Милая трагедия

- Я не могу уже, когда он выдохнется. – первое, что говорит Акутагава, когда садится рядом с Гоголем. – Я думал за неделю все закончится, а тут уже больше двух. Вот и не лень ему херней маяться? – риторически спрашивает Акутагава. - И тебе привет. – кивает Гоголь, подпирая голову кулаком. – Все совсем плохо? - - Да я по лицу его вижу, как он заебался. Зачем он продолжает весь этот цирк, непонятно. – Рюноскэ со вздохом упирается лбом о парту. Коля протягивает руку, поглаживая омегу по волосам, слабо улыбается. - Ничего, рано или поздно ему надоест. – говорит он, выпутывая из волос катышек от шапки. - Да ему уже надоело, просто вида не показывает. Он бесится, когда думает, что мы с тобой видимся, и плевать ему на то, что это происходит только в учебное время. Была бы его воля, он бы стер тебя с лица Земли к чертовой матери. – сетует Рюноскэ, повернув голову к Коле. - Потому что я заставляю его сына улыбаться? – Коля дотрагивается до кончика носа Акутагавы, улыбнувшись на то, как он забавно поморщился. - Он не был готов к тому, что в моей жизни может появиться кто-то, кто заставит усомниться в его авторитете. Но мне кажется он уже давно его потерял, если вообще имел. Знаешь, я не думаю, что страх быть избитым это уважение к персоне. Одно слово твоего папы для меня ценнее, чем сотня моего. - - Если бы твой это услышал… - начал фразу Гоголь. - Уууу, это все, перманентная обида и систематические тумаки, ведь я «неблагодарный ублюдыш». – хмыкнул Акутагава. – Хотя, ничего нового. - Гоголь тихо вздыхает. Рюноскэ хочется поцеловать, хотя бы коротко, в лоб, в щеку, куда угодно, просто вновь почувствовать губами прохладную кожу, чтобы прикрыть глаза и ощутить, как восполняются силы. Но школа не место, где нужно открыто проявлять эмоции, даже если очень хочется. Даже если о их связи знают большинство. Характерный цокот каблуков оповестил о приходе Гончарова. Все это время смотревший на Акутагаву Гоголь нехотя отлепил взгляд и перевел его на пришедшего омегу, возле которого уже маячил Пушкин. - Как меня достали морозы! Хочу смотаться куда-нибудь на море, на Ямайку… - говорит Ваня. Саша и Коля тут же расплываются в ехидных улыбках. - Ямайка, я думаю стоит посетить страну с позитивным настроем… - поют они в унисон, и Гончаров закатывает глаза. - О, Господи… - только и говорит он, когда Акутагава демонстративно закрывает уши ладонями. – Феди не будет сегодня. Уехал на какую-то конференцию. – сообщает Ваня и тут же смотрит на Пушкина, будто выжидая, что тот будет делать. Саша, конечно сочтя это за приглашение, радостно садится возле омеги. - Вы и до школы теперь вместе ходите? – спрашивает Акутагава с невидимым ехидством. - Конечно вместе, ты у меня Колю украл! – возмущается Пушкин, и Гоголь тихо смеется. Рюноскэ слабо улыбается. - Я тоже хочу на море. – немного несвоевременно говорит Акутагава, распрямляясь. – Ракушек пособирать. - - Еще на пляже полежать, ммм… - мечтающе тянет Гончаров. – Только где-нибудь, где нет толпы народа, где и вода чистенькая, и тепло. - - Нет такого места. – отвечает Пушкин, греша уже мыслями об омеге в купальнике. - Есть, конечно, но ты за него заплатишь в сто раз больше, чем на обычный пляж. – жмет плечами Акутагава. - Ну… Всегда можно накопить? – нерешительно произносит Ваня. - Ну если есть желание отвалить полмиллиона, тогда пожалуйста. – говорит Акутагава, и Ваня грустно вздыхает. - Не отдохну я, все понятно. Буду мечтать. - - Полмиллиона это куда? – искренне удивляется Пушкин. - Мальдивы. – первое, что приходит на ум, говорит Рюноскэ. – Это чтобы еще более-менее отдохнуть. Конечно, можно найти туры за двести, но по мне это слишком дешево для такого курорта. - - Ну если только туда… - задумчиво произносит Пушкин. - А ты куда хотел? В Турцию? – скептически спрашивает Гончаров. - Ну не разбираюсь я в этом, чего ты. – тушуется Саша. – Я не вижу разницы. - - Картинки полистай, сразу увидишь. - Дискуссию как-то слишком вовремя прервал звонок. Помолчав первые пять минут, Гоголь наклонился к Рюноскэ. - А ты бы куда хотел поехать? – шепотом спросил он. Акутагава, подождав, пока учитель завершит фразу, склонил голову в сторону Гоголя. - Норвегия, наверное. Там горы, водопады. Красиво. – отвечает он. - Еще можно на лыжах покататься. – кивает Коля, но Акутагава морщится. - Я не фанат спорта, ты же знаешь. Я больше по видам. - Гоголь хочет сказать, что они обязательно поедут туда вместе, но осекается. Если так подумать, сколько они вместе? Меньше трех месяцев? Может, эти яркие чувства со временем сойдут на нет, а он хочет давать обещания. Но с другой стороны, между ними произошло слишком много, чтобы все так быстро исчезло. Акутагава доверил ему практически всю свою жизнь, и Гоголю оставалось только одно – не подвести омегу. Он мог вконец растоптать сломанную душу, а мог собирать мельчайшие осколки, склеивая их между собой ласковыми словами, приятными встречами, совсем маленькими подвигами и просто хорошим отношением. Видимо, он задумался слишком глубоко, не заметив, что взгляд «в пустоту» напрягал омегу. - Ну а ты куда бы хотел?.. – спрашивает Рюноскэ. Коля «очнулся», покачал головой. - А я бы… - - Гоголь! – раздался возмущенный голос учителя. – Хватит отвлекать одноклассников! - Коля стушевался. - Извините. - - Я не хочу уходить. – говорит Рюноскэ, сверля взглядом входную дверь, закутываясь по нос в пуховик. Гоголь тоже не хочет уходить. Не хочет смотреть на то, как уезжает черный форд, увозя с собой в даль кошмаров объект его обожания. Хочет задержаться в школе на подольше, еще немного подержать его пальцы, но оба понимают, что рано или поздно придется выйти. С того времени Гоголь больше не видел лица Дазая, только его макушку с водительского места, но этого хватало, чтобы ком ярости подкатывал к горлу. Пусть он и омега, но Коля был бы не против ударить его пару раз проводом от зарядки. Школу пришлось покинуть. Коля тут же посмотрел за изгородь, ожидая увидеть катафалк для совместных посиделок, но его не оказалось. Гоголь даже осмотрелся. Нигде не было видно ту машину, которую привык видеть каждый день. Акутагава, видимо, тоже был в замешательстве. - Наконец-то он отстал. – выдохнув, сказал Рюноскэ, но уже на выходе, замерев на пару секунд, тут же разулыбался, сорвавшись с места. - Чуя! – донеслось от него, и Гоголь, до этого момента опешивший, облегченно выдохнул, последовав за Рюноскэ. Тот уже вовсю обнимался со своим знакомым. - Привет-привет, сорванец. – трет его по спине Чуя, и Акутагава едва отлепляется. - Ты как уговорил папу забрать меня? – счастливо спрашивает Рюноскэ с легкой отдышкой после вдохновленного бега. - Как обычно, через скандал. – улыбается Чуя, потом хмыкнул. – Мы же с тобой знаем, что он ломается ради приличия, верно? - Акутагава с улыбкой кивнул. Гоголь, видя такую бурную неподдельную радость сам расплывается в улыбке. Правда, подходит только тогда, когда его зовет сам Рюноскэ. - Коля, знакомься, это Чуя. – представляет Акутагава, и последний протягивает руку. - Хваленый альфа? Наслышан. – говорит Чуя, и Гоголь жмет руку. - Взаимно. – кивает он. Чуя был… Ниже, чем Коля себе представлял. Рыжий, внушающий доверие. В нем не было лицемерия как у Дазая, он искрился энергией, да и было видно, что к Акутагаве не был безразличен. Этот человек был куда лучше, чем папа Рюноскэ. - Я рад, что у Аку появился альфа. А кое-кто говорил, что у него никогда друзей не будет. – Накахара щелкнул омегу по носу. Тот лишь отмахнулся. - Прекрати. – говорит Рюноскэ, но без злобы или раздражения. Они как будто дурачились. - Он у нас стеснительный очень, как только его привлечь смог? – спрашивает Чуя, прижимая к себе Рюноскэ одной рукой. - Светом очей моих и красотой кудрей. – изъебнулся Гоголь, и Накахара рассмеялся. - Хороший метод! Он когда о тебе говорит так мечтательно улыбается. – говорит Чуя, и Акутагава тут же тупится в пол. - Мог бы и не говорить этого. – бурчит он. - А что засмущался? – хохотнул Накахара. – Ладно-ладно, молчу. – он посмотрел на Колю. – Украду я твоего омегу на сегодня. - - Ну то Дазай забирает, то вы, ну как так-то. – наигранно обижено говорит Гоголь. – А мы только хотели ватрушек пожевать с чаем. - - Да, ватрушки с чаем, кому ты в уши льешь? – скептически посмотрел Чуя. – Не гунди, верну я тебе твоего омегу в целости и сохранности. – Чуя отошел в сторону недалеко стоящего мотоцикла, протягивая один шлем Акутагаве, а второй забирая себе. Гоголь восхищенно выдохнул, рассматривая транспорт. Он выглядел… Мощно. Наверное, он таким и был. - Прости, Коль. – виновато улыбается Рюноскэ. Гоголь подходит вплотную, наклоняется к лицу возлюбленного. - Поцелуй и прощу. - Акутагава мнется, а потом коротко чмокает, видимо, стыдясь как-то проявлять чувства перед Чуей. - Нееет, так не пойдет. – говорит Гоголь. Мысленно проклиная все, Рюноскэ, все же, целует второй раз, уже более продолжительно. - Доволен? – спрашивает он. - Да. – улыбается Гоголь, а потом отпускает Акутагаву, отходя в сторону, чтобы Чуя смог выехать. Вроде как все по иному, другой человек, другое настроение Акутагавы, а вроде он все так же уезжает в закат без шанса вернуться обратно. Но теперь в душе была хотя бы какая-то уверенность, он в надежных руках. Гоголь обернулся назад. Взгляд тут же выцепил удаляющихся друзей. Коля тут же поспешил к ним. - Саш, подожди!! - - Ну не пушь ты! – на повышенных тонах говорит Гоголь в наушники. - Да ко мне уже третий раз заходят, ебал я! – отвечает Пушкин, явно разозленный. - Ты держись на середине линии, какого черта ты уходишь под его башню?! – не менее раздраженно практически кричит Коля. – И вижн ставь, купи этот сраный вард! - «Расслабляющая» игра после школы заставляла гореть хуже чем после крылышек из КФС. Каждый матч пробивал дно предыдущего и только редкие, примерно один из шести, были достаточно веселыми и победными. Все всегда шло по единому сценарию. Но после всегда нажималась кнопка на поиски очередного матча. Громкие разговоры не дали услышать трель звонка в коридоре, Коля ругался чуть ли не благим матом, всегда «сжевывая» несколько букв в середине слова, будто цензуря его, и не сразу увидел, как в комнату зашел папа. - Отвлекись! – громко говорит омега, и Гоголь вздрагивает, снимая наушники. - А? – немного испуганно спрашивает Коля. - Зову-зову тебя, оглохнешь. – произносит Марат. – Там Аку пришел. Ты ему нужен. – тон омеги очень волнительный. Гоголь хмурится. - Ребят, я ливаю. – говорит он торопливо, нажимая кнопку «выйти». - Да ну блять, Коля! Мы проиграем! – возмущается Пушкин. - Репорт после кинь. Все, пока. – Гоголь не дождался ответа от друзей, неаккуратно скидывает наушники на стол и выходит в свет. Первое, что он видит – как трясет Акутагаву. Едва сидит на месте, ломает пальцы и то и дело морщится, трясет головой, будто пытается избавиться от самых стыдных воспоминаний. Марат стоит возле холодильника, наблюдая за картиной. Гоголь берет стул и садится перед Акутагавой, взяв его руки в свои. - Эй, что такое? – спрашивает Коля, только после учуяв запах алкоголя. – Ты пил? - - Мы выпили с ним, да. – кивает Рюноскэ, смотря куда угодно, но не на Колю. Молчит. - Что-то сделал твой папа? Снова тебя выгнал? – пытается разговорить омегу Гоголь. Тот мотает головой. – Чуя, он… - наконец-то говорит Рюноскэ, выдерживая большие паузы, как будто он совсем не хочет рассказывать. - Как оказалось, он пьянеет так же быстро, как и я. – В сердце закралось недоброе подозрение, стискивая его ледяной стальной сетью. Коля сжимает ладони омеги. - Он что-то сделал? – продолжает мягко допрашивать Коля, все пытаясь выцепить взгляд Акутагавы. Тот лишь кивает. И приходится подождать перед тем, как он снова заговорил. - Он пытался поцеловать меня. – тихо произносит Рюноскэ. – С языком. И… Фу, блять, как же мерзко! – Акутагава выдергивает руки, закрывая ими лицо. - Ой блять… - вторит Марат, держась за сердце. Гоголь встал в ошеломленный ступор. - Он что? – яростным шепотом переспросил Коля. Ему не нужен был ответ, конечно же. - Не заставляй меня повторять! – Акутагава отдернул руки. По щекам текли слезы, без громкого плача, без сморщенного лица, только нервное слезы. – Самое противное знаешь что? – вкрадчиво спрашивает он. - Что я сначала подумал, что не нужно отстраняться. Ведь этот человек столько для меня сделал. Что я должен подавить себя. Конечно, это было секундное, но… - губы дрожали. Коля резко прижимает омегу к тебе, поглаживая по голове. У Рюноскэ нет сил, чтобы обнять в ответ. - А твой папа что? – спрашивает Марат, испытывающий не меньшую злобу, чем Коля. - Я не говорил ему. И не скажу. Наверное… Я сразу к вам поехал. – жалобно смотрит Акутагава, опершись лбом о плечо Коли. – Просто почему все так… Почему самый близкий мне человек сотворил такое?.. – истерика совсем тихая, едва слышная. Пьяный разум все еще не до конца все понимает. Рюноскэ отстраняется сам, чтобы остервенело потереть губы кофтой. - До сих пор это ощущение. - Марат не выдерживает, сам обнимает омегу, прижимая к своей груди словно родного сына. - Как так можно, я вообще не понимаю! – в сердцах говорит он. - У меня кроме вас никого не осталось… - всхлипывает Акутагава. Коля чувствует злость. Много злости. Очень. Как он мог сотворить такое? Точнее не так. Как ОН мог сотворить такое? Он, к кому Акутагава бежал в трудной ситуации, кому Акутагава доверял, кто был спасательным кругом в море нефти. Как хватило совести растоптать все то, что чувствовал Рюноскэ? Колю начинало трясти от ярости. Он едва ли мог сдерживать себя. Текущие по лицу слезы Рюноскэ хуже самого острого ножа располосывали все обнаженные сейчас нервы. За каждую Коля бы убил. Пригретый объятиями и теплотой защиты, Рюноскэ дал себе волю, выплакивая всю одежду омеги. Каждое завывание только подпитывает ярость, Гоголь уже не может успокоится, хотелось кричать, бить, хотелось нести возмездие. Коля переводит взгляд на папу, понимая, что эмоции уже практически полностью завладели разумом и телом. Тот едва качает головой, поджав губы. Гоголь срывается с места, чтобы выбежать в коридор. Он дышит яростно, размахивается, чтобы после резко ударить стену. Боль от костяшек импульсом пронзает всю руку, отдавшись где-то в плече, забирает с собой пелену с глаз и долю злости. Подняв руку к себе, Гоголь наблюдает, как струйка крови из лопнутой кожи течет вниз, от пальцев. Это отрезвляет. Злость никуда не ушла, она напоминанием врезается в душу, чтобы всплыть при первой встрече с Чуей, но сейчас она была не нужна. Вот, что чувствует Рюноскэ, когда режется? Контроль над собой и эмоциями? Гоголь рвано выдыхает. Идет в ванную, чтобы смыть кровь, умыться, всего на пару секунд, а потом вновь возвращается к Акутагаве, ведь он и правда сейчас очень ему нужен. Вновь садится перед ним, перехватывает его пальцы, сдирающие корки с порезов, наклоняется, чтобы сцеловать проступившую кровь. Рюноскэ сам слабо тянется к поддержке, переплетается с пальцами Гоголя, с силой сжимая его ладонь. - На нас можешь рассчитывать, Рю. Мы всегда поможем тебе. – говорит Гоголь, и всхлипывающий Акутагава только и может, что кивнуть. Теплые ладони Марата поднимают лицо Рюноскэ, бережно стирая его слезы. - Может, это все алкоголь? Он бы никогда не сделал такого трезвым. – торопливо и рвано произносит Акутагава. – Я должен его простить, он всегда так помогал мне… - - Для некоторых поступков нет прощения. И нет оправдания. – мягко говорит Марат. - Что мне делать? – тихо спрашивает Акутагава. Марат теряется. - Я не знаю. – честно отвечает он. Звонит телефон. Акутагава поднимает его экраном вверх и тут же сбрасывает. - Это он. – комментирует Рюноскэ, вновь прижимаясь к папе Коли. – Я не хочу с ним говорить. Он звонил мне всю дорогу сюда. - - Знает кошка чье мясо съела. Подлец. – Марат гладит Акутагаву по голове. – Тебя окружают одни ублюдки. - - Кроме вас… - всхлипывает Рюноскэ, пытаясь успокоиться. Слезы все равно крупными каплями текут прямо в домашнюю кофту Марата. - Бедный ребенок. - Гоголь смотрел на Акутагаву и понимал, что он не может помочь. Точнее, они не могут понять. Акутагавы был сейчас как обнаженный нерв, беспомощный, беззащитный, открывший и оставивший душу нараспашку, в которую смачно наплевали. Коля не знал, что делать. Предательство лечило только время и у него не было подходящих слов, чтобы выразить то, что он сейчас чувствовал. Если бы можно было показать чувства, Рюноскэ утоп в них с головой, спрятался в теплом коконе, сплетенным из шелковых нитей, где каждая – крохотная часть любви, заполняющая всю душу до краев. Это было нужно сейчас. Но Коля только и мог смотреть, как Рюноскэ растирает слезы, безудержно трясется будто в лихорадке, варится в новых для себя эмоциях растоптанного сердца. Каждое проявление хорошего отношения для Акутагавы было ценнее всего в жизни, и он не мог справится с тем, что, казалось бы, прочная леска доверия лопнула от неосторожного движения. - Так не должно было быть… - сквозь слезы хлюпает Рюноскэ. Звонит домашний телефон, и Марату просто приходится выпустить омегу из своих объятий и удалится в другую комнату. Коля заглядывает в глаза Акутагавы. - Я хочу тебе помочь, очень хочу. Я не знаю как. – говорит он, хаотично целуя руки. – Я могу лишь быть рядом, пока тебе не станет легче. – Коля немного думает, отпуская его ладони. – Напиши врачу. Думаю, он найдет слова, которые тебе сейчас так нужны. Я, конечно, могу сказать, что все будет хорошо, чтобы ты переживал, но мы же знаем, что тебе не станет от этого легче, верно? - - Это будет звучать как полное издевательство. – кивает Рюноскэ. - Напиши. – мягко настаивает Коля. – Он поможет. - Акутагава нерешительно берет телефон. Он медленно успокаивается, набирает номер на бумажке. - Я не хочу его тревожить. – высказывает искренние переживания Рюноскэ. Но Гоголь лишь мотает головой. - Он сам сказал, что если не будет возможности, он не ответит. Он хочет тебе помочь, иначе не дал бы свой номер. - Акутагава кивает. Медленно пишет, обдумывая каждое слово. Гоголь поднимается с места, решив оформить для Акутагавы хоть что-то поесть, и травяной чай, чтобы немного успокоить. Конечно, чем он мог помочь, идиот, но может сработал бы эффект плацебо? Было бы неплохо. Врач отвечает практически быстро, и на глаза Рюноскэ вновь выступают слезы. Только на этот раз он плачет практически беззвучно, переписывается уже быстрее, стирая влагу с глаз рукавами кофты. Коля ставит рядом чай, пододвигает еще теплые домашние наггетсы – картошка еще не сварилась -, убирает стул, стоящий перед Рюноскэ, в сторону. Наблюдает, как Рюноскэ все не может успокоится, как дрожат его губы, как жалостливо звучат его всхлипы. Как такая боль отражается на его лице, что хочется кричать. - Это ты с ним переписываешься? – немного возмущенно спрашивает Марат, когда возвращается на кухню после недолгого разговора. Акутагава поднимает испуганный взгляд – подумал, что уже разочаровал омегу – и мотает головой. - Нет, это… Это врач. Мы с Колей ходили к психиатру. Он сказал, я могу писать ему, если что-то будет запредельное… - - Час от часу не легче, а меня в известность поставить? Или я пустое место здесь, м? – уже конкретное возмущение направлено на Гоголя, однако Акутагава сжимается вместе с ним, разделяя со своим альфой нападок Марата: все же, это он сейчас сказал не подумав и поставив Колю под удар. - Нет… - растерянно произносит Коля. – Я просто думал, что это тайна, так что не рассказал. - - Извините. – тихо говорит Акутагава, всхлипнув. Марат поджимает губы. Не будь сейчас слез Акутагавы, обида проявилась бы во всей красе. А сейчас папа только и может вздохнуть и отвернуться, закрыв свои эмоции на временный замок: возможно, они потом выльются на голову Коли. - Что хоть сказал? – Марат произносит это более недовольно, чем хотелось бы, что только распаляется чувство вины в обоих. Только если Коля мог выстоять против него с достоинством, Акутагава поник еще сильнее. - Депрессию поставил… - робко говорит он, отвечая на очередное сообщение, вызывающее град из глаз. Марат шумно вздохнул. - Плохо. – говорит он. – Но неудивительно, правда. С твоей-то жизнью. И что, таблетки, что он сказал? - - До восемнадцати сказал не лечат… - Акутагава отложил телефон. Но буквально через пару секунд вновь берет его, после уведомления о новом сообщении. Марат полностью берет себя в руки. Вновь отходит к Акутагаве, трет его плечо, оставляет поцелуй на макушке. - Ничего. Поможем чем сможем. - Потом воцаряется молчание, нарушаемое лишь прерывистым дыханием Рюноскэ да звоном посуды, когда Марат решил все же продолжить господствовать на кухне. Акутагава минута за минутой успокаивался все больше и больше, пока не полностью взял себя в руки. Чай греет тело изнутри, спокойствие – снаружи, Акутагава ловит себя на мысли, как же он зависим от этой атмосферы уюта и дома. Где тебя примут, где тебя любят. Как же он скучал по этому и, кажется, он просто не может без этого жить. Остаться бы здесь навечно, не видеть бы этой темной комнаты, лица своего папы, не слышать нытье, просто быть здесь, помогать готовить, непринужденно общаться, сидеть в объятиях Коли и лишь изредка вспоминать о изтязаниях собственной семьи, чтобы напомнить, как же ему здесь хорошо. Он бы хотел жить здесь, остаться навсегда. Эгоистично, не правда ли? Хотя они же сами посадили его на иглу заботы. Но значит ли это, что они готовы видеть его каждый день как члена семьи? Акутагава мысленно хмыкает. Он не в том положении, чтобы просить о таком. Это уже слишком. Да, мечтать о таком приятно, но если посмотреть трезво на ситуацию, это слишком серьезный шаг для тех, кто встречается так мало. Это все влюбленность, это все розовые очки, но если их отнять… - Как ты? – спрашивает Коля, когда дыхание Рюноскэ выравнивается. - Нормально. – кивает он, а потом встает. – Я умоюсь. - Звонок в дверь звучит как-то неожиданно громко, предупреждающе. Марат вытирает руки, выходит в коридор, и замирает, увидев знакомое, такое ненавистное лицо. Акутагава выглядывает из ванной. Все тело пронзает импульсом. - Пап? – ошарашенно спрашивает он, инстинктивно прячась за спиной Марата. – Как ты…? – вопрос повисает в воздухе. Коля выходит в коридор и тут же хмурится, взяв своего омегу за руку. - Мне повезло, что здесь каждая собака знает твоего альфу. – мягким переливом говорит Дазай, проходя в квартиру без приглашения. – Сосед снизу добродушно сказал мне номер квартиры. И что тебе тут, медом намазано? - Марат и Коля синхронно сжимают зубы, уже готовясь оборонять Акутагаву в четыре руки и два рта, готовых выдавать в два раза больше проклятий. - Как ты узнал, что я здесь? – тихо спрашивает Рюноскэ. - Дома тебя нет, у Чуи тоже. – все так же спокойно, с мерзкой полуулыбкой произносит Дазай. – Он заходил, спрашивал тебя. Убежал даже от него? К этому? - - Выбирай выражения. – раздраженно произносит Марат. - Извините. – улыбнулся омега. – Аку, солнышко, пойдем домой. - Коля лишь сильнее сжимает руку Акутагавы, не собираясь его передавать в руки к Дазаю. - Отпусти. – тихо говорит Рюноскэ, и Коля выпускает возлюбленного из своей хватки, взволнованно наблюдая, как тот отходит к своему папе, начиная неспешно одеваться. Осаму наклонился к сыну, будто что-то вынюхивая. - Ты пил? – немного угрожающе спрашивает он, но Акутагава сжимается, пытаясь натянуть пуховик. - Отвечай. – продолжает наседать Дазай, и Рюноскэ окончательно замирает. Раздраженный, Осаму уже замахивается, чтобы по привычке дать подзатыльник сыну, который уже закрылся руками, как его руку перехватывает Марат. - Только тронь его! – яростно повышает он голос, практически кричит. Дазай тут расслабляется, нацепляет на лицо лицемерную улыбку. - Я бы не советовал вам лезть в мое воспитание. – говорит он, поторапливая Рюноскэ. - От твоего воспитания он сбегает! – продолжает Марат, возмущенный поведением Осаму. Коля смотрит со стороны. Он снова ощущает беспомощность. В нем много злости, но он не может просто взять и выплеснуть ее так же, как сейчас выплескивает Марат в своих криках. И все внутри срывается, когда Акутагава смотрит испуганным взглядом на Гоголя, будто вымаливая что-то сделать. А что Коля сделает? - За своим сыном смотрите. – говорит Дазай, в потом выходит на лестничную клетку, закрыв за собой дверь. Марат хочет высказать ему все, что думает, наорать хлеще, ударить его, пусть даже подраться, выдрать клоки волос, вбить эту улыбку внутрь черепа, чтобы он никогда больше не смог сказать что-то плохое. Гоголь солидарен с его желаниями. От этого человека Акутагаву хочется спрятать и никогда-никогда не отдавать. Но оба могут лишь подавить свои желания и смотреть из окна, как от подъезда уезжает черная машина. - Ублюдок. – шипит Марат. Коля кивает.