажечь? – ехидно интересуется Коля, доставая бокалы. - Просто ночника будет достаточно. – улыбается Рюноскэ. – Может, откроем позже? Под самый праздник. - Гоголь поклонился, взял руку Акутагавы и поцеловал тыльную сторону ладони. - Как пожелает мой Господин. - Рюноскэ сильно смутился. - Говоришь как слуга… - - Для тебя буду кем угодно. Хочешь? Личным шутом. Хочешь буду театром одного актера? – Гоголь в воодушевлении берет со стола яблоко и тянет его к потолку, сразу став серьезным. – О, бедный Йорик! Я знал его, Горацио! Это был человек бесконечного остроумия и неистощимый на выдумки и дальше я не знаю, но обещаю выучить! - Акутагава тихо смеется. - Дурак. – только и говорит он, а уже счастливый Гоголь возвращает яблоко в вазу. - На душе свободно, когда ты улыбаешься. – с нежностью произносит он, а Акутагава только и может, что улыбнуться шире. Оба в трепетном волнении замолкают. Коля наклоняется, чтобы замереть возле лица Рюноскэ. Опирается ладонью о стену, чтобы ненароком не упасть на омегу, с бесконечной любовью смотрит в его глаза. Акутагава рвано дышит, смущается все сильнее и сильнее, но и сам не отводит взгляд. Вблизи глаза Гоголя были такими… Красивыми. Безумно красивыми. Живыми. А у него черный взгляд… Отражается ли в них что-то? Они тоже могут выражать чувства? - У тебя люстра красиво в глазах отражается. Желтые блики… - произносит Коля, второй рукой поправив прядь Рюноскэ. – А если на гирлянду посмотришь, будет маленький космос. - - Хочешь, чтобы я смотрел на гирлянду? – скептически спрашивает Рюноскэ. - А что?. Будешь как кот со своими огромными восторженными глазами, красиво. - - Акутагава упирается ладонями в грудь Гоголя, ведет наверх, к плечам. - Восторженными? От гирлянды? И что я там не видел? - - Ну, чтобы дать фору твоему восторгу, могу раздеться. - Коля тихо смеется, довольный своей недалекой шуткой, а вот Акутагава укоризненно хлопает его по лбу. - Придурок… - Их маленький диалог прерывает вскипевший чайник, Коля быстро отходит, чтобы достать кружку. - А ты? – спрашивает Рюноскэ, наблюдая, как льется кипяток. - А я не буду. – Коля наливает заварку, чтобы потом, перемешав, разбавить чай холодной водой. -Пойдем ко мне? - - Да. Да, давай, хорошая идея. – Акутагава поднимает с пола рюкзак, чтобы закинуть его на плечо. Вино с бокалами берет Гоголь, чай же не выпускает из рук Рюноскэ. - Я знаю этот выпуск. – кивает на экран Акутагава, будучи уже в комнате, садится на полюбившееся кресло, прищурясь, когда Коля выключает свет, оставляя лишь уютную, ровно горящую гирлянду. Он откладывает чай на стол, чтобы потом, коротко вздохнув, опять полезть в рюкзак. - Смотри еще что. – он достает небольшую упаковку, рассматривая в руках. – Духи. - - Тоже Чуя подарил? – заинтересованно спрашивает Гоголь, пододвигаясь ближе. Взяв ножницы, Рюноскэ распаковывает подарок и крутит в руках стеклянный шар. - Да. Написано, яблочный… - Акутагава, понюхав крышку, немного распыляет на себя. – Пахнет? - - Ты же знаешь, я не чувствую запахов. – с грустной улыбкой говорит Гоголь, но ради приличия наклоняется почти вплотную. И замирает. Нежный запах тут же проникает в легкие, заставляя затрепетать. Умиротворенный аромат, а главное слышимый. - Яблоня, после дождя. – шепчет Коля, а потом крепко обнимает Акутагаву, чтобы прижать к себе и вжаться носом в стык плеча и шеи, волнительно вдыхая полной грудью. - Такое блаженство, чувствовать своего омегу… - бурчит он. Свежесть в груди окутывает сердце бледной нитью, заставляя его стучать глухо, но сильно, так, чтобы оно рвалось наружу, пытаясь разорвать путы. Это было болезненное наслаждение, Гоголь мог бы даже заплакать от такой, казалось бы, совершенно незначительной вещи, которая для него была едва ли не сакральная. Он так жалеет, что он не может чувствовать такое постоянно, чертова природа сыграла злую шутку, обделив таким прекрасным, таким… Трепетным и интимным. Хотя, будь у Гоголя обоняние как у всех, может, он бы не задумывался о том, какое же это счастье. - Коль… - растерянно произносит Рюноскэ. Смотрит на упаковку. «Усиливает ваш естественный запах и придает пикантную нотку свежих…» Акутагава не читает дальше. Ему уже и так все понятно. Гоголь так трепетен в своем искреннем порыве, что Рюноскэ так же плывет в его руках. Зарывает в волосы пальцы, замечая, как он прижимается сильнее, как ведет носом к краю уха, дрожит, когда чувствительной кожи касается горячее дыхание, легкие поцелуи, пронизывающее тело волнами острого удовольствия, когда сильные руки стискивают чужую талию покрепче, практически болезненно. Акутагава расслабляется в такой странной, но располагающей на романтику атмосфере, и сам утыкается в домашнюю одежду Гоголя. Но альфа отстраняется резко, схватив Акутагаву на плечи и тяжело выдохнув. - Обалденные духи. Я одобряю. – кивает он с легкой улыбкой. Голос дрожит. Он явно не хотел отстраняться. Акутагава тоже не хотел этого. Он практически набрался смелости попросить продолжить. Гоголь встает, дрожащими пальцами достает из пальто пачку сигарет, показывает Акутагаве. - Я пойду на балкон покурю. - - Да. – растерянно отвечает омега. – Я пойду тогда переоденусь… - Они сидели на кровати, прижавшись спинами к стене, слушая взрывы преждевременных фейерверков на улице, практически внимательно смотрели что-то на компьютере. Ну, Акутагава пытался смотреть. Коля же уже давно закрыл глаза, в наслаждении уткнувшись в макушку омеги, ощущая теперь уже практически выветрившийся запах. Точнее, он слабел для Коли. В настоящем запах все еще сохранялся. - Без пяти минут… Ну все, отлипни. Мы хотели выпить. – говорит он, отстраняя от себя голову наигранно обиженного Коли. - Да, сейчас. – говорит он и слезает с кровати. Берет бутылку, чтобы через пару минут уже разливать бордовую жидкость по бокалам, протянув один омеге. - Будем смотреть президента? - - Ну его в жопу. – говорит Рюноскэ. Отпивает, отчего Гоголь задыхается. - Как ты так можешь! За десять тысяч ты должен сначала понюхать его! – Гоголь немного вдыхает. – Чувствую нотки древесины и… Фруктов. Такой сладковатый аромат, присущий итальянским винам… - - Вот скажи мне, когда ты успел нанюхаться итальянских вин? – скептически смотрит Рюноскэ. - Будем честны, ты вообще нихуя не чувствуешь. - - Даже повыебываться нельзя? – грустно смотрит Гоголь. - Нет. - - Ранишь меня в самое сердце, Рю, как так можно. - Но уже через пару секунд он улыбается, пригубив напиток. - Ну, это явно не спиртовая дрянь. – выносит вердикт Рюноскэ, а Гоголь кивает ему в ответ головой, отпивая уже немного больше. - Да, определенно. - Оставалось меньше минуты. Сердце обоих стучало быстрее с каждой секундой, будто должно произойти нечто сказочное под такую атмосферу уюта от гирлянд и домашней обстановке играющего очередного обзора. - С Новым годом. – тихо с улыбкой произносит Гоголь, когда наконец-то на телефоне высвечивается двенадцать. - С Новым годом… - вторит Рюноскэ. Оба, чокнувшись, задумчиво смотрят в бокалы, а потом Акутагава поддается вперед навстречу смелому поцелую под резкие звуки фейерверков. Будь они на улице, их поцелуй был бы болезненным от холода, ярким от разноцветных вспышек, но таким же трепетным как и здесь. Долгий и нежный, плывут оба, без переплетений пальцев и объятий – руки заняты бокалами -, со всеми чувствами, что у них есть. Поцелуй разрывается, когда это нужно. Не вырастающий в пошлость – пока не время -, не по-домашнему короткий, просто подростковый без прикрас. Души обоих легкие, освободившиеся от тонны эмоций, копящихся рядом друг с другом, на лицах светлые улыбки. Они вновь пьют. - У меня есть для тебя подарок. – неожиданно говорит Гоголь. Акутагава в непонимании и удивлении смотрит на Колю. - Для меня. Подарок. – с удивленной скептичностью спрашивает Рюноскэ, и Гоголь с воодушевлением кивает. - Да, тебе понравится! - Он достает запрятанную в вещах небольшую коробку, украшенной оберткой с милыми елочками, и протягивает ее Рюноскэ. - Вот. – Гоголь садится на постели, и смотрит с энтузиазмом наблюдая за реакцией Акутагавы. Тот медлит, почему-то думая, что это какая-то шутка. Так же медленно распаковывает, стараясь сделать это аккуратно, а не с азартом срывать шебуршащую обертку. Скетчбук, акварельные карандаши, наушники. Акутагава с восхищением прикасается к подарку, поднимает слезливый взгляд на Гоголя. - Это… Правда мне? - - Конечно. – слезинки заставляют Колю заволноваться. – Тебе не нравится? Я не разборчив в вещах, мне помогал продавец с этим, и… - Акутагава широко улыбается, стирая подступившие слезы, поддается вперед, чтобы крепко обнять альфу. - Коля… Спасибо, спасибо, это… Я только и мечтать мог об этом! – Акутагава чуть ли не полноценно плачет, ощущая, как его плечи крепко сжимают в объятиях. - Я рад это слышать. – шепчет Гоголь. Душа трепещет… Всхлипнув, Рюноскэ отстраняется, чтобы уже с довольством рассмотреть подаренное. Коля с улыбкой наблюдает, как омега водит по страницам пальцами, открывает жестяную коробочку карандашей, не скрывая ярого нетерпения что-то нарисовать. Вновь пьет вино. Поникает. - Если мои увидят, все к чертям полетит в мусорку. - - А ты рисуй у меня. Все равно ты бываешь тут чаще, чем у себя дома. – приободряет Гоголь. - Это плохо?.. – волнительно спрашивает Рюноскэ, задавая этот вопрос из раза в раз. - Нет. Это хорошо. – из раза в раз отвечает Гоголь. Акутагава слабо улыбается. - А у меня для тебя совсем ничего нет… - вздыхает Рюноскэ. – Мне стоило попросить денег у Чуи, но, черт, так неудобно… - - Ты загоняешься по пустякам. Нарисуешь мне что-нибудь, вот и будет подарок. Акутагава медлит. Откладывает подарок на стол и излишне много отпивает из бокала. Алкоголь на непривыкшее тело действует быстро, заполняя разум легкой дымкой. Смелость была. Доля эйфории. Волнение… Шеи вновь касаются духи, уже пару раз, чтобы запах стал еще более ярким. Акутагава садится на колени к Гоголю, смотрит в его глаза с волнующей решительностью, обнимает за шею, прокусывая ранку на губе. - Рю… - растерянно говорит Гоголь, смотря прямо в глаза возлюбленного. Дыхание замирает, Коля утопает в черном взгляде, запах чувствуется даже на небольшом расстоянии. Что уж говорить о том, когда Рюноскэ прижимается к телу Гоголя, позволив ему вновь коснуться носом возле плеча. Гоголь не может себе отказать. Прикрыв глаза, он вновь чувствует волнение, трепещущее, но тяжелое. Все идет так, как нужно? Губы сами собой проходятся по плечу, открытому растянутым воротником мешковатой футболки, выше, все страстнее лаская шею, игнорируя горький привкус духов. И Коле стоит немалых сил отстраниться. - Рю, я же такими темпами не остановлюсь… - шепчет он, молебно смотря на омегу. Акутагава, с ярким румянцем на щеках и сбитым дыханием расслаблено улыбается. - Не останавливайся. – разрешает он, чувствуя, как длинные пальцы медленно приподнимают край футболки.