Милая трагедия

Ладони ложатся на оголенную поясницу и оба вздрагивают от волнующего ощущения. Руки Гоголя теплые, касания осторожные, будто на пробу. Пальцы ведут вверх, по выпирающему позвоночнику, исследуют каждый изгиб, аккуратно очерчивая каждую косточку. Худое хлипкое тело. Самое любимое. Гоголь смотрит в глаза Акутагавы взглядом полным обожания, восторга, стараясь отразить в них шторм души, который с каждым касанием набирал силу, колотясь биением сердца о грудную клетку. Акутагава сам дышал все чаще, не отводил взгляд, растерянно наблюдая, как расширяются зрачки голубых глаз. - Я же… - от переполнившего смятения начинает Рюноскэ, надеясь скрасить неловкость, которую он придумал себе сам. – Подойду тебе в качестве подарка? - Гоголь в замешательстве смотрит, а потом жалостливо вскидывает брови. - Что, только один раз? На новый год? – он по-детски выпячивает нижнюю губу. Рюноскэ делает вид, что размышляет. - Ну, можно еще в день рождения. Но над этим я подумаю. – с хитрецой говорит Акутагава, выдыхая и выгибаясь в спине, когда по ней смело проводят всей ладонью. От шуток он немного расслабляется. - А как же остальные праздники? – Коля тянется, чтобы ласково поцеловать подбородок. – Первое мая? – губы оставляют поцелуй ниже, возле кадыка. – День народного единства? – Коля не может сдержать смешок, утыкаясь носом в шею возлюбленного. – Иронично будет, не считаешь? - - Да-да, очень смешно. – ерничает Рюноскэ, позволяя Гоголю крепче его обнять и оставить россыпь чмоков на оголенном плече. - А день геолога? Вальпургиева ночь? – продолжает перечислять Гоголь, хаотично покрывая поцелуями каждый уголок неприкрытой одеждой кожи. - Если ты меня сейчас сравнил с колдуном, я тебя стукну. – хмурится Акутагава, но тут же стонет, когда на ключице появляется синюшный засос. - День молока? День дикой птицы? – продолжает Гоголь, переведя руки со спины на грудь, ощущая, как она поднимается на каждый глубокий вдох Рюноскэ. Он дышит неровно, постоянно замирая, чтобы Коля мог всласть нагладить застывшее тело, позволяет альфе исследовать его вслепую, подушечками пальцев скользить по ребрам, ощущать шрамы, вести по ним от края до края, лишь грустно выдыхая на каждую маленькую неровность. - Ты уже выдумываее-ешь, Коля! – срывается в стон Акутагава, когда длинные пальцы сжимают под футболкой чувствительный сосок. Гоголь замирает, смотрит, как Рюноскэ жмурится, вскинув лицо к потолку, замечает, как он сжимает одежду альфы, как мычит, когда Коля не прекращает ласки. Гоголь думал, что омеги такие чувствительные только в течку… Акутагава вновь прокусывает губу, когда опускает лицо, смотря на Гоголя. Он тяжело дышит ртом, не замечая, как по коже уже течет капля крови. Коля тут же подается вперед, накрывает губы Рюноскэ своими, размазав кровь по родному лицу, и вынужденно прекращает ласку, чтобы обнять покрепче любимого омегу. Акутагава наслаждено мычит в поцелуй, зарывается пальцами в белоснежную шевелюру, чувствуя, как нежность перерастает в жар. - Тогда… - тихо выдыхает он в губы омеги и подхватывает его под бедра, чтобы перевернуться и уложить Акутагаву на простыни. – Как насчет церковных праздников? – неожиданно говорит Гоголь, тут же припадая в блаженстве к оголенной груди омеги, проходясь губами возле каждого синяка, разумно не пытаясь их поцеловать. - Совсем идиот? – спрашивает Рюноскэ, уже преисполнившись в желании чем-то зарядить в Гоголя. – Заткнись и не отвлекайся. - Гоголь распрямляется, чтобы потянуть футболку возлюбленного наверх. Поняв желание альфы, Акутагава приподнимается, откладывая снятую вещь на стул. Не удержавшись, та упала на пол. Коля наконец-то может обвести желанное тело взглядом. Несуразное, излишне худое, все в травмах. Это не тело омеги, точнее, не такое тело, которое превозносят в фильмах, книгах, которое навязывает общество рекламой и придуманными стандартами. Но для влюбленного рассудка это тело было самым изящным на свете. Самым красивым, хоть и «украшали» его лишь синяки. Где-то практически сошедшие, где-то практически черные. Следы пальцев на худых запястьях, тонкие длинные полосы, переходящие с плеча на грудь – явно ударили каким-то проводом -, большое пятно под ребрами, небольшие круги коричневых сосков, кажущимися излишне темными на болезненно-бледной коже. - Не нравится. – не спрашивает Акутагава, грустно нахмурившись. – Прости, я просто… Проехали. – он только хочет потянуться за футболкой, как Коля мягко перехватывает ладонь, переплетаясь с омегой пальцами. - Ты очарователен, Рю. – с нежностью говорит он, улыбнувшись. Он смотрит в черные удивленные глаза, наклоняется, чтобы ласково поцеловать, задержавшись на подольше, сминая шершавые от треснутых ран губы своими. Рюноскэ отвечает не сразу, поселив смятение в мысли Гоголя, но как только приоткрывает рот, Коля млеет. Щемящая любовь бьет током, когда кончики их языков сталкиваются друг с другом. Это так волнительно, когда они медленно расширяют рамки комфорта друг друга, как сейчас касаниями к телу забираются в самую душу, лаская каждую натянутую струну эмоций. Лишь бы не порвать. Их захлестывает возбуждающая смелость, их поцелуй по-новому яркий, смущающий, но такой нужный сейчас. Их нутро загорается в унисон, сдавливая низ живота, сводя вены по всему телу. Простой поцелуй перерастает в большее, Гоголю требуется большое количество усилий, чтобы отстранится от влаги рта, сесть на постели, нетерпеливо снимая верх одежды. Наблюдает, как Рюноскэ жадно поглощает каждый изгиб. - Я могу молится на твое тело? – выдыхает он. Грудь тяжело вздымается. – И меня будет трахать такой альфа… - Коля наклоняется, легко прикасаясь губами за ушком Акутагавы. - Любить, Рю… - выдыхает он, в горделивом трепете оставляя еще пару поцелуев. Омега под ним дрожит, тихо стонет просто от одних слов. Казалось, он сходит с ума от такого простого, что делает с ним Коля. Просто пара поцелуев и нежность в словах. Но в жизни Акутагавы этого чертовски не хватало. Поцелуи все крепче, все ниже, все внимательнее, огибающие иссиня-черную кожу, ладони все настойчивее. Рюноскэ вздрагивает и замирает, когда по ранам едва касаясь проходятся пальцами, в страхе, что сейчас его сожмут, причиняя боль. Ему стыдно за это. Коля не такой, он никогда так не поступит, никогда. Гоголь в удовольствии прижимается к гладкому соску, заставляя Акутагаву выгнуться и застонать в голос. Это наслаждение горячими размеренными волнами покрывает все тело, поселяет в голове легкий, только зарождающийся туман, густеющий с каждым мгновением. Кажется, ничто не может быть слаще, чем внимание Гоголя к темным бусинам, как ладонь Коли накрывает возбужденный пах, так прекрасно чувствующийся через домашние штаны. Акутагава хватается за плечи альфы и сжимает их до красноты, запрокидывает голову, срываясь в громкий стон. Голову дурманит все сильнее, а стоит подумать, кто это делает, как тело вновь пробивает крупная дрожь. Черт, как же приятно было разделить первую ночь с ним, а не с наркоманами за гаражами, как предсказывал его папа в своих до жути спокойных проклятьях. - Стой. Коля, стой, погоди. – останавливает Акутагава, когда Гоголь уже подцепил резинку штанов. - Что такое? – оторвался Коля, с волнением посмотрев на своего омегу. – Что-то не так? Я слишком спешу? - - Нет. - выдыхает Рюноскэ, мотнув головой. – Пока я еще могу думать, подай рюкзак. - Гоголь отстраняется и без лишних слов передает вещь. Рюноскэ, присев в постели, немного роется, достав пачку презервативов. - Тоже Чуя… - будто оправдывается он, скидывая рюкзак на пол. Коля расплывается в улыбке и выуживает из ящика свою пачку, показывая Акутагаве. Оба тихо смеются. - Кажется, нас хотели страхать еще до нашего решения. – говорит Рюноскэ, кидая презервативы Коле. Обе пачки ложатся на стол. - Зато сейчас нам не нужно об этом думать. – наклоняется Коля к омеге и ласково чмокает в губы. – Я продолжу? - - Да… Да. – практически молит Акутагава, откидываясь на подушку. Гоголь медлит, задумчиво тянет резинку штанов вниз, постепенно оголяя стройные ноги. И восхищенно вздыхает. Акутагава лежал сейчас перед ним в одном нижнем белье, открытый, смущенный, сжимающий в кулаках желтую на его фоне простынь. Такой очаровательный. Гоголь склоняется, обнимая Акутагаву под бедра, тянет на себя, чтобы прильнуть губами к низу живота. Акутагава скулит от нетерпения, возбуждение становится все сильнее и сильнее, а Коля внизу вызывает ужасный трепет. Особенно его чувственные поцелуи, спускающиеся все ниже… Рюноскэ рвано выдыхает, когда обнаженного члена касается прохладный воздух, и надрывно протяжно стонет, когда прохлада сменяется горячей влагой чужого рта. Сразу полностью, чтобы уткнуться носом жесткость волос, чтобы заставить задохнуться, поддаться навстречу в нетерпении, кусать руку до крови, пытаясь выплеснуть в боли все рвущееся наружу, зажмурится, полностью отдаваясь ощущениям. Гоголь сам мычит, прикрывая глаза и слушая стоны возлюбленного, звучащие сейчас как прекрасная мелодия, двигает головой с энтузиазмом, вырывая из горла все новые и новые ноты. Пальцы Акутагавы с силой сжимают волосы Гоголя, грозясь вырвать, но Коля не возражает, лишь смотрит наверх, туда, где метается его омега, пытаясь хоть немного избавится от давящего наслаждения. Изящные пальцы альфы ведут от коленки Акутагавы вверх, до бедра, и внутрь, немного щекоча кожу, отчего Рюноскэ вздрагивает. Гоголь гладит нежную кожу, легко проводит по ягодице, собирая влагу, растирает ее между пальцев. Выпустив член изо рта под разочарованный вздох омеги, Коля приподнимается. Они сталкиваются взглядами. Гоголь выискивает невербальные знаки, которые скажут, что Акутагаве некомфортно, но Рюноскэ лишь жалобно смотрит. - Так хорошо... - выдыхает он, будто прочувствовав вопрос Коли. Альфа мягко улыбается. - Это замечательно. – тихо отвечает он, а потом вниманием переключается на свои пальцы. Он ласково проводит по дырочке, смотрит, как Рюноскэ закрывает глаза и полностью отдается в руки альфы. Волнение проникает в душу Коли, как пальцы – в нутро Акутагавы. Не больно? Дискомфортно? Он читал, что омегам может быть ужасно неприятно, но как только он захотел спросить о самочувствии Рюноскэ, тот говорит первым. - Ниже, Коль. И левее. – направляет он неумелого Гоголя, который осторожно трет изнутри стенки. Коля тут же слушается, немного вынимает пальцы и давит там, где сказал омега. И сладость его стона не описать словами. Гоголь замирает, надавливает еще раз. Рюноскэ всхлипывает, тянет вперед руки. Коля понимает его без слов, наклоняется, чтобы его тут же обняли, зацепились за спину и утонули в очередном поцелуе. Смазки становится все больше. Акутагава стонет практически не переводя дух, замирает в дыхании, еще сильнее обнажая ребра, двигается навстречу Гоголю, который так мучительно медленно массирует внутри найденное место, держась над Акутагавой всего на одном предплечье. Кровь, кажется, становится кипятком, больно жгущим все тело, заставляя на теле выступать испарину. Рюноскэ хочется куда-то деться, он покрывает плечи альфы поцелуями, как некогда делал он, даже позволяет оставить засос возле шеи, прижимается всем телом к Гоголю, чувствуя, как их сердца бьются из такта в такт. Простая растяжка, но она была куда лучше, чем когда этим занимался сам Рюноскэ. Более трепетнее. - Коль, я не могу ждать. - скулит Рюноскэ, готовый разодрать всю спину альфы, были бы ногти. – Я уже готов. - - Ты уверен, что этого хватит? Я не хочу, чтобы тебе было больно. – начинает Коля, но его затыкают коротким поцелуем. - Готов значит готов. – твердо повторяет он, и Коля улыбается. Рюноскэ в любом случае останется вредным Рюноскэ. Гоголь распрямляется, разорвав их объятие, вынимает пальцы. Хитро посмотрев на Акутагаву, он слизывает текущую к запястью влагу. Соленое. - Как же... Мерзко. – говорит раскрасневшийся Акутагава, закрыв глаза рукой. Гоголь улыбается. Он ничего не отвечает. Старается раздеться как можно скорее, запутывается в штанине, возится дольше, чем он делал бы это спокойнее, но ведь так не хочется заставлять ждать Акутагаву. Хотя тот и внимательно наблюдает. Когда Гоголь проводит по своему члену рукой, он понимает, насколько же ему было больно. Стонет, не замечая, как омега перед ним замирает. Он долго возится с презервативом. Сначала хуй распакуешь, потом хрен натянешь, особенно когда возбуждение отдает пульсацией в голове и сильной дрожью в пальцах. Рюноскэ терпит и это вызывает ужасный стыд. В извинение Гоголь упоенно целует грудь возлюбленного, всего пару раз, чтобы потом вновь отстраниться. Боязнь возвращается снова, когда Коля, раздвинув ноги омеги, пристраивает головку к пульсирующей дырочке. Он медлит, поднимает взгляд на Акутагаву, будто прося разрешения. - Просто войди уже. - говорит тот, но и его голос нерешительный. Он тоже ужасно волнуется. Гоголь думает о том, что ему нужно быть тверже, чтобы успокоить своего омегу, показать, что все будет в порядке. Что он может не переживать. Поэтому Коля, подхватив ножки Рюноскэ под коленками, медленно двинул бедрами. Сказать, что было тепло – ничего не сказать. Было горячо, очень, практически больно, но, черт, как же прекрасно. Одна мысль о том, что он сейчас в любимом омеге возбуждала до пальцев ног, а если еще и к ощущениям прислушаться… - Как ты? – спрашивает Коля, постепенно войдя по узел. - Я? Замечательно. - Акутагава позволяет себе улыбку при взгляде на Гоголя. – Правда. - Альфа сияет, вновь наклоняется, упираясь руками по обе стороны от головы Рюноскэ, чтобы тот смог обнять его. Он ничего не говорит в ответ, мягко целует, толкается. Это было ни с чем несравнимое удовольствие, когда как будто сплетаются не только тела, а души. Конечно, физически было хорошо, но вот морально… Морально было еще лучше. Как же много ярко вспыхивающих мыслей, стекающих лишь в одну точку: про друг друга. Коля смотрит в черные глаза и видит – готов поклясться – умиротворение, будто все так и должно быть. Сам от этого испытывает облегчение, проводит носом по щеке возлюбленного, целует выступивший румянец, помогая Рюноскэ закинуть ножки на свою спину. Нахлынувшая уверенность задевает нужную точку, и Акутагава всхлипывает, обнимая руки Гоголя ладонями. Глубоко, заполняя полностью, без остатка, чувствуя сладкое давление, когда толчок становится смелее. Стоны все хлипче, все наслажденнее, искренее, ведь Коля уверен – такое просто не подделать. Эти хриплые нотки, сиплость, рваный голос, нежность смешанная с неопределенностью ощущений. Оба не знали, что им чувствовать. Но им обоим это нравилось. Акутагава вновь стискивает губы зубами, дерет кровавые корки, но Коля не дает ему волю разодрать все, вновь целует, горячо, но не жадно, толкаясь смелее, выходя практически полностью – контраст жгучего Рюноскэ и холодного по сравнению с ним воздуха был ужасно приятен. Коля в нежности зацеловывает лицо Акутагавы, стонет с ним в унисон и оба готовы боготворить голос друг друга, все его блаженство до костяной боли. Рюноскэ отпускает руку Гоголя, чтобы своей потянуться к члену и, обхватив его, провести пару раз с упоенным всхлипом. Так было куда приятнее, удовольствие становилось все острее, все больше вытесняло мысли. Они были уже внизу, в наполненности, в ладони, сжимающей член. Это было великолепно. Никакие мечты и фантазии не сравняться с настоящей нежностью любимого альфы. Гоголь стонет сквозь зубы, когда Рюноскэ в желании сдавливает его внутри, как будто пытаясь вытолкнуть. Скользить тогда становится еще ощутимее, и Гоголь сходит с ума, думая сейчас только об одном удовольствии. Оба уже распрощались с остатками разума, а когда появляется колкое ощущение, мысли концентрируются только на нем. Все больше, все ярче, ощущение давило на обоих, толчки быстрее, взахлеб стоны, скорое движение ладони Рюноскэ. Экстаз ослепляюще вспыхивает в глазах в обоих. У них было словно одно тело на двоих, чутко чувствуя друг друга, эйфория застала их одновременно. Дыхание обоих сковали пульсирующие животы, но как только тела захватила спокойная нега, они выдохнули прямо в рты друг друга. Устало посмотрев на Рюноскэ, Гоголь, пытаясь отдышаться, коротко прильнул в поцелуе к его лбу. Не задерживаясь в нем, Коля выходит и распрямляется, осторожно стаскивая презерватив и смотря на возлюбленного. Мокрый от пота, блестящие от смазки ягодицы, Акутагава лежал, сведя ноги вместе и закрыв глаза сгибом локтя. Его дыхание было слишком прерывистым, он ложится на бок, чтобы закашляться. Коля в волнении подлетает к нему. - Все в порядке. - заверяет он, потом отнимает руку. Брезгливо вытирает рот. Потом показывает ладонь Коле, с которой стекают белесые капли вперемешку с кровью. Он поднимает свою футболку с пола, вытирает темной тканью грязь, а потом вновь откидывается на подушки. - Все в порядке, а кровью харкаешься. – обеспокоенно выдыхает Гоголь. - Меня лечат, рассказывал уже. – раздраженно произносит Рюноскэ, но потом смягчается, протянув вперед руки. – Давай не будем портить такой прекрасный момент. Обними меня. - Гоголь берет со стола телефон, смотрит на время, а потом ложится возле возлюбленного, притягивая его к себе, чтобы устроить на груди. - Сколько? – лениво спрашивает Акутагава, тяжело вздыхая. - Двенадцать двадцать. – отвечает Гоголь, тихо посмеявшись. – Всего пятнадцать минут - - А мне показалось целая вечность. – Акутагава приподнимается, чтобы искренне улыбнуться Гоголю. – Спасибо тебе. - Коля удивленно смотрит, а потом сам расплывается во влюбленной улыбке. - Я люблю тебя. – произносит он, вновь притягивая омегу на свою грудь. - Это чертовски взаимно. – кивает Рюноскэ.