Милая трагедия

Музыка заполняет все пространство в мыслях, заставляла качаться под легкие биты. Коля кайфует, кивает в такт мелодии, не удерживается от подпевания. Конечно, тихого, ведь Акутагава еще спит, спрятавшись в одеяло по самую голову. Гоголь улыбается. Омега так умиротворен, так сладко прижимался во сне, даже не смог просидеть хотя бы до трех, хотя раньше при переписках дотягивал нередко до пяти. Был разбит, но все равно не спал. Всегда был разбит… Коля отпивает чай, остывший, практически невкусный, заедает шоколадом из холодильника, возвращается к вязанию. Он уже с утра приноровился, поэтому сейчас уже реже распускал ряды и сделал практически половину от всей работы. Хотя и сидит он часов с одиннадцати. А сейчас уже три… Громкое уведомление оповещает о пришедшем сообщении. Гоголь даже пугается, смотрит на Рюноскэ, не проснулся ли он, а потом корит себя за тупость: щелчок же был слышен только в наушниках. Открыв соцсеть, он улыбается, видя, что ему написал Пушкин. «Эй, Федя к себе на ночь зовет. Ты с нами?» Гоголь чувствует некое воодушевление: он уже так давно не проводил время с друзьями, в какой-то момент полностью переключившись на Рюноскэ и забыв обо всем вокруг. «Конечно» Гоголь откладывает пряжу в сторону, пододвигаясь ближе к компьютеру. «Во сколько?» Сообщение не приходит долго. Даже нет надписи «печатает». Скорее всего уточняет информацию у самого Феди. «В шесть» Гоголь смотрит, как Акутагава переворачивается на другой бок, во сне подтягивая к себе одну из игрушек. «Заметано» Коля вновь откидывается на спинку кресла, возвращаясь к на удивление интересному занятию. Хах, кажется, он начинает превращаться в натурального деда. Осталось только «Альфье/Омежье» включить и залипать на ор ведущих на какую-нибудь недалекую семью. Интересно, попади туда семья Акутагавы, какие оправдания говорил бы его папа? Поверили бы ему? Коля считает ряды. Так, на всякий случай, так делали на видео, что он смотрел. Правда там вязали свитер, но механика одна и та же, верно? Но спустя еще десять минут терпение попрощалось с Колей, отчего он тяжело вздыхает. Утомительно, тем более, когда ты этим занимаешься этим уже четыре часа. Простой чертов шарф, который Гоголь решил сделать на свой идиотизм слишком широким. Ну, чтобы уж наверняка закутаться до носа. Коротать часы было нечем. Коля, постоянно вздыхая, смотря на часы. Был большой соблазн разбудить Рюноскэ, время-то уже позднее, однако останавливала мысль, что он, может, первый раз так высыпается. Ладно, врет, второй. Но все же. Занять себя было нечем. Только разве что опять что-то посмотреть. Он идет на кухню, чтобы поставить чайник, достать салат из холодильника, чтобы похомячить что-нибудь до Феди – у него наверняка из еды будет одна выпивка. Намного думает, а потом снова возвращается в свою комнату, чтобы достать с полки «Ночной дозор». Интересно, увлекательно, стоит того, чтобы перечитывать раз за разом, практически выучивая наизусть все-все слова, да настолько, чтобы можно было спросить страницу и с уверенностью рассказать, что в ней происходит. И она даже тогда не наскучит. Коля, вернувшись на кухню, открывает страницу с загнутым уголком – да простят его книголюбы -, тут же погружаясь в мир Лукьяненко. Стынет чайник, медленно нагревается от комнатного воздуха салат, а Коля все перелистывает страницы, изредка обращая внимание на еду. Вот и время летело быстро, как сюжет в знаменитой книге, стрелки неумолимо двигались к пяти вечера, а там и до шести совсем немного… Акутагава все не хотел просыпаться. Нехотя оторвав себя от приятного времяпрепровождения, Гоголь поднялся с места. Придется разбудить его, а то все планы накроются медным тазом. А Коля этого не хотел, он грезил о том, как посидит в компании своих друзей. Ну и возлюбленного, само собой разумеющееся. - Рю… - немного тормошит омегу Гоголь. На его действие никак не реагируют. - Лягушонок. – уже чуть более громко говорит он практически на ухо. Он стаскивает одеяло с плеч Рюноскэ, чтобы аккуратно прижаться к шее долгим поцелуем. Акутагава недовольно ерзает. - Еще… Еще немного… - мычит он, но Коля явно не собирается отстраняться. - Вставай. – настаивает он, присаживается на край кровати, ласково наглаживая одеяло, скрывающее тело практически обнаженного Рюноскэ: весь верх был скрыт футболкой, все интересное – трусами. Но не ножки. Соблазнившись, Коля поднимает снизу одеяло, пробирается пальцами к ногам омеги и обхватывают щиколотку, ведя вверх, ласково, медленно, к самому бедру, оголяя каждый миллиметр. Гоголь восхищенно выдыхает от эстетики открывшегося вида и не выдерживает. Склоняется, чтобы крепкими неспешными поцелуями подняться к самому нижнему белью. Никаких пошлостей, лишь томная нежность в каждом касании. Акутагава разворачивается, сонно смотря на Гоголя, считая, что нахмурился. Но лицо оставалось растерянно заспанным. - Ты так пристаешь ко мне с утра пораньше? – хрипло говорит он и прокашливается, растирая глаза кулаками, чтобы видеть хотя бы очертания предметов, а не расплывчатые пятна. - Я не могу восхищаться своим омегой просто так? – улыбнулся Коля, приподняв и наглаживая уже вторую ножку, прижимаясь к ней щекой. – И сейчас далеко не утро. - Я опять проспал до трех? – спрашивает Акутагава. Окно было плотно зашторено, чтобы свет не мешал спать днем, скрывая тьму, рассеянную лишь тусклыми фонарями. - Сейчас пять вечера. – произносит Гоголь, осторожно, будто преподносит слишком важную в его жизни новость. Рюноскэ резко садится на кровати, ошарашенно смотря на альфу. - Ты разыгрываешь меня. – настороженно говорит он. Гоголь отстраняется от своих нежных порывов и достает телефон, показывая светящееся время, уже перешедшего грань в пять вечера. Ненамного, всего на пятнадцать минут. - Ты… Почему ты не разбудил меня? – в голосе читается даже агрессия, легкая, адресованная скорее не к Гоголю, а к самому Акутагаве. Как можно столько проспать?... - Ты явно хотел выспаться. Зачем мне будить тебя? – отвечает Коля. Акутагава тяжело вздыхает. - Но разбудил же. - - Это вынужденное. В шесть Федя зовет к себе, пойдем вместе? Мы давно не гуляли всей компанией. – предлагает Гоголь, целуя шрам от укуса собаки. - Встретиться? Да… Да, это было бы неплохо. – кивает Акутагава и легко шлепает по лбу Коли. – Все, прекрати, мне нужно вставать. - Гоголь с огромной грустью отпускает стройные ноги, а потом откидывается на постель, прикрыв глаза. - Одевайся сразу в уличное, время поджимает, до Феди еще дойти надо. – говорит Коля. - Хорошо. – отвечает Рюноскэ, вытаскивая с полки, любезно освобожденной в день маленького переезда Акутагавы, свою одежду и топает в ванную, чтобы привести себя в порядок. Гоголь утыкается в одеяло, чтобы постараться уловить запах омеги. Когда они только ложились спать, духи все еще держались на шее возлюбленного, делая погружение в сон особенно трепетным, а теперь на постели сохранились лишь отголоски того аромата. Но все равно чувствовались. Альфа поднимается. Послал Акутагаву переодеваться, а сам ходит в домашнем. Несправедливо. Натянув кое-как джинсы и свитшот поверх рубашки, Гоголь посмотрел в зеркало. Как же непривычно было видеть себя с такими короткими волосами, с этой немного дурацкой косичкой, с любовью заплетенной Акутагавой, но сожаления абсолютно не было. Тем более, когда-то же нужно было сменить имидж. Он выходит на кухню, когда Рюноскэ уже сидит там, растирая лицо ладонями. С небольшой челки капает вода. - Какой салат будешь? – спрашивает Коля, доставая тарелки. - Я не голоден. – мотает головой Рюноскэ, но сталкивается с укоризненным взглядом альфы. - А надо. Мы не ели с… Я не знаю, ел ли ты у Чуи, но ты явно не перекусывал больше двенадцати часов. - - Просто чай, давай, а? – жалобно спрашивает омега, но на его просьбу лишь качают головой. - Нет, так не пойдет. Давай договоримся, небольшие порции, но ты будешь есть. Хорошо? – Гоголь берет вилки и присаживается возле Акутагавы. - Хорошо. – сдается Рюноскэ, поняв, что Коля не отступится. - Вот и молодец. Что достать тебе? - - Этот пойдет. – кивнул Рюноскэ на салат на столе и тут же потянулся к нему, немного откладывая себе. - Майонез? - предлагает Гоголь, но Акутагава мотает головой. - Я жил только на чае дома. Ну, может ел раз в день. Я привык. - - И тебя устраивает такая ситуация? – Гоголь опирается локтем о стол. Акутагава долго думаю. - Наверное… Нет. Не устраивает. – отвечает наконец-то он. – Но опять же мой организм… - - Падает в обмороки, понижает давление, показывает ребра даже без втягивания живота… Мне продолжать? – перебивает Гоголь, и Рюноскэ машет рукой. - Нет. Я тебя понял. – он медленно ест, но с каждой минутой со все большим аппетитом. Все-таки, часы без еды давали о себе знать, организм явно был доволен пусть небольшим, но перекусом. - Я знаю, что дома ты недоедаешь, но пока ты живешь у меня, так что умереть от голода я тебе не дам. - Акутагава в благодарность кивает. Холод на улицы сводит пальцы даже в перчатках и даже убранные в карманы. Гоголь переминается с ноги на ногу, специально выпускает пар изо рта, чтобы попробовать сделать колечки. Хорошо, что об этом никто не знает, а то сочли бы местным сумасшедшим. Или глупым ребенком. Но второе было бы, наверное, пообиднее. Несмотря на весь этот мороз, Рюноскэ стоял как ни в чем не бывало. Не приплясывал, не прыгал, стоял как истукан, лишь уткнувшись в палантин Гоголя, смотрел из-под лобья на падающие с неба и поблескивающие в свете фонарей снежинки. Хоть они стоят совсем недолго, тело уже смогло продрогнуть до костей, дрожало как осиновый лист. Но вскоре к ним подошел Достоевский, держа в руках истрепанный пакет пятерочки. - Колбаса. – говорит он на то, о чем его не спрашивали, набирает код от подъезда, который так благополучно забыл Гоголь, заставив свою пару быть на улице практически в минус восемнадцать. - Зачем она тебе? – дрожаще спрашивает Коля, юркнув в более теплый подъезд. - У меня в холодильнике только пара огурцов и творожная масса. – устало говорит Федя. – Ну хлеб еще есть. Можно чай попить. - - Поэтому я и говорю, что перед выходом к Феде нужно поесть. – поворачивается к Акутагаве Гоголь, немного улыбнувшись. - И… На чем ты живешь? – спрашивает Рюноскэ, ожидая ответ вроде своего «на чае». - Я варю себе на один раз. – жмет плечами Достоевский. – Единственное, что у меня может хранится подольше, это шоколад или сырки какие-нибудь, но я их редко беру. Не хочу отвались практически сотку на то, что улетит дня за три. Лучше картошку купить. - - Разумно. – понимающе кивает Акутагава. От дома веет советской стариной, какие-то расписанные стены, дряхлые лифты, наверняка пропахшие бомжатской ссаниной, скользкие ступеньки из-за влаги растающего снега с ботинок жильцов, коляски детей, спрятанные под лестницей… Казалось, что они попали в какой-то другой город, а не прошли всего двадцать минут от Колиного дома. Лифт благополучно проигнорировали, да и оказалось, что Федя живет всего на третьем этаже. Дверь не сразу открылась. Ключ постоянно застревал, отчего Достоевский тихо матерился, руша его построенную личность спокойного и вечно безучастного человека. Но наконец-то дверь поддалась, пропуская всех троих в спертую духоту. - Отопление шпарит как не в себя. – оповещает Фелор, обращаясь лично к Акутагаве: Гоголь и остальные уже знают эти тонкости. – Я немного проветрю, всего на минут пять. Вешалка. – Достоевский кивает в сторону крючков и уходит вглубь жилища. Рюноскэ поворачивается к Коле, который уже помог омеге снять пуховик. - Тут достаточно уютно, не подумай. – ободряюще произносит Коля. Акутагава кивает и медленно, осматриваясь, идет к Достоевскому. - Тут… Неплохо. – говорит он, на что Федя хмыкает. - Не роскошь. Квартира дедушки, здесь практически ничего не менялось со дня его кончины. - - Соболезную. – едва нашел что ответить Рюноскэ, но от его слов отмахнулись. - Я толком не знал его, да и было это года два назад. Родители живут в поселке городского, поэтому были рады, когда появилась возможность отправить меня в город. Сами не поехали, ну, знаешь, работу бросать не хочется, квартиру оставлять мародерам, да и была уверенность, что я быстро поступлю в университет, получу вышку, встану на ноги и получу хорошую профессию. Все это, конечно, да, но… - Достоевский предпочел замолкнуть, не продолжая предложение дальше. - Почему не сдал экстерном школу? Тебя позиционируют как гения. - - Все прозаично. – жмет плечами Достоевский. – С ними весело. – он махнул головой куда-то назад, где за стенкой уже осваивался Гоголь, по звону рассматривая бутылки из двух ящиков. Акутагава немного улыбнулся. - Это точно. – кивнул он, а потом все же оставил Федю наедине с колбасой и вернулся к Гоголю, который действительно отыскал спрятанные в углу комнаты ящики. Но внимание Акутагавы быстро переключилось на сервант, набитый какой-то посудой и прочей советской лабудой. - Старье. – говорит Рюноскэ, разглядывая хрустальные рюмки и бокалы. - Ну может лет эдак через сто станет антиквариатом. – пожимает плечами Гоголь. - Скорее раритетом. И то если таких бокалов разобьется процентов девяносто. – Акутагава отлипает из серванта. Трель звонка оповещает, что пришли оставшиеся гости предстоящей «тусовки», Коля сам открывает и лучезарно улыбается. - Мы думали, вы не придете, так долго вас ждали! – врет Коля, но в коридор выходит Акутагава. - Этот чурбан сам зашел минут семь назад. – обламывает весь настрой постебаться Коли, отчего последний закатывает глаза. - Мог бы и подыграть! – сетует Гоголь. Оба стоят опешившие. - Это… Это что с вами? - - Нравится? – в шутливой манере спрашивает Коля, крутясь вокруг себя, демонстрируя новую прическу. – Сам сделал. - - Нуу… Выглядит смело… - тянет Гончаров, а Пушкин смеется. - Ты выглядишь так… Смешно. – он стирает выступившие слезы. – Черт тебя дернул так стричься… А Аку? - - Я сходил в «Центрефугу». – Акутагава уходит в комнату. - У это всеееее меняет. – издевательски тянет Саша. - Ну все, хватит. На улице так холодно, я весь продрог. – жалуется Гончаров, и раздевается весь дрожа. - Сейчас согреемся. – Достоевский уходит вслед за Гоголем, вытаскивая несколько бутылок из своих запасов. - Откуда у тебя столько? – интересуется Акутагава. - Дедушка продавал. Нелегально. В основном законченным алкоголикам. - В комнату наконец-то заходит и Гончаров, за спиной которого семенит Пушкин. - Кстати! – Гоголь достает из рюкзака бутылку вина. – Пока мы не напились дрянью. - - Откуда? Ты переспал с владельцем магазина? – иронизирует Пушкин. – Ты и на омегу-то больше не похож. - Гоголь излюблено прижимается к плечу Саши, обнимая его руку. - Его член такой твердый… - томно шепчет Коля, и Пушкина передергивает. Он резко отстраняет от себя Гоголя. - От одной мысли плохо, знаешь! – говорит Саша. Теперь настал черед Гоголя смеяться. - Так и все-таки, откуда вино? – заинтересованно спрашивает Ваня, стаскивая плед с кровати и заворачиваясь как в последнее спасение. - Мне знакомый подарил. Мы с Колей открыли, но за сутки не осилим, а потом испортится. Лучше вместе допьем, всем понемногу. – отвечает Акутагава. - Щедрый знакомый… - кивает Гончаров. - Я принесу кружки. – игнорируя хрусталь в серванте произносит Федя и уходит вновь на кухню. Трое садятся на пол, Акутагаву же подзывает Коля. Рюноскэ мнется, но садится рядом. - Кто вообще как отметил? – с воодушевлением спрашивает Ваня. – Меня в кой-то веки отпустили прогуляться. - - Да. – мечтательно произносит Саша. – Ездили на главную площадь, чтобы посмотреть салют. – улыбается он воспоминаниям, как в глазах Вани отражаются вспышки, путающиеся в волосах, делая их с голографическим переливом. - Эй, это так круто! - Коля с улыбкой друга в плечо. – Даже романтично. - - Ну, немного, да… - соглашается Гончаров, чтобы Пушкин окончательно поплыл. - Мы с Акутагавой дома сидели. Под вино и обзор на «Т-34». – Коля поворачивается к омеге и тот несколько раз кивает. - Да, было… Замечательно. – отвечает тот. От воспоминаний на бледности лица проступает едва видимый румянец. - А я не ходил никуда. – произносит Достоевский, поставив кружки на пол и сам присев рядом с ними, раздавая их каждому. – Поел творога с кипятком и нормально. Президента послушал, какую он ахинею нести будет. - - И как? – Акутагава принимает кружку с зимним пейзажем. - Ничего нового. – жмет плечами Федор. Гоголь открывает вино, разливая всем по практически одинаковым порциям: Гончарову немного меньше, тот никогда не пил много. Да и себе достались лишь капли. - Ну что, за прошедший? – неуверенно спрашивает Пушкин. Остальные подхватывают. - За прошедший! – звон кружек, несмелые глотки, довольное мычание. - Не твоя спиртовая дрянь, Федь. – осторожно произносит Гончаров. - Я так же сказал. – Акутагава еще немного отпивает. – Качество, качество. - - А может, в «правда или действие»? – Неожиданно предлагает Саша, взяв бутылку из-под вина в руки. – Как в бутылочку, на кого укажет. - - Можно. – Гоголь отставляет в сторону кружку. – Никто не против? - Гончаров пожимает плечами, Федя высказывает согласие. Акутагава решает кивнуть, чтобы не стеснить отказом, хоть эта игра его напрягала. Не хотелось отвечать на пошлые вопросы или совершать пошлые действия. - Я начну. – Пушкин крутит бутыль. Достоевский попадается первым. – Правда или действие? - - Правда. – Федя спокойно стучит пальцами по краю кружки. - Ты веришь в бога? – вопрос стоял в горлах компании уже очень и очень давно, но всегда ответ был уклончивым. - Я… Допускаю, что он есть. – неопределенно высказывает Достоевский, но, поняв, что остальным нужен более развернутый ответ, вздыхает. – Если бог и есть, то я считаю, что он создал всю вселенную, а не только наш мир. По мне так даже логичнее. - - А пустоты? – спрашивает Гоголь. – Зачем богу создавать то, в чем нет абсолютно ничего? - - Чем масштабнее проект, тем больше в нем сюжетных дыр. – Федя жмет плечами. – Недоработка, можно так сказать. То, что либо не заметили, либо что не хотели исправлять. Вселенная слишком огромная, чтобы не делать в ней ошибок. - - Довольно интересная теория. – задумчиво произносит Акутагава. – Ну и фантазия у этого бога. - - Что верно, то верно. – Федя крутит бутылку. - Правда. – говорит Акутагава, как только конец бутылки показывает на него. – Расскажи что-то неоднозначное о себе. Что-то, что априори считают верным, но это не так. - Рюноскэ задумался. - Я никогда не пробовал японской кухни. - На него удивленно уставились. - Правда? – Ваня поправляет волосы. – Ты же… Японец. Ну, наполовину. И твой папа японец. - - Он не готовит японские блюда, хотя умеет, я знаю. Хватался моему отцу. Но тот терпеть ее не может, отдавая предпочтение Индии. – жмет плечами Акутагава. - Надо будет как-то заказать что-нибудь. Не Япония, конечно, адаптировано под Россию, но не менее вкусно, я думаю. – говорит Гоголь. - Поддерживаю. – кивает Гончаров. Следующим на очереди был Саша. - Действие. – с энтузиазмом говорит он. Акутагава немного думает. - Тебя кто-нибудь накрасит и ты будешь так сидеть до конца игры. - - Нет. Аку, ну за что, блять, что я тебе сделал? – разочарованно говорит Пушкин, смотря глазами, полных боли. - Ой, у меня как раз есть подводка! – говорит Гончаров, радостно роясь у себя. - И ты туда же, Ваня! – Пушкин чувствует себя преданным. - Я только стрелки. - - Пощади! – воет Пушкин. - Либо жаркий поцелуй от Гоголя. – говорит Акутагава, расплываясь в ехидной улыбке. Пушкин смотрит на Колю, который уже шлет воздушный поцелуй. - Ебашь стрелки. – уверенно поворачивается он к Гончарову, который уже довольно присел перед ним. К иронии это оказалось самым приятным мгновением. Слабый мягкий запах, красивые глаза, от которых так щемило сердце, сбитое дыхание. Хотелось стать немножко ближе, ведь расстояние между их лицами такое маленькое… - Все. – оповещает Гончаров, отстраняется, а потом прыскает в кулак. – А тебе идет. - - Ну спасибо. - В легкой опьяняющей атмосфере это действительно выглядело немного комично. Пала очередь Гоголя. - Правда. - - Какой способностью ты хотел владеть? - - Сложнооо. – тянет Коля. – Так много всего крутого. Ну, наверное, перемещать предметы. - - Телекинез? – Уточняет Ваня, но Гоголь мотает головой. - Практически. Только перемещать предметы не смотря пристально на них. Просто увидел дерево, прошло десять минут, ты о нем вспомнил и оно тут же появилось. - - Где такая способность может пригодится? – спрашивает Федор. - Ну не знаю. Можно продукты из холодильника доставать, не сходя с дивана. - - Какая благородная цель. – фыркает Рюноскэ. - Ой ли. А сам какую бы выбрал? - - Не знаю… Можно создавать что-то из чего-нибудь. Хотя бы из одежды. Придумал что-то, например шипы из земли, они и появились. - - Устрашающе… - кивнул Достоевский. – Я бы тоже такой мыслью обзавелся. Только я бы убивал касанием. - - А я бы землей управлял. Представьте, миллионы километров и все во власти одного человека. – воодушевленно говорит Гончаров. - Мощно. – кивнул Акутагава. - На вашем фоне я просто какой-то ребенок. – надулся Коля. Остальные закатили глаза. - Ты и так ребенок. - - А ты какую бы хотел? – спрашивает Гоголь Пушкина, но тот лишь надуто сидит. - Я на вас обиделся. – бурчит он. Коля пожимает плечами. В ход уже шла четвертая бутылка из запасов Феди. Пили все, даже Гончаров не сдержался, когда ему предложили. Закашлялся, сморщился, но отпил еще. И никак не смог совладать с дымкой, обволакивающей разум. - Ваня. – произносит практически пьяный Федор, когда горлышко указывает на Гончарова. - Действие. – размазано говорит тот. - Поцелуй Сашу. – внезапно, каверзно, кажется, застыли все четверо, удивленными глазами смотря на Достоевского. У них были правила, ничего смущающего, ничего ставящего в ступор, провокационного, особенно рдел правилами именно Достоевский, а тот… Тот был совершенно спокоен, будто все это было частью только ему понятного плана. Гончаров снова отпил спиртовой настой. А потом наклонился, чтобы остервенело вжаться губами в губы опешившего Пушкина. - Ууу… - тянет так же опьяневший Акутагава. – Вот это поворот. - Поцелуй короткий для любовников, но длинный для дружбы. Но это было так… Волнующе. - Мог просто в щечку. – говорит Федор, когда Ваня отстранился. Гончаров, заслышав это, краснеет до кончиков ушей и пулей вылетает из комнаты. - Ваня! – тут же следует за возлюбленным Пушкин. Федор тихо смеется. - Ну я и крыса. – с улыбкой произносит он, пока Гоголь с Акутагавой переглядываются.