Милая трагедия

- На укулеле проще. И веселее. – Гоголь вручает инструмент в чужие руки, наблюдая, как Акутагава неумело прижимает ее к себе. - Как ты на этом играешь? Неудобно же. – Акутагава пытается приучится, когда Гоголь поправляет его локоть. - Ну, может, немного. Первое время. Потом привыкаешь. – говорит Коля, улыбнувшись. – Тут струны нейлоновые, не так сильно режет пальцы, да и играть в разы проще. - Акутагава заинтересованно трогает струну, вслушиваясь в звук, быстро затихающий в воздухе. - Прикольно. И что ты на ней играешь? - Гоголь пожимает плечами. - Я на ней редко играю, а так любую мелодию можно подобрать. Практически любую. – Коля немного думает. – Пилотов можно. Они часто на ней играют. – - Пилоты? А, да, точно. – кивает Акутагава. – Мне про Нико песня нравится. - - Хочешь выучить? Давай, она легкая. Смотри. – Коля садится напротив, указывая на лады. – Зажимаешь эти. Четыре раза, потом отпускаешь и тоже четыре. Это вступление. - Рюноскэ попробовал сыграть то, что ему показали, а потом восхищенно поднимает взгляд, заинтересованно повторяя действие. - Круто! – говорит он, даже слабо улыбается, увлеченно возвращаясь к инструменту. – А дальше? - - Дальше по простому аккорды. Они легкие, по три струны. – Коля сам воодушевляется, когда видит неподдельный интерес Акутагавы, рад, что он смог занять его на какое-то время. Ведь большую часть каникул Рюноскэ практически постоянно спал. - Так? – спрашивает омега, и Гоголь кивает. - Ага. По аккорду на начало и конец строчки. - Акутагава задумчиво переставляет пальцы, пытаясь запомнить все, что ему рассказывают. Новая информация воспринималась тяжело, но какой же был энтузиазм, когда стало получаться. Криво, с перерывами, но получаться. Он даже тихо запел себе под нос. Гоголь смотрел за попытками играть с улыбкой. Точнее, смотрел на Акутагаву. За тем, как он тихо выдыхает слова, как, привыкая, начинает быстрее переставлять пальцы, за его оживленным видом, который проявляется лишь проблеском в черных глазах. Медленно улыбка спадала, оставляя после себя лишь слабый след. Рюноскэ так мало был таким беззаботным. Гоголь старался подстроиться под его ритм жизни, объясняя все тем, что у Акутагавы наверняка такой тип личности, но… Это было нечто иное. Что-то глубокое. И нечто страшное. На время каникул Коля даже подавил в себе экстравертную натуру – пусть это и было чем-то непосильным -, пару раз отказался от встречи с друзьями, чтобы не дергать Рюноскэ из комфортной для него среды. Однажды он предложил погулять, развеяться, но стоило увидеть этот особый взгляд – не заебанный, скорее, ужасно тяжелый, будто на спину взвалили несколько тонн песка -, как предложение ушло на второй план, оставив Рюноскэ дома перед фильмами и в обнимку со скетчбуком. Иногда Гоголю было скучно. Практически всегда, будем честны, его душа рвалась совершать бесполезные подвиги, глупости, что угодно, лишь бы не сидеть дома. Но он упорно сидел дома, чтобы время от времени вытягивать омегу на кухню, преодолевая его «не хочу». Коля потянулся, чтобы заправить седую прядь за ухо омеги. Тот ведь даже не представлял, какую власть имеет над альфой. Ему хотелось бросить все, вытянуть гулять, как тогда, в тот счастливый день. Но что-то его останавливало. Он не знал насколько Рюноскэ плохо. Акутагава поднимает глаза, едва оторвавшись от аккордов. - Что? – спрашивает он, когда сталкивается с несколько грустным взглядом Коли. - Погуляем? – спрашивает он, наблюдая, как Рюноскэ тушуется. - Можно, наверное. – нехотя отвечает он, пытаясь вернуться азартом к укулеле. Коля молчит. Он знает, что они никуда не пойдут. - Я волнуюсь за тебя. – говорит он. – Мы практически никуда не выбирались в эти дни, а послезавтра уже школа. - Рюноскэ вздыхает так грустно, что щемит сердце. - Прости. – искренне просит он. – Я просто… Не знаю, просто не хочется ничего, даже гулять выходить куда-то. Я, наверное, просто слишком ленив для всего этого. - - Не думаю, что дело в лени. – Гоголь старается говорить как можно мягче, будто подступаясь в нечто ужасно личное. – У тебя истерики. Панички. Тебе плохо, Рю. - - Я сам могу справится с этим. – хмуро произносит он. - Не можешь. – Коля дотрагивается до руки Акутагавы, и тот с глубоким вздохом, опускает укулеле на колени. - Что ты предлагаешь? Врач? Меня положат в психушку, буду на учете, ты хоть знаешь, что со мной сделают дома? - - Эй, эй, не будь так критичен. – Гоголь полноценно берет омегу за руки, поглаживая их большими пальцами. – Я нашел место, просто сходим на консультацию, хорошо? Я не заставляю тебя куда-то ложится или что-то еще, я просто… Я просто хочу, чтобы с тобой было все в порядке. Обычный разговор, не более, расскажут, как будет лучше, а там уже сам решишь, как будет. - - Ты уже за меня все решил, да? – хмыкнул Акутагава. – Я тебя понял. - - Ну Рююю. – тянет Гоголь, наблюдая, как Рюноскэ кивает головой. - Вот значит как. – он говорит в шутливом скепсисе. Гоголь легко улыбается. Акутагава поддается вперед, чтобы упереться лбом о плечо альфы. Тот осторожно обнимает, прижавшись щекой к черной макушке. - Только там твои документы нужны. Ну, полис там, паспорт… - - У меня их с собой нет. – замирает Акутагава. – Они… Дома остались… - Гоголь впал в ступор. К такому раскладу он не был готов. - Если я приду на порог, меня больше не выпустят. Ну почему все тааак. – расстроенно мычит Акутагава. - А где они у тебя лежат? – с легкой идеей спрашивает Коля. - В моей комнате, там, в шкафу. – Акутагава грустно хмыкают. – Но как ты себе представляешь? «Я альфа вашего сына, отдайте его документы или я наведу на вас порчу на понос»? - Гоголь тихо смеется. - А на каком этаже ваша квартира? – спрашивает он. - На первом. – без задней мысли отвечает Акутагава, а потом замирает. – Ты же не хочешь сказать, что ты… - - Кажется, ты говорил, что ручка окна в твоей комнате сломана. – хитро начинает Гоголь. – И если ты мне поможешь, документы будут у нас. - - Коля, мы идем на преступление. – тихо говорит Рюноскэ, отстраняясь от Гоголя. - Никакого преступления. – поднимает он руки вверх. – Ты просто потерял ключи и я как лучший друг помог тебе пробраться в квартиру, чтобы не потревожить родителей. - Акутагава слабо улыбнулся. - Хорошая легенда. Но… Я не знаю. Звучит ужасно опасно. А если папа заметит? У него проблемы со сном, он может услышать грохот. - - А мы будем тихими. Постоишь на стреме на улице, пока я буду в твоей комнате. – озвучивает свои мысли Коля. - Почему на улице? – спрашивает Акутагава. – Я бы помог тебе в комнате, ты же ее плохо знаешь. - - Ну, я не думаю, что ты сможешь забраться даже на первый этаж. А я подтянусь с божьей помощью. – Коля улыбается, дотронувшись до носа Рюноскэ. – Тем более будет лучше, если поймают меня, а не тебя. Меня хотя бы просто в полицию сдадут, а тебя накажут, мне кажется, сильно. - Акутагава кивает и немного думает. - Окна кухни и спальни родителей выходят с другой стороны дома. Можно подождать, пока свет не погаснет. – предлагает Акутагава, и Гоголь тут же расплывается в широкой улыбке. - Эй, мне нравится твой настрой! Маленький бунтарь. - - Завались. – произносит Рюноскэ, смущенный прозвищем. – Они ложатся часов в двенадцать. Иногда в час. Раньше приезжать смысла нет. И нужно наблюдать так, чтобы нас не заметили. - - Ничего, придумаем что-нибудь на месте. Колготки на голову натянем? – шутливо спрашивает Гоголь. Акутагава тяжко вздыхает. - Молись, чтобы тебя не заметил мой папа. - Погода на удивление располагала к «ночной прогулке». Минус пять, тепло для января, даже слишком, но и они не на Урале, где ладони трескаются до крови от мороза. Скользко правда, но это были уже маленькие трудности. Не без них же. - Вон тот дом. – показывает Акутагава. Они медленно шли по забору какого-то детского сада, стараясь идти как можно больше медленнее: им нужно было прийти как можно позже. Они даже приехали на последнем автобусе, стараясь не задумываться о том, как они пойдут домой. - Теперь я буду знать, где ты живешь. – Гоголь старается скрасить напряженную атмосферу, но и сам скоро становится серьезным. - Я бы предпочел, чтобы ты этого не знал. – хмыкнул Акутагава. – А то правда заявишься с твердым решением харкнуть в рожу моему папе. - - Я бы так и сделал. – кивнул Гоголь. – И, наверное, еще сделаю. Не сегодня, правда. - Рюноскэ слабо вздохнул. Честно сказать, это приманивала такая идея, и мечта о том, что его альфа отомстит таким способом, была очень сладкой. Лишь бы не сделал хуже, вызвав гнев у омеги и моментальной кары на голову Акутагавы. Рюноскэ даже нахмурился от мыслей, что с ним могут сделать. Это не осталось незамеченным. - Волнуешься? – спросил Гоголь, немного оттопырив локоть. - Конечно. – говорит он и берет альфу под руку. – Мы идем на воровство. Максимум, что я делал, это воровал жвачки из магазина. Один раз чуть не попался. - - Я флиртую с продавцом из магазина, чтобы тот продавал мне сигареты. Он считает меня омегой. – честно признается Гоголь, чтобы немного поддержать в небольшом откровении. – Но на самом деле ужасно звучит. Ты, из СВОЕГО дома идешь воровать СВОИ документы. – ставит акценты Гоголь, и Рюноскэ хмыкает. - Да, возможно. – соглашается Акутагава. – Это если не знать бэкграунда. - Боязнь захватывала все больше и больше. Шаг становился все медленнее и медленнее, словно они приближались к собственной смерти. Неподалеку от своего дома Рюноскэ останавливается, наблюдая за случайными горящими окнами. - Третий подъезд. Давай зайдем с другой стороны, а то так нас заметят. Ты, конечно, сочтешь за простого прохожего, но меня узнают сразу. – Акутагава рвано вздыхает. – Смотри, первые два окна слева. Они пока еще не легли. - Гоголь выискивает нужные окна, кивает. - Покажешь мне окно своей комнаты? – Гоголь повел Акутагаву к краю дома чуть ли не за десять метров, чтобы обязательно безопасно. - Да. Только поискать придется, оно закрыто деревом. – говорит Рюноскэ, прижимаясь к руке Гоголя чуть ли не в страхе. Дыхание сбивалось все сильнее... - Где-то здесь. – Акутагава отлипает от Коли, подходя к дому почти вплотную, убирая руками мешающиеся ветки. Ему приходится немного побродить, прежде чем найти окно. – Здесь. - Гоголь подходит к омеге, смотря вверх. - Нормально, проберусь. Если только твои не починили ручку. - - А они не починили. – произносит Рюноскэ, смотря на вопросительный взгляд Гоголя. – Что? Они не могли этого сделать полгода точно, ты думаешь, что когда я «уехал» все сразу помчатся исправлять свои косяки в моей комнате? Не смеши. - - Ну, звучит логично, конечно. – кивает Гоголь, прижимаясь спиной к стене дома. – Знаешь, как мы поступим? Оставайся здесь. Я пойду окнам твоих родителей, буду следить за ними, я же, как ты сказал, сойду за простого прохожего. Потом приду к тебе, когда они спать лягут. - - Разумно. –кивнул Акутагава. – Только выжди время. Нам бы в идеале подождать хотя бы полчаса. - - Посмотрим. – Коля наклоняется, чтобы коротко поцеловать Рюноскэ. – Я пошел. - Акутагава кивнул. Оставлять Акутагаву одного было тяжело. С учетом того, что они планировали вытворить, волнение съедало все нутро. Да и время позднее, не дай бог какой-нибудь неадекват пристанет, как тогда смотреть в глаза Акутагавы, которого он самолично оставил сторожить свое окно. Гоголь тряхнул головой, будто стараясь избавиться от ненужных мыслей. Все будет хорошо. По крайней мере до момента, когда он проберется в комнату. Обустроившись на площадке напротив дома Рюноскэ, Гоголь закурил. Стало немного легче, практически медитирующее дыхание успокаивало, пусть и никотин оставлял противный привкус в горле. Время тянулось медленно, Коля отвлекся на телефон, решив посмотреть что-то, что могло отвлечь от ожидания. Помогло слишком хорошо. Увлекшись одним познавательным видео, как незаметно прошел час. Коля, заметив это, резко поднял голову. В окнах не было света. Гоголь тихо ругнулся, поджег очередную сигарету, и все сверлил темноту взглядом. Как давно они легли? Сколько прошло времени? Может, только сейчас, может, уже давно, в любом случае прокол был проколом. Решив, все же, больше не ждать, он поспешил к Рюноскэ, едва найдя его в черных ветках. - Легли. – оповестил он, затягиваясь до фильтра и выбрасывая окурок в спрессованный снег. - Как давно? – тот вопрос, которого сильно боялся Гоголь. - Хер его знает. – честно признался он. – Я отвлекся. - - Придурок. – шипит Акутагава. – Выждем час. - - Да давай сейчас, чего тянуть. – предлагает Гоголь, но Рюноскэ мотает головой. - Нельзя. Заметят. – мотает Акутагава головой. Коля вздыхает и сползает по стене вниз, садясь на грязь земли: он уверен, что пуховик потом отстирается, ведь если нет, ему вывернут голову. - Иди сюда. – зовет Гоголь, думая, что сейчас оккупируют его колени, но Рюноскэ садится рядом, прижимаясь к плечу Коли. - Дай закурить. – просит он. - Тебе нельзя, ты болеешь. – отвечает Гоголь. Но столкнувшись со скептичным взглядом, лишь вздыхает. – Да-да, тебя лечат, понял… - Он достает пачку, протягивает ее Акутагаве и тот забирает завернутый в трубочку яд, чтобы потом сжать его губами. Гоголь протягивает огонек, Акутагава прикуривает. Не привыкший к такому организм, получив слишком глубокий вдох, заставляет Акутагаву согнуться в три погибели и страшно раскашляться до слез в глазах. Гоголь лишь хлопает его по спине. - Тихо ты. Ты не курил раньше? - Рюноскэ мотает головой, Коля лишь хмыкает. - Ты со мной становишься реальным бунтарем. Я лишил тебя алкогольной девственности, ну, практически, курительной, да и обычной тоже. - - Заткнись. – шипит Рюноскэ, вновь вдыхая дым, уже не так сильно, как ранее. Все равно кашляет. Недолго думая, Гоголь выуживает третью за не такой уж и длинный промежуток времени, смотрит на зажигалку, убирает ее в карман. - Рю. – зовет он. Акутагава поворачивает голову. Наклонившись, Коля соприкасается концом сигареты к зажженной Акутагавы, прикуривает, пока дым не заполняет глотку. Ментальный поцелуй, легкий, но запоминающийся, такой, что можно было бы вспомнить в моменты нежностей, вроде «а помнишь мы…». Коля запомнит все, вытеснив дурацкую алгебру мелочами только для него и Рюноскэ. Коля предлагает музыку. Акутагава не отказывается, с некой боязнью принимая новый для себя плейлист сборной солянки сочетающий в себе тупой популярный среди малолеток рэп и нечто по-трепетному возвышенное, заправленное между делом чем-то знакомым всем, и тем, что можно было бы слушать исключительно в шутку. - Какой дерьмо ты слушаешь. – говорит Рюноскэ, столкнувшись с Моргеном. - А ты не вслушивайся в текст. Биты главное! – произносит с улыбкой Гоголь. - Оправдааания. – тянет Акутагава, но абстрагируется, прикрыв глаза, кайфуя от некоторых ужасно тягучих, несколько грустных, но успокаивающих песен, длящихся, кажется, целую вечность: это если смаковать каждую ноту. Время уже клонило к двум. Они сидели слишком долго, должно было тянуть в сон, но холод асфальта, прилегающего к дому, и излишнее волнение, от которого дрожали пальцы, отгоняли сон куда подальше. Тем более, Рюноскэ и так долго спал этим днем. - Пора. Иначе мы никогда этого не сделаем. – Гоголь поднимается первым, протягивает руку омеге, смотрит вверх, на окно. - Как его открыть? – спрашивает Гоголь, отряхивая задницу от грязи. - Просто толкни, оно и так открыто. Документы в книжном шкафу, на третьей полке сверху, такая красная папочка, они в ней. – Акутагава волнующе выдыхает. – Будь осторожен. - Гоголь кивает. - Подсоби. – Коля с помощью цепляется за выступ, с усилием подтягивается и толкает окно, держась на одной руке бог знает как. Кажется, он даже покраснел от сил, которые прилагает, но все же забирается на подоконник, вытягивает вниз руку. - Рюкзак. – шепчет он, и Акутагава протягивает ему вещь. Кивнув, Гоголь осторожно слезает в комнату, тяжело выдохнув. Волнение чуть ли не захлестнуло с головой, однако Гоголь с глубоким выдохом немного унимает эмоции. Сейчас надо было быть предельно осторожным. Он практически бесшумно, с фонариком от телефона в руке осматривает местность. И правда, темно, очень темно, небольшой стол, такая же небольшая кровать шириной дай бог в метр, высокий шкаф с книгами. Гоголь тихо пробирается к нему, открывает. Кипы каких-то бумаг, русская классика, парочка иностранных романов, детские книги, на самом верху коллекция фотоаппаратов. Гоголь даже загляделся. Старые, пленочные, Коля помнил, как с папой ходили в фотоателье, чтобы забрать фотографии, и пусть тогда он был совсем маленьким. Он помнил эти желтые конверты. Возвратив внимание на «миссию», он начинает искать папку. Точнее, сразу замечает ее: лежала сверху остального. Не удержавшись, он достал паспорт Акутагавы, чтобы посмотреть на фотографию. Безжизненный взгляд, все еще каре, нет даже тени натянутой улыбки. Гоголь тяжело вздохнул. Уроды… Он быстро убрал нужное в рюкзак, и только хотел вылезти, как остановился возле стола. Тетради, пенал, учебники. Обдумывая свое решение, мешкаясь, растрачивая ценное время, он все же сложил все принадлежности – кроме учебников – к себе. Он не успел подойти к подоконнику, как свет включился. - Это неудачное место, чтобы искать что-то ценное. – звучит голос, равномерный, уверенный, до жути спокойный. Коля поворачивается к мужчине, внешность которого уже однажды врезалась в память. Правда сейчас он не был в рубашке и бежевом пальто, домашняя приталенная футболка, обнажающая забинтованные руки, свободные штаны. И этот хитрый прищуренный взгляд. Уверенный, циничный. От которого сводило в страхе все внутри. - О, да ты альфа моего сына. – на лице появилась полуулыбка. Гоголь только и мог, что застыть на месте, оцепеневший. Они просчитались… - Будем знакомы. – продолжает мужчина, будто ничего такого не произошло, и Гоголь просто пришел на семейный ужин по поводу знакомства. – Осаму Дазай. - Гоголь старается взять себя в руки. Поймали, так прими вызов со всем достоинством. Коля поправляет рюкзак, нахмурившись. - Я бы предпочел не знать, как вас зовут. - Дазай хмыкает, складывая руки на груди. - Полагаю, мой сын с тобой? Что вы тут ищете? - - Не со мной он. – твердо врет Гоголь. – Я пришел своровать его на ночь, но, вижу, вы настолько его довели, что он сбежал сам. – Коля старается говорить уверенно, четко, что, на удивление, получается. Все волнение ушло вниз, вглубь Гоголя, запрятавшись до поры до времени. - А ты наглец. – произносит Дазай. – Я был бы поосторожнее со словами, ты же должен произвести на меня хорошее впечатление. - - А жопу вам не подлизать? – уже с раздражением и злостью шипит Коля. Он злился все сильнее и сильнее, хотел сейчас же выплеснуть все, что накопилось, но в голове всплыл голос Рюноскэ. «Прекрати. Не делай еще хуже» сказал бы он, если был бы рядом. И Коля тушуется. - Ты наступаешь, не зная поднаготной. – все так же цинично говорит Осаму. – Знаешь, я могу вызвать на тебя полицию. Ты вломился к нам в дом, и если бы ты был в другой комнате я бы предположил, что ты украл что-то ценное. Но, знаешь, я сделаю вид, что я поверил в твою легенду. – Дазай зевает будто от скуки. Будто ничего не произошло. Он оставался пугающе спокойным. – И передай Акутагаве, что я приму его только тогда, когда он придет ко мне со всем раскаянием, сожалением и извинениями. – Дазай говорит это куда громче. Гоголя трясет. Коля уверен, что этот мужчина не догадывается, а точно знает, что Рюноскэ здесь. Откуда? Когда они успели спалиться? - Ну, до новых встреч. – улыбается Дазай, закрывая дверь. - Да не дай бог. – произносит Гоголь до того, как щелкнул замок. Только тогда он может согнуться, тяжело дыша. На его лице даже проступил холодный пот. Но, едва успокоившись, Гоголь перелезает через окно, спрыгивая. - Документы у нас, я… - Гоголь осекается, посмотрев на Акутагаву. Его трясло. Ужасно, сердце стучало так, будто его мог слышать даже Гоголь, дышать становилось труднее и труднее, он задыхался. На глаза навернулись слезы. Коля видел: паника захватывала Рюноскэ с головой. - Он знал, Коль. Он все знал. – Акутагаву трясет, он поднимает полный страха и ужаса взгляд на Гоголя. - Это были просто догадки. Ты сам говорил, у него плохо со сном. Встал куда-нибудь водички попить, увидел свет из-за двери, вот и проверил. - - Нет, Коля, нет… Совсем нет… - Акутагава готов был расплакаться. Гоголь, несмотря на то, что его самого поглощало сильное волнение, взял Рюноскэ за руки. Он должен был быть сильным для него. - Послушай. – твердо говорит он. – Этот Дазай не знал этого. Он счел меня за воришку до того момента, пока я не повернулся. Хрен знает, конечно, как узнал меня. - - У него отличная память на лица. То фото… - - Да, хорошо. Давай, глубокий вдох, и выдох. - Рюноскэ слушается. Убеждения Гоголя были логичными, дыхание унимало дрожь. - Он знал, что я с тобой. Что живу у тебя. – говорит Акутагава, сжимая ладони Коли своими. - И что он сделает? Объективно, он только что сказал, что видеть тебя не хочет. И я не думаю, что он пойдет выискивать, где я живу, чтобы приехать и забрать тебя без «раскаяния». Он только пугает. – Гоголь притягивает Акутагаву, чтобы обнять. Пусть через пуховик это было делать неудобно, зато как нужно сейчас. - Знаешь, это чертовски работает. – выдыхает Акутагава. – Если заберет, то… - - Я придумаю, что можно сделать. – говорит Гоголь, отстраняя и обхватывая лицо Рюноскэ холодными ладонями. – Все будет в порядке. - Акутагава кивает. Верит Гоголю, потому что он рядом. Потому что помогает. Потому что верить больше некому. - Документы есть? – будто не запомнив того, что сказал ему ранее Гоголь, спрашивает Рюноскэ. - Да, они у меня. Еще твои тетради. – кивает Коля. - А они зачем? – Акутагава берет за руку Гоголя, который уводит его на тротуар близ дома. - Ты же будешь у меня, когда начнется школа. Тебе нужно будет в чем-то писать. - - Да, логично. – кивает Рюноскэ. - Кстати. Почему у Дазая руки перебинтованы? – спрашивает Коля, вспомнив неприятную из-за предвзятого отношения внешность омеги. - Он вскрыл себе вены. Показушно, конечно, стал бы он это делать за мгновение до прихода отца и даже не резанув так глубоко, насколько это нужно. Но шрамы остались. Поэтому он перебинтовывает руки, чтобы скрыть их. Но, знаешь, и тут он заставляет проявить к нему жалость: когда напрямую об этом спрашивают, он начинает трагичную историю о том, как его заебала жизнь и что он с собой сделал. Так что бинты это тоже способ привлечь к себе внимание. – рассказывает Акутагава, уже по большей части успокоившись: по крайней мере его больше не трясло. - И этот человек говорит, что проблемы в тебе. – хмыкает Гоголь. Акутагава лишь глубоко вздыхает.