Милая трагедия

Тихий шум телевизора доносил какую-то архиважную новость про аварию где-то в Чебоксарах, которая вынуждала зевать и закрывать глаза. Гоголь как раз пригрелся на небольших ляжках Акутагавы, наблюдая, как тот переключает канал на не менее скучную новогоднюю программу. Одни и те же звездные лица, от которых уже тошнит, если честно. Да еще и дико хотелось есть. Переполненный холодильник даже не манил: все, что там лежало, уже не прельщало, отчего становилось еще больше грустно. - Рю. – зовет Гоголь, услышав лишь вопросительное мычание в ответ. – Я хочу пельменей. - - Ты издеваешься? – Акутагава опускает глаза. – У тебя в холодильнике четыре салата и еще не доеденная картошка с мясом. - - Да, но тебе самому это не надоело? – Гоголь наблюдает, как Рюноскэ вновь поднимает взгляд на телевизор. - Мне нет. – отвечает он, положив пульт возле себя. - А мне да. – продолжает стоять на своем Гоголь. - Это потому что ты зажрался. – Рюноскэ грызет ногти. - Ну Рюю. – жалобно тянет Гоголь, и Акутагава практически раздраженно вздыхает. - Ладно, пошли сварим на один раз. – Рюноскэ уже хочет встать, как в его талию вцепляются чужие пальцы. - У нас их нет. – грустно говорит Коля, утыкаясь в чужую одежду. – И в магазин идти не хочу. - - Я тебе из воздуха их достану, что ли? – на удивление спокойно спрашивает Рюноскэ. – А фарш у тебя есть? - Гоголь ненадолго замирает. - Д-дааа? – тянет он. - Что за интона-аация? – передразнивает Акутагава, и Коля как-то виновато смотрит вверх. - Потому что мне сказали убрать его в морозилку, а я забыл. - - Дубень. – Рюноскэ бьет Колю ладонью по лбу. – Пошли, сделаю тебе пельменей. - - Правда-правда? – Коля игриво забирается под одежду Аку, легко щекоча и прижимаясь губами возле пупка. - Даа. – выдыхает смешок Рюноскэ, потом вновь шлепая Колю. – Прекращай, пошли уже. - - Я тебя люблю. – говорит вместо благодарности Коля и наконец-то выпускает омегу из своей хватки. - Я знаю. – говорит он и поднимается, следуя на кухню и одергивая одежду. В холодильнике приходится порыскать, вытащить пару мисок, а потом и упаковку фарша, на которой гласило, что он испортится через два дня. Акутагава недовольно смотрит на Колю, который решает растерянно осмотреть стену. Акутагава лишь закатывает глаза и, взяв еще пару яиц с молоком, убирает все обратно в холодильник. - Мука есть? – спрашивает Рюноскэ, пробираясь к раковине. - Ты этим вопросом сейчас обидел моего папу. – хмыкнул Гоголь, а потом сел за стол, поджав ногу под себя. - Да, точно… Прости. Где? – омега посмотрел на Гоголя, который указал на нужную дверцу. - Вон там. - Рюноскэ кивает. Гоголь озаряется идеей, от которой тут же расплывается в улыбке. - А давай я тебе помогу! – предлагает Коля, и на него скептично смотрят. - А мешаться не будешь? – спрашивает Акутагава, расчищая место для работы. - Я постараюсь. И вообще, совместная готовка это романтично, не считаешь? – Коля поднимается, обнимая омегу сзади и целуя в макушку, наблюдая, как тот упирается ладонями в стол. - Если ты собираешься таким образом помогать мне готовить тебе… - Акутагава делает акцент на последнее слово. – Тогда ты останешься без пельменей. - - Жестоко. – Гоголь отстраняется, встав рядом. – Брось, я могу помочь замесить тесто. Не думаю, что эта часть для тебя простая. - Акутагава кивает. - Ты прав… Ладно, замешивай. – Акутагава ухмыляется. – Надеюсь, ты сейчас не сожрешь половину? – шутит он. - О да, сырое тесто для меня тот еще деликатес! – поддерживает шутку Гоголь, улыбаясь. Было бы правда что-то вкусное… - Ну а кто тебя знает, какую херню ты любишь. – говорит Акутагава, уже начиная возится с фаршем. - Люблю кровь девственных омег. – Гоголь заходит сзади и, шутливо рыкнув, ощутимо укусил Акутагаву за плечо. - Ауч! – Рюноскэ тут же хватается за укушенное место. – Ты совсем дибил?! - Гоголь ехидно смеется, уворачиваясь от руки, уже летящей, чтобы дать подзатыльник, перехватывает ее и едва заметно целует ладонь. - Подвинься. – только и говорит он, чтобы потом достать из ящика сито. - Не дай бог след останется. – ворчит Акутагава, чем неосознанно выклянчивает поцелуй на отметину безобидной шутки. - Не останется, я легко цапнул. – успокаивает Гоголь и нехотя отходит в сторону от Рюноскэ: конечно, сидело желание как можно больше отвлекать его от готовки, но угроза остаться без пельменей была отличным мотиватором этого не делать. - Легко, да, конечно. – продолжает Акутагава, но уже более спокойным тоном, легко обиженным, но это так, лишь для вида. Гоголь улыбается. Как ни пытался Коля сделать вид, что умеет хотя бы что-то делать, но все явно валилось из рук. Особенно яйца, которые так смачно смешались в миске с разбитой скорлупой. Гоголь ругнулся. А Акутагава лишь наблюдал со стороны, и закатил глаза, когда Коля перелил молоко. - Все, отойди. – говорит он, пихнув Колю бедром. – Ты совсем ничего не умеешь делать? - - Ну как, пытался, но меня выгоняли с кухни. Всегда говорили, что хозяйством должен заниматься омега. Да и быть честным, меня просто не хотели учить. – пожал плечами Гоголь. – Ты и сам видел, мой папа стремится сделать все по правилам, которые ни я, ни отец не понимаем. – Коля заговорщески наклонился к омеге. – Зато когда дать моему отцу волю на кухне, он готовит просто бомбезно. - - Прокол твоего папы. – усмехнулся Акутагава, пододвигая фарш Коле. – Посоли и перемешай. - Гоголь лишь кивнул, добротно обсыпая его поверх специй. На глаз, конечно же. - А есть что-то, что ты не умеешь готовить? – Гоголь пронаблюдал, как Акутагава ловко замешивает однородную массу. Рюноскэ задумался. - Торты не умею. – отвечает он, прокашлявшись в сторону. – Благо меня не заставляют их делать, предпочитают заказывать у опытных мастеров. Я и так много перевел продуктов в своей жизни, чтобы учиться еще чему-то, что требует какой-то невъебенной кропотливости. Простой же торт никому не нужен, а делать украшения из горячей карамели или розы из зефира я не смогу. Точнее, для этого нужно много тренироваться, но я уже объяснил, так что… Вот так. Еду нормальную умею готовить, и на том спасибо. – Акутагава отходит в сторону. – Все, дело за тобой, я постою у тебя над душой. – Гоголь смотрит на тесто, как баран на новые ворота, но все же берет его в руки. Нерешительно, нервничая, когда рядом стоит Акутагава. Шутил он или нет?.. - Ну что ты мнешь его, как жопу омеги, сильнее. - подначивает его Рюноскэ, а потом, помыв руки, уходит на стул, чтобы немного залипнуть в телефоне, оставляя Гоголя одному справляться с практически непростым заданием. Молчание в какой-то момент стало неуютным. Для Гоголя уж точно. Немного подумав, он начинает мычать какую-то мелодию, немного покачиваясь из стороны в сторону. Он не видел, но ощущал скептический взгляд Акутагавы. А когда Коля еще и запел, этот взгляд начал прожигать насквозь. - Боже, просто заткнись. – говорит Рюноскэ сначала спокойно. Потом все зловеще, когда Коля начинает петь громче. – Коля, прекрати. У меня сейчас кровь из ушей пойдет от твоего наичистейшего пения. - Коля коротко поворачивается с легкой улыбкой. - Тогда спой ты мне что-нибудь. – предлагает Гоголь. - Что? Нет, я не буду. – отнекивается Рюноскэ, сразу тушуется, будто его заставляют петь на многотысячную толпу. - Да давай. – Коля поворачивается, оставив недомятое тесто. – Тут только ты и я. Ну может еще соседи, но они уже преисполнились в своем сознании, когда я горлопанил что-то из своего плейлиста. - - Бедные, мне их искренне жаль. - Коля смеется, отворачивается к миске. - И все же, спой что-нибудь. - Акутагава мнется. Коротко вдыхает, чтобы пропеть первые ноты какой-то французской песни, удивительно жизнерадостной для угрюмости омеги. Первые ноты звучат с дрожью – все-таки, это не то пьяное пение на крыше, песня которого была излишне простой -, а потом Рюноскэ сильнее раскрепощается и, кажется, сам ловит кайф. Строчка за строчкой, упоительный мягкий французский язык, романтичный даже для, казалось бы, простого дня на небольшой кухне, чистое завораживающее пение, такое легкое, будто Рюноскэ совсем не напрягает связки. Гоголь даже повернулся, чтобы пару секунд полюбоваться, как Акутагава даже не морщится. Для него это был как простой разговор, с такими же грустно-холодными глазами, с едва качающейся в такт головой, со свободным голосом. Под нее невозможно было не танцевать, невозможно не восхищаться плавным депрессивным голосом, пробуждающим невесомость в душе. Эйфорию от восторга прервал страшный кашель, оборвавший все волшебство, складываемое в атмосфере. Акутагава не продолжил петь, замолк, и Гоголь только и мог цепляться за мысли, в которых все еще крутилось это пение, повторять раз за разом, но с каждым голос Рюноскэ искажался все сильнее, пока Коля грустно не отметил, что уже поет для себя сам. - Не знал, что ты знаешь французский. – говорит Коля, домешивая тесто и накрывая его пленкой. Не найдя для него места в холодильнике, он решил оставить его на столе. - О да. – говорит Акутагава. – Еще немецкий, итальянский, испанский и немного албанский. – сарказм скрылся под личиной серьезности, отчего Коля удивленно похлопал глазами. - А как ты все… Это… - спрашивает он, наблюдая, как Акутагава мотает головой с посылом «ну ты и дурак». - Никак, Коля. Я не знаю этих языков – произносит Акутагава, и Коля дуется. - В следующий раз не делай такое лицо! Я ведь поверил! - - Не, так неинтересно будет. – Акутагава позволил себе проблеск улыбки. - И все же, как ты тогда пел? – Гоголь подходит к Возлюбленному, взяв его руки в свои. Рюноскэ лишь хитро смотрит. - Это очень сложная техника. Но я готов раскрыть тебе главный секрет. Наклонись. – тон заговорщеский, лицо серьезное. Коля верит и нагибается к Рюноскэ, чтобы тот мог прошептать на ухо. – Я пою то, что слышу. Я не знаю ни единого слова. - Акутагава не может сдержать смешка, когда Коля отстраняется с видом непонятливым. - А звучит похоже. – говорит он, решая опустить тот момент, что он снова поверил в какой-то слишком важный секрет. – А про что песня? - - Про любовь. Идеализированную, конечно. – отвечает Акутагава, смотря наверх, на Колю. - Истинные? – спрашивает он, и Акутагава мотает головой. - Нет. Про простую любовь. - Гоголь немного думает. - А ты бы ушел от меня, если бы встретил своего истинного? – неожиданно спрашивает Коля и, кажется, со всей серьезностью. - Да. – отвечает Акутагава. – Особенно если он будет богатым, под четыре метра высотой, накаченным и возрастом в триста двадцать пять лет, чтобы переписал все имущество на меня и сдох через неделю. - - Ну Рююю. – тянет Гоголь, и Акутагава смотрит прожигающе. Такой вопрос немного раздражал. - Коль, почему омега я, а задаешь тупые вопросы ты? – Акутагава тяжело вздохнул. – Нет, не ушел бы. - Гоголь просиял. - Раскатаешь? – спрашивает Рюноскэ, когда пришло время продолжать готовку. Коля лишь в готовности кивает. Расчищается стол, Гоголь берет немного муки, чтобы рассыпать ее на поверхности, как в голову приходит шальная идея. - Рююю. – хитро тянет он, держа щепоть муки в руке. - Если ты в меня кинешь мукой, я тебя убью. – читает мысли Гоголя Акутагава, и Коля расстроенно размазывает муку по тесту. - Ну Рю. – вновь зовет он. - Чего? – на этот раз Рюноскэ, не чувствуя опасности, поворачивает голову. - Что ты такой серьезный? – Коля трогает нос возлюбленного, оставляя на нем белый след. - Я не фанат всякой тупой хуйни из сериалов, где парочки возятся с головой в краске во время ремонта, обгаживают все мукой в радиусе десяти метров от себя во время готовки, валяются в снегу и прочее. - - Я и говорю, серьезный. – Коля отходит, чтобы улыбнуться. – Ты будто кокаина снюхал. - Акутагава трет под носом, смотрит на свой палец, но Коля мотает головой. - Неа, не убрал. Вообще прикольная тема. Мы так в детстве делали. Ткаешься носом в муку, и будто наркотиками побаловались. - Решив вспомнить шальное время, Коля зачерпнул немного муки, ткнулся носом и случайно вдохнул. Закашлялся, поскользнулся, чуть не упал, пару раз чихнул, и все это под неодобрительный взгляд Рюноскэ. - Придурок. – только и может сказать он. – Раскатай и уйди с глаз моих. - Коля тихо смеется. - Да, это было глупо. - Кое-как справившись с тестом, он оставил Акутагаву наедине с оставшейся работой, не путаясь под ногами. Тем более для него работы уже не было. Правда, ожидание оказалось более утомительнее, чем предполагалось. Казалось, даже вода закипала целую вечность. - Вроде все. – Рюноскэ задумчиво смотрит на всплывшие пельмешки, вытаскивая из кастрюли ложку. Гоголь, сидевший последние пять минут как на иголках, тут же обрадовался как маленький. - Ты просто обязан со мной поесть. – Коля выуживает в общую тарелку все, что они приготовили, и садится за стол, предвкушая вкусную трапезу. Акутагава лишь пожал плечами, понимая, что его отказ не примут. Стоило просто съесть пару штук и от него отстанут. Но как только шедевр кулинарии был попробован, Акутагава чуть не выплюнул все к чертовой матери. - Коля. – злостно шипит он, чувствуя, как негативные эмоции заполняют его душу. – Ты знаешь разницу между солью и сахаром? - Гоголь тушуется, но потом довольно пожимает плечами. - А по мне получилось вкусно. – пытается он ободрить. Он старается отвести глаза от неожиданно ненавистного взгляда, но не может не заметить, как трясется нижняя губа, как пальцы натягивают скатерть, будто в потугах разорвать, а после Акутагава вообще пулей вылетает из кухни. Гоголь заметно поник. Все, что было до этого, разрушилось, оставив после себя тяжелое чувство вины. Но, а с другой стороны, что такого произошло? Тем более все вкусно, эдакие вареники с мясом. Аппетит практически пропал. Коля встает из-за стола и следует за Рюноскэ. Он никак не ожидает, что тот будет плакать. Ожидал злость, обвинения, даже проклятья, Коля бы понял, он не раз такое слышал от своего папы, но тут… - Рю, ну чего ты. – Гоголь подходит, чтобы положить ладони на плечи Акутагавы. – Это просто пельмени, что ты так расстроился. Ну придурок я, идиот, последняя тварь на свете, но точно уже не стою твоих слез. - Коля поворачивает омегу к себе, и тот тут же утыкается в одежду Коли, закрыв глаза ладонями, и лишь трясущиеся плечи выдавали его с головой. Гоголь был крайне растерян. - Да не в этом дело… - всхлипывая наконец заговорил Рюноскэ. – Просто копилось все долго и, вот… Я буду в порядке, да… - Но истерика становилась все сильнее. Переполненная до краев чаша души не смогла принять в себя еще одну небольшую каплю в виде беспечности Гоголя, отпуская вязкую черную жидкость выливаться сквозь слезы. Акутагава не мог справиться со своими эмоциями. Его сдавливало, ему некуда было деть себя, он начал раздирать в кровь руку с порезами, хаотично рвал корки и с болью было легче, немного, но легче. Коля не позволил этого, перехватил его руки и положил их на свои плечи, чтобы омега обнял его. Гоголь не знал, что делать. Мог лишь обнимать Рюноскэ, гладить его волосы. Присев на кровать, он утянул Акутагаву к себе на колени. - Почему все так?.. – шептал Акутагава, утыкаясь лицом в одежду альфы. – Почему вся жизнь такая, почему я должен так жить? - Рюноскэ с головой погрузился в свои проблемы, вновь утопая в омуте несправедливости, боли, бесконечного чувства вины, которое тянуло его ниже и ниже, в апатию, в страдания. - Все наладится, только нужно потерпеть, Рю. – старался успокоить Коля, все сильнее прижимая хрупкое тело к себе. - Я не могу терпеть, Коль, у меня нет сил, я просто хочу все это закончить. Я не хочу жить. - Слова ужасно страшные, особенно когда они звучат так искренне. Гоголь не знает, что сказать, как успокоить. Он просто был вместе с ним, переживал толику того, что чувствовал себя Рюноскэ. - Но я же рядом, мы же справимся. – слова ужасно банальные, но такие правильные сейчас, Коля был уверен, что это поможет, что Рюноскэ почувствует поддержку. Но тот лишь мотает головой. - Ты не можешь помочь мне, никак… - говорит Акутагава, но в перекор словам лишь сильнее прижимается. Для Гоголя эти слова словно ножом по сердцу. Не будь у него сильного желания сделать все для Акутагавы, уже бы оттолкнул. Да и Коля понимал: это сейчас говорит не Рюноскэ, а его состояние. Несмотря на все это, Гоголь прижимается губами к черной макушке, закапывая легкие душевные раны поглубже: Акутагаве гораздо хуже. Каждая слеза впитывалась в одежду, в кожу, в грудь, где оседала отголосками чужих страданий. - Но я буду пытаться. – Коля поднимает чужое лицо к себе, улыбается. Коля должен быть сильным и твердым для Рюноскэ, тот ведь должен чувствовать себя под защитой, неважно, что он скажет. Пока он доверчиво прижимается, Коля готов простить ему абсолютно все. Он наклоняется, чтобы коротко поцеловать возлюбленного, отпустить его лицо, которое тут же утыкается в плечо. Со временем рыдания затихают. Сердце успокаивается. Акутагава приходит в себя. - Прости. – говорит он, когда наконец-то темные мысли покидают голову, оставаясь глубоко внутри скрестись о кости. – Я… Я наговорил, да… Забудь, хорошо? Я так не считаю, ты очень много делаешь для меня, просто… Все в порядке. Правда. - уверяет он. Коля не верит, но кивает, улыбнувшись. - У тебя совсем сил нет. Полежишь немного? – спрашивает Гоголь, и Рюноскэ кивает. – Да, пожалуй, да. - - Хорошо. – Коля отпускает Рюноскэ, а потом целует его руки, все продолжая нежно улыбаться. Он становится серьезным только тогда, когда он выходит из комнаты. «Тебе нужен врач» вспоминаются слова медбрата. Коля хмурится. Ему и правда не справится в одиночку. Сев за стол на кухне, пожевывая пельмени, он набрал найденный после долгих поисков номер. - Здравствуйте. – здоровается он, когда на другом конце отвечают. – А как к вам можно записаться? -