Милая трагедия

- Накрылись мои допы медным тазом. – говорит Гоголь, поднимая голову кверху, рассматривая голубое небо, вдыхая морозный воздух и выдыхая облачко пара. - Видишь, это неудачный день, давай перезапишемся. – Акутагава, сидя на лавочке в парке вплотную к Коле, ломает озябшие пальцы, рвано дышит. Гоголь, посмотрев на излишне сильно паникующего Рюноскэ, притянул его к себе, позволяя навалится на себя. - А потом снова отложим. И снова. И снова. Всегда будут обстоятельства, которые будут мешать. – Гоголь перехватывает трясущиеся ладони Акутагавы, и поднимает их к лицу, согревая дыханием. – Ну чего ты так переживаешь? - Тремор от рук перешел на правую ногу, которой Акутагава стал активно дергать. - Все это глупая затея, у меня нет проблем. – говорит Рюноскэ, сгибаясь в три погибели, а потом резко разгибаясь, вывернув руки из объятий ладоней Гоголя, тут же отодвигая пальцами край палантина, в который его еще утром заботливо укутали. – Дышать трудно… - - Тебя буквально сейчас трясет от паники. Ты действительно думаешь, что тебе не нужна помощь? – Гоголь пытается обнять, но пуховики друг друга мешают сделать это полноценно. - Это пройдет. – отмахивается Рюноскэ, пытаясь расстегнуть молнию пуховика. Его действия быстро пресекаются. - Заболеть хочешь? – недовольно говорит Коля. - Чем холоднее, тем лучше. – протестует Акутагава, недовольно пыхтя на очередные поцелуи в ладони. - Не надо этого. – Коля вздыхает, посмотрев на часы. – Пойдем, полчаса осталось. – Акутагава кивает. Серый забор с кпп не внушает доверия, вселяет страх, основанный на многочисленных стереотипах, но все же в душе, глубоко-глубоко, скрытая под многотонным грузом отчаяния, боли, безразличия и чувства вины, теплится надежда. Может, тут и правда помогают. Предъявив на кпп документы и выяснив, куда идти дальше, Гоголь потянул за собой Акутагаву, будто тот будет упираться. Тот опасливо рассматривает территорию. В глаза бросается карта местности, расположенная прямо перед входом. Около шести корпусов. И во всех живут больные?.. - Коля, я не псих. – последнее, за что цепляется Рюноскэ, в желании развернуться и уйти, лишь бы не выбираться из зоны комфорта. Коля вздыхает и подходит к нему, обхватив лицо ладонями. - Никто не говорит, что ты псих. Это просто консультация, помнишь? Если у тебя ничего нет, то врач скажет, верно? – Гоголь улыбнулся, целуя Рюноскэ в нос. – Все, не отпирайся. - Акутагава кивает, далее безмолвно следуя за Гоголем, лишь задерживаясь взглядом на гирлянде, так и не снятой со стоящего дерева. В помещении регистратуры были преимущественно мужчины в возрасте, отчего становилось еще более неуютно. Рюноскэ весь сжимается и мысленно благодарит Гоголя, когда он сам занимает место в немногочисленной очереди. Сам бы он долго мялся, чтобы выдавить из себя хоть слово. Коля сам не в восторге от складывающейся атмосферы. Она не была какой-то особенной, какой-то нагнетающей, больные, ждавшие своей очереди, казались абсолютно здоровыми уравновешенными людьми, но осадок все равно был. Это место не было похоже на обычную поликлинику. Коля глубоко вздыхает. Не важно, что чувствует он сам. Переведя глаза на Акутагаву, он ободряюще улыбнулся. Получил, конечно, несколько озлобленный – из-за лишения полномочий выбирать, уходить или нет – взгляд, но улыбку не убрал. Рюноскэ плюхнулся на свободный стул, скрестил руки на груди и уткнулся носом в воротник. Гоголь, немного склонив голову на бок, встал перед возлюбленным. - Ну чего ты надулся? – Коля ткнул в лоб, отчего Рюноскэ укоризненно поднял глаза. - А есть повод для веселья? - Гоголь втянул воздух через сомкнутые зубы, оглядывается. - В целом нееет, но… - - Вот именно. - Коля не нашелся, что ответить. Поэтому он просто присел рядом, прислоняясь плечом к плечу Акутагавы. - Всего пара человек. – пытается то ли немного скрасить молчание, то ли как-то оправдаться – перед чем, правда, не понятно – Гоголь, смотря вперед на серую стену с приделанной к ней стойкой с бахилами. Рюноскэ вновь нервозно задергал ногой. Взгляд черных глаз метнулся на лампу, висящую над входом к самим окнам с медбратьями и к полкам с бесчисленными медицинскими картами. Продвинутость этого заведения была достаточной, чтобы зажигать лампу тогда, когда освободится какое-то окошко, будто на сдачу крови. Гоголь, внешне спокойный, на самом деле не мог найти себе место. Его душу тоже терзало пугливое волнение, пока скорее навеянное самим зданием, а не скорым будущим. Гоголь вручает Акутагаве документы, когда лампа загорается для них. Омега идет неуверенно, оглядывается, скорее, чтобы потянуть время. И исчезает за стенкой. Гоголь откидывается на спинку, смотрит в потолок. Просто не верится, что они здесь. Внимание почему-то сконцентрировалось именно на этом моменте, на кашле рослого мужчины, на безразличие стен - они со спокойствием встречают и провожают каждого больного. Или уже здорового. Или серединка на половинку. Внутри будто все замирает, на секунду исчезают даже мысли. Странное чувство. Наверное, это и называется, быть в моменте. Не такой момент бы он хотел, но разве такое выбирают? - Пойдем? – слышится хриплый голос. Гоголь опускает голову, удивляясь быстроте «обслуживания» - или он просто так глубоко задумался? - и поднимается, замечая, как Акутагава теребит уголок своего паспорта. - Они записали мои данные и… - начинает Рюноскэ, но затихает, так и не договорив фразы. Гоголь хочет что-то предположить, но лишь берет руку Рюноскэ в свою. - Знаешь, я завидую тому, кто их записывал. Он слишком просто получил твой номер телефона. – Коля улыбается, шутливо толкая Рюноскэ локтем. - Даа, еще и данные паспорта. Он теперь знает, где я живу. – решает поддержать дурачество Акутагава. - Кощунство! Мне для этого пришлось встретится с твоим папой! – Гоголь явно немного оживился, чувствуя такое слабое отвлечение Рюноскэ. – Теперь чтобы мне знать о тебе больше, чем медбрату, тебе придется сказать данные своей банковской карточки. – Коля открывает дверь, чтобы оба вышли на улицу. - Ммм… - тянет Акутагава, будто размышляя. – Могу только нахуй послать. - - Как грубо. – делает кислую мину Гоголь. - Сказали третий корпус, второй этаж. – возвращается к баранам Акутагава. Гоголь подводит к карте, потом смотрит на территорию, указывая на здание по правую сторону. - Этот. - Акутагава скептически смотрит на Гоголя, потом утыкается вновь в карту. - Да, он. – одобряет он. Останавливается на несколько секунд, сверля взглядом здание, а потом, ведомый Гоголем, плетется рядом. Коля бегло осматривается. Расчищенные дорожки, через одну лампочку горящая гирлянда, украшающая вывеску «столовая», деревья, посаженные редко и хаотично, пара клумб, запорошенные снегом. Наверное, летом тут лучше, чем зимой. По крайней мере более красиво. Не смотря на всю кажется старую серую внешность корпусов, внутри было отделано все более… Современно. Кроме лестницы. Она была похожа, почему-то, на подъездную. Второй этаж выглядел как не особо длинный коридор с восемью кабинетами, лавочками из нескольких стульев и двумя вешалками. Шаги обоих замедлились. Взгляд Акутагавы переходил с двери на дверь, пока не попался нужный кабинет. По одному взгляду, полному неизбежности, Коля понял, что они, наконец-то, пришли. Он снимает верхнюю одежду, садится на стул, наблюдает, как Акутагава нерешительно нажимает на ручку. - Закрыто. – выдыхает он и так же раздевается. - Еще десять минут, может, подойдет скоро. – смотрит на часы Гоголь. Акутагава облокачивается на стену рядом с дверью. Они молчат. Гоголь очень хочет сказать, чтобы Акутагава не переживал, что все будет хорошо, но даже не смотря на искренность в словах, родившихся в душе, эти фразы воспримутся как что-то должное. Как что-то дежурное, что-то, что говорится всегда и в любой ситуации, что-то заскриптованное. Здесь нужно было сказать нечто иное, но Гоголь не знал, что. - Может, мы успеем до твоих допов? – нарушает тишину Рюноскэ, но Коля лишь мотает головой. - Навряд ли. Еще до школы надо доехать, да и представь глаза учителей, когда я, пропустивший весь день, заявлюсь только для того, чтобы разобрать пару вариантов из егэ. Я лучше дома позанимаюсь. - - Ну да, ну да. – фыркнул Акутагава. - Что? – несколько обижено спрашивает Гоголь. – Ты думаешь, я не смогу заниматься? - - Я думаю нет. – - Спасибо, что веришь в меня. – язвит Гоголь, уже думая о том, что он назло сможет разрушить такое мнение о себе. Хотя где-то на подкорке сознания он понимал, что на самом деле навряд ли сможет. Открылась дверь соседнего кабинета, из него, улыбаясь коллегам, выходит бета в возрасте. Он смотрит на пару, прикрывая дверь и доставая ключи из кармана. - Вы ко мне? – спрашивает он, открывая свой кабинет. - На два часа… - нерешительно произносит Акутагава. - Значит, ко мне. Проходите. – пропускает омегу в помещение омегу, а потом поворачивается к Гоголю. – А вы ожидайте. - Как только дверь закрылась, Коля разочарованно откинулся назад, упираясь макушкой в стену. Ожидайте… Ждать он не любил больше всего. Время превращалось в тягучую жвачку, особенно в таком месте как здесь. Оставшись наедине с собой, Гоголь не знал, о чем думать. Наверняка Рюноскэ так неуютно там одному… Может, его не будут долго держать? Минут… Десять? Мало. Полчаса? Да, возможно. Внимание устремилось к не до конца закрытой двери, где коллеги врача обсуждали что-то про отпуск, про места, куда можно поехать. Слышались металлические постукивание ложкой о края кружки, негромкий смех, увлеченные голоса. Интересно, а больных они обсуждают с таким же энтузиазмом, смеясь, может даже, насмехаясь над пациентами, обсуждая каждый случай отдельно и хвалясь результатами? От одной мысли стало противно, отношение от надуманной глупости – или нет? – к врачу резко стало предвзятым. Это как обычному человеку представлять, что хирург спокойно живет после смерти пациента на его столе. Все сводилось к одному. Как они могут смеяться на работе? Гоголь хмыкнул, прикрыв глаза. Все это полный бред, они тоже люди, они сойдут с ума, если будут рдеть за каждого. Это просто их профессиональный опыт. В любом случае, если бы они не помогали, к ним бы не обращались. Вздохнув, Коля достает из кармана пуховика телефон с наушниками. Дело долгое, скорее всего. Можно было бы что-то посмотреть. Увидев ненавистную буковку «н+» над палочками сети и ни одного открытого вай фая, Коля тихо выругался. Все-таки попробовав что-то загрузить и убедившись, что ему ничего не светит, Коля всхлипнул. Одна музыка была его спасителем. Надо было взять с собой учебник… Когда силы окончательно покинули Гоголя, дверь кабинета открылась. Заплаканный, шмыгающий носом Рюноскэ жестом подозвал Гоголя внутрь. Хаотично пытаясь убрать телефон куда подальше, он спешит внутрь. Рюноскэ почему-то не смотрит глаза, только стирает все еще катящиеся из глаз тихие слезы платочком, плотно закрывает дверь и медленно опускается на стул перед врачом. Гоголь садится на предложенное место рядом. - Валерий Александрович, будем знакомы. – голос врача однотонный, мягкий. Успокаивающий. - Николай. – представляется Гоголь, не подумав, что имя прозвучало слишком формально. - Николай. – повторяет психиатр. – Кем приходитесь, Николай? - Гоголь даже не успевает сказать. - Он мой альфа. – говорит Акутагава, шмыгнув носом. Коля замирает, едва улыбается, подавляя охоту проявить нежность прямо здесь и сейчас. Так гордо звучит, его альфа. Вроде как так и есть, но как же это волнующе, вдохновляюще. - Альфа, значит. Обычно мы выдаем информацию только родственникам. – Валерий протирает очки. – Но в сложившийся ситуации… Какие претензии у вас? - - Претензии?.. – переспрашивает Гоголь. - Не следит за собой, бардак, низкое либидо, нет аппетита. – перечисляет самые очевидные вещи врач. - Ну, я не думаю, что я имею право осуждать. С ним же… Не все в порядке, верно? – осторожно говорит Гоголь, все еще озадаченный вопросом Валерия. - Разумно. – говорит он, складывая руки в замок. – Депрессия. Ярко выраженная, тяжелая. - Коля перевел глаза на Акутагаву, который рассматривал пол. Гоголь протянул ладонь, чтобы взять руку Рюноскэ. Все действительно так? Они правда здесь? Его омега правда страдает? Это казалось какой-то злой, очень злой шуткой. Скажи при первом знакомстве, что это его омега, чью руку он будет сжимать в кабинете у психиатра, он бы посмеялся в лицо. Так же говорят про какой-то переломный момент, верно? - Поэтому все… Так? – спрашивает Гоголь, намекая на ранее перечисленные «элементы» жизни. Валерий кивает. - Да. Как бы объяснить… Депрессия как болезнь угнетает работу головного мозга. Если коротко и утрировано, мозг здорового человека работает активно… - врач показывает «вспышки» пальцами. – У человека с депрессией дай бог раз в месяц что-то да вспыхнет. - Акутагава нервно посмеялся. - Я не думал, что это так серьезно. – произносит Гоголь, поняв, что он совсем не готов к такому раскладу. – Он вроде живет как обычный человек, только хмурый излишне. - - Это закономерно. Если долго жить в определенном состоянии, это кажется нормой. Я говорю про эмоциональное состояние, конечно. Все решения становятся ведомыми болезнью, что сильно мешает жить. Все происходит на автомате, так сказать. Угнетенность мешает делать какие-то простые, обыденные вещи, что уж говорить про остальное. Тем более обстоятельства складываются так, что у него нет возможности как-то открыто проявлять самочувствие. Ситуация в семье заставляет подавлять свои настоящие эмоции, что после выливается в истерики, которые приводят к самоповреждениям. Это практически каждая история. Панические атаки, суицидальные мысли, апатия, повышенная тревожность, нарушение сна, чувство вины, которое опять же привили родители и что тянется с детства по словам вашего омеги, и даже настроения «я сам со всем справляюсь», «это пройдет» и остальное. Акутагава собрал практически все возможные качества типичной депрессии. - Рюноскэ всхлипнул. - Суицидальные?.. – тихо спрашивает Гоголь. В груди все в страхе сжалось. - Суицидальных тенденций не выявлено. - - У меня есть ради кого жить… - тихо говорит Акутагава, протирая глаза тыльной стороной ладони. - Уже хорошо. – говорит врач, после вздохнув. - И… Что делать? – Гоголь старается делать вид, что он не напуган. Ему тоже хочется заплакать, но это сейчас никому не нужно. - Медикаментозное лечение необходимо. Вы молодец, что уговорили прийти, нужно браться за болезнь как можно скорее. Я бы советовал лечь в клинику, пройти комплексное обследование, у нас прекрасные врачи, они назначат лечение. Если это не подходит, я могу стать лечащим психиатром. - - Я не хочу, чтобы меня ставили на учет… - говорит Рюноскэ, подняв взгляд. - Ну тогда личные консультации. В любом случае, я не могу вам назначить лечение до восемнадцати лет, как бы мне ни хотелось. Когда вам исполнится…? – спрашивает психиатр. - В марте. – отвечает Акутагава. - В марте, прекрасно. До марта у вас есть время подумать, но мой вам совет, не откладывайте. Ваше состояние крайне тяжелое и может завершится серьезными последствиями. – Валерий смотрит на Рюноскэ. – Я не могу оставить вашу ситуацию просто так. – он достает бумажку, пишет на ней, и потом протягивает Акутагаве. – Вот мой номер. Пишите или звоните в любое время. И не думайте, что вы меня будете как-то отвлекать или приносить неудобства, я отвечу, как будет возможность. Любая ситуация, ссора в семье, плохое настроение, истерика, сразу пишите. Я смогу вам помочь и разобраться в эмоциях. Это немного, но поможет. А вы, молодой человек… - поворачивается он к Гоголю. – Наберитесь терпения. Ему как никогда нужна поддержка. – Валерий вновь смотрит на Акутагаву. – И руки в ноги и бегом от семьи, при первой же возможности, иначе лечение просто бессмысленно. - После того, как Валерий наконец-то их отпустил, в коридоре Акутагава долго сверлил взглядом бумажку с номером. - Он был… Довольно милым. – говорит он, все еще красный от слез. – Про все расспросил. Внимательный. Я… Доверяю ему. Он был убедительным. - - Ну вот, видишь. Все не напрасно. – Гоголь ободряюще улыбнулся, притянул Рюноскэ к себе, прижимая к себе в крепких объятиях. – Все у нас будет хорошо, не переживай. - Акутагава уткнулся в одежду Коли, вновь тихо всхлипнув.