Милая трагедия

Низкая трель звонка будит обоих. Гоголь думает, что это его будильник, случайно поставленный самим телефоном и зачем-то сменившим мелодию, уже готов потянуться и выключит эту тварь, как неожиданно Акутагава берет трубку. - Алло. – максимально заспанно спрашивает он. Даже не садится на постели, лишь прижимается спиной к Коле. Воспользовавшись ситуацией, Гоголь обнимает омегу сзади, утыкаясь в черную макушку носом. - Нет. - все так же сонно, но твердо отвечает омега. В его голосе агрессивно-холодные нотки. – Меня не волнует. – Рюноскэ горько хмыкнул. – Ты не задумывался о семье, когда прогонял меня, чего ты теперь ноешь? – Гоголь чувствовал, как Акутагава напрягается все сильнее. А потом он вообще резко садится на постели. – Давай! Давай, вызывай! Я на тебя заяву накатаю, понял? Чуя все подтвердит, и тобой заинтересуются органы опеки. Так что ебись со своим Ацуши сам. – Рюноскэ резко кладет трубку и швыряет телефон на кровать, закрывая лицо руками. Он сидит так пару секунд, потом медленно опускает руки. Рвано выдыхает. - Доброе утро. – говорит он на удивление спокойно, потом вытягивает сильно дрожащие ладони вперед. – Никогда не говорил с ним так… Обычно пресмыкался, но просто… Верх лицемерия сначала выгонять с вещами, а потом переливчато ставить перед фактом, что я завтра иду с Ацуши на какое-то новогоднее представление. Папа твой был прав, он грозил полицией. - - Не лучшее начало утра… - констатирует Гоголь и садится вместе с Акутагавой на кровати. Убирает за ухо мешающие пряди с сединой, улыбается. Но тут же закрывает лицо Рюноскэ ладонью, когда тот поворачивается к альфе. - Не смотри, я плохо выгляжу по утрам. – говорит Коля, пытаясь пригладить торчащую челку. - Обычно это говорят омеги. – Акутагава отнимает руку Гоголя и целует эстетичные пальцы. Коля кладет голову на худое оголенное плечо, задумавшись. - Вызовет? – спрашивает Коля, твердо желая получить отрицательный ответ. - Нет. – подкармливает надежду Коли Рюноскэ. – У него кишка тонка. Ну, знаешь, много факторов. Да ты их все слышал. Не выгодно и все. – Акутагава вновь тянется к телефону, но теперь за тем, чтобы посмотреть время. – Опять… Шесть вечера. Мы сбили себе график, Коль. - - Ну мы и не спали ночь. Скажи спасибо Феде. – Гоголь тихо стонет от головной боли. – Тебе нужна таблетка? - - Наверное да… Да, нужна. Я как будто проспал два дня без перерыва, состояние отвратительное. – жалуется Акутагава и Гоголь кивает. – Чтобы я еще пошел с вами… Я ничего не помню после двух. Надеюсь, мы ничего не натворили. - - Ты сначала пошел успокаивать Ваню, рассказывая, какие альфы козлы, поругался с Федей, нехило наорав на него, а потом благополучно уснул на диване где-то в районе четырех. Мы потом едва дошли до дома, ты постоянно заплетался и засыпал. - - Боже, какой стыд… Федя злится? - - Нужно очень постараться, чтобы его обидеть. Тем более он сам сказал, что заслужил, он чуть не разрушил отношения между Ваней и Сашей, а так же пошатнул доверие к себе первого. – Гоголь ободряюще щелкнул по носу омеги. - Все равно стыдно. – Акутагава нервно теребит оделяло в пальцах. - Да брось, Рю. Когда я впервые напился, я подрался с бомжом за кусок хлеба, отнял у второго шарф. – Коля оттянул за угол рот, обнажая деформированный клык. – Видишь? Это я на асфальт упал. - - Я думал, что он у тебя с рождения такой. – Акутагава качает головой. – Ну, тогда я действительно не так уж и набуянил. - - Вот именно. Не переживай. – Гоголь поднялся с постели, тут же шатается. В глазах темнеет, он садится обратно. – Чертова голова… - Требуется время, чтобы прийти в себя, однако потом Коля все равно поднимается, следует на кухню. Понимая, что Акутагава вообще не поднимется с постели – ему досталось хуже всего, пусть он не выпил слишком много. Хотя бы не до блевоты, уже прекрасно… Он несет воду – даже не в кружках, а сразу графин -, ставит на стол, протягивая пластинку с таблетками Рюноскэ. Когда губы коснулись воды, чтобы запить таблетку, Акутагава жадно опустошает кружку до последней капли. И тут же требует еще. Графин кончился скоро, хотя и все равно осталась пусть легкая, но жажда. Рюноскэ, глубоко вдохнув, опять лег на подушки. - Я даже пошевелится толком не могу. – выдыхает Рюноскэ, жалобно посмотрев на Гоголя. Тот присаживается возле, дотрагивается до плеча, ведет вниз к груди, следуя за каждым движением взглядом. - Ничего. Скоро оклемаешься. – улыбнувшись, ободряет Гоголь. А потом склоняется, чтобы продолжительно поцеловать омегу. Тот хмыкает после него, прикрывает глаза. - Это был худший поцелуй в моей жизни. - - Я с тобой согласен. – тихо смеется Гоголь. – Похмелье ужасное. - - Чтобы ко мне в таком виде не подходил. – говорит Рюноскэ, Гоголь продолжает улыбаться. - Без проблем. – отвечает он, а потом садится в кресло, откидываясь и прикрывая глаза. Акутагава поворачивается на бок и подтягивает к себе одеяло, обнимая его двумя руками. - Я не хочу вставать. – говорит он, слабо смотря куда-то вперед себя. Коля тяжело вздыхает. - Ну, нам никуда не надо, так что… Я схожу в душ. – Коля поднимается, уловив лишь легкий кивок Акутагавы, уходит, оставив его одного. Первое правило пробуждения– не смотреть на себя в зеркало. Особенно после похмелья. Гоголь его нарушил и крайне ужаснулся. Как Рюноскэ глядел на взлохмаченную морду с едва виднеющимися глазами из-за прищура, на весь опухший вид. Может, ему не привыкать? Пятнадцатиминутный душ немного облегчает участь страдающего. Коля зачесывает мокрые – полотенце впитало далеко не все - волосы назад, трет лицо руками, размазывая остатки влаги, и выходит на кухню, чтобы налить чай и отнести его в комнату. Акутагава уже разместился в кресле, подвигал мышкой, чтобы монитор компьютера загорелся. - Я включу что-нибудь? – спросил он, уже печатая в поисковой строке название какого-то ужастика. Ответ он знал и так. - Что посмотрим? - спрашивает Гоголь, садясь рядом на табуретку. Акутагава пожимает плечами, щелкает по самому первому фильму про демонов, довольно открывая скетчбук. Первые тридцать минут было увлекательно, пока не началась творится дичь. Тогда фильм начал наскучивать, а Гоголь зевал все шире. - Я пойду почитаю. – говорит альфа, поднимаясь со своего места. - Я не буду тебе мешать? – спросил Акутагава, а потом понятливо промычал. – Точно. Наушники. - Новые, в заводской упаковке, не то, что те, паленые рублей за триста, держащиеся на одном честном слове и изоленте, найденном в инструментах с нижней полки. Распаковывать их долго, ведь Акутагава не хотел ничего портить, только срезал скотч и потом мучился с картонкой. Но зато когда он смог распутать и подключить их, то восторженно выдохнул от глубокого звучания. - Еще раз спасибо тебе! – вновь с восхищением произносит Акутагава, возвращаясь к странице, на которой уж виднелся простой скетч. Гоголь лишь улыбнулся. Если его омега рад, значит, и он тоже рад. Воцарившаяся тишина было чем-то комфортным для них двоих. Но все же Акутагава в какой-то момент оторвался от своего дела и снял наушники. - Я тебе не мешаю? – снова спросил он, опять по-своему загнавшись. Гоголь поднимает голову, жмурится, чтобы рассмотреть Рюноскэ. - Нет. – ответил он. – Книга затянула. Казалось бы папин роман, а интересно. - - Потом перетянешься на сторону мыльных опер. – хмыкает омега. - Да не дай бог! Но блин, можно почитать.- он опустил взгляд в текст. А потом читает «по ролям», делая голос омеги немного писклявым. - «Вы очень добры… - протянул он с сомнением. - Я полюбил вас с первого взгляда. Давно хотел признаться, но все не мог себя заставить. - Омега усмехнулся: - Дипломат из вас, прямо сказать, неважный» - читает Гоголь с ярким выражением, увлеченно, что заставляет Акутагаву слабо улыбнуться. - Какой кринж. – говорит он. - Погоди, там вообще песня! – Гоголь слюнявит палец и перелистывает пару страниц. – «Сдержанность его происходила то ли от робости, то ли от многолетнего самообуздания. И недостойным казалось, что, когда омега лежал в его объятиях, он, так всегда боявшийся сболтнуть глупость, показаться смешным, утолив свою страсть, способен был нелепо сюсюкать» - Коля поднял светящийся восторгом взгляд. – Хочешь я тоже буду с тобой сюсюкаться, лягушонок? - Акутагава, до этого замерший под наплывом Колиных чувств, закатил глаза. - Нет. Мне одного прозвища за глаза хватает. - - Я не так часто зову тебя так! – возникает Гоголь. - Меня напрягает одно его существование. – Акутагава вновь склоняется над рисунком, покусывая кончик карандаша. - Ладно, альфе в книге тоже пиздов за это вставили. – улыбается Коля, после возвращаясь к чтению. От минуты к минуте глаза все больше закрывались, строчки расплывались. Тянуло в сон, хотя казалось бы, спали так долго, весь чертов день. Не выдержав, Коля подсовывает книгу под подушку, смотрит на Акутагаву. - Я посплю немножко. – оповещает он. На него кидают короткий взгляд, Рюноскэ лишь кивает. Коля быстро засыпает. - А у меня есть идея, от которой ты не сможешь отказаться. – практически шепчет Гоголь и обнимает не спавшего всю ночь омегу со спины, пользуясь моментом, когда он режет сыр. Коля не может отказать себе в маленьком удовольствии, заправляет мешающуюся прядь за волосы, чтобы потом мягко коснуться кожи губами, сначала совсем-совсем легко, но с каждым новым поцелуем крепче, жарче, нежнее… Омега вытягивает шею, чтобы получить еще больше такой ласки, откладывает нож, не в силах уже что-то делать, закрывает глаза, чувствуя, как дрожь по всему телу струится в пальцы. Казалось бы раскаленной кожи дотрагивается прохладный воздух, и хочется попросить согреть губами все больше, и больше, и больше, особенно, когда шаловливые ладони забираются под одежду, очерчивая изгибы талии и ведя вверх, чтобы погладить выступающие ребра. Акутагава выгибается, прижимается спиной к Гоголю, уже позабыв, что хотел делать буквально пару минут назад, поворачивает голову, чтобы Коля, склонившись, прильнул к ранам на губах. Неудобно, совсем, Акутагава поворачивается, всего на секунду разорвав их маленькую близость, но потом он охотно сокращает расстояние первым. Он обнимает Гоголя за шею, поддаваясь его рукам, скользящим по животу, с жаром дышит в самые губы, до боли вжимаясь поясницей в край стола, распаляется, ощущая, как запахи стали еще резче, как Коля утыкается в плечо, глубоко вдыхая. - Так… И что за предложение? – Акутагава даже не замечает, как в голосе прорезаются робкие томные нотки. Рюноскэ уже знал, что предложит разгоряченный альфа. - Поехали на каток. – отстранившись, Коля смотрит в самые глаза. Рюноскэ замирает. - На каток. – разочарованно повторяет Акутагава. - Ну да, я тебе давно обещал. – Гоголь сердцем чует, что ему сейчас здорово прилетит. - Господи ты такой… Такой блять… я не могу подобрать слова, какой ты кретин! – в Гоголя летит тапок. – Придурок! Я-то думал, ты меня сейчас нежно на столе разложишь, а ты… Ой, иди в пизду, Коля! - Акутагава поджал губы и поспешил уйти из кухни, обозленный на весь свет. - Ну давай продолжим, Рю! – громко говорит вдогонку Гоголь. - Я не хочу уже! – резко отвечает Акутагава и захлопывает дверь Колиной же комнаты, явно выселив его в гостиную. Гоголь трет затылок и сам проклинает себя. Ну порыв нежности, ну что такого. Оказалось очень и очень. - Ну, Рю… - молебно взвыл Гоголь. – Ну простии. - - Вон пошел! – доносится за дверью, а Коля даже улыбается. Его выселили из собственной комнаты… За неимением другого варианта, он направляется в гостиную, от скуки включая телевизор: телефон благополучно остался возле компьютера. Новости, новости, драма, разговор со священником, боевик, фантастика… На последнем Гоголь остановился, но даже не смотрел в экран, предпочтя перевернуться на спину и смотреть в потолок. Но не прошло и десяти минут, как на пороге комнаты появляется все еще обиженный омега. - Куда поедем? – сурово спросил он, сложа руки на груди. Да, Коля был прав, сказав, что тот не сможет устоять перед предложением. - Есть одно местечко, я там учился кататься. – говорит он, а потом тянет руки вперед, будто прося объятий. Акутагава немного думает, а потом все же подходит, садясь на самый край. Но его тут же укладывают на грудь. - Ну все, не хмурься. Прости меня. Хочешь, как вернемся, я продолжу начатое, м? – Гоголь целует макушку, - Я усну. – бурчит Акутагава, устраиваясь на Коле поудобнее. - Тогда утром. Разбужу тебя самым приятным образом, хочешь? – Коля проводит пальцами по плечу омеги. - Я подумаю. – немного подумав, поднимается он, а потом не отказывает себе, коротко целуя Гоголя. - Это значит, я прощен? – улыбается Коля. - Я пошел одеваться. – вместо всего прочего, отвечает Акутагава и уходит в комнату. - Тут так классно! – Гончаров рассматривает украшенные гирляндами деревья. – Хорошо, что ты нас вытянул, Коль. - - Да, давно я не был на такой прогулке. – тянет слова Пушкин, наблюдая больше за Ваней, чем за происходящим вокруг. - Ты не любишь каток. – ехидно напомнил Гоголь, а Саша будто не услышал ехидства. - Зато его любит Ваня. – пожимает плечами Пушкин, под умиленные улыбки Рюноскэ и Коли. - Эй, не приплетай меня к своей нелюбви к спорту! – возник Ваня, поправляя волосы. - Да я и не приплетал… - тушуется Пушкин, расстроенный тем, что самое главное в его словах так и не расслышали. - Воон там. – указывает Гоголь скорее для Акутагавы, чем для остальных. Как маленький подбегает к ограждению, восторженно смотря на катающихся людей. – Сто лет тут не был! - - Ты каждую зиму катаешься. – хмыкает Пушкин. - Но не здесь. Тут все так изменилось с тех пор, когда я тут был. - - И когда ты тут был? – спрашивает Акутагава, поравнявшись с альфой. - Лет в… Двенадцать. Вечность назад. – улыбается Гоголь, спеша выйти в раздевалку. Коньки все получили быстро. Но со шнуровкой справились не все. - Давай помогу. – альфа склоняется перед Акутагавой, который откровенно мучился. - Неловко… - тихо говорит он, чтобы услышал только Гоголь. Тот лишь улыбается. - Ты в первый раз на катке? - Акутагава кивает. - Не страшно. Завязывать коньки тоже уметь надо. – Гоголь туго затягивает шнурки. – Не жмет? - - Вроде нет. – омега немного покачал ногами. – Нормально. - Гоголь протягивает руки, чтобы Акутагава смог опереться. Встав на коньки, он чуть не подвернул ногу, устояв только благодаря сильной хватке Коли. - Не волнуйся, все нормально. – поддерживает он. - Эй, а меня кто подержит?? – спросил обиженный Пушкин, который за много лет похода по каткам так и не научился нормально стоять на коньках, да и будет честны, каждую зиму он ходил раза два от силы. Гончаров с легкой улыбкой протянул ему руки. Без усмешек и фырканий. Пушкин посмотрел на него как на бога-мессию, расплылся в глупой улыбке. Ему ответили мягкой, даже успокаивающей. Гоголь, коротко взглянув на них, помог Акутагаве пройти несколько шагов, а потом медленно спуститься на лед. Рюноскэ тут же заскользил и собираться шлепнуться, но Коля подхватил его под руки. - Давай постепенно. – он подвел его к бортику. - Как… Как на этом стоять? – спрашивает он, крепко держась за ограждение. - Не спеши. – говорит Коля, протянув руки. – Давай медленно, шаг за шагом. - Акутагава едва оторвался от бортика и взял Гоголя за ладони. - Оттолкнись и скользи, пока не отрывай ноги. – Коля сменил позицию, встав рядом, придерживая омегу за талию. – Смотри, вот так… - Завидевший все это Гончаров, закатил глаза и отошел от Саши, на глубокое разочарование последнего. - Коля, отойди! Ты даже начинаешь не с того! Уйди я сказал, дай я с ним позанимаюсь! - - Не отпускай меня… - жалобно просит Акутагава, и Гоголь, легко улыбнувшись, буквально передает Акутагаву Гончарову. - Не переживай, ты в надежных руках. – подмигнул Коля, а потом поспешил к Пушкину. Сказать, что Рюноскэ расстроился, ничего не сказать. Все-таки, это могла бы быть их прогулка, а не… Акутагава вздохнул. Он слишком много думает об этом. У Коли есть друг и с ним тоже нужно проводить время. Да, нужно… - Сначала давай научимся падать. – говорит Гончаров, под непонимающий взгляд Акутагавы. - Почему именно с этого? - - Потому что падать ты будешь куда чаще, чем скользить по льду. Ну, первое время точно. - Акутагава лишь кивнул, как Гончаров показывает нужные движения. Рюноскэ впитывал все как губка, наблюдая иногда, как Коля уверенно рассекал ледовое пространство. Он хотел так же, с Колей, быть на его уровне, кататься вместе. Излишне спешил, но его тут же одергивал Ваня. - Еще рано, Рю. Ты научишься, просто нужно время. Каждый делает все в пределах своих сил. - - Знаю, просто смотря на него, как-то неуютно становится. Почему он бросил меня? - Гончаров глубоко вздохнул. - Я катаюсь с шести лет. Меня отдавали тренерам, но как только спорт стал слишком дорогим, меня забрали. Но я все равно с того возраста все тренирую навыки. И Гоголя так кататься научил я. - - Ты?.. Он же сказал… - удивленно хлопая глазами, сказал Акутагава. - Он стоит на коньках, может, с очень раннего возраста, но я научил его тем приемам, что знаю сам. И поверь, это очень долгий и упорный труд. - Гончаров пронаблюдал, как Коля на всей скорости сбил Пушкина с ног. Проклятия Пушкина вскоре переросли в дружеский смех. - Дибилы. – в унисон сказали Рюноскэ и Ваня, после переглянулись и тихо засмеялись. - Вот скажи мне, скажи, вот чему он может научить? Как руки ломать? Идиота кусок, терпеть не могу, когда они вместе! – эмоционально сетует Гончаров, активно жестикулируя. - А когда порознь? – осторожно спрашивает Акутагава. - Ну… Сложно сказать. Гоголь меня иногда бесит, честно скажем. Но он неплохой альфа, ты не подумай ничего. Это уже мое, личное. А Саша… - на лице Гончарова мгновением вспыхнула разнеженная улыбка. – Он милый. У нас много общего, да и заботится обо мне. Иногда, конечно, по неуместному, знает же, что я на диете, нет, надо принести что-то и перед моим носом поводить, однако он меня особо сильно не раздражает, как может показаться на первый взгляд. Его бы заботу, да в руки Феди… Кстати, спасибо, что тогда помог успокоиться. Ну, ты помнишь.. - грустно вздыхает Ваня, и Акутагава кивнул. – Мне не то чтобы не понравился поцелуй, просто… Появилось ощущение предательства Феди, будто я его подвел. - - Это была его инициатива. – пожал плечами Акутагава. – Тебе нечего переживать. - - Я просто запутался. Знаешь, когда долго любишь кого-то, а потом в какой-то момент появляется слабая мысль, а того ли я люблю? – Гончаров тряхнул головой. – Все сложно, очень сложно. - Акутагава, поняв, что они затронули слишком щепетильную для Вани тему, решил перевести разговор в другую сторону. - Меня Колин папа пытается откормить, как тебя Саша. – говорит он и, в очередной раз поскользнувшись, шлепается на пятую точку. Гончаров тут же приободряется, протянув руку, чтобы омега поднялся. - Иной раз это просто невыносимо! Вот однажды в феврале он… - Разговор стал не таким неловким, как Рюноскэ казалось раньше. О Ване он знал только от сухости Феди да и боготворения Саши, что никак не складывало воедино его личность. На удивление приятный омега, простой, как все из компании – не считая Достоевского, у него были свои тараканы в голове -, с ним оказалось очень легко общаться. Даже как-то и забылось, что Коля где-то там веселится без него. Звучит знакомая мелодия. Не про новый год, нечто иное. Перед ними практически тут же возник Гоголь. - Если позволишь. – улыбается он Акутагаве, а потом протягивает руку Гончарову. Переглянувшись с Рюноскэ, он принял приглашение на небольшой танец. Вновь помрачневший Акутагава отъезжает к Пушкину, наблюдая, как кружатся в танцы их предметы обожания. - Завидую им… - говорит Акутагава. Взгляд на двоих грустный, обиженный, с таким противным привкусом в сердце. - А я ревную. – честно признается Пушкин. Акутагава удивленно смотрит в глубь себя, на щемящее чувство неприкосновенности к Гоголю. Нарциссическое желание, чтобы к его альфе не подходили. Это все от недолюбленности, определенно, совсем точно… - Да, есть такое… - соглашается Рюноскэ, запомнив горькое на вкус чувство.